Текст книги "Время. Альманах"

Время
Альманах

Авторы: Долгая Галина, Шахназарова Лейла, Муродова Дурдона, Белоедова Наталья, Зейтулаева Снежана, Аллабердиева Умида, Бабаярова Мунира, Авазматова Фарангис, Бондаренко Наталья, Ширяева Галина, Ахмедов Бах, Веселкова Татьяна, Кучерова Мария

© Галина Долгая, 2023

© Лейла Шахназарова, 2023

© Дурдона Муродова, 2023

© Наталья Белоедова, 2023

© Снежана Зейтулаева, 2023

© Умида Аллабердиева, 2023

© Мунира Бабаярова, 2023

© Фарангис Авазматова, 2023

© Наталья Бондаренко, 2023

© Галина Ширяева, 2023

© Бах Ахмедов, 2023

© Татьяна Веселкова, 2023

© Мария Кучерова, 2023

ISBN 978-5-0060-9024-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Чего еще ты ждешь и хочешь, время?

Каких стихов ты требуешь, ответствуй!

Белла Ахмадуллина

В предлагаемом читателю альманахе представлены работы как зрелых, так и начинающих авторов Узбекистана, пишущих на русском языке. Эссе и рассказы о прошлом – историческом или личном, основанном на воспоминаниях детства; рассказы в жанре фантастики; размышления о времени в мистическом ключе; стихотворения – отражают представления авторов о времени, которые могут противоречить друг другу или, напротив, двигаются в одном направлении мысли.

«…Время тоже, как и Бог, сохраняет всё…» – рассказывая о гимназистках начала двадцатого века, пишет в своем эссе «О наших бабушках» Лейла Шахназарова.

Воспоминания своей бабушки представила в рассказе «Звонок маме…» Дурдона Муродова. Она, как и Мунира Бабаярова в рассказе «Время собирать камни», не акцентирует внимание на времени как таковом, но оба автора пишут об отношениях между людьми и их изменениях с течением времени.

Два автора – Фарангис Авазматова и Мария Кучерова – даже не подозревая об этом, вступают в диалог.

«Не время проходит – проходим мы», – устами своей героини, Мадонны будущего, а по сути заложницы сильных мира сего, утверждает Фарангис в фантастическом рассказе «Мадонна на закате времен».

«Время – оно и не друг, и не враг», – продолжает ее мысль Мария в стихотворении «Цианид» и едва не кричит, осознав:

«Боги нашего мира – не я и не ты.

Жизнь – страх, а страх – это время…»

Но Мадонна не хозяйка своей жизни. Она свободна только в мыслях, и память предков подсказывает ей, что, несмотря на эпоху тьмы, солнце «взойдёт, что бы ни случилось».

«Мы умираем, когда кончается наше личное время. Когда останавливается время, останавливается биение сердца…» – к такому выводу приходит Наталья Бондаренко в фантастическом рассказе «Время любить и убивать».

«…История недоступна

историю стёрло время…» – уверена Наталья Белоедова, вторя своим поэтическим строкам фразой из рассказа «Шара-бара»: «…именно в такие моменты, когда воспоминания из детства сваливаются на меня запахами, вкусами, цветами, музыкой – я понимаю, что нет никакого времени. Вот оно было тогда и вот сейчас. Ничего не выдумано и не приукрашено. А запомнено. И сохранено».

Умида Аллабердиева в фантастическом рассказе «Поймавшему торнадо – суперприз!» отрицает наличие времени во снах: «Во сне нет времени, никто меня не торопит, все время мира – мое, оно растягивается и сжимается, как я захочу».

«Время – это просто сновидение.

В тишину свободное падение», – размышляет Бах Ахмедов, в стихотворениях которого время обретает философское звучание, метафорически вписываясь в нить рассуждений.

«Как правило, время бесшумно уходит

И дверь за собой забывает закрыть», или:

«И время блестит на зелёных зрачках винограда»…

«Время так быстро меняет нашу форму. Оно бежит так же быстро как горный ручей, унося из нашей жизни события, оставляя вслед за собой лишь тени, которые мы называем воспоминаниями. Они греют нашу душу холодными зимними вечерами словно чашка горячего шоколада. Время без воспоминаний словно часы без стрелок: никогда не заработают правильно», – рассуждает о времени человеческой жизни Снежана Зейтулаева в рассказе «Все те яркие моменты».

«Для одного индивида время – это его жизнь, и есть только две точки, ограничивающие Путь – начало и конец. Относительно кого-либо другого время имеет три понятия – прошлое, настоящее и будущее, – но они придуманы для того, чтобы лучше ориентироваться в пространстве», – предполагает Галина Долгая в отрывке из фантастического романа «Сердце Кристалла», в котором описывает мир расы иреносов – загадочных разумных существ, живущих во времени.

Всем, кто открыл этот сборник, желаем приятного чтения и надеемся, что в представленных стихах и рассказах читатель найдет что-то созвучное его пониманию времени, или он откроет для себя что-то новое, о чем ранее не размышлял.

Лейла Шахназарова

О наших бабушках

На пожелтевшем снимке 1910-х годов – учительницы Ташкентской женской гимназии на каникулах. Смотришь – и кажется, что ничего тяжелее лорнета и учительской указки они никогда в руках не держали. А эта вылазка на природу – для них, похоже, вовсе не повод расслабиться, «отпустить вожжи», – хотя бы позволив себе более свободную одежду. И бутылочки, к которым они прикладываются (наверняка с напитком не крепче вишневой наливки), для этих образцовых классных дам – высшая степень раскованности…

Бедные хрупкие, затянутые в корсеты mesdames… Что-то с вами станется уже совсем скоро?..

«Ах, ошибаетесь! – возражает на это старожил Ташкента, знаток истории края Татьяна Александровна Вавилова. – Не такие уж хрупкие, даже физически. Ведь большинство из них – пепиньерки. Они закончили не только институты благородных девиц, но и дополнительный педагогический класс и прошли стажировку. А это означает восемь лет жесткой дисциплины в закрытом учебном заведении, за тысячи километров от дома, когда за малейший промах ждет лишение удовольствий и огромный стих наизусть по французскому и немецкому. Подъем в шесть утра, гимнастика и обязательное обтирание холодной водой до пояса в любое время года. Моя бабушка и после 75 лет проделывала это ежедневно. И зимой тоже, – правда, старалась буржуйку все же сначала затопить. А ее старшая сестра скакала в дамском седле на Памире и приз за покорение какой-то вершины получила… Они пережили три войны, включая гражданскую; революцию, тридцать седьмой год… Они ведь в большинстве были дочерями офицеров. Их и готовили в жены офицерам, а это – переезды, невзгоды и жизнь в забытых Богом крепостях… Нынешним бы молодым, тренирующим мускулы в залах и так много занимающимся своим телом, быть физически такими же крепкими, а еще лучше – духом такими стойкими!..»

А знаете, ведь всё это, пожалуй, и читается на старом фото, на лицах «кисейных» дамочек с талиями «в рюмочку»… И одухотворенность, и недюжинный характер, – всё то, что даст им силы в «двадцатый страшный век» – уже всего через несколько лет! – в белоснежных, безупречно накрахмаленных косынках ходить за ранеными в госпиталях, позже – выстаивать очереди за хлебными карточками, принимать вагоны с эвакуированными детьми…

Еще одно фото – из семейного архива Т. А. Вавиловой. Девушка справа, держащая корзинку цветов, – Ольга Мединская, бабушка Татьяны Александровны.

Рис. 1. Выпускницы Николаевского института благородных девиц в Оренбурге, год примерно 1897-й. Все из Туркестана. (Фото из архива Т. А. Вавиловой)

«…Нигилисточка, моя прапракузиночка!

Ждут жандармы у крыльца на вороных.

Только вздрагивал, как белая кувшиночка,

гимназический стоячий воротник…»11
  ^* Из стихотворения Андрея Вознесенского «Старая фотография».


[Закрыть]

Нет, конечно же, нет, – девочки, запечатленные на этом пожелтевшем снимке, ничего такого не замышляли, ни о какой революции думать не думали, а слово «нигилистка» было для них, скорее всего, запретно-неприличным. Прелестные юные создания, светлые радостные наряды, живые цветы среди зимы… Настроение праздника.

А потом их судьбы изменились в одночасье и навсегда.

О двух из девушек, запечатленных на этом фото, известно, что они доживали свою жизнь в Ташкенте.

Ольга Викторовна Мединская, бабушка Т. А. Вавиловой, в замужестве была Шутихина; свою девичью фамилию она боялась упоминать. Впрочем, в 1937-м ее мужа арестовали. И она стала ждать и своего ареста…

Однажды принесенную передачу для мужа не приняли: не нашли его фамилии в списке. Он «потерялся» на целый год. Родные писали везде, искали, но не было его ни в одних списках. И когда пришла Ольге Викторовне повестка уже на ее имя, она собрала узелок и со всеми попрощалась. Пошла на Алексеевскую, где был тогда печально известный «подвал»: именно туда «воронки» везли всех арестованных, а уж потом – в тюрьму возле Алайского базара… Но оказалось, что следователь Петров, который вел дело Шутихина, вызвал его жену, чтобы спросить, почему она не приносит мужу передачи. Укорил: «Муж ваш думает, что вы с дочкой умерли!»…

«Только благодаря этому Петрову, имени которого я так и не узнала, мой дед остался жив, – завершает свой рассказ Т. А. Вавилова. – Так что везде были и есть люди, даже там и в те годы. Свечку ставлю Петрову, как мама делала…»

В Ташкенте ее бабушка преподавала иностранные языки. Номер школы, где работала О. В. Мединская, сейчас уже не узнать, не осталось и ее трудовой книжки. Известно лишь, что свою преподавательскую деятельность Ольга Викторовна начала там, куда не шли другие русскоязычные учителя: ее направили в узбекскую школу в Старом городе. А перед войной и в военные годы она преподавала французский летчикам…

Вторая из девушек на том гимназическом фото – Лидия Сергеевна Беляева, в замужестве Степанова (на снимке она слева, стоит). По дошедшим сведениям, во время войны работала в школе №2, напротив бывшего Окружного Дома офицеров, вела начальные классы…

Да, многие бывшие барышни после революции пришли в школы и училища обучать детей всему, что знали сами. Не озлобились, обнищав, не роптали, выживая в коммуналках, а делали свое прежнее дело добросовестно и с любовью. Кстати, бабушка Т. А. Вавиловой, в страхе перед репрессиями, сожгла свой аттестат с двуглавым орлом, поэтому ей пришлось сдавать экзамены специально созданной в гороно комиссии, чтобы подтвердить его. «Помню, она очень гордилась успешной сдачей и особенно тем, что смогла в солидном возрасте выучить историю партии, – вспоминает Татьяна Александровна. – Этот экзамен ввели вместо Закона Божия…»

Рис. 2

Мои дедушка с бабушкой – Иосиф Захарович Арутюнов и Софья Яковлевна Годиева. 1930-е годы (незадолго до ареста деда). (Фото из архива автора.)

Это – почти слово в слово история и моей бабушки. Родившаяся в 1903 году, она успела всего один год побыть юной классной дамой в женской гимназии Екатеринодара/Краснодара, а когда мужа репрессировали и выслали в Среднюю Азию, выхлопотала разрешение приехать к нему, пересдала экзамены и много лет преподавала в Самарканде, потом в Ташкенте русский язык и литературу. Тогда остро требовались знающие педагоги, а документов у многих не оказалось. Потому и создавались комиссии по приему учителей «из бывших».

Кто же в этих комиссиях проверял знания и, по большому счету, определял судьбу воспитанниц «благородных» институтов?

Ташкентские старожилы с благодарностью помнят имя Евгении Валериановны Рачинской. Именно благодаря этой женщине, получившей образование до революции, а в советское время занимавшей видную должность в системе просвещения, нашли свое место в новой действительности многие бывшие пепиньерки.

«Не могу сказать, что знала Рачинскую, – ведь я была тогда младшеклассницей, – вспоминает Лидия Васильевна Козлова, дочь В. К. Козлова, с 1946 по 1965 годы возглавлявшего Русский драматический театр Узбекистана. – Но я видела Евгению Валериановну. Женщина абсолютно не из нашего времени. Очень интеллигентная, седая, одета и причесана строго. Я думаю, что это благодаря ей старые учительницы школы №44 продержались до 1960-го года. Как только ослабло ее влияние, нашим „первым учительницам“ указали на дверь. На смену же им пришли совсем другие девушки – уже советской формации…».

Знали Евгению Валериановну и мама с бабушкой Т. А. Вавиловой и, по ее воспоминаниям, отзывались о ней очень хорошо. Татьяна Александровна также свидетельствует: многие преподаватели с превосходным дореволюционным, классическим образованием смогли устроиться на работу в советских школах благодаря тому, что в комиссии, выдающей разрешения на преподавание, состояла Е. В. Рачинская.

Но не только эта огромная заслуга перед несколькими поколениями узбекистанцев числится за Евгенией Валериановной Рачинской.

«Активно работавшая в системе образования Узбекистана, бывшая в период сороковых – начала пятидесятых заместителем наркома просвещения, моя бабушка Е. В. Рачинская в годы войны возглавляла работу по приему и устройству эвакуированных детей. В это труднейшее время она вместе с командой таких же энтузиастов занималась не только распределением детей по семьям узбекистанцев, но и организовала целую сеть детских домов для детей-сирот (именно в это время началась подвижническая деятельность А. П. Хлебушкиной)…»

Это пишет внук Евгении Валериановны по материнской линии Андрей Евсеевич Слоним.

Сама же она в своей книге «Народное образование в Узбекистане в годы Великой Отечественной войны» рассказывает об эвакуации 1942 года, когда на территории республики скопилось несколько эшелонов с детьми, вывезенными из России и с Украины. Один из этих эшелонов, направлявшийся в Барнаул, несколько дней стоял в Арыси, другой застрял в Андижане.

«Узнав об этом, Усман Юсупов22
  ^* Тогдашний руководитель республики.


[Закрыть] срочно вызвал меня и сказал: „Принимайте и устраивайте детей в наши детдома без отказа. Открывайте новые детские дома. Используйте для этого все пригодные помещения: колхозные клубы, красные чайханы, интернаты. Ни один прибывший к нам в республику ребенок не должен остаться неустроенным. Если вы видите, что дети истощены дорогой, оставляйте эшелоны в Ташкенте, даже те, что направлялись в другие республики. Узбекистан примет, устроит, воспитает и обучит всех“»33
  ^** Цит. по: Дети военной поры. – М.: Политиздат, 1984.


[Закрыть].

Эшелон из Арыси срочно вернули в Ташкент. И 207 его маленьких пассажиров до самого конца войны стали воспитанниками детдома №2…

В огромной степени благодаря усилиям Евгении Валериановны Рачинской были расселены по узбекистанским семьям и детским домам тысячи детей-сирот, эвакуированных в годы войны.

А сама она – и работая на высоких должностях, включая пост заместителя министра просвещения, и после ухода на пенсию, – жила в скромнейшей, темной и малоудобной квартире при Индустриальном техникуме, на улице, называвшейся тогда Пролетарской44
  ^* Сейчас проспект Амира Темура.


[Закрыть]. Попасть в эту квартиру можно было только через главный вход техникума, пройдя почти через все его здание и выйдя во двор…

…Из чего их делали, этих «барышень с фортепианами», воспитанниц привилегированных институтов, – что они всё это вынесли?

Наверное, так: Воспитание. Образование. Генетика.

В воспоминаниях писателя Муниры Бабаяровой «Не-победители» есть замечательный рассказ о людях прежнего Ташкента:

«…Кто только не жил в нашем дворе на Асакинской, 5! И сосланные, «репрессированные», как теперь принято говорить, и немногословные «бывшие», и те, кто при закрытых дверях ел форшмак, и те, кто из распахнутых дверей горланил «Шумел камыш, дере-е-евья гнулись…».

До революции на этой улице стояли дома инженеров, врачей и других специалистов. Здесь жила интеллигенция. По потолкам в этих домах можно было догадаться, что просторные комнаты прежних хозяев были потом разделены перегородками; сюда плотно заселились «товарищи»…

Из окон одного из домов в нашем дворе часто доносилась прекрасная музыка. Это соседка Елена Вадимовна играла на пианино. Мы, детвора, почтительно-тихо проходили мимо ее окон. Приносили ей воду, ставили алюминиевые бидончики в крохотной кухоньке-прихожей…

Одним взглядом можно было охватить всю небольшую комнатушку, где она жила. Пианино у стены, почти впритык – маленький круглый стол с двумя стульями, за красивой ширмой виднелся край железной кровати. А дальше повсюду книги. В небольшом шкафу, на этажерках, даже на широких подоконниках. Так доживала свой долгий век русская дворянка, дочь врача бухарского эмира. Родившаяся в далеком Петербурге, успевшая присесть в глубоком реверансе перед последним царем, посетившим Смольный институт, где она училась. Если во дворе появлялись древние старушки с палочками, в каких-то необыкновенных туфлях с пряжками и круглыми каблуками, в накидках, шарфиках и обязательно в шляпках, мы уже знали, чьи это гости. Подходили, здоровались, с любопытством оглядывали сумочки на цепочках, зонтики. Старушки отвечали на наши приветствия, мило улыбаясь, и обращались к нам только на «вы»…

Конечно, это потом мы поняли, кто жил с нами рядом. А тогда детвора носилась по старому двору, предаваясь удовольствиям счастливого детства…»

Да, были удовольствия счастливого детства, и нужда послевоенных лет, и полудостаток более позднего времени, но главное – были люди. Такие люди. Воспитание, образование, генетика. Невероятная человеческая порода. Плеяда, благодаря которой поколению, жившему и подраставшему рядом с ними, выпало счастье застать именно такой, а не иной Ташкент. И – тоже сохранять его всеми силами. Как делают это внуки своих бабушек, достойные продолжатели высоких, благороднейших традиций рода. Как, например, тот же Андрей Евсеевич Слоним – заслуженный деятель искусств Узбекистана, режиссер Государственного театра оперы и балета имени Алишера Навои. Тот самый Слоним, чья семья подарила Ташкенту замечательных деятелей науки и культуры, в числе которых его дед Моисей Ильич Слоним – выдающийся врач, один из создателей медицинского факультета САГУ.

Или как правнучка одного из видных деятелей туркестанского периода истории Средней Азии В. Ю. Мединского, врач Татьяна Александровна Вавилова, еще студенткой медицинского института участвовавшая в борьбе с эпидемией холеры, отдавшая много лет самоотверженной работе в сфере здравоохранения и преподаванию в Среднеазиатском (ныне Ташкентском) педиатрическом институте. В последние годы, выйдя на пенсию, она много времени посвящает изучению истории Туркестанского края конца XIX – начала ХХ веков и генеалогии своей семьи. Итог кропотливого исследования родовых корней, поиска документов в архивах Узбекистана, России, Казахстана – книга Т. Вавиловой, повествующая о судьбах ее предков и других европейцев, для которых наш край стал второй родиной.

Рис. 3

Обложка книги Т. А. Вавиловой «Туркестан – судьба». (Фото автора)

«…Двор с номером пять на воротах… От тебя не осталось ничего. Только дорога и спуск к парку. Проходя, я не оглядываюсь на здание банка грязно-красного цвета за прочной решеткой… Для меня по левую сторону улицы до сих пор стоят старые ворота, а за ними – мое детство, наш двор и соседи.

Я знаю, они все уже там, наверху. Поднимаю глаза и вижу над собой целое созвездие… Тех, кто учил нас читать хорошие книги, никогда не брать чужого и вести себя достойно. Ценности, на которых нас воспитали, – не позволившие, как мне казалось когда-то, добиться больших успехов в жизни, – оказались непреходящими»55
  ^* М. Бабаярова. Не-победители.


[Закрыть].

Наверно, недаром говорят – Бог сохраняет всё. Созвездие… Люди, родившиеся далеко от Узбекистана, но принявшие его однажды и навсегда как свою судьбу. Терпеливо учившие младших современников «читать хорошие книги, никогда не брать чужого и вести себя достойно». Воспитывавшие их «на ценностях, оказавшихся непреходящими»…

Может быть, благодаря именно им – нашим бабушкам и дедушкам, всему их поколению, – Ташкент и теперь, спустя век, проводив в эмиграцию огромный поток людей, созидавших здесь культурное пространство, – в чем-то все еще остается тем Ташкентом. Городом сердечного тепла и высокого духа. Ведь и время тоже, как и Бог, сохраняет всё…

Наталья Белоедова

«постоянство памяти невозможно…»

 
постоянство памяти невозможно
часы утекают сквозь пальцы
как время
 
 
а время?
было – и нет его
 
 
вот предположим пейзаж
нарисованный чаем
вот предположим пейзаж
с отрезанным ухом
 
 
что тут висит на ветке?
опять часы
в клетке
своего постоянства
 
 
не говорите мне пожалуйста ничего такого
я и сама всё знаю
 

«история недоступна…»

 
история недоступна
историю стёрло время
холодной волной Арала
или ветром песков Каракумов
 
 
что-то задумала стрелка
на часах —
расплывается солнце
масло течёт по холсту
 
 
сюрреализм уходящей эпохи
это не плохо не хорошо
было прошло
и ещё будет
если меня разбудят
 

Шара-бара

Жизнь – это лето, чилля, тутовое дерево, раскалённый асфальт, журчащие арыки, дерево вишня, полное красных ягод, шара-бара, мячик из опилок на резинке и стеклянные бутылки от газированных напитков, которые сдаёшь меняле на шара-баре.

Шара-бара приезжала каждое воскресенье. Утром. Летом. Из всего детства я помню в основном лето. Оно растягивалось на целый год. И все основные события умещались в нём. Не летом была школа. Школу я любила. Но всё-таки больше любила лето.

«Шааа-рааа-бааа-рааа!» – кричит меняла. Он растягивает звуки. Они становятся долгими, ворочаются во рту. Льются. Первый звук в начале улицы. Второй – уже на середине. Последний – в конце улицы, где тупик.

Дёргаю маму за подол цветастого халата:

– Дай бутылки! Мам, дай бутылки.

Меняла денег не берёт – берёт тарой.

– Это всё ерунда. Я на базаре тебе возьму. Надувательство какое-то, – ворчит мама, доставая из чёрной пыльный ниши во дворе бутылки от сладких напитков.

Мы с сестрой бежим к калитке. Распахиваем её. В руках – по валюте.

Меняла приезжает на покосившейся арбе, или араве, как ещё её называют. Он сидит на козлах. В арбу запряжён ослик. Вздрагивает длинными ушами.

Внутри арбы устроен магазин. Там рядками лежат рогатки, резинки, петушки на палочках, мыльные пузыри, цветастые полосатые дудочки, яблоки в сахарной глазури, мячики на резинке.

Я обычно выбираю пузыри. Выдуваю их, пока не закончится раствор. Потом делаю его сама. Из мыла. Но пузыри – не те. Не так раздуваются. Да и блёклые какие-то выходят.

Всё время хочу взять рогатку – но не решаюсь. Что я буду ей стрелять? Пацаны – понятное дело. А мне она зачем? Для самообороны. Мама такую самооборону у девочек не понимает. Поэтому на рогатку я только смотрю.

В конце концов выбираю мячик на резинке. Он круглый, слегка приплюснутый, как инжирный персик. Перевязан цветными нитками. Сверху мячик покрыт розовой жатой бумагой. Мячик очень лёгкий. Его можно пулять в разные стороны. Даже в шутку угодить кому-нибудь по голове.

Я пробую мяч и так, и эдак. Хвастаюсь дома. Меряюсь с друзьями, теми кто тоже мячик отвоевал, у кого резинка выстрелит дальше. Резинка рвётся. Я привязываю к ней какую-то другую, прочней.

К вечеру вся эта игра мне надоедает. До ужаса хочется узнать – что там внутри? Почему он такой лёгкий, почему он словно перо.

Вскрываю. Осторожно. Слоями. Вижу – сыпется что-то. Опилки. Потрошу весь мяч. И вот в руках – только розовая кожура.

Иногда я спрашиваю себя. Может, так и всё мое детство – этот хлипкий мячик из опилок, скачущий на резиночке? А всё остальное (вся эта романтика и красота) придуманы мной, взрослой.

Но именно в такие моменты, когда воспоминания из детства сваливаются на меня запахами, вкусами, цветами, музыкой – я понимаю, что нет никакого времени. Вот оно было тогда и вот сейчас. Ничего не выдумано и не приукрашено. А запомнено. И сохранено. Малая часть. Фрагменты.