Текст книги "Плавания вокруг света и по Северному Ледовитому океану"

В почти самой вершине гавани на берегу Екатерининского острова находятся строения, начало которым положено в 1741 году, когда зимовала там эскадра, состоявшая из трех кораблей и одного фрегата. С тех пор и поныне эти строения известны под названием казарм. Впоследствии заведение это подарено было Беломорской компании, которая увеличила и привела его в порядок. В ее время состояло оно из многих магазинов, амбаров, погребов и одного весьма хорошего дома для приказчика. Вдоль берега сделаны были на террасах порядочные пристани и набережная. Тут зимовали обыкновенно суда этой компании, и был склад ее товаров. По уничтожении компании все заведение перешло опять в ведомство казны, предоставившей его в пользу мореходов, которым случится зайти в Екатерининскую гавань. При нас стены всех строений были еще в целости, но крыши, полы и окна большей частью уже не существовали; пристань также приходила в упадок. Но если рассудим, что при заведении этом нет почти никакого караула, то удивимся не упадку его, но более тому, что оно еще пришло не в совершенное разорение.

О прочих губах, прилегающих к Кольскому заливу, не можем мы, по вышеприведенной причине, ничего сказать. Остается только упомянуть, что по южную сторону острова Тороса есть хорошее якорное место при западных и южных ветрах.

Попутный ветер не переставал сопровождать нас и по выходе в море. Задержанные ветрами и разными другими препятствиями у берегов Лапландии даже до августа месяца, должны мы были теперь возможно поспешать к Новой Земле. Необходимость эта заставила меня отложить намерение, которое я сначала имел употребить дня два или три на обозрение берега, от Кольского залива к W простирающегося, который, в чем я имел много причин быть уверенным, на всех картах изображен был весьма неверно. По этой же причине должен я был оставить неисполненным пункт инструкции Государственного Адмиралтейского Департамента, относящийся к острову Витсен. Мне казалось непозволительным терять время на искание острова, который я считал несуществующим.

В то время не читал я еще сочинения бургомистра Витсена и, следовательно, не знал настоящего происхождения острова, носившего его имя:[217]217
  См. главу I.


[Закрыть] ибо ни в какой другой истории путешествий на Север не находил я ни малейшего о нем сведения. Но именно это молчание о нем историков заставило меня сомневаться в его существовании. Вот что сказано было в моем журнале: «на одной только карте, а именно, приложенной к описанию северных рыбных промыслов,[218]218
  Histoire des Pиches, des Decouvertes amp; des Etablisemens des Hollandois dans les mers du Nord. Тraduit du Hollandois par ce С Bernard de Reste. Paris. An IX de la republique.


[Закрыть] нашел я замечание, что остров этот открыт в 1688 году, но в тексте о нем ни разу не упоминается. В почтенном древностью своей голландском Зеефакеле над островом Витсен изображен корабль, а возле него шлюпки, гонящиеся за китом. Это делает вероятным, что какой-нибудь из китоловных кораблей, которые около 1688 года не ограничились еще Шпицбергеном и Баффиновым заливом, но простирали поиски свои гораздо далее к востоку, приняв туман за землю, что, как известно, в высоких широтах весьма часто случается, по возвращении в Голландию сообщил мнимое открытие соотечественникам своим и назвал его, может быть, в честь существовавшего в то время бургомистра Витсена». Итак, догадка моя о происхождении этого острова была довольно удачна. Но еще убедительнейшим доказательством несуществования острова Витсен казалось мне то, что он неизвестен промышленникам нашим, которые, отправляясь на Новую Землю всегда почти от Семи островов, проходят по тому самому месту, где он показывался, и что ни лейтенант Лазарев в 1819 году, ни мы в 1821 году, находясь несколько раз весьма близко к нему, не видели ни земли, ни признаков ее.

Четверо суток плыли мы весьма успешно, не встречая ничего достойного примечания, в разные времена видели несколько пучков морской травы и несколько чаек. Погода все время не весьма нам благоприятствовала. Но с вечера 6 августа сделалось еще хуже; нас окружил густой туман с мокротой.

Среда 7 августа. Вскоре после полудня заштилело. Расстояние до Новой Земли было уже невелико, и мы могли бы ее видеть, если б тому не препятствовал густой туман. На счет встречи льда соблюдали мы обыкновенные осторожности, хотя ничто не предвещало его близости. В этом отношении приближались мы к берегам Новой Земли довольно уверенно: ибо в необыкновенную теплую и бурную зиму, какова была прошедшая во всем Северном полушарии,[219]219
  Кольский залив, покрывающийся льдом обыкновенно на расстоянии 20–25 верст от Колы, не замерзал ныне вовсе под самым городом. По берегам Белого моря промыслы были самые худые, ибо совершенно не было льда, на котором поморцы ловят серок и других морских животных.
  Детеныши гренландских тюленей первые восемь дней своей жизни называются «зеленцом»; до четырех недель, когда они имеют густой и пушистый белый мех, «белком», а после первой линьки (во время которой называются «хохлушей») они приобретают серый мех с темными пятнами и в этот период называются «серка».


[Закрыть] не могло его образоваться около берегов весьма много, необычно же ранняя весна скоро должна была истребить и последний.

Четверг 8 августа. Около полуночи опять ветер от S, а в час пришли мы уже на глубину 30 сажен. Это доказывало близость берега, но густой туман, ограничивавший наш горизонт расстоянием, не большим полумили, не допускал его видеть и вынудил нас лечь в дрейф. В пятом часу проглянула сквозь туман частица берега; мы тотчас легли к востоку и уже готовы были опять повернуть в море, по причине густейшего тумана, как вдруг стало прочищаться; вскоре берег Новой Земли открылся весьма ясно. Примечательная гора, лежащая на 73° широты, которая открылась нам первая в прошедшем году, усмотрена нами и теперь прежде прочих пунктов, почему и названа Первоусмотренной. Губу, по южную ее сторону вдающуюся в берег, против самого устья которой мы теперь находимся, Смиренников (служивший опять на нашем бриге) тотчас узнал, объявляя не сомневаясь, что это губа Безымянная, в которой он сам бывал неоднократно. В прошлом году не мог он узнать ее за дальностью. На моей карте была она обозначена под настоящим своим названием, к каковой догадке привели меня карта и виды штурмана Поспелова. В устье губы Безымянной лежит остров, за которым в случае противного ветра промышленники иногда останавливаются, но настоящего становища тут нет. Подойдя к берегу на расстояние около трех миль, спустились мы вдоль него к N и вскоре поравнялись с другой губой, по северную сторону Первоусмотренной горы находящейся, которой следовало быть Грибовой. Таковой признал ее и Смиренников; но так как она имела некоторое сходство в положении с Маточкиным Шаром и мы сверх того не уверены были в своей широте, ибо несколько уже дней не имели обсерваций, то, чтобы не оставить в этом случае никакого сомнения, послан был штурман ее осмотреть. Он возвратился вскоре после полудня, удостоверясь, что это действительно губа Грибовая. В устье ее глубина была 5 и 6 сажен, грунт – плита; далее в море на 15 и 20 саженях грунт – мелкий камень, а на 30 и 35 саженях, где, между тем, бриг лавировал, имели мы жидкий ил.

Отсюда продолжали мы плавание к Маточкину Шару, который теперь уверены были найти. В полдень обсервованная широта 73°6′, долгота по хронометрам от Екатерининской гавани 19°37′О. Мы не могли сделать достоверного сравнения между этой долготой и показанной пеленгами, поскольку карта наша была основана на долготе Архангельска, которой, по известным причинам, не могли мы доселе сличить непосредственно с долготой Екатерининской гавани. Следуя вдоль берега, имели мы удовольствие видеть, что карта наша в главных частях верна, хотя обстоятельства прошлого года и не весьма благоприятствовали описи. Мы не сводили труб с берега, нетерпеливо ожидая увидеть Маточкин Шар – предмет прошлогоднего нашего недоумения, и, наконец, около 4 часов увидели малый, низменный, беловатый островок Паньков, лежащий под самым берегом. Смиренников, живший на нем целое лето, весьма обрадовался старому своему знакомцу. Несколько левее островка открылся мыс Столбовой и, наконец, большой, но невысокий островок Митюшев. По этим приметам нельзя было не узнать Маточкина Шара. В 8 часов находились мы уже в самом его устье. Островок Серебряный был виден весьма хорошо, и мы скоро надеялись положить якорь в проливе; но ветер совершенно утих, а немного спустя сделался противный. Я хотел было послать шлюпку, чтобы точнее его обозреть, но густой мрак, который начал покрывать берега, заставил меня отложить это намерение. Между тем стремительное падение барометра, предвещая бурю или ненастье, делало опасным оставаться долее окруженным берегами; почему и решился я, оставив исследование Маточкина Шара до другого времени, продолжать путь к северной конечности Новой Земли.

Теперь открылась ясно причина, отчего мы в прошлом году не могли узнать Маточкина Шара. Горы, подходящие к самым его берегам, равно как и мысы Черный и Бараний, образующие собственно вход в пролив, створяясь между собой, столь совершенно его заслоняют, что, находясь даже у мыса Столбовой, ни по чему нельзя воображать, что имеешь перед собой пролив около 100 верст длиной. Не имея видов, можно бы его узнать по одному только островку Панькову; но расстояние наше от берега не позволяло нам тогда его видеть. Впрочем, мыс Столбовой также хорошая примета для входа в Шар. На нем находятся два особой фигуры холма, на южнейшем из которых стоит небольшой гурий; у самой же оконечности мыса несколько отпрядышей или отделившихся камней, похожих на столбы, от которых он, вероятно, и получил название. Митюшев остров лежит под самым берегом и в большом расстоянии, особенно в темноте, с трудом может быть различен. В широте Маточкина Шара, определенной Розмысловым, оказалась довольно значительная погрешность: устье его вместо 73°40′ лежит на 73°20′. На карте, составленной мной в прошлом году, поместил я этот пролив не весьма удачно. Бухта, которая, как мне тогда показалось, соответствовала устью его, есть губа Митюшихина; само же устье, лежавшее несколько южнее, принял я за простую губу.

Большой залив, заключающийся между мысами Бритвиным и Сухим, в котором находятся губы Безымянная, Грибовая, Митюшиха, Волчиха и Серебрянка, а также и устье Маточкина Шара, назвал я заливом Маркиза де Траверсе.[220]220
  В то время морской министр; содействовал Ф. П. Литке в снаряжении экспедиций.


[Закрыть]

Пятница 9 августа. С весьма тихим ветром подвигались мы медленно вперед и в 5 часов поутру миновали только мыс Сухой, на котором в прошлом году видели избу. Погода сделалась прененастная, как мы того и ожидали, а вскоре и ветер стал крепчать, но, к счастью, от берега. В 8 часов прошли мыс Лаврова; открытый залив, находящийся между этим мысом и мысом Сухим, назвал я по имени старшего нашего штурмана Софронова, а северную, низменную оконечность губы Мелкой по имени офицера мичмана Литке 2-го. В 11 часов находились мы против губы Крестовой, южный мыс которой, отличающийся утесом с несколькими уступами, назван именем штаб-лекаря Смирнова, а северный низменный и более первого в море выдающийся – по имени второго штурмана Прокофьева. Губа эта, по рассказам промышленников, довольно обширна и имеет хорошие якорные места; перед устьем ее лежит посредственной величины остров, который я назвал островом Врангеля, в честь моего друга капитан-лейтенанта Врангеля, трудившегося в то время на северо-восточных берегах Сибири. Как по всем этим приметам, так и по широте места губа эта должна быть та самая, которую Баренц назвал Lomsbay.[221]221
  См. главу I.


[Закрыть]

С полудня задул от берега прекрепкий ветер с жесточайшими порывами, так что мы с трудом могли нести зарифленные марсели на езельгофте. Зато плавание наше было весьма успешно. В пятом часу миновали мы две губы, служившие пределом плавания нашего на север в прошедшем году. Севернейшая из этих губ – губа Машигина, названная так нашими промышленниками; южнейшую назвал я губой Сульменева, в честь достопочтенного и заслуженного флота капитана этого имени. Берег между этими двумя губами выдается низменностью, похожей издали на остров, за который мы прежде ее и приняли, но теперь увидели свою ошибку.

В 6 часов достигли мы до дальнейшего виденного нами в прошлом году берега. Это был длинный, низменный остров, видом своим весьма отличавшийся от берега Новой Земли; снегу на нем не было вовсе, он казался покрытым мхом. Берег же Новой Земли не представлял взорам ничего, кроме голого камня, на котором лежало множество снега. На северной оконечности острова стоит шест, а несколько правее нечто похожее на избу. Чтобы лучше рассмотреть эти предметы, шли мы в небольшом расстоянии от берега, как вдруг с переменой цвета воды уменьшилась глубина до 10 сажен. Тотчас легли мы на NW, но и на этом курсе уменьшилась она до 7 сажен, и только после того, как мы легли на WSW и расстояние от берега было около 5 миль, она стала увеличиваться.

Остров этот есть, конечно, тот, который Баренц назвал островом Адмиралтейства.[222]222
  Благодаря тому, что берега Новой Земли испытывают поднятие, сейчас это уже полуостров.


[Закрыть] Сходство в широте, отмели, его окружающие, найденные также и Баренцом, и, наконец, то, что по всему берегу к югу нет другого подобного острова, не оставляют в том никакого сомнения. Мне кажется также, что место это есть то самое, на котором потерпел крушение капитан Вуд. Берег Новой Земли южнее этого места приглуб и не имеет подводных рифов, какими окружен остров Адмиралтейства. Берег последнего соответствует также более других описанию, какое делает Вуд земле, на которой он спасся. «Низменные места, свободные от снега, поросли мхом, покрыты голубыми и желтыми цветами». Вуд не говорит, правда, чтобы он разбился на острове; но мелкий пролив, отделяющий остров Адмиралтейства от Новой Земли, мог быть в это время затерт льдом и показаться берегом, покрытым снегом. Широта, показываемая Вудом, разнится до ¹/₄°, что совсем не удивительно, так как он наблюдений в этом месте не делал. Где нет достоверных доказательств, там и вероятные догадки имеют свою цену; а поэтому название мыса Спидвел, данное Вудом тому месту, где он разбился, приложено на нашей карте южной оконечности острова Адмиралтейства.

Сегодня не видели мы ни одного морского животного и весьма мало птиц.

От острова Адмиралтейства берег уклоняется более к О. Горы становятся ниже, но круче и почти совершенно покрыты снегом. Берег был весьма единообразного вида. Он отличался только несколькими ледниками и одной превысокой, имеющей вид палатки, горой, лежащей на широте 74°30′. Она названа горой Крузенштерна, – имя, сколь славное в ученом свете, столь же драгоценное для всех, умеющих ценить достоинство, соединенное с благородством души.

Суббота 10 августа. В полдень находились мы по наблюдениям на широте 75°49′ и долготе 24°36′ О от Екатерининской гавани. В это время на траверсе у нас лежали два острова, ровные и невысокие, один из которых должен быть Баренцев остров Вильгельма, которого широту этот мореплаватель определил в 75°55′. Острова эти, разделенные нешироким проливом, показались ему, вероятно, соединившимися, поскольку он говорит об одном только острове. Южнейший из этих островов положен на нашей карте под именем Вильгельма, а севернейший назван островом Берха, в честь автора «Хронологической истории путешествий в полярные страны». За ними видна была губа, вероятно губа Архангельская, наших промышленников, перед которой и на их картах показываются два острова; может статься, она же есть и Beerenfort Баренца. В 6 часов подошли мы к группе, состоявшей из четырех островов, из которых два совершенно голы и столь низменны, что мы увидели их не прежде как в расстоянии 6 миль; другие два, лежащие ближе к берегу, довольно высоки и, кажется, покрыты мхом. На северо-западнейшем из этих островов, лежащем около 8 миль от берега, стояло два креста, один довольно прямой, другой – преклонившись к земле. От берегов во все стороны на большое расстояние простирались рифы. Мне весьма хотелось послать шлюпку для осмотра этих крестов, но сильная зыбь от W, производившая ужаснейшие буруны на берегах, не позволила сделать этого. Остров этот величиной, положением, видом, расстоянием от берега, рифами, его окружающими, и даже стоящими на нем крестами совершенно сходен с Баренцевым Крестовым островом, и потому положен на нашей карте под этим же названием. Остальные три острова, которых Баренц, вероятно, не заметил, названы мной островами Панкратьевыми. За этими островами некоторое время не было видно никакой земли, почему мы были готовы принять их за острова Оранские, тем более что и взаимное их положение похоже было несколько на эту группу, но мы скоро вышли из такого заблуждения, происшедшего от того только, что берег Новой Земли принимает отсюда еще восточнейшее направление, и когда мы эти острова миновали, то увидели продолжение его к NO за пределы видимого горизонта.

Сегодня с самого утра видели мы в разных направлениях множество малых ледяных гор, а в 4 часа прошли одну огромную гору, имевшую по крайней мере 40 футов в вышину и до 100 сажен в окружности. Погода весь день стояла хорошая, и плавание наше было приятное; однако же барометр падал и заставлял нас ожидать неблагоприятной перемены.

Воскресенье 11 августа. В каждом новом мысе, который после этого открывался, ожидали мы видеть северную оконечность Новой Земли, которая, судя по карте, не могла уже отстоять от нас далеко.[223]223
  Следует заметить, что мне в это время были неизвестны ни карта, ни подробное описание путешествий голландцев, которые я нашел впоследствии в сочинении Блау (grooten Atlas, door J. Blaeu), и что я мог соображаться только с картой Адмиралтейского Департамента и неполными описаниями, находящимися в сочинениях Форстера, Барро и других.


[Закрыть] Наконец, в 7 часов утра показался крутой, совершенно покрытый снегом мыс, от которого, как казалось, берег не простирался более к северу, поскольку, находясь от него в 8 часов 30 минут на NW 87°, не могли мы за ним усмотреть ничего более и с саленга, хотя горизонт в этой стороне был и весьма чист, из чего должно было заключать, что берег за этим мысом берет уже направление к S или SO и что, следственно, он есть тот пункт, который на картах показывается под названием мыса Желания. Еще более утверждали нас в этой мысли три острова, лежащие в губе, в западную сторону этого мыса вдавшейся, и соответствовавшие островам Оранским. Мы не могли не радоваться успеху, превзошедшему наши ожидания, и, видя около себя только редко рассеянные ледяные горы, ласкались уже надеждой обогнуть Новую Землю с севера и вступить в Карское море сегодня же. Однако же вскоре стали показываться и плоские льды, еще в восьмом часу оставили мы слева одно поле, окончания которого к W нельзя было видеть, к N от него находилось несколько подобных полей. К NO море было еще чисто, почему и продолжали мы плыть в эту сторону, хотя в начале десятого часа густой туман и покрыл весь горизонт. Около полудня, однако же, шум льда к О, N и W вынудил нас привести к ветру. В это время мы были окружены со всех сторон мелкими ледяными обломками и великим множеством плавника (носящегося леса), между которыми были целые пни толстых деревьев. Этому лесу неоткуда было взяться здесь, как из рек Сибири, почему и казался он нам несомненным свидетелем близости Сибирского океана и, следственно, того, что последний виденный нами мыс был действительно мысом Желания.

Целый день продолжали мы лавировать галсами, окруженные непроницаемым мраком, поворачивая всякий раз, как шум ото льда сделается ясно слышен или глубина значительно уменьшится. Судя по последней, расстояние наше от берега было не велико, но густой туман совершенно не допускал ничего видеть.

Понедельник 12 августа. Наконец, около 3 часов утра туман несколько поднялся, и мы увидели себя против вышеупомянутой губы, лежащей по западную сторону мыса Желания. Лед простирался от W к О сплошной стеной и соединялся с видимым в этом последнем направлении берегом. Таким образом, разрушилась приятная мечта наша проникнуть в Карское море, и нам осталось только возвратиться по следам своим к Маточкину Шару.

Мыс Желания определили мы лежащим на широте 76°34′ и долготе 29°23′ от Екатерининской гавани. Наблюдения, на которых определение это основано, учинены не в самый тот день, а днем ранее. Впрочем, счисление наше в это время не могло иметь значительной погрешности, поскольку в первый день нашего штилевания не заметили мы здесь никакого течения. Этот пункт на прежних картах обозначался весьма различно: на некоторых на широте 76°30′, на других на 77°, на иных, наконец, на 78°. Баренц один из всех мореплавателей видел его доселе, а потому такое разногласие было довольно непонятно; трудно было также догадаться, которое из этих разных определений принадлежит собственно Баренцу, поскольку ни в одном известном мне в это время описании его путешествия об этом не упомянуто. Мы находим только широту Ледяного мыса (Yshoek) 77°. Кажется, что мыс Желания лежит с ним почти на одной параллели. Разность около ¹/₂°, которая в этом случае окажется между определением Баренца и нашим не удивительна, приняв во внимание несовершенство мореходной астрономии в то время.

12 августа весь день продолжалось противное нам маловетрие, попеременно со штилем, при густом тумане. Ничего не видя, лавировали мы короткими галсами, остерегаемые с одной стороны лотом, а с другой – шумом бьющихся одна о другую на зыби льдин. Подходя к берегу, надлежало быть весьма осторожным и почти беспрестанно бросать лот, потому что глубина уменьшалась стремительно: милях в 7 от берега была она 80 и 70 сажен, а подойдя на полмили ближе, вдруг уменьшилась до 25 и 20 сажен.

В 6 часов вечера туман опять на короткое время прочистился; мы находились тогда в самом устье упомянутой губы, в расстоянии около 6 миль на NW от среднего из Оранских островов. Оконечности губы лежали от нас на противных румбах: мыс Желания на О, а другой, может статься Баренцев Ледяной мыс, на W. Берег в этом месте гораздо ниже простирающегося далее к югу; островерхих гор совсем не видно, но он сплошь покрыт снегом. Оранские острова были от него несколько свободнее и в некоторых местах как будто покрыты тундрой. Немного южнее мыса Желания находился в береге огромнейший ледник. Сплошной лед был в прежнем положении; мне казалось, однако же, что всю массу как бы приворачивает к берегу, потому что западная часть ее была к нам теперь ближе прежнего.

Пустота, нас тут окружавшая, превосходит всякое описание. Ни один зверь, ни одна птица не нарушали кладбищенской тишины. К этому-то месту можно во всей справедливости отнести слова стихотворца:

 
И мнится, жизни в той стране
От века не бывало.
 

Чрезвычайная сырость и холод вполне соответствовали такой мертвенности природы. Термометр стоял ниже точки замерзания; мокрый туман проникал, кажется, до костей. Все это вместе производило особенно неприятное впечатление на тело, равно как и на душу. Оставаясь несколько дней сряду в таком положении, мы начинали уже воображать, что навсегда отделены от всего обитаемого мира. Невзирая, однако же, на то, люди наши, благодаря Бога, были все до одного здоровы и со свойственной мореходам беспечностью пели и забавлялись по обыкновению, насколько позволяли обстоятельства.

Вторник 13 августа. Весь день по-прежнему штилевали между льдом и берегом при самой неприятной погоде. Особенная прозрачность воды, сквозь которую можно было видеть каждое пятнышко на подводной части судна, заставила меня сделать точнейший над ней опыт. Белый кружок, привязанный к лоту, продолжал быть видим до глубины 12 сажен; с 13 же сажен скрывался. Нет сомнения, что в этом случае вода была так прозрачна, как она когда-либо здесь бывала, и потому нельзя не усомниться в уверении капитана Вуда, будто бы у Новой Земли на глубине 80 сажен можно видеть не только дно моря, но даже ракушки на нем.[224]224
  См. главу I.


[Закрыть] В 80 саженях едва ли возможно невооруженным глазом усмотреть ракушку, повешенную и на воздухе, который все же несравненно прозрачнее воды новоземельской.

Четверг 15 августа. До утра 15 августа мы весьма мало подались вперед, по причине переменных противных ветров и жестокой зыби от W. В это время подул свежий северо-западный ветер, сделавший плавание наше успешнее.

Пятница 16 августа. Во все продолжение его берег был скрыт от нас густым мраком. 16 числа вскоре после полудни увидели мы Сухой Нос, от которого в 2 часа находились на NWtW в 11 милях. Обогнув его, легли мы прямо к Митюшеву острову; пасмурность на некоторое время прочистилась, и как этот остров, так и устье Маточкина Шара открылись весьма ясно. Но в 6 часов закрылось опять все в тумане, и мы, имея попутный ветер, вынуждены были привести к ветру и лавировать короткими галсами, выжидая удобнейшего времени.

Побережье Новой Земли со стороны пролива Маточкин Шар

Суббота 17 августа. На рассвете стало несколько яснее, и мы немедленно спустились к Маточкину Шару, руководствуясь картой Розмыслова, которую нашли, однако же, не совсем исправной; напротив того, на нашей карте взаимное положение всех главнейших пунктов было верно, свыше нашего ожидания, поскольку она составлена была только мимоходом. В седьмом часу поравнялись мы с мысом Столбовым, до которого глубина была 23 сажени, а от него стала уменьшаться постепенно до 15 и 10 сажен. Я намеревался остановиться в Староверском становище, что за Маточкиным мысом, где стоял штурман Поспелов, если б место оказалось к тому удобным; но когда мы с ним поравнялись, то увидели небольшую, открытую заводь, годную разве только для малых промышленных судов, почему продолжали идти к Бараньему мысу; но в 8 часов сделался совершенный штиль, который вынудил нас положить якорь на глубине 13 сажен, грунт – ил, от Бараньего мыса на SW 59° в двух милях.

Мне предписано было остановиться в Маточкином Шаре для того, чтобы определить географическое его положение, и между тем, если ничто не препятствует, послать два гребных судна через этот пролив на восточный берег Новой Земли для обозрения его, сколько позволит время. Позднее прибытие наше к Маточкину Шару, причиненное разными непредвидимыми препятствиями, не позволило бы нам употребить на это никак не более 10 дней. Исключив из них время, нужное на проезды через пролив, в остальные затем четыре или пять дней возможно бы было, при благоприятных обстоятельствах, осмотреть восточный берег миль на 30 в обе стороны от Маточкина Шара, т. е. к N только то пространство, которое уже осмотрено штурманом Розмысловым, к S же миль на 10 или 15 более. Рассчитывая, что таковая опись, на которую должны были бы мы посвятить все оставшееся нам время, нисколько бы почти не увеличила настоящих наших сведений о том береге и что время это с гораздо большей пользой можно употребить на обозрение южного берега Новой Земли и острова Вайгач, также еще вовсе неизвестных; и притом рассудив, что плаванье на гребных судах в таком климате и почти осенью сопряжено не только с изнурением людей, но и с большой для них опасностью, особенно же при восточных ветрах, которые дуют здесь и чаще и свирепее других, решился я, исполнив здесь все, относящееся собственно до Маточкина Шара, следовать без промедления к тому месту, где кончилась прошлогодняя наша опись, и, начиная оттуда, продолжить ее к SO так далеко, как по времени и обстоятельствам будет возможно.

В тот же день съезжал я с Софроновым, Смирновым, Прокофьевым и Литке на берег в Староверское становище. Заключение, которое мы сделали об этом месте, проходя мимо него, оказалось справедливым. Малые суда, которым можно лежать под самым берегом, на 2¹/₂ или 3 саженях глубины, найдут здесь хорошее укрытие, но большому судну стоять здесь хуже, чем в устье Шара. По берегам ходили большие буруны, и мы с трудом только могли пристать. В вершину этой губы впадает речка Маточка, протекающая извилинами по довольно обширной, иловатой равнине, с трех сторон окруженной высокими и крупными горами. На правом берегу реки стояла большая становая изба, совершенно почти развалившаяся и состоявшая из трех отделений: посередине сени, из них ход в жилую избу; на другом конце в той же связи баня. Жилая изба имела около двух сажен в квадрате и аршина четыре вышины; крыша, потолки, печи здания этого упали; стояли одни стены. В избе и около нее разбросано было несколько кадок, лопат, черепков, оленьих рогов и прочего. На берегу растянуты были два или три белужьих невода и лежали опрокинутые пять больших карбасов, которые промышленниками оставляются обыкновенно на местах их промыслов, чтобы не отягчить судна, когда оно возвращается с полным грузом. Неподалеку от избы стояло три креста, из которых новейший был штурмана Поспелова. Все вместе представляло печальную картину запустения.

Стрелки наши ехали с верной надеждой найти богатую себе жатву, но во все время бытности нашей на берегу не встретили мы ни зверя, ни птицы, никакого другого живого существа, кроме стада пролетных гусей, которое мы спугнули, приставая к берегу. Мы не могли этому довольно надивиться: ибо после многолетнего покоя надлежало бы, кажется, всякого рода животным здесь еще более размножиться. Образчики камней и нескольких растений составляли всю добычу, с которой мы возвратились на судно.

Воскресенье 18 августа. На другой день солнце, проглянув несколько раз сквозь облака, доставило нам случай произвести все нужные наблюдения, выводы которых следующие:

Якорного места широта – 73°17′

Долгота от Екатерининской гавани – 20°43′О

Склонение компаса восточное – 11°41′

Некоторые из офицеров съезжали на северный берег пролива, где нашли ту же совершенную пустоту, какая царствовала на южном. По обычаю мореходов, посещающих этот край, поставили и мы на северном берегу, около одной версты к северо-западу от Бараньего мыса, крест с приличной надписью, в память бытия нашего в Маточкином Шаре.

О достопримечательном проливе этом карта штурмана Розмыслова может дать лучшее понятие, нежели всякое описание. Карта эта, основанная на береговой описи, вернее, нежели заслуживает того это место, в которое наше судно, конечно, еще первое входило по карте. Но положение берегов, к S и к N от Маточкина Шара простирающихся, не столь на ней верно, потому что первый нанесен Розмысловым только с виду, когда он проходил мимо него, а к последнему он и не приближался. Но величайшая ошибка Розмыслова состоит в широте, которую он определил на 20′ больше истинной. Эта погрешность была причиной другой мнимой несообразности его карты, которой я сначала никак не мог объяснить, полагая, что в его широте Маточкина Шара нет большой погрешности, и найдя широту мыса Бритвина 72°50′, не постигал я, как мог он столько ошибиться в расстоянии между этими двумя местами, так что последний приходился у него на широте 73°12′. Но вместо того расстояние это у него довольно верно, ибо, определив Маточкин Шар в настоящей широте, придется и Бритвин мыс отнести на широту 72°52′, только двумя милями севернее, чем у нас.

Происхождение названия Маточкин Шар неизвестно. Под словом Шар разумеется во всех местах, посещаемых новоземельскими мореходами, пролив, текущий поперек какого-нибудь острова или земли или соединяющий между собой два моря. Для проливов, принадлежащих одному и тому же морю, например отделяющих остров от материка, есть особое название: Салма. Поэтому Маточкин Шар, Югорский Шар и т. п. – это настоящие Шары; но Костин Шар (как говорил мне один промышленник) «называется Шаром, только сшали» и должен бы по-настоящему слыть Костиной Салмой. Откуда происходит слово «Шар», не мог я узнать, невзирая на все старания. Я думал сначала, что оно самоедское, но штурман Иванов, разведывавший об этом по моему поручению, узнал, что оно и между самоедами слово чужое. Некоторые полагают, что происходит от финского слова Schar или Skar. Маточкой по всей Архангельской губернии называют малые деревянные компасики, употребляемые рыболовами, дровосеками и прочими; может быть, от него происходят названия Маточкин, Маточка (река) и другие.