Текст книги "Из общественной и литературной жизни Запада"

Ф. И. Булгаков
Из общественной и литературной жизни Запада

1

Ренан и Тэн. – Биография Тэна. – Его позитивизм, пессимизм и аристократизм. – «Маленький лорд Бэкон». – «Ахиллесова пята» Тэна-историка. – Противоречие в исследовании о Наполеоне I. – Заслуга Тэна относительно критики французской революции. – Тэновский метод литературной критики. – Анатоль Франс о теории «среды». – Новейшее мракобесие. – О медиумических опытах Евзании Паладино. – Разоблачение их Торелли. – Протокол 17 медиумических сеансов, подписанный семью учеными. – Может ли наука исследовать все? – Заразительность эпидемии суеверий. – Стэд – главный апостол мистицизма в Англии. – Процветание спекуляции мистицизмом в Лондоне. – Обещаемая газета с телеграммами духов. – Газета-телефон в Будапеште. – Английский богослов о прелестях ада. – Дарвинистская теория ада. – Рекламы в Англии. – Сетования «Times» на их рекламное бесчинство. – Воздушные и огненные рекламы. – Художественные рекламы. – Интересный найденыш. – Пьеса Жюля Леметра из театральных нравов.

«Вслед за Ренаном Тэн!» Такое сопоставление двух имен в некрологах французской печати, посвященных памяти недавно скончавшегося Тэна, ясно показывает, что он не уступает знаменитому Ренану в значении, как блестящий писатель Франции, как художник слова, как ученый исследователь и мыслитель. Разница между ними та, что Ренан считался выразителем идеальной и спиритуалистической стороны французского ума XIX века, а Тэн с не меньшей оригинальностью и блеском – выразителем его материалистической и скептической стороны. Тэн[1]1
  Тэн родился 21-го апреля 1828 г. в Вувье, в департаменте Арден, учился в парижской «École normale», затем был преподавателем в разных провинциальных лицеях, но вследствие независимости своих взглядов не ладил с начальством и, бросив преподавательскую деятельность, переселился в Париж, где начал свою литературную карьеру в «Revue de l'instruction publique». Фирма Гашер, издававшая этот педагогический журнал, поручила ему составить путеводитель по Пиренеям, а он написал «Voyage aux Pyrénées» – книгу, обратившую общее внимание на его литературное дарование. Затем он занялся изучением философии. В результате этого изучения в 1856 г. явилась книга, вызвавшая сенсацию в философском кругу Франции, «Les Philosophes franèais du XIX siècle». С тех пор, ежегодно печатались этюды Тэна по философии, критике и истории. В 1862 г. его «Histoire de la littérature anglaise» произвела целую бурю в лагере спиритуалистов. Несмотря на высокие научные достоинства этого труда, французская академия не увенчала его премией в виду протестов клерикалов. Как бы в вознаграждение за это Тэн, при содействии Наполеона III, получил профессуру истории искусств в «École des beaux-arts». К этому периоду относятся замечательные труды Тэна по искусству: «Philosophie de l'art en Italie» и «Voyage en Italie», «Idéal dans Part» (это – собрание его лекций в «École des beaux-arts»), «L'art dans les Pays-bas», «L'art en Grèce». За этими трудами последовало опять возвращение к философским занятиям в монографии «De l'Intelligence», а четыре года спустя – в 1874 г. – появилась его «Contre le suffrage universel». В 1875 г. вышел первый том капитальнейшего исторического исследования Тэна «Les Origines de la France contemporaine». Тут был начисто осужден «старый режим» Франции: жизнь распутного дворянства обрисована в ярких красках. Следующие три тома («L'anarchie», «La Conquête Jacobine» и «Les Gouvernements révolutionnaires») посвящены исследованию истории французской революции. Автор пользуется здесь огромным материалом, документальным и архивным, из всевозможных библиотек. Из литературы касательно революции едва ли что-нибудь ускользнуло от внимания Тэна. Главная заслуга его в том, что он впервые низвел до человеческих пропорций «божественную» легенду революции, и с тех пор началась настоящая расчистка поля исследования этого предмета. С 1878 г. Тэн заседал в числе сорока «бессмертных» французской академии. В 1890 г. издан и первый том второго отдела «Les Origines», носящего название «La France moderne». В этом томе охарактеризован Наполеон I и его режим. Оставалось обрисовать «Новейшую Францию», вышедшую из этого режима, и на это предназначался последний том «Les Origines», который должен был выйти через три месяца, но смерть прервала изумительно труженическую жизнь Тэна.


[Закрыть] был позитивистом чистой воды, без малейшей примеси мистицизма, что теперь редко встречается во Франции. Он верил только в факты и в те выводы, к каким могло привести терпеливое и методичное наблюдение их. Только любовь к факту и культ знания, культ, впрочем, без веры в непогрешимость знания и в всемогущество его, вдохновляли этого писателя. Такой позитивизм останавливается у порога всего таинственного и признает себя просто неспособным проникать в неразгаданные тайны. Тут нет ни враждебности к таинственности, ни равнодушие. Это скорее уважение перед неведомым, нежели боязнь его.

Как моралист, Тэн был тем, что обыкновенно именуется пессимистом, т. е. он считал человека дурным и почти неспособным к добру. Человек для него всегда был «гориллой кровожадным и похотливым» или, точнее, никогда не может избавиться от свойств натуры первобытного хищника.

В политике Тэн был аристократом, как это и подобает ожидать от пессимиста, мизантропа и поклонника английской культуры. В данном случае он признавал такую доктрину, что в силу наследственности народ есть организм и вследствие цивилизации организм весьма сложный. А к сложным организмам, будь то машины, животные или народы, применяется закон разделения труда. Самое низшее животное обладает лишь одним органом для пищеварения, для размышления и развлечения. Высшее животное имеет много способностей и столько же органов, сколько способностей, без этого оно не могло бы существовать. Разделение труда в обществах называется специальностью или компетентностью. И так, чем значительнее народ и чем многосложнее его состав, тем более каждый составной элемент в нем должен знать, что ему делать, и делать только то, что ему надлежит. Проще сказать, от каждой отрасли труда следует строго требовать возможно больше компетентности. Стало быть, предоставлять законодательство в распоряжение тех, кто умеет делать только обувь, неблагоразумно. А так как демократия сводится к тому, чтоб ставить законодателей в зависимость от тех, кто умеет делать только обувь, и заменять многочисленные колеса одним единственным колесом или, по крайней мере, многочисленные колеса ставить в такую зависимость от универсального колеса, что они всецело поглощаются им, то демократизм является бессмыслицей. Автор «Les Origines de la France contemporaine» старался доказать это фактически, считая, что деспотизм и анархия одно и тоже, т. е. одно и тоже «импульсивность одного мозга», который не признает для себя никаких резонов, или импульсивность коллективного мозга, который неведомо куда увлекается инстинктами и не размышляющей душой толпы.

* * *

Ипполит Тэн был весьма разносторонне одаренной натурой и серьезно изучал такие области, которые не имели связи с его прямой специальностью – историей. Роберт де-Боньер в воспоминаниях о нем не безосновательно называет его «маленьким лордом Бэконом, который для своей специальности пользовался всеми отраслями человеческого знания и ум которого живо интересовался самыми разнородными предметами». Раньше, чем приняться за свой исторический труд «Les Origines de la France contemporaine», Тэн уже приобрел себе известность, как филолог, философ, эстетик, историк искусства и литературы, наконец, как мастер по части художественных путевых описаний. Уже тогда он пользовался большим авторитетом глубокого и остроумного критика и независимого мыслителя, который, не взирая на благосклонность или неблаговоление литературного цеха и общественного мнения, не заботясь о выгодах для своего материального положения, без малейших следов амбиции высказывал то, что считал за правду. Насколько Ренан иронизировал над самим собой, когда ему приходилось излагать результаты своих занятий, настолько же Тэн неизменно старался оставаться борцом за свои воззрения.

Эта-то самоуверенность относительно непогрешимости результатов его исследований, самоуверенность, несвободная от догматического усердия, и была «Ахиллесовой пятой» историка Тэна. Отсюда и вытекали противоречия между его методом исторического исследования и его практическим применением, обнаружившиеся ярко в «Les Origines de la France contemporaine». Его метод был собственно индуктивный, реалистический, долженствующий исследовать каждый объект без предвзятых мнений и не обращая внимания на заключительные выводы, какие логически могут получиться из сделанных наблюдений. Но «маленькому лорду Бэкону» не суждено было провести с строгой последовательностью эту систему. Реалистический историк, сторонник индуктивного метода, не мог отделаться от свойств философа, раньше занимавшегося метафизическими исследованиями, и у Тэна постоянно попадаются положения чисто априористические. Поэтому и его остроумные парадоксы зачастую вызывают возражение.

Вот, например, он задумал объяснить характер Наполеона Великого из корсиканской среды его юности, из разбойничьих традиций его фамилии, из тосканского происхождения её и из общественной и духовной атмосферы Корсики, где нравы и воззрения XIV века оставались нетронутыми позднейшей культурой вплоть до французского завоевания этого острова. Он и охарактеризовал Наполеона Бонапарта, как последнего из итальянских кондотьери и тиранов раннего периода Возрождения, но при изложении истории Наполеоновского режима знаменитый историк впал в противоречие с самим собой, блистательно обрисовав первого консула и первого императора французов, как водворителя общественного и государственного порядка во Франции, как величайшего государственного человека. Очевидно, тут факты, отысканные Тэном и добросовестно поведанные им, сами собой пришли в противоречие с заранее построенным отвлеченным образом героя.

Этому историку-реалисту, когда он брался за перо, очевидно ничто не было свято, за исключением только того, что он сам считал за истину. Он как бы не признает никакого величия французской славы, никакого идеального завоевания, не верит в то, что уже одно желание народа иметь своих великих героев есть нечто хорошее. Тем более беспощаден Тэн относительно исторических легенд. Деятели французской революции выставлены им с фотографической точностью во всей своей наготе без малейшего прикрытия фиговым листком, с их алчностью, кровожадностью и хищничеством. Правда, и раньше «Les Origines» делались попытки отнестись критически к революции, но только трудам Тэна удалось оказать решительное влияние на перемену во взглядах относительно этой эпохи.

* * *

Реалистическая школа в литературе Франции не без основания опиралась на Тэна, на его эстетические и критические этюды. Именно он подорвал значение романтического направления, в годы его молодости господствовавшего во Франции, и старался доказать, что только мир действительности должен быть предметом всякого художественного творчества, что поэт должен черпать свои создания из этого мира, что средой определяется образование и развитие характера и рядом с средой в настоящем решающее значение имеет прошлое семьи и класса общества, из которых вышел индивидуум. Как естествознание объясняет развитие всего влияниями окружающих условий, климата, местных особенностей и способа питания, так и Тэну прежде всего требовалось исследовать, из какой расы вышел такой-то икс, в какое время он рос и какое направление было тогда, каким влияниям подвергался этот икс от окружающих условий, личных и общественных. Затем он искал решения более мелких вопросов в письмах и архивах. По происхождению, по времени и среде он заключал о сущности икса, по внешним моментам и влиянию их судил о внутреннем содержании. Эту мерку он прилагал к поэтам, художественным произведениям и целым эпохам.

По этой теории писатели классифицировались лишь как выразители общества, расы, среды. По замечанию одного выдающегося из новейших французских критиков (Эмиля Фаге) выходит отсюда, что не писатели участвуют в сочинении книг гораздо более, чем их авторы, и Корнель, напр., выражает мысль своих добрых соседей гораздо более, чем свою собственную. С этой точки зрения на писателя лишь как на точный исторический документ, как на точное выражение духа времени, в «Petit Journal» вернее искать свидетельства о состоянии души французского народа 1890 г., нежели у Тэна или Ренана. Ведь писатели этой широко распространенной газетки для историка могут служить самыми ценными выразителями интеллектуального состояния новейшей Франции, и если теория Тэна верна, то помянутые писатели суть настоящие французские авторы XIX века, достойные того, чтоб их изучать.

К счастью, сам Тэн практически не следовал своему методу. Он применял его как раз наоборот. Он брал знаменитых авторов, которые блистали просто потому, что обладали гением, основательно изучал их и по ним-то старался воскресить дух их времени. И тут уже не трудно было показать, что они-то и были настоящими выразителями этого духа времени. Иначе сказать, Тэн сперва составлял себе верную идею об известном авторе и потом более или менее прилаживал к ней дух времени. Весьма понятно, что от этого страдал иногда «дух времени»; случалось и то, что критик, желавший быть только историком, сочинял плохие исторические страницы, потому что оставался хорошим критиком, и образцовых страниц по части критики у Тэна целые сотни.

Тэн в конце 50-х и начале 60-х гг. имел очень большое влияние на литературную молодежь во Франции, гораздо большее, чем Ренан, который не так легко поддавался усвоению. Влияние Дарвина и Спенсера пришло во Францию лишь после влияния Тэна. Новое поколение удаляется от этого направления и старается создать «новую метафизику», открыть двери сверхчувственному. Анатоль Франс, превосходный критик из среды той молодежи, которая некогда увлекалась Тэном, сознается, что тогда он еще не знал, что всякие теории, искусно сочиненные, одинаково хороши в таком же смысле, как этажерки, необходимые для размещения фактов по отделам. А этажерки Тэна к тому же сделаны были превосходным мастером.

«Великая философская истина походит на градусы долготы и широты, обозначенные на картах. Они с точностью определяют положение всех пунктов земного шара. В шесть лет, – говорит Франс, – когда я увидел первую карту земного шара, я думал, что линии, там начерченные, соответствуют осязательной действительности. Во время своих прогулок в Тюльери я отыскивал их и не находил. Это было мое первое разочарование в научном отношении. Идея, что теория среды не может быть безусловно верной, была вторым или третьим таким же разочарованием».

Таким образом ни эрудиция Тэна, ни масса фактов, собиравшихся им, не упрочила его метода, и насмешки над этим позитивистским, серьезно-научным, детерминистским методом оказались для него гораздо важнее и серьезнее, чем глупая злоба оскорбленного партийного гонора на мнимого «реакционера». Новейшее литературное поколение отвернулось от доктрин «английской школы» Тэна и стало прислушиваться к голосу других руководителей.

* * *

Один из характерных признаков новых «веяний» – возвращение к спиритуализму, так горько осмеянному Тэном в лице французского философа Виктора Кузена (в книге «Philosophes franèais»), смутная склонность к мистицизму. Но вместе с этой склонностью к мистицизму водворяется и суеверие совсем не хуже того, что было тысячу лет назад. Очевидно, мракобесие, неотступно следующее за человеческим родом по всей его истории, как зловещая тень, только меняет методы своего владычества. Прежде суеверие и глупость пользовались для своих целей народными массами. Теперь, когда и толпа стала образованнее и разумнее, чем прежде, мракобесие заигрывает с самой наукой и, под маской научного исследования, начинает пленять даже ученых. И посмотрите, сколько обретается у него прозелитов. За ним бегут следом, как за новым крысоловом, безрассудно опьяняются опиумом его мистики, изучают всякие бессмысленные причуды его страшно разросшейся литературы и все это покрывают мантией научного авторитета. То какой-нибудь факир интересует ученых. То почтеннейшая мисс Аббот смущает легковерных физиков своими фокусами. То даже в ученых обществах поднимаются толки об экспериментах профессора Рише в Париже, профессора, который обладает таким мужеством, что утверждает, будто бы существуют люди, которые одним мышлением и волей могут оказывать определенное влияние на других людей, живущих вдали. А вот теперь всплыла на поверхность необыкновенная женщина-медиум. Об опытах её в Милане в присутствии ученых напечатан официальный отчет в лейб-органе спиритов, издаваемом в Лейпциге и Нью-Йорке нашим соотечественником «статским советником» Александром Аксаковым, под названием «Psychische Studien».

Дело в том, что в Италии проживает таинственная синьора Евзания Паладино. Она чувствует в себе все задатки медиума, могущего находиться в сношении с миром духов. И уже давно она кружит головы своим соотечественникам. Импресарио её – сеньор Эрколе Бианя. Эта-та женщина (из неаполитанских крестьянок), кажется, и обладает вышеупомянутой открытой Рише способностью к влиянию на дальние расстояния. Знаменитый туринский профессор психиатрии Ломброзо уже посвятился в кунштюки сеньоры и стал спиритом. Это не могло не произвести сенсацию в научном мире. И вдруг, как бомба, ворвалась в этот спор статья Торелли-Виоллье, издателя консервативного органа «Corriere délia sera». Торели утверждает, что он сам сперва был обманут медиумом Евзанией, но потом разоблачил эту даму и, графически показав в своей газете, в чем заключался фокус медиума, объявил, что он обязуется уплатить 3.000 франков, если медиум сумеет доказать хоть одно из своих чудес в присутствии врачебной комиссии, в которой половина членов должна быть избрана им самим. Медиум не согласился на такое предложение.

* * *

Но в конце концов мракобесие взяло верх. В Via monte di Pieta, в Милане, стоит дом сеньора Джорджио Финци, «доктора физики». Туда-то Кианя привез своего медиума, сеньору Паладино, и, по приглашению г. Аксакова, явились семь ученых из Италии, Германии и Франции, с целью научно исследовать спиритические штуки Евзании Паладино и К°.

И теперь толки о Паладино и о «необычайных феноменах», имевших место, благодаря медиумическим опытам, перешли уже за пределы Италии. Протоколы 17 медиумических сеансов в Милане подписаны именами следующих присутствовавших на заседаниях лиц: Александр Аксаков, редактор газеты «Psychische Studien» в Лейпциге; Цезаре Ломброзо, профессор медицинского факультета в Турине; Джиованни Скиапарелли, директор астрономической обсерватории в Милане; Карл дю-Прел, доктор философии в Баварии; Анжело Брофферио, профессор философии; Эрмакора, доктор физики; Джероза, профессор физики в земледельческой академии в Портичи; Финци, доктор физики; Шарль Ригне, профессор медицинского факультета в Париже, известный ученый физиолог и редактор «Revue Scientifique».

Сеансы эти происходили в Милане, между 9 час. веч. и 12 ч. Собранные наблюдения касаются троякого рода феноменов: 1) тех, которые производились при свете; 2) тех, которые получены были в потемках; 3) феноменов, до сих пор происходивших лишь в темноте, а у Финци полученных при свете, когда медиум был на виду у всех.

Феномены первой категории довольно заурядны. Сюда относятся: боковое поднятие стола, от прикосновения рук медиума, сидящего на одном из более коротких концов его; полные поднятие стола; изменения веса тела медиума, помещавшегося на одной из чашек весов; произвольное движение предметов; колебание стола без всякого к нему прикосновения, удары и появление звуков в столе.

Феномены второй категории точно также небезызвестны. Сюда относятся: перемещение на столе медиума вместе со стулом, на котором он сидит, шум, производимый хлопаньем рук одна о другую, прикосновения таинственной руки к платью присутствовавших, производившие на последних впечатление прикосновения теплой, живой руки, появление одной или двух рук, в виде очертаний на фосфорической бумаге или на слабо освещенном окне.

Феномены третьей категории, согласно показаниям ученых, присутствовавших при их совершении, до сих пор оставались вполне неизвестными. Засвидетельствование этих-то феноменов учеными, имена которых приведены выше, и возбудило всюду интерес к медиумическим опытам Евзании.

Усыпление Евзании Паладино произведено было Эрколе Кианя, её импресарио. Для того, чтобы та часть комнаты, где находились присутствовавшие, осталась темною, комната была разделена занавесом. Затем медиума посадили перед занавесом, против проделанного в занавесе отверстия, спиной в неосвещенной части комнаты, тогда как руки и кисти рук Евзании, а также лицо оставались освещенными. Позади занавеса поставили маленький стулик с колокольчиком, на расстоянии около полуметра от медиума. Наконец, на другом стуле, несколько далее, поместили сосуд с мокрой глиной, поверхность которой была совершенно гладкая.

К освещенной части присутствовавшие заняли места кругом стола, помещенного перед медиумом. Руки Евзании не выпускались из рук двух её соседей – Скиаппарелли и Карла дю-Преля. Комната, сперва освещавшаяся всего одной свечей, через минуту осветилась стеклянным фонарем с красными стеклами, поставленным на втором столе.

Евзания подвергалась таким условиям впервые.

Во избежание какой-либо неточности в передаче наблюдавшегося на этом сеансе приведем самый протокол, подписанный доктором Рише, Ломброзо и поименованными выше учеными.

«Феномены, – говорится в этом примечательном документе, – появились немедленно, даже при освещении одной свечкой. Занавесь стала вздуваться на нас. Когда же соседи медиума приложили руки в материи, то ощутили сопротивление, один из них почувствовал, как стул его сильно рванули. Затем раздались пять ударов в занавесь, что обозначало требование более сильного освещения, тогда мы зажгли красный фонарь и надели на него красный абажур. Вскоре, однако, мы могли снять этот абажур и даже поставит фонарь на наш стол перед медиумом. складки отверстия занавеси были укреплены по углам стола. По желанию медиума, они были переложены на её голове и прикреплены поверх булавками. После этого на голове медиума начались какие-то явления, повторявшиеся по несколько раз. Аксаков встал, просунул свою руку в отверстие занавеси, поверх головы медиума и объявил, что в руке его прикасаются чьи-то пальцы, затем руку его схватили сквозь занавесь, наконец, он почувствовал, что ему что-то сунули в руку. То был маленький стул. Он взял стул, потом от него снова отняли стул, и последний свалился на пол. Все присутствовавшие поочередно клали руки поверх занавеси и чувствовали прикосновение рук. На темном фоне отверстия на голове медиума несколько раз появлялись огоньки.

Скиаппарелли сильно толкнули через занавесь в спину и в бок. Голова его покрылась занавесью и была втянута в темную часть, причем он продолжал левой своей рукой держать за руку медиума, а правой – Финци. В этом положении он чувствовал прикосновение голых и теплых пальцев и видел огоньки, описывавшие круги в воздухе и несколько освещавшие руку и тело, которые его перемещали. Затем он снова занял свое место, после чего в отверстии стала появляться рука, не торопясь скрываться, и таким образом ее можно было разглядеть довольно ясно. Медиум, не видевший никогда ничего подобного, подняла голову, чтобы поглядеть, и рука немедленно прикоснулась к лицу Евзании. Не оставляя руки медиума, Карл дю-Прель ввел свою голову в отверстие поверх головы медиума, и сейчас же почувствовал сильное прикосновение к различным частям тела и к нескольким пальцам. Между двумя головами опять показалась рука.

Дю-Прель снова сел на свое место. Аксаков подал карандаш в отверстие. Карандаш был схвачен, а затем снова выброшен через занавесь на стол. Один раз над головой медиума появился сжатый кулак, который медленно раскрылся и показал нам открытую руку с раздельными пальцами. Рука эта появлялась столько раз и столько раз трогалась нами, что сомневаться более было немыслимо. То была действительно человеческая и живая рука, до которой можно было дотронуться.

В конце сеанса дю-Прель сообщил нам об отпечатке на глине, на которой действительно ясно была видна форма правой руки. Это послужило нам объяснением, почему данный кусок глины был брошен на стол через отверстие в занавеси, в конце сеанса, как очевидное доказательство, что мы не были подвержены обману чувств.

Факты эти повторялись несколько раз в той же форме. Для большей уверенности к левой руке медиума привязали эластичный шнурок, связывавший ей отдельно пальцы и дававший возможность наблюдать, какой рукой Евзания держала каждого из своих соседей.

Явления неизменно совершались также и при строгом и бдительном контроле Скиаппарелли и Шарля Рише».

* * *

Какое заключение можно вывести из всех этих фактов, когда они подтверждены собранием таких почтенных лиц? Прежде всего удивительно, что спиритическое царство духов состоит все из каких-то глупых голов: ни одной разумной мысли не услышишь от них, и только какие-то ребяческие проделки. И тем не менее знаменитый астроном, три физика, два философа и два физиолога, готовы принести в жертву все сокровище своих научных познаний, чтоб удостоверить сверхъестественную способность какой-то женщины или девицы Евзании, заставляющей «духов» производить эти проделки.

Кажется, во всем этом деле заключается одна принципиальная ошибка, именно – вера в то, что наука должна исследовать все, потому что это, мол, соответствует её характеру объективности. Такое мнение фальшиво в самой основе своей. Есть вещи, от которых отрекается разум. Ведь ни один настоящий натуралист не станет помышлять о том, возможно-ли, что солнце вдруг начнет всходит на западе. А то представьте себе, что ученому вдруг почудится призрак какого-то старика, который и станет уверять его, что ему тысяча лет и что он сам видел падение римской империи. Такого ученого пригласят разве для освидетельствования в лечебницу душевнобольных. Между тем как тут какая-то дама поднимается на воздух вместе со стулом, и семеро ученых объявляют о вероятном существовании каких-то новых сил природы, ускользавших от внимания мыслителей, от Галилея до Гельмгольца. Позволительно допустить, что эти семь ученых заранее верили в возможность спиритических чудес, и в таком случае не могли разоблачить фокусов медиума. Недаром один известный психиатр (Мейнерт), незадолго до своей смерти, сказал в одном ученом обществе: «да, суеверие эпидемично, и эта эпидемия стала так сильна, что даже профессора физиологии заражаются ею».

В виду таких явлений невольно ставишь себе вопрос: «куда мы идем?» Говорят, что мы живем в век просвещения, а в тоже время пытаемся вернуться к вере в духов. Эта «духовная» эпидемия проникает и в такой круг, от которого ей подобало бы ожидать сильнейшего отпора. Сами патентованные представители прогресса и просвещения поддаются её действию. Одной из роковых жертв этого заблуждения оказывается и выдающийся английский публицист, Вильям Стэд, известный издатель журнала «Review of Reviews», бывший главным редактором «Pall Mail Gazette». В европейской журналистике он стал чуть ли не самым страстным апостолом мистицизма. А уж если такой публицист, выдающийся и по уму, и по искренности, превращается в передового барана в стаде, то найдется не мало овец, которые запрыгают по следам его, и заклинанию духов широко раскроются двери в круг людей просвещенных.

Всего поразительнее в данном случае двойственность английского законодательства. Оно и здесь, по отношению к медиумизму, меряет богача и бедняка разною меркой. Какая-нибудь гадалка, которая за несколько пенсов предсказывает приятное влюбленным горничным, обещая исполнение всех их сердечных желаний, безжалостно осуждается на три месяца в тюрьму за невиннейшие прорицания. А элегантные дамы, промышляющие таким же чародейством для элегантного круга, взимая не дешевле половины гинеи за каждое предсказание, могут безнаказанно заниматься этим и даже трубить во всех газетах об успешности своего гешефта. Ими пускается в ход и гороскоп, и хиромантия. Кому нельзя лично прибыть к этим гадалкам, тот может послать им прядь волос, и гешефт, спекулирующий на суеверие, процветает отменно.

Новейшие заклинатели духов снимают сливки со всего. Ни один дух не остается пощаженным ими. Они вызывают из мертвых кого вам угодно, покоящихся вечным сном хоть тысячи лет назад. Александр Македонский, Юлий Цезарь, люди, перед которыми мир трепетал, поэты, начиная от Гомера до Тенисона, все они выходят, как послушные пудели, на зов самых игнорантных заурядных людишек. В Англии даже духовные лица верят в этих духов и в длиннейших статьях расписываются в своем легковерии. И все эти духи, являющиеся с того света, Шекспир и Мильтон, Гораций и Ювенал, оказываются самыми банальными и тривиальными существами, ибо болтают всякий вздор, каковым при жизни, наверное, не погрешали никогда.

В Лондоне теперь нет квартала, где не было бы медиума. За несколько шиллингов вы можете вступить в сношение с любым из покойников и видеть его дух. И Стэд перешел в разряд «верующих», а его редакционное бюро превратилось в настоящий приют для духов. Там его посетили уже Тенисон, Гете, Наполеон и целый ряд других великих и малых духов. У него есть свой лейб-дух, который, как лейб-камердинер, вводит к нему всякого покойника, по его приказанию.

Курьезнее всего, что неизвестно, принадлежит ли то, что теперь пишет Стэд, ему, Стэду, или духам. По его уверению, он может сделать свою правую руку совершенно невольной и предоставляет ее для писания духов. Он чувствует их близость, и невидимая сила водит его рукой. Он пишет и сам не знает именно, что такое он пишет. Но за то ясновидящие дамы, которые заседают вместе с Стэдом в Лондоне, всегда видят фигуры, которые водят его рукой, и сообщают ему, какая наружность у этих призраков и как они жестикулируют. Выходит, что отныне большая часть статей Стэда должна получаться с того света.

Во всяком случае, сам Стэд всегда писал умнее своих духов, но теперь он пресерьезно верует, что с помощью этих духов он достигнет наибольшего триумфа в журналистике и по части новостей превзойдет все другие газеты. Он утверждает даже, что путем передачи мыслей и с помощью своих специальных репортеров четвертого измерения может во всякую минуту узнать, что совершается в том или ином уголке мира. Все агентства Рейтера, Дальзиеля, Гаваса могут, значит, закрыть свои лавочки. Телеграфным линиям угрожает банкротство. Специальные корреспонденты не нужны. Стэд уверен, что вскоре он будет иметь возможность печатать такую газету, которая из часа в час будет приносить все последние известия со всех стран света, включая и торговые сведения, и при этом не заплатит ни гроша телеграфу. Остается неизвестным только одно, будут ли достоверны эти «телеграммы духов»?

* * *

Пока Стэд соберется завести такую удивительную газету, настоящие затеи fin de siècle не заставляют себя ждать. Вот одна из таких затей – газета-телефон. Это нововведение народилось в Будапеште. Инициатива его принадлежит Теодору Бусказу, главному инженеру и директору компании телефонов в этом городе.

Общая идея затеи крайне проста и заключается в том, чтобы централизовать наибыстрейшим способом известия со всего мира и немедленно по телефону передавать их жителям венгерской столицы.

Вот каким образом Бусказ привел в исполнение свой план. В № 6 Magyarutea он поместил редакционное бюро, непосредственно соединенное телефоном с биржей, палатой депутатов, метеорологическим институтом, центральным справочным агентством и пр. В этом бюро у аппаратов дежурят стенографы, которые немедленно записывают получаемые ими свежие новости. Записи их передаются во второе бюро, где полученные известия редактируются по-венгерски и по-немецки, так как добрая часть столичного населения не владеет еще национальным языком.

Войдем в передаточное зало. Помещение узкое и стены обиты войлоком, чтобы, по возможности, изолировать аппараты от шума с улицы. За столом, над которым привешен записывающий микрофон, занимают места двое служащих. Один из них читает вслух перед аппаратом только-что сообщенный ему листок, затем второй повторяет те же известия по-немецки.

Для прочтения этого листка требуется около четверти часа; для обоих чтений, на венгерском и на немецком языках, чередующихся одно после другого, – час, по истечении которого доставляется новый листок. Справочное бюро открывается в девять часов утра и закрывается в девять часов вечера. Абонемент стоит всего 1½ флорина, т. е. около 1 р. 20 к. в месяц.

Абонент получает небольшой весьма несложный аппарат-приемник, помощью которого во всякое время дня он может быть au courant текущих событий всего мира.

Один журналист имел случай пользоваться в Будапеште этим новым аппаратом и свидетельствует, что передача им известий вполне ясная. Он узнал самые свежие новости того часа, в который находился у аппарата, а именно: поверхность воды в Дунае в то время только-что достигла 5,45 метра, граф Апоньи только-что произнес замечательную речь в палате депутатов; солнечные часы показывали ровно 10 час. 25 мин.; президент французского сената де-Роне объявил, что подает в отставку, по болезни.