Текст книги "Беглец"

XIII. «Мравал джамиер»

Обед под тенью шатра прошел очень весело и затянулся до вечера. У Муртуз-аги оказался превосходный повар; по крайней мере, все присутствовавшие в один голос решили, что такой превосходный чахартмы, люликебаба и плова – никому из них еще не удавалось есть нигде. После обеда был подан крепкий душистый кофе, разного сорта варенье, сушеные фрукты и имбирные конфеты персидского изделия, от которых страшно жгло во рту. В коньяке и вине недостатка тоже не было. Для дам был заготовлен лимонад и особый персидский напиток из воды и уксуса, с разными пряностями и духами.

Когда первый голод был утолен, кто-то предложил спеть, по кавказскому обычаю, «Мравал джамиер».

Кроме доктора, все оказались из поющих, даже и Ожогов, голос которого, хотя уже и разбитый, был еще довольно сносен. В молодости он считался прекрасным певцом.

Воинов и Рожновский пели очень недурно, особенно первый, но лучше всех голос был у Лидии. В институте она считалась лучшей певицей, ей даже советовали идти в консерваторию, но артистическая карьера нисколько не соблазняла ее.

Муртуз-ага не принимал участия в пении, он сидел потупя голову, с побледневшим лицом и опущенными ресницами. Несмотря на его кажущееся спокойствие, Лидия инстинктивно чувствовала, что он сильно волнуется, но не могла хорошенько понять истинной причины этого волнения.

– Славная песня! – задумчиво произнес Ожогов. – Она мне напоминает наши застольные гусарские песни. Я понимаю, за что грузины так любят ее.

– Да, песня хорошая, – согласился Муртуз. – Если вам, господа, не надоело – спойте еще раз.

Все охотно изъявили согласие, и Воинов задушевным голосом начал:

Мравал джамиер…

Остальные дружно подхватили, и в вечернем воздухе широкой волной полился стройный, за душу берущий мотив:

Мравал джамиер…

……..

Мертва и небос,

Мертва и небос.

Квени цицоцкле.

Мадлобели вар,

Мадлобели вар.

Лидия во все время пения пристально смотрела в лицо Муртуз-аге, и вдруг ей показалось, что лицо его дрогнуло, и в глазах отразилось глубокое затаенное горе.

Нико-Нитсо-разбойника

Шзни чире мэ, Шэни чире мэ,-

Гули чире мэ,-

запел вдруг Воинов, когда все смолкли, известную шутливую песенку тифлисских кинто.

Шэни чире мэ,

Гули чире мэ.

Выводил он, старательно подражая грузинскому жаргону, что выходило у него очень забавно.

Все весело рассмеялись. Даже Муртуз-ага усмехнулся, но затем нахмурился, положил щеку на руку, вздохнул, и вдруг из его груди вырвался дребезжащий, как бы рыдающий звук; звук этот повторился, но еще печальней, еще более унылый и протяжный. Все насторожили уши. Муртуз-ага пел старинную персидскую песню, пел, как поют персы – в одном тоне, то повышая, то понижая голос, по нескольку раз повторяя одно и то же слово. Пение это, похожее скорее на стон, производило какое-то особенное странное впечатление. В первую минуту оно неприятно поражало своею дикостью, хотелось заткнуть уши и бежать, как от чего-то безобразного и нестройного, но, вслушавшись внимательней, ухо начинало улавливать своеобразный, не лишенный музыкальности мотив, весь проникнутый безысходной, душу надрывающей тоской. Только многовековое, тяжелое, беспросветное рабство могло создать такую песню. Лидия в первый раз в жизни слышала такое пение, и оно вызвало в ней странное двойственное ощущение. Оно и раздражало, и увлекало ее… Она сидела, устремив пристальный взгляд па побледневшее лицо Муртуз-аги, с полузакрытыми глазами и какой-то особенной скорбной складкой около губ.

Ей очень хотелось проникнуть мысленным взором в душу этого человека и угадать, что он думает и чувствует в эту минуту. Чем больше она присматривалась к нему, тем он казался ей загадочнее и непонятнее.

– Кто он такой? – ломала она голову. – Во всяком случае, не простой перс. Надо сказать Воинову, чтобы он во что бы то ни стало разузнал о нем все, что можно.

– Вы можете сказать нам содержание этой песни? – опросила Ольга Оскаровна, когда Муртуз-ага наконец умолк. – О чем она?

– Это из Гафиза, – отвечал Муртуз, – молодой воин увидел случайно жену своего владыки и шлет ей свое приветствие, обещает верно служить ее мужу и умереть за него на поле битвы, и за это просит, чтобы она дала ему из своих рук розу, которая растет под ее окном.

– Вот не думал, – воскликнул Ожогов, – чтобы персы были так сентиментальны. Ведь у них женщина обращена во вьючное животное!

– Теперь – да, но во времена Гафиза и в начале появления мусульманства, женщина была совершенно свободна. Она нередко являлась даже правительницей и не только одного какого-нибудь племени, но целого народа; в основе своей Коран относится к женщине с большим уважением и предоставляет ей большую свободу. Вначале так оно и было, но впоследствии муллы создали шариат и адаты, нередко являющиеся прямым противоречием учению Корана!

– Вы убежденный мусульманин? – как бы невзначай спросила Лидия.

– Я очень уважаю и люблю Коран, в этой книге скрыта великая мудрость! – уклончиво ответил тот.

– Жаль, что вы не знакомы с нашим Евангелием; вот бы где вы могли почерпнуть великие истины!

Муртуз хотел что-то ответить, но удержался и промолчал.

Тем временем солнце уже успело скрыться за горы, и наступила ночь. На Закавказье сумерек не бывает. Светлый день почти моментально сменяется ночной темнотой. Яркая луна выплыла на горизонте и осветила фосфорическим светом темные волны реки, застывшей в мертвенном покое, и пустынную, выжженную солнцем степь.

Надо было ехать домой.

Лошади и солдаты давно уже были на той стороне.

У берега тихо покачивались на волнах две лодки с дремлющими в них гребцами.

– Господа, – предложил Ожогов, – не сделать ли нам так? Мне с доктором надо ехать разъездом на соседний пост. Поедемте все вместе на лодке; мы с Аркадием Владимировичем и доктором подвезем вас в Шах-Абад, а сами поедем дальше. Вниз по течению лодка идет хорошо, ночь лунная, светлая, на реке прохладно, не заметим как доедем. Не правда ли?

– А назад как же? – спросил Воинов. – Против такого быстрого течения на наших тяжелых лодках не выгрести!

– Назад поедем верхами на «очередных», а лодку отправим «бичивой». Я уже не первый раз так делал!

– А солдатам не будет трудно тащить назад лодку? – осведомилась Лидия.

– Пустую-то? Пустяки, все равно, что так идти, – успокоил ее Ожогов, – да к тому же это ведь та же служба. Тех, кто потащит лодки, другого не заставят делать и наоборот. Наш пограничный солдат все равно сложа руки никогда не сидит!

Предложение Ожогова всем пришлось по сердцу. Перспектива проехать 5–6 верст на лодке была несравненно приятнее, чем усталыми и сонными тащиться верхом по пыльной дороге.

Муртуз-ага, у которого в персидском селении Акадыр, расположенном против Шах-Абада, жил один знакомый, захотел тоже ехать со всеми, с тем чтобы, не доезжая Шах-Абада, ему позволили бы выйти на персидский берег.

Таким образом вся компания, разместившись в двух лодках, весело поплыла вниз по реке, оглашая пустынные ее берега громкими криками и смехом.

На одной лодке сели: Лидия, Воинов, Муртуз и Рожновский, на другой – Ольга, Ожогов и доктор. Кроме того, в каждой лодке находилось по четыре гребца-солдата, а в лодке, где сидели Ожогов и доктор, еще рулевой.

XIV. Встреча с разбойником

В ту минуту, когда лодки тронулись в путь, параллельно им по персидскому берегу потянулась вереница всадников. Это были Муртузовы курды, которым было приказано их начальником сопровождать лодки, ограждая их от могущих последовать с персидского берега выстрелов.

Как черные тени, двигались курды один за другим, то исчезая в густых камышах, то снова появляясь на открытой местности. Их оружие ярко поблескивало в голубоватых лучах месяца, придававших неясным силуэтам всадников причудливые формы. Что-то фантастическое было во всей этой картине.

Лодки, увлекаемые быстрым течением и дружными усилиями гребцов, плавно и ходко скользили по глухо рокочущим волнам; чтобы поспеть за ними, курдам приходилось местами подгонять лошадей. В этих случаях не приученные к рыси курдинские клячи переходили в галоп и скакали короткими и неуклюжими прыжками, отчего сидевшие на них всадники раскачивались, как маятники.

Лидия сидела на корме и задумчиво смотрела перед собой. Вся эта своеобразная, дикая картина сильно действовала на ее нервы и возбуждала в ней какие-то неясные, неуловимые ощущения. Минутами ей казалось, что она участвует в фантастической феерии, подобной тем, какие она видела в детстве: «В восемьдесят дней вокруг света», «Путешествие по Африке» и т. п. В то же время она невольно проводила параллель между теперешней своею жизнью и тою, какою она жила еще в прошлом году. Прошлое лето она проводила на даче в Сокольниках у своей тетки, ездила на музыку, в летние театры, участвовала в пикниках или проводила вечера с подругами. Как все это было не похоже на то, что окружает ее теперь: и природа, и обстановка, и люди! Главное дело – люди. Она вспоминала своих дачных кавалеров, и какими жалкими казались они ей по сравнению не только с Воиновым и Муртуз-агой, но даже Ожоговым и ее зятем. В летних модных костюмах, в изящно-небрежно повязанных галстучках и уродливо модных башмаках лыжами, в которых и ходить-то было неудобно, – они, вооруженные толстыми модными дубинками и поигрывая моноклями и брелоками, ломались около своих дам, как петушки, соперничая между собой изящными манерами и остроумием. Лидии пришел на память один случай, когда встретившийся на аллее дог произвел страшный переполох во всей этой компании. Кто-то почему-то крикнул: «Бешеная!» – и все кавалеры, забыв о своих модных дубинках, растерялись до того, что начали прятаться за дам, один полез на дерево, а двое шмыгнули в первый попавшийся палисадник.

Собака, опустив голову и поджав хвост, пробежала мимо, не взглянув даже на людей, и только когда она исчезла из виду, растерявшиеся кавалеры начали приходить в себя и на посыпавшиеся на них упреки со стороны дам принялись мило отшучиваться, стараясь каламбурами замаскировать свое душевное убожество.

Под впечатлением этого воспоминания Лидия взглянула в загорелое, открытое лицо Воинова, в его серые честные глаза, окинула взглядом всю его могучую фигуру. «Этот бы не побежал не только от собаки, а от зверя», – подумала она, и ей невольно припоминались рассказы о нескольких удалых выходках Воинова, про которые ей сообщил Рожновский. Как однажды он с четырьмя человеками, под выстрелами отступавших разбойников, кинулся в реку, переправился по глубокому броду и бросился в шашки на втрое сильнейшего врага. Другой раз, обходя секреты и наткнувшись на вооруженного контрабандиста, он лично задержал его, вырвал у него из рук заряженное ружье в ту минуту, когда тот готов был уже спустить курок, и привел на пост, держа одной рукой за шиворот, а другой угрожая послать ему в голову пулю из револьвера. В начале знакомства с Воиновым Лидии, начитавшейся романов, он показался просто героем, но теперь, после встречи с Муртуз-агой, образ Воинова значительно потускнел в ее глазах. По сравнению с Муртузом он казался ей теперь ординарным. «Здесь, на границе, много таких молодцов офицеров, – думала она, – в Муртузе же есть что-то загадочное; в нем, под наружным спокойствием, таится не вполне укрощенный зверь, могучая, страстная натура, с прошлым, исполненным всяких приключений. Много испытавший на своем веку человек, с сильным характером и непреклонной волей!» – охарактеризовала она его мысленно. Лидия украдкой взглядывала в спокойное, бледное лицо Муртуза, сидевшего напротив нее на скамейке, тщетно стараясь прочесть таившиеся в нем мысли, но лицо это было непроницаемо, как маска, и только в его больших черных глазах светилась задумчивая грусть.

Лодки между тем быстро подвигались вперед. Гребцы-солдаты дружно и сильно наваливались на весла. Воинов вначале тоже греб некоторое время вместо одного из солдат, но потом ему надоело, и он пересел на руль.

– Господа! – крикнула вдруг Лидия шедшей сзади них лодке. – Давайте устроим гонку. Вон до того острова, чья лодка раньше к нему причалит!

– Отлично! – отозвался Ожогов, девизом которого было: «Угождай дамам». – Соломенко, – обратился он к рулевому своей лодки, – обгонишь ихнюю лодку – два рубля гребцам на чай!

– Слушаю, ваше благородие! – весело крикнул Соломенко, удало тряхнув головой и вызывающе поглядывая на лодку соперников.

– Ну, ребята, не зевайте! – предупредил своих гребцов Воинов, – обойдем лодку полковника, от меня два рубля!

– И от меня тоже! – добавила Лидия.

– Надо подровняться, а то вы впереди! – крикнула Ольга Оскаровна. – Подождите нас!

– Ждем. Ну, раз, два, три!..

Восемь пар весел дружно и с размаха упали в воду.

Началась гонка.

Лодки, на вид очень тяжелые и неуклюжие, в действительности оказались довольно ходкими. Солдаты выбивались из сил, всей грудью наваливаясь на весла. Они высоко поднимали их над водой и широкими взмахами далеко отводили назад.

По мере того как расстояние, отделявшее их от острова, сокращалось, всеми овладело лихорадочное волнение. Даже дремавший все время доктор оживился и время от времени поощрительно покрикивал на гребцов. Один только Муртуз-ага, по-видимому, оставался совершенно спокойным, но когда лодка противника начала вдруг опережать их, даже и он не выдержал и с загоревшимся взглядом собирался что-то крикнуть, но сдержался, усмехнулся и медленно провел рукой по лицу, как бы сглаживая этим жестом проступившее сквозь него волнение.

Лидия же волновалась больше всех.

– Что же это такое! – повторяла она, чуть не плача. – Они нас обходят!

– Не беспокойтесь, барышня! – успокаивал ее один из гребцов. – Пущай их идут передом, повымотаются малость, мы их под самым обрывом обчикурим. Ребята, – обратился он к остальным гребцам, – смотри, не зевай; как поравняемся вон с тем камышом, ложись дружней на весла, а главное, сразу и дальше заводи, а вы, ваше благородие, – обернулся он к сидевшему у руля Воинову, – когда пойдем мимо, сильнее руль направо кладите, мы их тогда враз с фарватера-то ихнего собьем, им уж тогда за нами не потрафить!

– Ты, Олейников, до службы матросом, кажется, был?

– Так точно, на добровольном, не то чтобы настоящим матросом, а так себе, на пароходе состоял при отце! – усмехнулся Олейников и тут же, строго глянув на товарищей, добавил: – Ну, ребята, изготовься, сейчас будет пора!

– Au revoire {прощайте (фр.).}, – дразня волнующуюся Лидию, приподнял фуражку Ожогов. – Будьте здоровы!

Его лодка шла почти на целый корпус впереди, и оттуда неслись веселые подтрунивания по адресу отставших, но те хранили упорное молчание, искоса взглядывая на быстро приближающийся заросший густым камышом берег.

– Ну, с Богом, – тихо, но отчетливо произнес Олейников, – навались, ребята!

Две пары весел, как крылья чайки, дружно взмахнули в воздухе, лодка дрогнула и, как пришпоренная лошадь, рванулась вперед.

– Раз… раз… раз, – громко отсчитывал Олейников, – ну, ребята, навались, навались, так!..

С третьего взмаха лодки выровняли свои борта. Торжествовавшие уже было победу противники растерялись.

Послышались торопливые понукания. Засуетившиеся гребцы изо всех сил налегли на весла, но второпях сбились, весла легли вразброд, отчего лодка, вместо того чтобы рвануться вперед, словно бы затопталась на месте. Этой неудачей как нельзя лучше воспользовался Воинов и, круто положив руль вправо, прорезал по самому борту противника… Еще два-три могучих взмаха веслами– и лодка с разбега ударилась кормой в песчаную отмель острова.

– Ура, наша взяла… Ура! – искренно торжествуя, закричала Лидия, махая платком, как флагом… но в эту минуту произошло нечто неожиданное. Шагах в пятнадцати от места, где причалила лодка, в самой чаще камыша что-то зашумело, мелькнула какая-то тень и мгновенно скрылась, почти одновременно с этим грянул эхом прокатившийся над рекой выстрел. Лидия услыхала над самой своей головой жалобно-протяжный свист, точно жужжащая муха пролетела, и в ту же почти минуту на соседней лодке раздался громкий, испуганный крик. Один из гребцов – солдат выпустил из рук весло, схватился обеими руками за грудь и медленно повалился на дно лодки.

Несмотря на всю неожиданность такого происшествия, привычные солдаты и офицеры не растерялись, и в то время когда Ожогов и доктор наклонились к раненому, Воинов со своими гребцами уже был на берегу. С ружьями в руках все пятеро смело бросились в камыши на розыски дерзкого убийцы.

Лидия была так поражена всем случившимся, что сидела в лодке, не зная; что ей делать, и только растерянно озиралась кругом. В двух шагах от нее на берегу Рожновский успокаивал плачущую Ольгу.

– Где же Муртуз-ага? – мелькнуло в голове Лидии, и она начала искать его глазами, но его нигде поблизости не было.

Никто не заметил, как в ту минуту, когда в камышах мелькнула подозрительная фигура, еще до выстрела, Муртуз одним скачком выпрыгнул из лодки и бросился вдоль берега, наперерез убегавшему.

Прошло несколько томительных минут… На острове все было тихо, только изредка трещали кусты, и шуршал камыш под ногами солдат…

Раненого вынесли на берег, посадили, сняли с него рубаху и осмотрели. К счастью, рана оказалась пустяшной, пуля скользнула вдоль груди, слегка оцарапав кожу. Это даже была не рана, а скорее контузия. Очевидно, на солдатика, оказавшегося несколько слабонервным, подействовала не боль, а неожиданность полученного удара. Убедясь, что никакой опасности нет, Ожогов принялся сердито укорять его.

– Баба ты, братец! – сердито басил он. – Пуля тебя почти и не задела, а ты валишься, как сноп, перепугал всех!

Солдатик стоял, виновато потупив глаза. В эту минуту он, кажется, жалел, что так счастливо отделался.

Товарищи, помогавшие ему выйти из лодки, добродушно и лукаво ухмылялись, глядя на его переконфуженное лицо.

Доктор, разорвав носовой платок, делал перевязку.

– Ваше благородие, – крикнул один из солдат, рукой указывая на реку, – извольте глядеть, вон он плывет!

Все устремили глаза туда, куда показывал солдат, и увидели посредине реки две головы, одну человеческую, а другую конскую. Человек плыл подле лошади, держась руками за ее гриву и направляя ее к русскому берегу. В обманчивом лунном свете с трудом можно было разглядеть косматую папаху пловца и торчащее из-за его головы дуло ружья.

– Садись в лодку! – крикнул Ожогов. – Может быть, догоним!

Солдаты энергично схватились за весла, и через минуту лодка уже неслась в погоню за беглецом. Почти в то же время на берег острова из камышей выбежал Воинов со своими солдатами. Первым их движением было схватиться за ружья, чтобы послать в пловца несколько пуль, но, увидя спешившую в погоню лодку, Воинов из боязни, как бы своими выстрелами не задеть сидящих в лодке людей, приказал своим солдатам опустить ружья.

– Теперь он уйдет! – с досадой произнес Олейников, стоя рядом с Воиновым и следя за движениями лодки. – Там сейчас будет отмель, они как раз на нее напорятся, особливо с разбега, а он тем временем к берегу подплывет, сядет на коня и ускачет!

Предсказания Олейникова не замедлили сбыться. Не успел он замолкнуть, как вдруг лодка остановилась в своем стремительном беге и закачалась, наскочив всем дном на песчаный перекат, которыми так изобилует Араке.

Воинов видел, как двое солдат выскочили из лодки и, стоя по пояс в воде, изо всех сил старались спихнуть ее с места, третий солдат и сам Ожогов помогали им, упираясь в дно отмели веслами.

– Я так и знал! – проговорил недовольным тоном Олейников. – Было бы лучше из ружей в него вдарить, может быть, какая пуля и зацепила бы, а теперь он свободно уйдет. Вон он уже к берегу прибивается… Сел… Ну, теперь шабаш, ушел!

Татарин, приблизившись к берегу, где вода была настолько мелка, что лошадь уже могла идти, быстро вскочил в седло и погнал лошадь в прибрежные кусты; не успел он, однако, проехать и нескольких шагов, как на дальнем конце острова сверкнуло яркое пламя, и грянул выстрел. Беглец закачался в седле, запрокинулся навзничь и медленно и тяжело, как куль, свалился в воду. Волны жадно подхватили его тело, подбросили раза два на своих пенистых гребнях, закружили и повлекли вниз… Освободившаяся лошадь вскачь вынеслась на крутой берег и быстро исчезла в кустах.

– Кончена комедия! – сказал Воинов, возвращаясь со своими солдатами к лодкам. – Молодец Муртуз, это ведь он подстрелил татарина. Я-то стрелять не мог, с моего места опасно было, чтобы не попасть в лодку, а он забежал вперед и с того конца выстрелил… Метко бьет, без промаха. А вот и он идет!

Муртуз шел, не торопясь, неся ружье в руках; лицо его, по обыкновению, было спокойно.

– Знаете, кто этот татарин? – спросил Муртуз, подходя к Воинову. – Кербалай-Аскер, каторжник. Он года два тому назад, бежал у вас с каторги, поселился в Персии и начал разбойничать и контрабандировать. Мне сердар давно приказывал его поймать, да все как-то не удавалось, а сегодня, как нарочно, сам подвернулся. Он, должно быть, хотел контрабанду к вам провезти.

– Чего он, дурак, стрелял! Притаился бы в камышах, мы бы его и не заметили!

– А уж это такая натура разбойничья! Не утерпел, чтобы не выстрелить: соблазн велик. К тому же он понадеялся на лошадь, думал, успеет ускакать!

– Чуть-чуть и не ускакал! Если бы не вы – ушел бы, наверняка!

Весь этот неожиданный переполох испортил всем настроение. Муртуз-ага стал проситься перевезти его на персидскую сторону, что и было исполнено. Когда лодка причалила к берегу, он наскоро простился со всеми и выскочил на песчаную отмель, где его ожидал высокий, мрачного вида курд, держа под уздцы лошадь.

Муртуз ловко вскочил в седло, приосанился и поскакал от берега, сопровождаемый всем своим отрядом.

– Какой молодец! – невольно вырвалось у Воинова, с удовольствием следившего за всеми движениями Муртуза.

Лидия промолчала. Она все еще находилась под впечатлением разыгравшейся перед ней драмы.

«Убили человека, точно куропатку подстрелили; ничего, как будто бы так и быть должно!» – думала она с затаенным ужасом.

Всю остальную дорогу она сидела молча, подавленная нахлынувшими мыслями, тревожно роившимися в голове. Она думала о Муртузе, произведшем на нее сегодня такое сильное и вместе с тем разностороннее впечатление. Он очень нравился ей, возбуждал любопытство, но в то же время вселял ужас, смешанный с отвращением.

– Сколько людей убил этот человек на своем веку? – спрашивала себя Лидия.

«Во всяком случае не одного и не двух!» – давала она сама себе ответ, и при этом жуткая дрожь пробегала по ее телу.