Текст книги "Драма актерской семьи"

– Совершенно верно, Евгений. Большинство артистов мечтает много работать и получать честно заработанную зарплату, а не подачку за вынужденный простой! Артист без игры и перспективы профессионального роста увядает, теряет профессиональные навыки!

– Вероятно, это и является одной из причин драматизма вашей профессии, – сказал я и продолжил. – Может быть, невостребованность артистов возникает потому, что их много в труппе театра, и всех просто нечем загрузить? Ведь главные и прочие режиссеры театра не семижильные, и не могут ставить в каждом театральном сезоне много премьерных спектаклей, чтобы все артисты труппы были заняты? Наверное, по этой причине в некоторых спектаклях предусматривают по два состава исполнителей главных ролей?

– Да, это иногда делается, но оно, как правило, сопряжено с этикой артистов. Один состав артистов может пользоваться у зрителей большой популярностью, и спектакли с его участием всегда проходят с аншлагом. И наоборот, спектакли с другим составом артистов могут не вызывать у зрителей должного интереса, и это, естественно, вызывает вопросы у руководства театра.

– А какие еще есть проблемы артистической профессии?

– А вот какие. Состав артистов для каждого спектакля подбирает режиссер, и он в этом деле – Бог и Царь одновременно. Кто-то из артистов для участия в спектакле ему может подходить, а кто-то нет. К тому же он может кого-то любить, а кого-то нет…

– Так, может быть, он поступает так из соображений пользы дела? Зачем ему задействовать в спектакле артиста, который явно не подходит для роли и будет плохо ее играть? Ведь известно, что вся ответственность за успех спектакля возлагается в первую очередь на него.

– Да, бывает и так. Но иногда режиссер просто недолюбливает по каким-то причинам артиста и поэтому не приглашает его в свои спектакли. Не зря в кино проводятся кастинги с целью отбора претендентов на главные роли? Правда, в свою очередь, говорят, что хороший режиссер может сделать из любого артиста вполне хорошего исполнителя порученной ему роли.

– Да, это так, но в этом случае ему приходится много возиться с таким артистом, а ему это не всегда хочется делать.

– Понял Вас, Валерий Михайлович. Еще один вопрос к Вам, причем, очень непростой. Я имею в виду взаимоотношения режиссера и артиста во время работы над ролью в спектакле. Может ли артист высказывать свое видение порученной ему роли, или он должен беспрекословно выполнять взгляд на нее режиссера?

– Я уже говорил Вам, что режиссер спектакля – Бог и Царь во время подготовки его к постановке. Он хорошо знает свою ответственность за успех спектакля. Если провалился спектакль, то, в первую очередь, винят режиссера – плохо поставил спектакль. Плохо играли артисты – он плохо подобрал их состав или плохо репетировал порученные им роли.

– А артист имеет право высказывать свое видение исполняемой им роли?

– Конечно, может. Более того талантливый, и тем более мудрый и опытный артист даже должен быть в какой-то степени сорежиссером своей роли. Но это совсем не значит, что режиссер обязан прислушиваться к его мнению. А, если артист начинает слишком часто излагать свое мнение по исполняемым ролям, то это может вызвать у режиссера негативную реакцию. В таких случаях он может сказать надоедливому артисту: «Становись на мое место и веди репетицию!». У настырного артиста сразу отпадет охота слишком часто излагать свое мнение на исполняемые роли. А вот отношения между режиссером и артистом после нескольких таких «дружеских» разговоров могут испортиться надолго и даже навсегда. В таком случае этому артисту придется уйти из театра. Так что лучше прислушиваться к мнению режиссера и добросовестно выполнять все его требования.

– А если режиссер глуп и бездарен, то все равно ему подчиняться?

– К сожалению, да. Такие режиссеры обычно требуют от артиста неукоснительного выполнения его требований.

– Но ведь это напоминает взаимоотношения раба со своим владельцем или рядового военнослужащего со своим командиром в армии! – сказал я, улыбаясь, и добавил. – Известно, что в армии существует такой унизительный для любого человека слоган: «Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак».

– К сожалению, это и есть еще одна неприятная сторона актерской профессии! – сказал Валерий как-то загадочно и продолжил. – Такое положение дел исторически сложилось в артистической профессии. Но если артист уже давно работает с каким-то режиссером, то обычно хорошо знает все его требования и поэтому исполняет их без всякого недовольства.

– Это значит, что артисты относятся к числу биологических существ, виноват, людей, легко поддающихся, своего рода, «дрессировке»? – сказал я с хитрой улыбкой на лице.

– Но они обычно с этим легко смиряются и не ропщут, – выдал Валерий сокровенную артистическую тайну.

– Тогда я задам Вам, Валерий Михайлович, каверзный вопрос. Не возражаете?

– Нет, конечно, задавайте.

– Скажите, как у Вас лично складывались взаимоотношения с режиссерами, которых в Вашей работе явно было несколько? Все было гладко?

– Да, в основном было гладко. Я получил блестящее профессиональное образование в Минском театральном институте и занимаюсь этой профессией по призванию. Мне даже иногда казалось, что режиссеры провинциальных театров учились у меня ставить должным образом роли героев, поручаемых мне. И в Киевском театре у меня все гладко с режиссерами. Да и с артистами театров у меня, как правило, хорошие, доверительные отношения. А это очень важно в работе артиста. Но друзей среди них у меня нет. Мир взаимоотношений в артистической среде весьма не прост и специфичен. Не всегда следует открывать свою душу перед коллегами. Бывает, это идет во вред откровенному человеку.

После этого разговора я посмотрел на часы и с улыбкой сказал:

– Ну, Валерий Михайлович, мы сегодня так долго с Вами беседовали, что скоро сюда явится Ваша супруга и принудительно уведет Вас домой!

Валерий улыбнулся и спросил:

– Так мы все вопросы о театральной профессии выяснили?

– Нет, конечно, но об этом мы поговорим с Вами в другой раз.

– Хорошо, Евгений, – доброжелательно сказал Валерий.

После этого я проводил его до лифта, и мы распрощались.

IV

Следующая наша встреча произошла не совсем обычно. Валерий позвонил мне утром по телефону и сказал:

– Сегодня будет закрытая сдача спектакля, поставленного по пьесе Виктора Розова «Гнездо глухаря». Его будет принимать специальная, очень серьезная комиссия, состоящая из работников органов культуры Киева, а также Министерства культуры Украины и представителей различных идеологических служб города и республики. Возможно, это будет первое и последнее представление этой пьесы на нашей сцене. Велика вероятность того, что они его зарубят раз и навсегда. Вы не хотите посмотреть этот спектакль, поскольку потом вряд ли удастся увидеть его на сцене нашего театра?

– Хочу, конечно. А это возможно? – спросил я.

– Возможно, но только тайно, поскольку во время таких сдач спектаклей в зале категорически запрещено находиться посторонним лицам.

– А работа этой комиссии не будет походить на цензуру Вашей работы?

– Конечно, в какой-то степени это будет являться цензурой. Но кроме идеологической оценки пьесы, комиссия будет рассматривать и художественную сторону ее. Ведь не секрет, что не все пьесы – особенно современные – бывают высокохудожественными произведениями, и не все режиссеры бывают талантливыми постановщиками спектаклей. Комиссия и старается устранить недостатки подобного рода.

– А комиссия и режиссеры имеют право вмешиваться в текст пьесы?

– Вообще-то по закону нет, но в действительности бывает всякое. Конечно, живой драматург, узнав об изменениях текста его пьесы без его согласия, может опротестовать постановку спектакля, но до этого обычно дело не доходит. Режиссеры стараются заблаговременно решить этот вопрос с автором.

– Но, если запретят спектакль, то театр понесет большой ущерб? Ведь в него, вероятно, будет вложено много не только труда и нервов артистов, но и средств? – сказал я с сожалением.

– Не просто много, а очень много того и другого. Театр его репетировал почти полгода, а сколько было потрачено средств на костюмы, декорации и прочее – не счесть! Вы это сами увидите. Но все материальные затраты возьмет на себя не театр, а государство. Ведь все наши театры находятся на государственной дотации.

– А Вы в спектакле участвуете? – спросил я.

– Нет, не участвую. Для меня в нем не нашлось роли. Героем моего возраста в пьесе является проходимец, наглый карьерист, абсолютно беспринципный и бездушный человек, а сложившееся мое амплуа в театре – положительные романтические герои. Режиссер театра не захотел портить сложившийся мой имидж.

Я, конечно, обрадовался его предложению и спросил:

– А в чем смысл пьесы-то?

– Это, как тогда говорили, была пьеса «с душком», – сказал Валерий. – Кратко ее суть заключается в следующем. Показывается семейная жизнь крупного государственного деятеля, успешно продвигающегося в карьере и не чувствующего беды не только других людей, но и членов своей семьи. В его понимании счастье семьи заключается в хорошем материальном обеспечении ее. Он имел на семью из 5 человек 6-ти комнатную квартиру в центре города, которую украсил всякой всячиной – дорогой импортной мебелью и бытовой техникой, коллекцией старинных икон, дорогими коврами, картинами и прочими вещами. Он считал, что, имея все это, его семья должна чувствовать себя независимой и счастливой. Он искренно верит в прочность своего семейного «гнезда». Но, не взирая на все это, в семье царит атмосфера отчуждения, предательства и полного морального разложения. А поскольку показывать пороки видных партийных и государственных деятелей и их семей тогда было не принято, вернее, запрещено, то спектакль явно подпадал под запрет.

Мы договорились встретиться у служебного входа в театр за час до начала спектакля. Валерий провел меня на второй ярус и посадил так, чтобы я хорошо видел сцену, но не был виден членам комиссии, находящимся в зале. Не дай бог увидеть меня в зале членам комиссии! Скандал будет грандиозный, и Валерию, явно, не поздоровится.

– Даже артистам и другим работникам театра нельзя будет находиться в зале? – спросил я.

– Из работников театра в зале могут находиться только директор, главный режиссер или худрук, кто-то из членов художественного совета, ну, и, конечно же, члены партийной организации театра.

Перед началом спектакля члены авторитетной комиссии собрались в кабинете директора театра, после чего они вместе с другими работниками театра зашла в зал. На этом спектакле было в зале около 15 человек.

Спектакль шел, как обычно. Даже был небольшой антракт. Артисты играли с полной отдачей сил, на пределе своих человеческих возможностей. Я обратил внимание, что во время спектакля некоторые члены комиссии – в основном женщины – активно о чем-то беседовали между собой, не обращая никакого внимания на сцену. После спектакля все члены комиссии и работники театра покинули зал и вернулись в кабинет директора. Я быстро спустился вниз и через служебный выход покинул театр.

Спектакль, конечно, меня впечатлил содержанием, игрой артистов и богатством декоративного оформления его. Критика советской действительности была серьезной и поэтому явно неприемлемой для идеологических органов страны.

После спектакля мы почти неделю не виделись и поэтому не могли обсудить его. Потом Валерий позвонил мне домой и предложил встретиться. Он пришел с Ириной, оставив дочерей дома, поскольку у нас предстоял сложный деловой разговор. Кратко обменявшись мнением о текущих житейских делах, мы приступили к серьезному разговору. Я сразу же спросил:

– Вас можно поздравить с успехом или, наоборот, посочувствовать Вам?

– Вместе с нами опечалиться, – с горечью в голосе сказал Валерий.

– Что, завалили?

– К сожалению, да!

– И что же им не понравилось? – заинтересованно спросил я.

– Спектакль не выдержан идеологически!

– И в чем же это, по их мнению, проявилось?

– Слишком в неприглядном виде показана семейная жизнь чиновника высокого ранга. Так порочить представителей власти не положено. Это, мол, надуманная и идеологически вредная пьеса.

– Но тогда возникает естественный вопрос: «Почему разрешили публикацию этой пьесы? Запретили б ее на корню, вот и не было б повода к ней придираться!» – высказал я вполне резонную мысль.

– Нет, Евгений, запрещать публикацию пьес власть не решается, чтобы не вызывать шум и протесты театральной общественности. А вот тихо тормознуть какую-то из них при постановке ее в конкретном театре, это вполне возможно. При этом причина запрета не обязательно должна быть указана истинная, то есть идеологическая. Можно придраться к художественному несовершенству текста пьесы, низкому стилю игры артистов, безыдейности и многому другому. К тому же этот запрет будет на местном уровне, а не в масштабах страны.

– Но для постановки этого спектакля действительно было очень много потрачено времени, труда и средств, – сказал я с сожалением.

– Да, Евгений, это действительно так. Но жалко в первую очередь, конечно, труда артистов. Было потрачено очень много сил, и потом все это, как принято говорить, «коту под хвост». Ужасно неприятно! Это сильный психологический и моральный удар по самолюбию всех участников спектакля и руководства театра. Но такое случается довольно часто не только в театрах, но и в кинематографии. Вы, наверное, слышали, что многие, уже отснятые фильмы потом не показываются в кинозалах, а пылятся на полках складов.

– А эта пьеса еще где-нибудь в театрах страны ставилась или сейчас идет? – спросил я.

– Возможно, где-то она и ставится, но это обычно не афишируется.

– Да, Валерий! Хорошо, что Вы не были в нем задействованы! – сказал я искренно.

– Я тоже так считаю, – сказал Валерий с грустной улыбкой на лице.

Немного помолчав, я задал Валерию еще один непростой вопрос:

– А еще какие-нибудь спектакли запрещали в Вашем театре?

– Еще один спектакль был поставлен у нас со скрипом. Это спектакль по пьесе Александра Вампилова «Провинциальные анекдоты». Он, правда, был менее затратным, как по времени репетиций, так и связанным с его постановкой оснащением – декорациями, костюмами и прочее. Но в то же время этот спектакль был не менее злободневным в советское время. Если в «Гнезде глухаря» обличались пороки деятелей высших эшелонов власти советского государства, то в «Провинциальных анекдотах» показывалась затхлая, невежественная, провинциальная жизнь людей нашей страны.

– А о чем эта пьеса, и почему она имеет такое странное название? – спросил я.

– Слово «анекдоты» в названии пьесы используется не в прямом смысле. Просто в ней показана провинциальная жизнь, похожая на анекдот. Согласно толковым словарям, под словом «анекдот» обычно понимают небольшой, забавный рассказ, смешное происшествие с парадоксальной концовкой. В пьесе именно все это и показано, причем очень образно и убедительно. А содержание пьесы в кратком изложении таково. В провинциальной гостинице «Тайга» в двухместном номере поселяются два командированных гражданина. После бурной ночной пьянки они утром просыпаются и обнаруживают, что у них нет ни копейки денег, и они даже не могут вернуться домой. Недолго думая, они решают у кого-то занять их. Но все обитатели гостиницы им дружно отказывают в их просьбе. И вдруг в это время в их номер входит какой-то незнакомый гражданин и предлагает им безвозмездно 100 рублей (в советское время это была значительная сумма денег). Они подозревают, что тот делает это с какой-то корыстной целью или подвохом и поэтому начинают его пытать, почему он решил подарить их им. В конце концов, незнакомец признается, что эти деньги предназначались старенькой матери, живущей в этом городе. Но она, к сожалению, не дождавшись его с этими деньгами, умерла. Так как ему эти деньги оказались, как бы, не нужными, он решил подарить их тому, кто в них нуждается. В числе таких нуждающихся людей и оказались они. Видя, что эти деньги не грозят им какими-либо неприятностями, они тут же берут их, быстро достают вино и предлагают всем жителям гостиницы выпить за усопшую маму добродетеля и его самого в благодарность за подаренные им деньги. Пьянка продолжается, и они начинают искренно веселиться и петь веселые песни. Все возвращается «на круги своя». Провинциальная жизнь, похожая на анекдот, продолжается. Вот такой сюжет этой пьесы.

– Все понял, Валерий. А, собственно говоря, к чему придралась приемная комиссия?

– К тому, что, якобы, в ней в искаженном виде показывается провинциальная советская действительность и прославляется очень болезненная для нашей страны проблема пьянства и алкоголизма.

– А, понятно. Так чем же кончилась эта история с пьесой.

– Ее разрешили ставить, но не в театре, а во дворце культуры одного из заводов города, имеющего небольшой актовый зал. Но в то же время даже там театру не разрешили широко рекламировать этот спектакль. Вся реклама состояла из щита у входа в этот дворец, на котором указывалось название спектакля и даты его проведения. Из-за этого вскоре спектакль перестал быть рентабельным, и его, к радости городских властей, закрыли.

– А еще он где-то шел?

– Да, шел, в одном московском и двух ленинградских театрах, но тоже с проблемами. В некоторых из них он даже шел под другим названием.

– Вы в нем участвовали?

– К счастью, тоже нет, – сказал Валерий, как мне показалось, с радостью.

На этом мы закончили обсуждение проблемных спектаклей и стали пить вкусный кофе. Потом я проводил Валерия до лифта, и мы распрощались.

Долгое время мы не встречались, так как не было повода. В лучшем случае, встретившись где-то мимоходом, перебрасывались парой незначительных фраз. Но вот театр поставил долгожданную Чеховскую пьесу – «Вишневый сад». Поскольку спектакль был беспроблемным, то его никакая комиссия не принимала. Поэтому Валерий не стал приглашать меня на генеральную репетицию. Я купил билеты на первый премьерный день его показа. Спектакль поставила известный в то время в Киеве режиссер Ирина Молостова. Она была главным режиссером Киевского оперного театра, но по совместительству иногда ставила и спектакли в театре русской драмы. Киевская театральная общественность с нетерпением ждала этот спектакль. В нем был задействован лучший состав труппы театра. Лопахина в нем играл Валерий, а Раневскую – народная артистка СССР Ада Роговцева. Я несколько раз видел этот спектакль в других театрах, в том числе в исполнении артистов московских театров, включая Любимовскую Таганку. И должен сказать, что в киевском театре он был поставлен блестяще. Лопахин в исполнении Валерия был великолепен. На этом спектакле всегда был аншлаг.

Но вскоре началась перестройка, затеянная Михаилом Горбачевым. Началось свободомыслие и брожение взглядов среди киевской интеллигенции, в том числе и театральной общественности. Поверив в полную свободу творчества, некоторые режиссеры решили ставить ранее запрещенные пьесы. Так, в Киевском театре русской драмы режиссер Ирина Молостова решила поставить пьесу Михаила Шатрова «Синие кони на красной траве». Несмотря на то, что она была посвящена гениальному мыслителю и создателю нашего государства – Владимиру Ильичу Ленину, ее почему-то раньше власти не разрешали ставить в театрах страны. Но причины этого обычно не объясняли. Возможно, им не нравилось то, что в спектакле по решению автора разрешалось артисту изображать образ Владимира Ильича без портретного сходства с ним, то есть без грима, и обязательного сходства голоса. Такая вольность в изображении вождя революции и создателя нашего государства, конечно же, по мнению партийных органов, была недопустима.

Поскольку роль Ильича должен был играть Валерий, он сразу же поставил меня в известность об этом. Все артисты с вдохновением включились в работу. Репетиции тоже шли несколько месяцев. Я как-то поинтересовался у него о том, что, не смущает ли его то, что его возраст не соответствует зрелому возрасту Ленина, представленного в пьесе. Он сказал, что это в пьесе тоже разрешено. Главное в спектакле – донести до зрителя гениальные мысли Владимира Ильича. Короче говоря, спектакль явно противоречил общепринятым требованиям изображения Владимира Ильича на сцене.

Когда репетиции подошли к концу, и пришло время сдавать спектакль авторитетной комиссии, Валерий сказал, что может пригласить меня на этот закрытый показ спектакля, но тоже тайно от руководства театра и, естественно, приемной комиссии. Он явно предчувствовал, что этот спектакль тоже может быть запрещен, и поэтому я его не смогу больше увидеть.

За час до начала спектакля я подошел к служебному входу в театр, и Валерий, уже готовый к игре, тайно провел меня на второй ярус зрительного зала. Попросил меня тоже занять место так, чтобы не был заметен из зала. Конспирация должна была быть и в этот раз со стопроцентной гарантией.

При идеальной тишине – ведь в зале, кроме членов комиссии, никого не было, началось театральное действо. Артисты играли, как всегда, самозабвенно, и тоже с полной отдачей своих сил и таланта. Чувствовалось, что они очень хотели понравиться членам комиссии. Пьеса была очень длинной – состояла из трех действий, и рассчитана была на три часа. После каждого действия делался небольшой перерыв для отдыха артистов, и членов комиссии, – они ведь тоже живые люди и нуждаются в отдыхе. Я, конечно, все три действия сидел на своем месте и нигде не светился и никуда не выходил.

Спектакль мне очень нравился. Было очень необычное восприятие его. Примерно 10 минут несколько смущало то обстоятельство, что все артисты, включая Валерия, играющего Ленина, были на сцене без грима. Но потом содержание спектакля так захватило мое внимание, что я перестал обращать внимание на внешнюю сторону спектакля, а стал внимательно вслушиваться в ленинские мысли, звучавшие из уст Валерия. Действительно у Ленина было много правильных, интересных и даже гениальных мыслей, актуальных и в наше время, то есть во время перестройки.

В этом спектакле образ Ленина предстал передо мной, да, вероятно, и перед другими зрителями, совершенно не таким, каким я знал его до этого времени. Он выглядел не только гениальным мыслителем и великим философом, но и понятным для простых людей человеком и государственным деятелем. Вероятно, драматург Шатров и ставил своей целью показать зрителям Владимира Ильича именно таким, «самым человечным человеком». Вождь явно представлялся зрителям в несколько приукрашенном виде, то есть в пьесе была не только правда, но и в какой-то степени вымысел. У Шатрова была еще одна подобная пьеса, посвященная жизни и деятельности Владимира Ильича Ленина, – «Так победим!», в которой Ленин тоже представал перед зрителями в несколько приукрашенном виде.

Когда спектакль закончился, и артисты, как это положено после окончания любого спектакля, стали раскланиваться членам приемной комиссии, то им аплодировали, похоже, только сотрудники театра. Стало ясно, что спектакль ждет суровое будущее, то есть провал.

Я быстро спустился вниз и так же, как и раньше, через служебный выход покинул театр. Надеялся, что после спектакля Валерий обязательно зайдет ко мне и доложит о результатах решения приемной комиссии, хотя она обычно выносила свой вердикт несколько позже, после закрытого обсуждения его. Но он не зашел ко мне не только в этот вечер, но и последующие дни. Очевидно, комиссия еще обсуждала его, и решение еще не приняла. Вероятно, боялась самостоятельно принять окончательное решение без согласования с самыми высокими партийными и государственными органами Украины. Поэтому и решали этот вопрос несколько дней. Все-таки речь шла о запрещении спектакля, посвященного великому мыслителю мира, революционеру, партийному и государственному деятелю нашей страны – Владимиру Ильичу Ленину. Ведь этим решением наносился удар не только по коллективу этого театра, а и всей театральной общественности Украины. Мне только было совершенно непонятно, как мог спектакль, посвященный Владимиру Ильичу Ленину, не угодить сегодняшней власти.

Прошло около 10 дней, и я решил позвонить Валерию и пригласить его с женой ко мне в гости для беседы по этому вопросу. Он согласился прийти ко мне в первый же свободный вечер. Когда мы встретились, то я просил:

– В театре уже закончились «траурные дни» или все еще продолжаются?

Валерий с Ириной рассмеялись и сказали, что «9 дней» уже отметили, и театр продолжает работать в прежнем режиме. Я не стал форсировать беседу о провальном спектакле, и предложил поговорить о текущих делах в театре и своем университете. Надо было создать спокойную, располагающую к душевному разговору атмосферу. После того как мы отведали по чашечке кофе с бутербродами, я спросил Валерия:

– Так чем закончилась эпопея со спектаклем «Синие кони на красной траве»?

– Провалом спектакля! – сказал Валерий с грустью в голосе.

– Провалом потому, что он был плохо поставлен вами или по другой причине?

– Конечно, по другой причине.

– А что именно не устроило комиссию в данном спектакле?

– Содержание самого спектакля!

– Как так? Ведь это спектакль о Ленине? – с удивлением спросил я.

– Так сейчас Владимир Ильич Ленин, можно сказать, не в чести! Его в последнее время редко упоминают и цитируют.

– Получается так, что сейчас идеи Ленина не нужны нашему обществу?

– Не обществу, а современной нашей политической элите. Его идеи, видите ли, уже во многом устарели. Сейчас, мол, иные условия развития человеческого общества, в том числе и в нашей стране!

– Ну, и в чем же они устарели? – заинтересованно спросил я, вспомнив известный слоган: «Учение Маркса-Ленина всесильно, потому, что верно».

– Ну, например, утверждение Ленина о том, что мы не собираемся экспортировать революцию в другие страны, а недавние чешские события как раз показали обратное. Или, например, Ленин утверждал, что государством может управлять домохозяйка, что, по мнению современных партийных руководителей страны, то ли неверно, то ли не актуально. Ну, и ряд других, менее важных замечаний, как в адрес образа Владимира Ильича, так и содержания пьесы в целом.

– Но ведь, если так дело пойдет дальше, то со временем может случиться, что и Ленина, как когда-то Сталина, объявят реакционной, антинародной личностью и предадут забвению, – выдал я Валерию крамольную мысль.

Валерий удивленно посмотрел на меня и, как мне показалось, несколько смутившись, сказал:

– История, Евгений, в понимании человеческого общества столь непостоянна, что все может быть. Ведь на нее каждое поколение людей смотрит с позиций своего времени и стремиться сделать оценку, соответствующую их взглядам в данное время. Иначе говоря, подстраивают ее под себя.

– Вероятно, речь должна идти о позиции не простых людей, а политических элит? – попытался я уточнить.

– Да-да, Вы правы, Евгений. Речь идет именно о них. Получается, у каждого поколения есть своя история и свои исторические кумиры. В результате иногда современных деятелей возносят на Олимп Славы, а старых – низвергают с нее и втаптывают в грязь без зазрения совести. Все это сопровождается сносом их памятников, бюстов, барельефов, забвением их учений и прочее.

– Да, Валерий, в реальной жизни действительно бывают невероятные зигзаги во взглядах современных политических элит на историю своей страны. Я помню такой эпизод из своей жизни. Когда Хрущева отстранили от власти, то партийные пропагандисты стали разъяснять неразумному советскому народу, почему его сняли, и в чем будет состоять дальнейшая политика партии и правительства. Одному такому партийному пропагандисту во время его лекции для непросвещенных в политике граждан был задан коварный вопрос: «Кого Вы теперь будите цитировать?» Он по-ленински выбросил свою правую руку вперед и вверх и без всякого смущения выдал нетленный политический лозунг: «Была бы линия, а цитата найдется!».

Помню, что после этой его цитаты всем нам стало необыкновенно весело!

Немного помолчав, я спросил у Валерия:

– И что ж теперь будет делать театр с оснащением спектакля? Ведь были изготовлены какие-то декорации, костюмы и прочие принадлежности, необходимые в спектакле. Все это, как говорится, теперь «под нож»?

– Нет, конечно. Все это будет достаточно долго храниться на складе в надежде на то, что когда-нибудь спектакль удастся воплотить в жизнь.

На этом мы закончили обсуждать этот спектакль, и Валерий с женой покинули нас.

V

Шло время. Мы периодически встречались и обсуждали театральные и прочие проблемы. Но вот началась Горбачевская перестройка, и стало появляться много книг, ранее запрещенных к опубликованию, а также газет с острыми критическими статьями. Мы с женой стали выписывать много толстых художественных журналов и, конечно же, газет. В их числе особенно любимой нами была Литературная газета. Однажды, получив ее, мы обнаружили в ней на целую страницу хвалебную статью, посвященную именно этому спектаклю, поставленному в московском театре им. Вахтангова. Прочитав ее, мы с женой решили, что новость необыкновенно важная, и поэтому срочно показали ее Валерию. Тот немедленно отнес ее в театр. И все сразу завертелось с бешеной скоростью. Руководство и партийная организация театра срочно доставило ее в министерство культуры Украины. Последнее так же быстро сообщило новость в соответствующие партийные и государственные орган города Киева и Украины. В результате театру сообщили, чтобы он готовил спектакль к повторной сдаче.

На нее Валерий меня почему-то не пригласил, вероятно, полагая, что я увижу спектакль в день премьеры. Тогда и оценю, что в нем было изъято и что осталось в неизменном виде. Дней через 20 он сообщил мне, что на этот раз спектакль пропустили, но серьезно подкорректировали его. Теперь он будет на треть короче по времени и идти в два действия. Но я не удержался и полюбопытствовал:

– Так что же из него все-таки изъяли?

– А все то, что их не устраивало и в первый раз.

– То есть ленинские идеи об экспортировании революций в другие страны и управлении государством кухарками?

– Совершенно верно, Евгений.

Я с улыбкой на лице посмотрел на Валерия и сказал:

– А вдруг в будущем Ленин окажется прав, и эти его идеи будут иметь место? Что ж тогда будет делать власть? Опять будет утверждать, что «Учение Маркса-Ленина всесильно, потому что…», – сказал я, улыбаясь.

Валерий рассмеялся и с юмором сказал: «В истории людей бывают и не такие зигзаги. Надо полагать, что скоро мы узнаем еще что-то сногсшибательное. История начинает изменяться так быстро, что люди уже не успевают ее осмысливать. Она вообще скоро станет вершиться без их участия. Вот будет «весело нам жить»! – закончил Валерий излагать свой взгляд на сегодняшнюю, быстроменяющуюся историю людей.