Текст книги "У мира на пиру"

Эх, яблочко!.

 
Мне не этого яблочка хочется,
Что маячит на уровне глаз —
Там, вверху (подсказала пророчица),
Плод созрел для кого-то из нас.
 
 
Он горит яркой краской парадности,
Будто Солнца двойник, этот плод,
Сколько он вдохновенья и радости
Даст тому, кто его обретёт!
 
 
Ближе к Богу растёт это яблоко, —
Оттого и особая стать.
То, что ниже, – гляди, оно дрябло как,
Да к тому ж кожура нечиста!
 
 
Лезу вверх, – сучья с треском ломаются,
И в кровавых царапинах лоб…
Не один я – так многие маются.
Доберусь – не кричите мне «Стоп!!
 

Одиночество

 
Мне пророчат: будешь один!..
Незадачливое пророчество! —
Да, я сам себе господин,
Но со мною моё одиночество!
 
 
Нет причин на него пенять, —
Как любовница и невеста,
Понимает оно меня
С полуслова и полужеста!
 
 
Но людей я не сторонюсь, —
Не затворник я и не инок,
Напишу стихи и вернусь
К яви медленной и рутинной.
 
 
Я один? Это злой навет!
В тайный час, рассуждая строго,
Разговор веду тет-а-тет
Со Вселенной и даже с Богом!
 

Про стресс

 
От любви, от горя, от чудес
Человек испытывает стресс.
К славе ты идёшь или на крест,
Неизменный твой попутчик стресс!
Что же делать, если в душу влез
Этот самый пресловутый стресс?
Говорят, что волн ритмичный плеск
Будто бы с тебя снимает стресс…
Может быть, поможет винный трест
Пережить кому-то сильный стресс?
Не ослабнет к жизни интерес,
Если у меня исчезнет стресс?
Кто подскажет адрес злачных мест —
Там, где люди победили стресс?
 

«Продают моё детство…»

Продаётся бывший пионерский лагерь.

Из газет

 
Продают моё детство:
С молотка красногалстучный лагерь!..
Черноусые дядьки банкноты швыряют на стол…
Были б лишние средства, —
Всё б отдал я мальчишьей ватаге,
Чтоб бродили в сосновых лесах и играли
                           в футбол.
 
 
Будут в лагере скоро:
Ресторан и стриптизик фривольный,
Номера с меблировкой для очень богатых
                           людей.
 
 
Пацанов примет город, —
Будут мыть «мерседесы» и «вольво»
И бродить вечерами по пыльным телам
                         площадей.
 
 
Жизнь пойдёт по наклонной,
Будут звякать в карманах деньжонки,
И потянется к рюмке худая по-детски рука…
Быт убогих колоний,
И казённый покров одежонки,
И на воле потом жизнь, по сути, увы, не сладка!
 
 
Кто ж проявит заботу
О своей, человеческой, смене?
Их бы к морю отправить, одеть, накормить,
                         обласкать!
 
 
Но дороже банкноты
И блеск драгоценных каменьев,
Да по западной жизни такая печалит тоска!
 
 
Время – критик суровый,
Время судит, бывает, жестоко!
Если взялся рулить, – надо лоцию знать
                       назубок.
 
 
Разрушая основы,
Ну какого добьёмся мы проку?
На хромой лошадёнке – какой же ты, к чёрту,
                       ездок?
 

«Мы очень не вечные, очень…»

 
Мы очень не вечные, очень!
Хотя и мечтаем о том…
Уже неуютная осень
Почти дописала свой том.
 
 
И мы со своею печалью
(Грусти, мой ровесник, грусти!)
Попали в главу примечаний,
Что набрана шрифтом «петит».
 
 
Там сведений край непочатый
Для тех, кто упрям и умён…
Ах, только б среди опечаток
Не встретилось наших имён!
 

«Справочник квартирных телефонов…»

 
Справочник квартирных телефонов
За какой-то старый-старый год…
Он в почёте был во время оно,
А теперь – чулан его оплот.
 
 
Я его листаю увлечённо, —
Там фамилий именитый ряд:
Музыкант, спортсмен, поэт, учёный —
Личностей ярчайший звездопад!
 
 
С каждым были мы почти родные,
Это не опишешь парой слов,
Были времена совсем иные —
Без волнений и без катастроф.
 
 
Вот подчёркнут номер красным цветом…
Боже мой! Да это ж номер той, —
Той, что лучше не было на свете,
Когда был я парень холостой!
 
 
Скольким раньше пел я дифирамбы!
А теперь на каждом на листе
Имя абонента в чёрной рамке:
Нет на свете повести грустней!
 

Моё открытие

 
Я открытие сделал и очень надеюсь «на диво», —
Ведь над ним я трудился десятки, наверное, лет:
Люди, все как один, вы поверьте мне, очень красивы!..
Жду теперь с нетерпеньем, когда получу я патент.
Пусть ехидные скептики будут смеяться с издевкой, —
Не любому дано в мутной мгле отыскать красоту!
Что для них образец красоты? Полуголая девка!
Скудоумием тянет от них, почитай, за версту!
Не подумайте – автор отнюдь не наивный цыплёнок,
Всякой твари немало гнездится в российской стране!
Но усвоил я твёрдо, наверное, даже с пелёнок:
Тень нужна для того, чтоб прекрасное было видней!
Пусть любуются люди друг другом,
                                кто скромно, кто смело,
Спрятав меч из булата и снявши тяжёлый шелом!..
Чтобы чёрная тень красоту заслонить не посмела,
Мы в ночные пейзажи на службу её отошлём!
 

Два сюжета

 
Я вспоминаю это, как во сне:
Камин, подсвечники, элегия Массне,
Красивых женщин непорочный круг,
И круг мужчин, где каждый – кровный друг.
 
 
Достаток и уверенность во всём,
Где каждый взгляд загадочно весом,
И не сосёт под ложечкой тоска.
И боль не постучится у виска.
 
 
Но вдруг иной проявится сюжет:
Застолье (но стола-то, впрочем, нет!),
В Голодной степи – глиняный сарай,
Мы там сидим, жуём… Ну чем не рай!
 
 
Кто из ребят добыл отличный жмых?
Пока жара – жуём беспечно мы.
 
 
Мы – пятиклассники. Попробуй одолей
Безбрежье этих хлопковых полей!
У солнца – нрав тирана: жгуч и крут,
И будет долог наш нелёгкий труд!
 
 
В Ташкенте мамы молятся за нас,
Безмолвствует осиротелый класс.
Скорей домой! Дождаться бы конца!..
А дома – «похоронка» на отца…
 

Сирин и Алконост

 
И радость, и печаль
Туманный день принёс,
А на моих плечах —
Сирин и Алконост.
Когтями тело сжав,
Две птицы с двух сторон
Ревниво сторожат
Мой ненадёжный трон.
Я взят в почётный плен, —
На золотой поднос
Легла двойная тень —
Сирин и Алконост.
Два полюса души —
Иных оттенков нет,
Всё прочее – гроши,
А мелочь не по мне!
Устойчивый канон —
Единство двух начал:
Сирин и Алконост —
То радость, то печаль!
 

Осенний криминал

 
Я топчу красоту, – я, наверно, преступник воистину!
Осудите меня по какой-нибудь строгой статье:
Под моими ногами золотые кленовые листики, —
Я по ним каблуками! По такой красоте!
 
 
Листья кроют асфальт, и не выдумать краше орнамента, —
Перед ним побледнеет легендарный персидский ковёр!
Клёны сбросят наряд, оголяясь в азартном беспамятстве,
Не стыдясь наготы, лишь бы нам подарить свой фавор!
 
 
Вы простите меня, золотые мои, пятипалые!
Нынче в мире подлунном топтать красоту – не порок!
Может, люди черствы, может быть, они слишком усталые
Нам ходить по живому, увы, не впервой, – был бы прок!
 
 
Прочь, несносная мысль! Красота ведь не детище случая, —
Она может сгореть, но из пепла восстанет в сто крат!
Красота, скажем мудро, субстанция очень живучая, —
Клён весной нам докажет, что это простой постулат!
 

Сонет

 
В пределах лет, отпущенных судьбой,
Постигнуть жажду бытия загадки.
В насмешку надо мной (и над тобой!)
Они всю жизнь играют с нами в прятки.
 
 
Зачем живём? Кто может дать ответ?
Вот первая загадка из загадок!
Чтобы пролить, как говорится, свет,
Он должен быть необычайно ярок!
 
 
И не узнать, не разрубив узла,
Сплетенья тайн и вековой привычки:
Кто победит в борьбе добра и зла,
И как с потомством не утратить смычки?
 
 
Увы! Мои года, наверно, кратки,
Чтоб разрешить подобные загадки!
 

О себе

О себе говорить неудобно,

но очень хочется!

Ф. Раневская

 
Я, течением жизни влеком,
Много пожил. Наверное, слишком!
Не зовите меня стариком, —
Я ведь попросту старый мальчишка!
 
 
Опыт жизни – не мёртвый балласт,
Он умножит моё удивленье,
Идеал красоты не продаст,
Не погасит благое горенье!
 
 
Я с годами не скис и не сник, —
Только тени длинней и темнее.
Я такой же, как был – озорник,
Может, в чём-то ещё озорнее.
 
 
В стычках века, в сраженьях идей
Синяки набиваю и шишки…
Жду поддержки от верных людей, —
Где вы там, одногодки-мальчишки?
 

«Мой возраст схож с прогулкой…»

 
Мой возраст схож с прогулкой в минном поле:
Ногою на взрыватель, – и темно!..
Пока брожу и радуюсь приволью,
Не тороплюсь принять, что суждено!
 
 
Две темы всепогодны и расхожи:
Любовь и возраст – их не обойти!
О первой пишут до сердечной дрожи,
И со второй мне тоже по пути.
 
 
Я этих тем не стану сторониться,
Придерживаясь мысли мудреца:
У возраста очерчены границы,
Любовь была и будет без конца!
 

Планета любви

«Странный я, ей-Богу, индивид…»

 
Странный я, ей-Богу, индивид
(Эта мысль во мне давно окрепла):
Каждый год сгораю от любви,
Чтоб потом опять восстать из пепла!
 
 
Говорят, что смерть – любви сестра
(Афоризм меня приводит в трепет!), —
Будет час последнего костра
И остывший (без искринки!) пепел.
 
 
Но покуда дух мой без оков, —
Пусть стихи звучат, как гимн, не лепет, —
Буду славить вечную любовь, —
Ту, что не сгорает в чёрный пепел!
 

«Как просто было б без любви…»

 
Как просто было б без любви:
Ни ревности, ни расставаний,
Ни треволнений, ни стенаний, —
Рекой спокойствия плыви!
 
 
Как просто было б без любви, —
Ни суицидов, ни дуэлей, —
Все были б живы, все при деле:
В охапку счастие лови!
 
 
Любовь! Откуда ты взялась?
Каких начал ты продолженье?
Кто дал тебе такую власть,
Чтоб космос приводить в движенье!
 
 
Как просто было б без любви, —
Без этих каверзных вопросов,
Без кувыркания с откосов!..
Но не получится! Увы!
 

Космогоническая гипотеза

 
Земля-то не на трёх китах,
А на одной любви покоится!
Стою на том, что это так.
И знаю, что за этим кроется!
Чтоб ведать, как земля кружит,
Чтоб узел развязать запутанный,
Пасут учёные мужи
Всевидящее стадо спутников.
Но тратить средства не резон,
Поскольку знаю я заранее, —
Итог науки предрешён:
Любовь – основа мироздания!
Любовь – Вселенной колыбель,
Причина вечного движения…
Дарю гипотезу тебе
И не предвижу возражения!
 

Неутолённая любовь

 
Неутолённая любовь,
Осколком вросшая у сердца,
Как дальний свет ночных костров,
Возле которых не согреться!
 
 
Пускай очерчен брачный круг —
Второй любовью или третьей,
А первая уйдёт не вдруг, —
На собственной судьбе проверьте!
Она годами будет жить,
Звенеть лирической струною,
И сквозь цветные витражи
Пытаться говорить со мною,
И приходить в тревожном сне
Так ощутимо, будто в яви,
И тенью красться по стене,
И пламенеть в вулканной лаве…
Текут себе за днями дни,
И радости порой не густо,
Одна отрада – бьёт родник
Неутоляемого чувства!
 

«Над нами – созвездие Лебедя…»

 
Над нами – созвездие Лебедя,
А мы – на постылой Земле…
В молчаньи, в желании, в трепете
Стоим и не можем взлететь!
 
 
Не можем поведать желанное, —
Слова вызревают не вдруг.
Как будто какая-то странная
Запретная зона вокруг!
 
 
Тому распростёртому Лебедю,
Что тянется Млечным Путём,
Не скажешь ты: «Экая невидаль!
Бывают получше! Уйдём!»
 
 
Он символом вечной крылатости
Парит над Господней Землёй!..
Полёт – упоение радостью,
Лишь вовремя крылья раскрой!
 
 
Минуют часы и столетия…
От взоров людских затаясь.
Под знаком летящего Лебедя
Рождается юная страсть!
 

«Я мудреца остановил…»

 
Я мудреца остановил, —
Вопрос был к старику:
– Когда напишут о любви
Последнюю строку?
 
 
Старик был очень удивлён —
Откликнулся не вдруг.
Казалось, притворялся он,
Что был не в меру глух.
 
 
Мудрец с ответом не спешил
(Степенность – знак ума!),
Он рылся в тайниках души,
Как будто бы дремал.
 
 
Но вдруг, блеснув зрачками глаз,
Он мне сказал в ответ:
– Написано немало фраз,
Их повторял весь свет.
 
 
Когда грядёт глобальный крах, —
Всеобщая беда,
И превратятся в жалкий прах
Гиганты-города.
 
 
Последний житель на Земле,
Свидетель катастроф,
Напишет кровью на скале:
«Да здравствует любовь!»
 

«Её пальцы дрожали, как струны…»

 
Её пальцы дрожали, как струны,
И ресницы скрывали глаза…
Мы тогда были чисты и юны, —
Ах, вернуть бы те годы назад!
 
 
Всё казалось пронизано светом,
В мире не было чёрных теней.
Я тогда не дождался ответа, —
Мы расстались на тысячи дней!
 
 
Нынче время иной круговерти
И иные пристрастья в цене,
Но, как прежде, как прежде, поверьте, —
Та же страсть оживает во мне!
 
 
Снова встретиться – горько и трудно:
Не придуман душевный бальзам!
Будут пальцы дрожать, словно струны.
И потуплены будут глаза!
 

«Вы мне приснились явственно и зримо…»

 
Вы мне приснились явственно и зримо, —
Ах, если б сны сбывались наяву!
Была бы жизнь моя неповторима,
Но, всё равно, – я вами лишь живу!
 
 
В цепочке дней бесчисленных и серых,
Когда надежды ускользает тень,
Я сохранял негаснущую веру,
Что встречу вас в один желанный день!
 
 
Всё было так, как я в мечтах лелеял:
Разлука прервалась в единый миг —
Мы в той же старой липовой аллее,
И та ж листва застенчиво шумит!
 
 
Не знаю, мы другие или те же,
Но прежняя в душе проснулась страсть. —
Так пусть она нас в горестях утешит,
Не даст в пути сломаться и упасть!
 
 
А время, равнодушное, как камень,
На всё набросит забытья покров…
Идут века, но властны над веками
Привязанность, и дружба, и любовь!
 

Исповедь

 
Вот существо идеи
(Искренне говорю!):
Верно, что не надеюсь,
Просто боготворю!
 
 
Сердцем не охладею,
Вечным огнём горю,
Царством одним владею:
Молча боготворю!
 
 
Время не друг, – седею
И становлюсь угрюм,
Роща годов редеет…
Пусть! Я боготворю!
 
 
Имя её рифмую,
Ради неё творю.
Нет же, не напрямую, —
Втайне боготворю!
 
 
В царстве у Берендея
Жмусь к огоньку, курю…
Может быть, я надеюсь,
Если боготворю?
 

«Из необозримой удалённости…»

 
Из необозримой удалённости,
Можно бы сказать – уже «из тьмы»,
Вдруг нахлынут детские влюблённости,
Будто бы сирень среди зимы!
 
 
Явственно, контрастно, осязаемо
Прошлое возникнет наяву!
До сих пор влюблённостью терзаемый,
Потому, наверно, и живу!
 
 
Время издевается и дразнится, —
Шлейф забвенья тянется вослед…
Девочки! Мои четвероклассницы!
Вам уже седьмой десяток лет!
 
 
Мы расстались до войны… Вы помните
Среднеазиатский гарнизон?
Время всё смешало в бурном омуте
(Говорят, – велик диапазон!).
 
 
Положите хоть тысячелетия
Между тем, что было и что есть, —
Всё равно, пока живу на свете я, —
Буду помнить первой страсти весть!
 

«Уже бросался сверху запах лип…»

 
Уже бросался сверху запах лип
В горячие объятия июля,
И дальних громов недовольный хрип
Тревожил в полдень работящий улей.
 
 
Уже стекали росы по утрам —
Обильные и щедрые, как реки,
И облака выстраивали храм —
Большой и белый, жаль, что не на веки!
 
 
Косили травы в заливных лугах,
Язи на стрекозу клевали дружно,
А у меня не унимался страх,
Что я для вас далёкий стал и чуждый!
 
 
Ещё до листопада долог срок,
И до отлёта птиц, считай, что вечность…
Я к вам вернусь, переступлю порог,
Для нас весна не будет быстротечной!
 
 
Менялись дни, гудели провода,
И Персеиды сыпались и гасли…
В каких календарях любви страда
Отмечена, как праздник, – ярко красным?
 

Эхо прошедшего времени

 
Нищий мир – наркоман и калека,
Не ходить нам по общей тропе!..
Облик женщины прошлого века
Мне почудился в гулкой толпе.
 
 
На параде безликих кварталов,
Где былого теряется след,
Не былинное чудо витало, —
Просто женщина шла по земле.
 
 
Нет, не просто! Сотри эту фразу!
Простоту не стыкуешь с мечтой!
Идеал романтических сказов,
Он, по собственной сути, святой!
 
 
Как живётся ей в нашей юдоли —
В суете, в маяте, в тесноте?
Кто она – Натали или Долли?
Или вовсе прозванья не те?
 
 
Я промедлил, – она растворилась,
Как туман, как фантом, как мираж…
Боже мой! Помоги, сделай милость, —
Пусть она возвратится хоть раз!
 
 
Всё ушло в ненасытную Лету,
Но остался немыслимый груз:
Обаянье старинных портретов
И романсов тревожная грусть!
 

«Я по-ребячьи становлюсь неловок…»

 
Я по-ребячьи становлюсь неловок,
Когда тебе довериться хочу.
Но я разрушу стены недомолвок, —
Влюблённому и это по плечу!
 
 
Спроси, что хочешь, – выскажу, не струшу,
Для слов моих галактики тесны! —
Так обнажают насыпи всю душу
На исповеди мартовской весны.
 
 
Весна – моя беда, моя вина!
Чем потчуешь: и горько мне, и сладко…
Над миром – голубая глубина,
И в ней я растворяюсь без остатка!
 
 
Поставлю песню в сердце на постой,
И сердце запоёт – транзистор старый!..
Пробьюсь ли сквозь сиреневый настой
К тебе по скверам и по тротуарам?
 
 
И наконец в моей – твоя ладонь,
Как будто воробей в гнезде орлицы!..
О, май священный! У твоих мадонн
Не нимбы загораются, а лица!
 
 
Весна пришла – лукава и нежна,
Нам по душе пришлись её порядки!..
Над нами – голубая глубина,
А с нами ночи – песенны и кратки!
 

«Зачем мы из разных эпох…»

 
Зачем мы из разных эпох,
Из разных веков и созвездий?
К чему сожаления вздох
О том, что не встретились прежде?
 
 
В том «прежде», наверно, тебя
Ещё пеленали, лелея,
А я уж терзался, любя,
Горя, полыхая и тлея!
 
 
Не нужен ни год, ни число,
Нет в датах ни смысла, ни проку!..
Давай всем столетьям назло
Свою установим эпоху!
 

«Мы сблизились быстро и смело…»

 
Мы сблизились быстро и смело,
Как будто бы знались давно.
Чья высшая воля слетела
В открытое наше окно?
 
 
За что нам такая награда, —
Без долгих свиданий и мук
Нам было достаточно взгляда,
Улыбки, пожатия рук!
 
 
Пусть люди не судят нас строго
(Ведь толки людские грубы!).
Мы сами – всесильные боги,
Владыки упрямой судьбы!
 

«Хотите знать итог…»

 
Хотите знать итог?
Все выводы готовы:
Поэт – не автор строк.
Любовь – владыка слова!
 
 
Она диктует нам
Слова особой силы.
Она нас вводит в храм
Нетленного светила.
 
 
Она добавит прыть,
Коль малодушен с детства,
Прикажет покорить
Вершины Эвереста.
 
 
И вдруг, как в вещем сне,
Чтоб досыта потрафить,
Подарит щедро мне
Букет лучей-метафор!
 
 
Есть у любви черта —
Ей скорлупа враждебна,
Важна ей широта,
Ей по сердцу безбрежность.
 
 
Ей свойственно весь мир
Держать в своих объятьях.
Кто скажет: «Это миф!» —
Тому не верьте, братья!
 

Прощай, двадцатый век!

 
Двадцатый век… Ещё бездомней,
Ещё страшнее жизни мгла
(Ещё чернее и огромней
Тень Люциферова крыла!).
 

А. Блок

Обращение к поэту

 
Встань! Пробудись! Подними задремавшее веко, —
Совесть поэта глухими ночами не спит:
Боль – ключевые проблемы двадцатого века —
Войны, компьютер, репрессии, атом и СПИД!
 
 
Век изваял тебя с тщаньем, любовью, терпеньем,
Ты – средоточье пороков его и побед.
Слушай, поэт, заплати ему дань откровеньем, —
Пусть рассуждает досужий: где – правда, где – бред!
 
 
Как всё вместить, оценить, пережить и усвоить?
Как не согнуться под тяжестью новых лавин?
Можно ль смотреть равнодушно, как гибнет живое,
И процедить с неохотой: «Ну что ж! Се ля ви!»
 

Вступление

 
Век камня, век бронзы, век пара…
Двадцатый – не век ли ума?
Гроссмейстеры смотрят устало,
Познавши компьютерный мат.
 
 
Машина, которую создал
В подмогу себе человек,
Вдруг стала соперником грозным,
Его одолев интеллект.
 
 
Век разума? Вряд ли такое
Запишешь столетью в итог:
Век, сроду не знавший покоя,
Век бунтов, коллизий, тревог.
 
 
Задачу не смог одолеть я
(Задача другим не чета!):
Какой же феномен столетья
За символ его почитать?
 
 
Любыми масштабами мерьте
(Наука, искусство, прогресс), —
Но власть необузданной смерти
На век наложила свой крест!
 
 
Бесчисленных войн мясорубка,
И казней бесовский разгул!..
О, где ты, Пикассо голубка,
В каком воспалённом мозгу?
 
 
Век смерти, разливший рекою
Всемирную грусть и тоску.
Не зря ты дрожащей рукою
Чернобыль приставил к виску!
 
 
Что скажет грядущее вече?
Кто будет озлобленно рад,
Что суть твою увековечил
Малевича чёрный квадрат!
 
 
А может, не так уж всё худо?
Взгляни, – мир чудесен и свят!
Светлеть, без сомнения, будет
Малевича чёрный квадрат!
 
 
И всё же могу сожалеть я
(Набухни слезою строка!),
Что третьему тысячелетью
Досталось проблем на века!
 
 
Но мне до восторга отрадно,
Что люди на свете живут
Семьёю шестимиллиардной
И жизнь атакует нещадно
Безжалостной смерти редут!
 
 
Пусть время – искуснейший лекарь!
Но память! Что делать с тобой?
По вехам двадцатого века
Иду стихотворной тропой!..
 

1900 г.
Давление света

 
Начало века… Самый первый год, —
Профессор Лебедев открыл давленье света,
Но свет для века – как запретный плод:
Давленье тьмы на всё наложит вето!
 

1903 г.
Последний бал

 
Третий год от начала века,
В Петербурге – последний бал[2]2
  Балы в Зимнем дворце продолжались до 1914 г. Здесь имеется в виду бал, который давала царская семья.


[Закрыть].
Для столичной знати – утеха!…
Только, право ж, никто не знал,
Что балам не бывать отныне,
Что не те времена грядут…
Зимний вечер. Синеет иней.
Их величеств к началу ждут.
 
 
Бал пройдёт с размахом и помпой, —
Слух аукнется по стране,
Но уже эпохальный компас
Двинул стрелку к слову «Конец»!
 

1904–1905 гг.
Война с Японией. Расстрел демонстрации

 
Расстреляли лояльное шествие,
Спор с Японией – новое бедствие.
И кровавой Ходынки явление
Посчитали предтечей падения.
Трон качнулся и треснул, но выстоял, —
Государь, знать, молился неистово!
 

1913 г.
Трёхсотлетие Дома Романовых

 
«Возшед на прародительский престол
Державнейшим указом соизволил…»,
Чтоб воцарился праздничный восторг,
Чтоб быть парадам, балам и застольям,
Поскольку правит ровно триста лет
При помощи Всевышнего Россией
Династия Романовых, и нет
Другой такой сопоставимой силы!..
 
 
Рождались и дразнились миражи, —
Четыре года оставалось жить!
 

1917 г.
Революция

 
Мудрец! Современный Конфуций!
Ответь, объясни, просвети:
В чём кроется суть революций,
Что нынче у нас не в чести?
 
 
Стихия? Коллизия духа?
Жестокая смена эпох?
А может быть, просто проруха,
Всеобщий болезненный вздох?
 
 
И что изменяется в корне,
Когда совершатся они?
Примчат ли тачанки и кони
Народу счастливые дни?
 
 
Никто перемен не оспорит,
Но вычерпай правду до дна:
Кому-то она и опора,
Но слишком высока цена!
 

1923 г.
Корабль мудрецов (1 января 1923 г.)[3]3
  В этот день по распоряжению властей были высланы из России выдающиеся философы – С. Булгаков, Н. Бердяев, Н. Ильин и др. Всего было три «философских» теплохода.


[Закрыть]

 
Корабль мудрецов отходит от причала.
Без маршей и речей, лишь тихо ноет грудь…
Молчанье как пароль, – в тумане и печали
Корабль мудрецов в Европу держит путь.
 
 
О, сколько он набрал немыслимого груза:
В каютах интеллект на сотни тысяч тонн!..
В России с давних пор свободный ум – обуза,
Так издавна велось, так будет и потом!
 
 
Никто не пожелал большой воды под килем,
Никто не погрозил на берег кулаком.
За что их гонят прочь? От силы иль бессилья?
Неужто тайный рейс одобрил сам нарком?
 
 
Чужбина встретит их, им даст приют Сорбонна,
Оценит блеск речей и мыслей глубину, —
Всё будет, но, Бог мой, Россия не свободна, —
Россия как жила, так и живёт в плену!
 
 
Рахманинов! Прелюд! Божественные звуки
«Оттуда» иногда к нам ветры донесут!
И к бунинской строке в года лихой разлуки
Ты обратишься вновь, твердя про Божий суд!..
 
 
Чем станет этот мир – жестокий и безбожный
Под новым каблуком, под именем другим?..
Над Питером закат играет гимн тревожный,
На погребальный марш походит этот гимн!