Текст книги "Золото Вильгельма"

Фазиль Искандер
Золото Вильгельма

Это случилось в брежневскую эпоху. Сравнительно молодой историк Заур Чегемба (сравнительно с кем?) в сравнительно веселом настроении (сравнительно с чем?) влез в пригородный поезд, мчавшийся в Москву. Субботу и воскресенье он провел на даче своего друга. Там он хорошо поработал и отдохнул и теперь к вечеру возвращался в Москву. День выдался необычайно жарким, и, хотя вечерело, жара не спадала.

Вагон электрички, в который он влез, был переполнен, и духота в нем стояла неимоверная. Не только все места были заняты, но и все проходы были забиты. Но как раз когда он входил в вагон, один из пассажиров, стоявший у приоткрытого окна слева от входа, стал протискиваться к выходу, и Заур, несколько стыдясь вороватости своего намерения, протиснулся навстречу и встал на его место рядом с женщиной с тихими, усталыми глазами.

Поезд с грохотом рванулся дальше, стоявшие в проходах пошатнулись, но все цепко удержались на ногах. Заур тоже употребил немалые усилия, чтобы не притолкнуться к женщине, стоявшей рядом с ним.

Это был обычный летний воскресный вагон электрички. Все москвичи, которым было куда выехать из душного города, теперь возвращались домой. В вагоне было много пьяных, достаточно крикливо настроенных, были и такие, которые запаслись бутылками для опохмелья и сейчас мирно и даже благостно попивали из горла: после водочной пахоты – винный отдых. Еще больше было похмельных мужиков, которым было нечем опохмелиться и потому исполненных раздражения и ненависти ко всем остальным пассажирам.

При всем при этом среди пассажиров было немало женщин, прижимавших к груди детей или букеты с полевыми цветами. Многие читали книги. Среди них были и такие, которые, покачиваясь по ходу поезда, стоя в проходах, упорно продолжали читать.

Среди читавших явное большинство составляли женщины. Глядя на все это и как бы мысленно охватывая всю эпоху, Заур подумал: мужчины дичают быстрее. Гнет исторического бездействия в основном ложится на мужчин, думал Заур, потому они так много пьют, чтобы забыться, чем еще больше усугубляют свою общественную анемичность.

В дальнем конце вагона какая-то молодежная компания, явно под градусом, пела песни о скитаниях по тайге, о долгих зимах, о людях, оторванных судьбой от семьи и Большой земли.

Можно было подумать, что это фольклор, созданный заключенными, но на самом деле эти песни, за редким исключением, сочиняли вполне интеллигентные геологи, мореплаватели и вообще люди скитальческих профессий.

 
От злой тоски не матерись,
Сегодня ты без спирта пьян.
На материк, на материк
Ушел последний караван.
 

Пели ребята, скорее всего не подозревая, что эту песню создал известный океанограф и поэт. Заур случайно был с ним знаком. Этот океанограф, избороздивший все океаны Севера и Юга, однажды на севере в ресторане услышал свою песню, которую пели рядом с ним за столиком. Он не удержался и признался поющим, что это его песня. В ответ он не только не услышал благодарности, но его чуть не зарезали.

– А ты сидел? – спросил у него один из певших.

– Нет, – искренно признался он, но лучше бы не признавался.

Последовал буйный взрыв негодования, а один из них все рвался расправиться с ним. Его едва удержали.

– Это наша песня! – кричал он. – Тех, что получали срока! Может, автор ее гниет под Магаданом, а ты, падла, присвоил его песню.

В сущности говоря, это был комплимент, который чуть не стоил ему жизни. Песня действительно прекрасна. Вообще, давно замечено, что в России интеллигенция и народ охотно поют фольклор заключенных и песни, написанные в духе этого фольклора.

Тюремная тоска в условиях тоталитарного режима понятна и близка всем. Она близка даже тем, кто сам поддерживает этот режим. По-видимому, во время звучания этих песен они тоже чувствуют себя жертвами исторических обстоятельств.

Поезд грохотал в сторону Москвы, и машинист, словно сам был пьян, резко тормозил на станциях и резко набирал скорость. Хотя некоторые окна были открыты (остальные невозможно было открыть), духота в вагоне принимала взрывоопасный характер. И эта взрывоопасность исходила в основном не от пьяных, а от похмельных, которым нечем было опохмелиться. Видимо, они пили в субботу, пили в воскресенье с утра и теперь, трезвея, были исполнены тихой ярости. Сжатые сосуды жаждали расшириться, хотя бы за счет мускульного напряжения.

Через какое-то время Заур вдруг обратил внимание на то, что некий человек, стоявший в нескольких шагах от него в проходе, уставился на него ненавидящими глазами. На вид ему было лет тридцать пять, он был высок, в аккуратном сером пиджаке и почему-то, несмотря на жару, в мягкой шляпе.

Судя по лицу, он был простым рабочим. Но шляпа его несколько возвышала над представлением о простом рабочем. Может быть, он был бригадиром или начальником цеха. Высокий, он смотрел поверх людских голов, как поверх станков. Но теперь он уставился на Заура, как бы обнаружив в этом станке злокачественную неисправность.

Он тоже был в состоянии похмельного раздражения, но почему он избрал своей мишенью Заура, было непонятно. То ли по чертам лица Заура было видно, что он кавказец, то ли потому, что он в руке держал кейс и это выдавало в нем интеллигента. В те времена люди неинтеллигентных профессий такие чемоданчики не носили. Скорее всего, и то и другое удваивало его злобу.

После одной особенно резкой остановки, когда стоявшие в проходах сильно покачнулись, а кое-кто, вскрикивая, даже свалился, Заур так шатнулся в сторону женщины, что чуть не коснулся ее, однако же, изо всех сил спружинив ногами, все-таки не коснулся. И тут человек в шляпе дал выход своей ярости.

– Что ты навалился на женщину, паскуда, – крикнул он, побелев глазами, – не видишь, что женщина беременна?!

– Я ни на кого не навалился, – ответил Заур, – нечего кричать.

Заур посмотрел на женщину. Если она и была беременна, это было незаметно. Лицо женщины выражало стыд и страдание. Она умоляюще посмотрела на человека в шляпе.

– Уймись, Паша, – тихо сказала она, – на меня никто не наваливался.

– Я же видел своими глазами, что навалился, – крикнул человек в шляпе, – …их мать, понаехали сюда!

– Паша, – страдальчески вырвалось у женщины.

У Заура все внутри похолодело. Матерную ругань в свой адрес он никогда не мог выдержать. Но и ответить ему тем же здесь, в присутствии женщин, он не мог.

– Попридержи язык, здесь женщины, – только и сказал Заур.

– Я тебе попридержу язык, чучмек, только сойдем с поезда, – прохрипел человек в шляпе и снова матерно выругался.

– Паша, перестань, – опять тихо взмолилась женщина. Заур огляделся. Некоторые пассажиры с откровенным любопытством следили, что будет дальше. Те, что читали, в основном сделали вид, что так увлечены текстом, что ничего не замечают. «Читать, – с горечью подумал Заур, – это способ заглядывать в случившуюся жизнь, чтобы замаскироваться книгой от окружающей жизни. Читающий книгу во время преступления как бы юридически находился в другой жизни».

А некоторые из пассажиров с комическим оцепенением уставились в одну точку, словно застигнутые необыкновенной мыслью, уносящей их в потусторонние сферы. Но они-то как раз внимательнее всех прислушивались к развитию скандала: оцепенение лица выдавало сосредоточенность ушей.

Заур стоял ни жив ни мертв. Этот тип в шляпе явно хотел подраться, но такое Заур никак не мог себе позволить. Дело в том, что в кейсе у него лежали необыкновенные документы, которые не позволяли ему рисковать. Это были подробные выписки из жандармских докладов. Ища совсем другие материалы, он случайно наткнулся на них в одном из московских архивов. Это были доклады о связи Ленина с вильгельмовским золотом. Слухи о деньгах Вильгельма в помощь большевистской революции ходили всегда. Но точно об этом ничего не было известно.

Заур верил, что это могло иметь место. И его удивляла ярость, с которой большевики всегда отрицали эти слухи. Казалось бы, по логике самой мировой революции, начатой в России, не должно было видеть в этом большую аморальность. То, что творилось во время революции и после революции в самой России, было в тысячу раз аморальнее. Но этого большевики не отрицали, считая все жестокости, царившие в стране, естественным следствием революционного правосознания. Но слухи о золоте Вильгельма в помощь революции всегда рассматривались как злобная клевета, и заикнуться об этом было нельзя.

И вдруг Заур наткнулся на документ, где перечислялись суммы выданных денег, конкретные немецкие чиновники, которые выдавали эти деньги, и конкретные революционеры, через которых деньги проникали в Россию. И даже прослеживалось несколько путей путешествия этих денег.

И как раз сейчас, находясь на даче друга, он писал об этом статью. Разумеется, он понимал, что ее никто сегодня не опубликует и было бы самоубийственно показывать ее в какой-нибудь журнал. Но он был уверен, что эра большевиков кончается и он еще застанет другую эпоху, где его статья пригодится, хотя и тогда не всем понравится.

Главная мысль статьи заключалась в том, что большевикам с самого начала было присуще имперское сознание, хотя сами они этого не понимали. И потому, отрицая патриотизм, согласно своей формальной доктрине, они с псевдопатриотическим неистовством всегда отрицали золото Вильгельма, хотя чудовищный свой террор легко оправдывали как историческую необходимость. И поэтому, по иронии истории, большевики, сокрушившие одряхлевшую империю, объективно были единственной силой, способной ее воссоздать. Империя для своего сохранения нуждалась в новой вывеске, чтобы оправдать новую энергию соединяющего гнета. И то и другое она получила от большевиков. И поэтому, отрицая золото Вильгельма, большевики, сами того не осознавая, проявляли имперское самолюбие, а не революционное.

И вот выписки из этих жандармских документов и черновик статьи лежали у него в кейсе. И он понимал, что никак не может рискнуть вляпаться в какую-нибудь историю, иначе кейс его попадет в милицию, а оттуда, конечно, в КГБ. И сейчас чувство оскорбленной чести и чувство самосохранения разрывали душу Заура. Но чувство самосохранения побеждало, и чем явнее оно побеждало, тем сильнее он ощущал свою униженность и презрение к себе.

Но этот тип в шляпе, конечно, по-своему понимал его сдержанность и всю дорогу его оскорблял, и люди, сидевшие и стоявшие вокруг, с подлым любопытствующим нейтралитетом прислушивались к нему. И только время от времени раздавался горестный голос женщины, стоявшей рядом с Зауром:

– Паша, отстань! Паша, прекрати! Замолчи, Паша!

Но голос его жены (конечно, эта женщина была его женой) его как будто подхлестывал. Он как бы говорил жене: «Ты видишь, ты видишь, как этот интеллигентишка отступает!»

О, если бы Заур был свободен! Он в юности занимался боксом и знал, что такое его удар справа! Но Заур изо всех сил сдерживался, хотя время от времени что-то ему отвечал. Но он все время помнил, что дело никак нельзя доводить до драки: кейс попадет в руки милиции! И тогда затаскают или посадят!

Если хотя бы не было черновиков его статьи, исключавших всякое оправдание выписок из жандармских докладов!

А человек в шляпе продолжал его оскорблять. И вдруг откуда-то из середины вагона высунулся какой-то парень в голубой футболке, обтягивающей его мощные мускулы, и крикнул человеку в шляпе:

– Замолчи, падло, или я из тебя котлету сделаю!

Голос его благоуханным маслом омыл душу Заура.

– Я сам из тебя котлету сделаю, – крикнул в ответ человек в шляпе, – еще русский называется! Из-за таких мандавошек, как ты, они нам на голову сели!

– Ты сегодня так от меня не уйдешь! – крикнул парень и пригрозил ему кулачищем. У него было широкое разгоряченное лицо, и чувствовалось по глазам, что он еле-еле себя сдерживает.

– Иди, иди, целуйся с ним, пидор! – крикнул человек в шляпе.

В отличие от парня в футболке, явно горячившегося, человек в шляпе сохранял какую-то злобную невозмутимость. Никакой жестикуляции. Все это время он был неподвижен. Он сейчас и на этого парня смотрел как бы поверх станков.

– Паша, прекрати, – опять взмолилась женщина, стоявшая рядом с Зауром.

– А вот за это еще отдельно получишь! – крикнул парень в футболке и опять, сотрясаясь всем телом, пригрозил ему кулачищем.

– Это еще посмотрим, кто получит, – ответил человек в шляпе и покрепче надвинул ее на голову. Единственный жест.

Однако теперь он перестал обращать внимание на Заура. Поезд грохотал и грохотал в сторону Москвы под неугомонные песни молодежи в том конце вагона, где, конечно, не знали о том, что случилось здесь.

До Москвы оставалась еще одна остановка, и Заур немного успокоился, покрепче сжимая свой кейс. «Я тоже хорош, – думал он о себе с отвращением, – протиснулся к окну, хотя на это имели право те, кто раньше пошел в вагон. Вероятно, ничего бы не случилось, если бы я не стоял рядом с его женой. И как можно жить, считая себя порядочным человеком, после таких оскорблений», – уныло думал он. И все-таки одновременно с этим он был доволен, что кейс не попал в чужие руки. Кроме всего, и документ было жалко: такой редкий, такой неожиданный.

Наконец поезд подъехал к московскому вокзалу. Толпа со страшной силой еще до остановки поезда стала напирать в сторону выхода. Уже потеряв из виду обидчика, весь излупцованный пережитым, выжатый толпой, Заур оказался на перроне. И вдруг перед ним завихрилась новая толпа, из которой одни выбегали, а другие вбегали. И он, вспомнив все, ринулся в толпу.

Спортивный парень в голубой футболке дрался с человеком в шляпе. Это было жуткое по своей беспощадности зрелище. Парень в футболке несколько раз налетал на человека в шляпе, и смачный стук ударов звучал над толпой.

И более всего Заура поразила смертельная ненависть с обеих сторон. Казалось, оба всю жизнь жаждали увидеть друг друга, чтобы убить друг друга. Ни тот ни другой нисколько не заботились о защите и только стремились ударить поразмашистее. И еще более поразило Заура, что человек в шляпе ничуть не уступал этому молодому парню с мощными мускулами под футболкой.

Какие-то люди, мгновениями выскакивая из толпы, пытались их растащить, но они оба вырывались из рук и налетали друг на друга. И уже в ход пошли даже ноги.

Какая-то женщина внезапно выскочила из толпы и, пытаясь удержать парня в футболке, обеими руками спереди обняла его. Видно, она была близка ему, так обхватить чужого человека посторонняя женщина не решилась бы.

Человек в шляпе, подлейшим образом воспользовавшись этим, успел крепко врезать парню в футболке. Тот ринулся вперед, женщина отлетела, и парень в футболке нанес противнику два сокрушительных удара. Заур был уверен, что тот сейчас грохнется на перрон, но тот даже не пошатнулся, и, главное, шляпа почему-то держалась на его голове, как будто была прибита к ней гвоздем. Хотя человек в шляпе мощно размахивал руками, тело его оставалось прямым и неподвижным, а лицо хладнокровным. А парень в футболке был горяч, гибок, спортивен, но, вероятно, он не тем видом спорта занимался.

Заур заметил, как этот парень несколько раз терял драгоценные секунды на размашистые удары там, где нужно было бить коротким прямым в подбородок.

И как Заур ни болел за этого парня в футболке, который из-за него затеял драку, он вынужден был признать, что это бой равных. И более всего в этой драке поражала сила ненависти противников друг к другу и совершенно необъяснимая устойчивость шляпы на голове этого оболтуса.

Внезапно раздались возгласы: «Милиция! Милиция!» – и трель милицейского свистка прорезала воздух. Толпа вместе с дерущимися мгновенно разорвалась на клочья. Заур пошел в сторону метро. Через несколько шагов он увидел двух милиционеров, бодро шагающих к месту драки, где драки уже не было. И вдруг в толпе впереди себя Заур увидел этого типа в шляпе, преспокойно идущего рядом со своей женой. Заур остановился и, когда тот затерялся в толпе, пошел дальше.

Спускаясь в метро, он неожиданно на лестнице заметил того парня в голубой футболке. Лицо его было все еще разгоряченным, а глаза так и рыскали по проходящей толпе. Заур подошел к нему и поблагодарил его.

– Ладно, идите, идите! – вдруг сказал парень с оттенком раздражения. – Я жену потерял!

После этого, не говоря ни слова, он рванул вниз в метро, то ли ища жену, то ли пытаясь скрыться от милиции.

Слова парня совсем раздавили Заура. Он почувствовал новый приступ унижения и боли. И теперь унижение было горше, чем унижение от этого верзилы в шляпе. Оно было изощреннее и потому больней. В его словах Заур почувствовал оттенок брезгливости из-за того, что Заур сам не вступил в драку, в которую вынужден был вступить этот парень да еще в суматохе потерял жену. Вечно приходится защищать вас, интеллигентов, как бы хотел он сказать. Проклятый кейс! Но разве объяснишь!

Заур был так раздосадован, что не захотел идти в метро, боясь снова там с ним встретиться. Он поднялся на площадь. Издали по очереди определив место стоянки такси, он подошел туда и в полутьме стал за последним человеком, все еще мучаясь унизительной встречей с этим парнем. И уже за ним заняли очередь, когда он, как в страшном сне, разглядел, что впереди него, как ни в чем не бывало, стоит тот мерзавец в своей непотопляемой шляпе. Никаких следов драки на его одежде не было видно.

И вдруг Заур почувствовал всю тупиковость возникшего положения: оставаться унизительно и уходить унизительно. Заур смотрел ему в спину и поражался – ни малейшего смущения случившимся его фигура не выражала: процветающий, солидный мастеровой в шляпе вместе с женой после воскресного отдыха возвращается в город. Обратите внимание, не в метро или троллейбусе, а в такси!

Заур минут пятнадцать стоял в медленно движущейся очереди, никак не решаясь, что ему делать: достоять очередь или все-таки идти в метро? И главное – оба решения казались ему трусливо-унизительными.

Стоять здесь за ним, а рано или поздно тот заметит его присутствие, как бы означало – ничего особенного не случилось. Только забавное совпадение: ехали в одном вагоне и, не сговариваясь, оказались в одной очереди. Бывает! Бывает! Мерзость!

А уходить как бы означало – навсегда оставить поле боя за ним. Когда они совсем приблизились к стоянке, Заур заметил расторопного и грозного распорядителя, который спрашивал у очереди, кому куда ехать, и, если находился попутчик уже сидевшему в такси, он его туда почти заталкивал, и машина уносилась. Зауру представилось, что он окажется попутчиком верзилы и его распорядитель будет заталкивать в занятое ненавистной шляпой такси!

Такого он не мог вынести и поплелся в метро, чувствуя спиной, что покинул поле сражения, и все больше и больше ненавидя свой кейс. «И зачем я так испугался за него, – думал сейчас Заур. – При моем знании техники бокса, пять-десять секунд, поймал на удар, и он обязательно завалился бы, даже если бы шляпа и не слетела с него. Так и завалился бы? А где же был бы в это время мой кейс? Нет, – поправлял он себя, – если б я его свалил, толпа отдала бы меня в руки милиции, и там бы обязательно проверили мой кейс, если бы, конечно, он к этому времени сохранился. Куда ни кинь – везде клин».

Он спустился в метро. Толпа, прибывшая с пригородными электричками, схлынула, и перрон с той стороны, куда он ехал, был почти пуст. Какая-то очень стройная девушка в джинсах и черной рубашке с закатанными рукавами стояла метрах в десяти от Заура, а к ней приставал и приставал какой-то высокий парень и что-то ей говорил. Девушка очень дерзко отворачивалась от него, делала несколько шагов в сторону, но он не отставал от нее. «Что-то будет, – вдруг подумал Заур. – И опять верзила! Слава богу, хотя бы без шляпы и без всякого головного убора».

Наконец девушка, заметив Заура, точнее, обратив внимание на то, что он стоял с кейсом, демонстративно пошла в его сторону и встала рядом с ним: интеллигент защитит. Так это понял Заур и понял благодарно. Кроме стройной фигуры у нее были хорошие черты лица и волнующие, режущие холодной силой очень синие глаза. Парень опять подошел к ней и, наклоняясь к ее лицу, стал опять ей что-то нашептывать.

– Отстань, мерзавец! – громко сказала девушка и повернулась к Зауру, сладостно резанув его душу своими синими льдинками глаз.

И вдруг этот парень как-то странно, плечом, вроде поворачиваясь уходить, вроде случайно, но резко и неожиданно толкнул ее, и девушка беспомощно забалансировала в воздухе, уже почти вся за перроном, еще мгновение – и рухнет в грохот налетающего поезда. Ее спасла почти от верной смерти молниеносная спортивная реакция Заура. Он выбросил руку вместе с плечом вперед, как при прямом ударе в боксе, поймал ее за волосы и водворил на перрон.

– Что ты делаешь, сволочь! – не своим голосом заорал Заур.

– Заткнись, сука, а то сейчас пришью на месте! – почти на ухо прошипел ему парень, обдав его смрадным дыханием.

Что-то взорвалось в груди у Заура! На сегодня это был немыслимый перебор!

Вместе с налетающим поездом на него налетела волна хладнокровия, как в юности перед дракой. Открылась дверь вагона. Девушка смотрела на Заура глазами спасенного зверька. Заур всучил ей свой кейс и почти втолкнул в вагон.

– Телефон есть? – крикнул он.

– Есть! – вздрогнула она, оживая, и назвала ему свой телефон.

– Я позвоню и приду за ним! – крикнул Заур.

Дверь захлопнулась. Девушка прильнула к стеклу, и поезд стал медленно набирать скорость, а потом загрохотал, и все стихло.

Дождавшись, когда телефон отпечатался в голове, Заур повернулся к этому парню. Давно он не чувствовал в себе такую полноту юношеских сил!

Это был высокий монголовидный парень. Лицо его источало презрение деревянного идола. Глаза были мутными. Возможно, он был под балдой. Заур никогда не встречал таких высоких людей этой расы. О, если б тот тип в шляпе увидел, как он будет колошматить этого парня! Да и тому в футболке не помешало бы!

– Идем, подонок! – твердо сказал Заур и взял его рукой за предплечье. Он с удовольствием почувствовал, что оно вялое.

– Брось руку! Ты что, мент?! – истерично крикнул парень и задергался.

– Спокойно, спокойно, – сказал Заур, еще сильнее облапив его руку и окончательно успокаиваясь, – ты ведь, подлец, чуть девушку не убил!

Он его уже вел из метро, и тот довольно послушно шел рядом.

– А ты докажи, что я толкнул, – завизжал парень. – А ты думаешь, я не знаю, что ты в чемоданчике чувихе передал?! Знаю! Все знаю!

– А что в нем? – спросил Заур дрогнувшим голосом. Он не мог скрыть волнения: почему парень заговорил о содержании кейса? Парень заметил его волнение.

– Что, мандраж? – усмехнулся он, продолжая вышагивать рядом с Зауром. – Наркота у тебя в чемоданчике. Вот что! Ты боялся, что, если мы подеремся, менты заберут твой чемоданчик и ты получишь срок. Но ты его и так получишь. Чувиха свое дело знает – настучит.

И вдруг Заур почувствовал, что у него крыша поехала. «Гениальная провокация, чтобы тихо присвоить мой кейс! Каскад провокаций! Сначала в поезде, чтобы я в драке потерял свой кейс. Я же по телефону сказал товарищу, каким поездом возвращаюсь в Москву. Но драка со мной не получилась, я отстранился, но выскочил непредусмотренный парень в футболке! Этот верзила в шляпе был, конечно, чекист. Вот он и смотрел поверх людей, как поверх станков. Вот почему он так спокойно уходил почти на глазах милиции. И сразу последовала следующая провокация в метро. Кто-то следил за мной. Такого типа парни к столь хорошо выглядящим девушкам так не пристают. И невинная девушка с хулиганом все-таки так дерзко не разговаривает. Но ведь не могли они ею пожертвовать, ведь она чуть не свалилась на рельсы? Все-таки – чуть. Тысячи раз отработанный прием! Тоже мне девушка на шаре! Девушка на земном шаре! Потрясающе, как все точно выстраивается! И как был взволнован после драки тот парень в футболке и как был спокоен тот тип в шляпе!

Наркота! Так вот в чем дело! Ни о каком золоте Вильгельма, ни о каких выписках со мной не будут разговаривать! «Ваш кейс?» – «Да, мой! Посмотрите, что внутри?» – и откроют кейс, наполненный ампулами, или наркотиками в облатках или черт его знает в чем!» Он точно знал, что так много раз бывало во время обысков в квартирах правозащитников. Чекисты подсовывали наркотики куда-нибудь между книг, а потом якобы их обнаруживали.

Заур никогда в жизни не видел наркотиков. Впрочем, однажды был такой случай. Он был в гостях у одного пианиста.

– Хочешь, попробуй сигареты с травкой, – сказал тот и ткнул рукой в сторону стола, где возле пепельницы лежало несколько сигарет. Руки гостей потянулись к сигаретам, и Заур решил попробовать. Он затягивался душистым дымом и прислушивался к своему состоянию, гордясь собой и удивляясь, что сигарета никак на него не воздействует. Но, выкурив сигарету, он через пять минут почему-то прочел короткую и страстную лекцию об императоре Юстиниане. Слушали хорошо, хотя и несколько удивленно.

И только на следующее утро он с величайшим недоумением вспомнил про свою лекцию. Где Юстиниан, где музыканты? Кто его просил? И только потом он вспомнил про сигарету с травкой. Значит, все-таки подействовало.

И теперь, поднимаясь на эскалаторе с этим монголовидным чекистом, сыгравшим роль приблатненного хулигана, и продолжая держать его за предплечье, он почувствовал всю странность своего поведения: он ведет чекиста. Но куда? Может, их наверху уже ждут, чтобы забрать его и повезти на Лубянку, где дожидается его кейс, аккуратно заполненный наркотиками. А девушка будет невинным свидетелем того, что именно он передал ей этот кейс.

В голове стоял какой-то пятнистый туман. Он не знал, что делать. Бежать? Смешно. Они, конечно, знают, где он живет. «Во всяком случае, – решил он, – надо выиграть время и, значит, делать вид, что я ничего не заподозрил».

– Точно я тебя накнокал? – вдруг сказал этот парень и улыбнулся ему сверху вниз зловещей азиатской улыбкой.

– Идем, идем, – тупо повторил Заур, чувствуя, что надо продолжать роль защитника девушки, хотя у него давно улетучилось желание драться. Но чтобы тот этого не понял, он с новой силой сжал его предплечье. Они уже поднялись на эскалаторе и шли к выходу из метро.

– А ты, парень, с душком, – почти весело сказал не то мнимый монгол, не то мнимый хулиган.

Они вышли из метро. Кругом горели ночные огни. Парень внимательно огляделся по сторонам. Ищет своих, уныло догадался Заур, они, видно, запаздывают.

– Отпусти руку, хочу закурить, – сказал парень, и Заур, не зная, что делать, отпустил его руку. Парень порылся в карманах, вытащил пачку, медленно достал из нее сигарету, сунул ее в рот и, теперь опять очень внимательно озираясь, стал искать в карманах зажигалку. Нашел, щелкнул и стал прикуривать. Долго прикуривал. Пока он прикуривал, лицо его нахмурилось и в нем проступило выражение древней чингисхановской жестокости. Прикурил и стал снова озираться: где же они?

Ищет своих, снова подумал Заур, чувствуя абсурдность всего происходящего. Он как бы стерег человека, боясь, что тот сбежит, хотя бежать хотелось ему самому. Парень крепко затянулся, опять внимательно огляделся и вдруг рванул изо всех сил с тротуара прямо на площадь, на ходу выплюнув сигарету. Он переметнулся через площадь, чуть не угодив под машину, и скрылся за поворотом. Вид высокого, бегущего в панике человека всегда смешон.

Заур замер, и вдруг в голове его стало яснеть. Так значит, никакой провокации не было? Значит, это обыкновенный хулиган, который в последний миг струсил? А озирался он в поисках других хулиганов или обдумывал, в какую сторону дернуть?

Заур облегченно вздохнул всей грудью. «Боже, боже, – подумал он, – до чего мы дошли, повсюду ищем тень КГБ! Даже если, допустим, они подслушали телефонный разговор и узнали, когда я уезжаю в Москву, как они могли определить вагон, в который я сяду? Я же сел в случайный вагон. Если бы затеявший скандал верзила в шляпе пришел из другого вагона, это было бы на что-то похоже. Как это не пришло мне в голову».

Сколько нелепых слухов ходит о всевидящем глазе чекистов! Тысячи и тысячи интеллигентных москвичей уверены, что их телефоны прослушиваются. Откуда у КГБ столько пленок и столько служащих, чтобы расшифровывать суетные телефонные разговоры? В последнее время ходили зловещие слухи, что в одном доме, где весь вечер какая-то компания вела антисоветские разговоры, хозяин, пытаясь куда-то позвонить, снял трубку, и – о ужас! – телефон заговорил сам! Он повторил весь вечерний разговор компании! Там якобы пленка раскрутилась не в ту сторону. Какой вздор!

Правда, самого Заура за несколько лет пребывания в Москве дважды вызывали в КГБ, и там был достаточно неприятный разговор. Но ничего таинственного. Он подписал несколько писем в защиту диссидентов, и разговор, хотя и с оттенком угрозы, велся прямо по этому поводу.

Заур взял такси и приехал к себе домой в коммунальную квартиру. Он тихо открыл дверь и проскользнул в свою комнату. Тут тоже его подстерегала небольшая опасность. Дело в том, что рядом с ним в этой квартире жила весьма любвеобильная соседка. Заур был холост, и она всячески пыталась его соблазнить. Правда, при этом она в основном действовала мимикой и чарами своего полуобнаженного тела, доводя свою действительную неряшливость до степени полураспада одежды.

Заур, конечно, знал ее мужа и не мог иметь дело с женщиной, мужа которой он знал. Это было не в его правилах. Возможность любого коварства сотрясала его до омерзения, как если б он добровольно сунул паука за пазуху. Но мало того, что он знал ее мужа. Он еще достаточно хорошо знал ее любовника, который приходил в эту квартиру, пожалуй, почаще, чем ее муж.

Ее муж был инженером-наладчиком каких-то сложных машин и по своим делам ездил по всей стране. Это был милый, тихий человек и, по наблюдениям Заура, явно не брал взяток с тех, чьи машины он налаживал, потому что жили они довольно бедно. Иногда он бросал на Заура пугливо-застенчивые взгляды, но Заур ему ничем не мог помочь. Видно, он подозревал жену в неверности и мучился, но вполне ошибочно мысленно ткнул в самую близкую точку. И как ему дать знать, что Заур перед ним чист? Это было невозможно, если не донести, а донести Заур не мог.

Любовник ее был джазист и всегда приходил не только с выпивкой, но и со своей трубой. Он тоже ревновал к Зауру. Пожалуй, посильнее, чем ее муж. Жалея ее мужа, Заур держался с любовником подчеркнуто сухо, что только усугубляло подозрения любовника.

Тем более она, бывая с любовником, принаряженная и возбужденная выпитым, довольно бесцеремонно врывалась к Зауру, то прося одолжить чай или еще что-нибудь, то зазывая его к застолью. Заур, конечно, всегда отказывался от этих застолий как от сопредательства. Черт его знает, чего она этим всем добивалась! То ли подхлестнуть Заура, то ли любовника? Возможно, она добивалась и того и другого. Впрочем, любовника навряд ли приходилось подхлестывать. Во время своего пребывания в комнате соседки он вдруг начинал трубить какую-то победную мелодию, и, как догадывался Заур, каждый раз это происходило после близости. Заур почему-то уныло подсчитывал количество победных выступлений за вечер и даже предполагал, что они полемически обращены к нему. Однажды это даже дерзко подтвердилось. Ровно в двенадцать часов, когда Заур уже лежал, джазист вышел из комнаты своей любовницы и протрубил у самых его дверей. Заур психанул, но не отозвался на зов оленя. Вскоре джазист ушел. Он никогда не оставался на ночь. Возможно, труба играла еще и другую роль, возможно, что он у себя дома говорил, что идет на работу. На следующее утро Заур сказал соседке: