Текст книги "Преступление без срока давности"

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Мало того что Ступин с Хрусталевым трудились бок о бок, так они были еще и соседями. Правда, майор обретался на седьмом этаже, в то время как полковник занимал престижный пятый. На первом проживали сержанты, на втором мелкий командный состав, а третий и четвертый занимали рвачи из ГАИ, труженики из ХОЗУ и в срок отдавшие свой интернациональный долг мокрушники-омоновцы.

Ментовская обитель была просторной, тысячеквартирной, с дугообразными красными кирпичными стенами и возвышалась в гордом одиночестве на пустыре. Сверху, наверное, казалась она гигантской подковой, подаренной на счастье людям. Местное население, правда, считало иначе. Оно обходило дом за версту и называло его сучьим логовом.

Судя по календарю, уже хозяйничала весна, а на улице творилось такое, что собаки, не говоря о хозяевах, выбирались на прогулку без всякого энтузиазма. Однако против природы не попрешь, и каждое утро Ступин встречался с Хрусталевым среди обгаженных сугробов на пустыре. Оба они были заядлыми, со стажем собачниками, однако наклонности имели разные. Полковник привык иметь дело с братьями помельче, его терьерша Кнопка была размерами с кошку. Ступин же всегда держал крупных собак и из-за своего кавказца Бакса имел как-то раз крупные неприятности.

Помнится, года два назад въехал в крайний подъезд кадровик из Управления, да не какая-нибудь там инспекторская сошка, а высоковольтный зубр Особой инспекции ГУВД – лысый, в очках, а главное, при породистой боксерше-медалистке. Окрас, прикус – все при ней, и, чтобы. Боже упаси, породу не е испортить, во время течки ее выгуливали подальше от собачьих масс. И вот однажды критическим днем паршивец Бакс, вырвав поводок, вызволил суку-красавицу из хозяйских рук и, отдавшись во власть природы, предмет особистской гордости поимел.

Будучи категорически против, зубр поначалу пытался вмешаться, однако, глянув кавказцу в глаза, резко передумал и устремился домой за стволом. Когда он вернулся, Бакса уже след простыл, зато его место занял техничный, знающий хорошо свое дело ротвейлер, а собачники-менты стали громко поздравлять кадровика с грядущим пополнением – народ у нас отзывчивый и особистов не любит.

– Готовься, майорские звезды поставлю раком, так же как твой паразит – мою девочку, – тихо сообщил тогда зубр Ступину, еще капитану, и слово свое сдержал. Гадил, пока не помер. Говорят, от разжижения мозгов.

А красавица сука до сих пор жива – заматерела, стала гладкой и при виде Бакса непременно пускает счастливые слюни по брылям, мол, помню, люблю и надеюсь.

Было холодное воскресное утро. Такое раннее, что Ступин с Хрусталевым оказались на пустыре первыми: майор вернулся со службы поздно и решил уже не ложиться, а терьершу Кнопку обкормили куриным фаршем, и ей тоже не спалось. Собаки, обнюхавшись, разбежались по своим делам, хозяева, поздоровавшись, закурили, и полковник с нежностью посмотрел на свою скорбеющую животом воспитанницу.

– Ведь говорил ей не покупать это дерьмо французское. Не послушала, не хочет признавать, что Бог сделал ее из ребра. – Он имел в виду свою супругу и хваленый буржуазный натурпродукт.

– Клизму ей надо поставить из марганцовки, чтобы под самое горло подкатило. – Ступин бросил окурок в снег и потер красные от недосыпа глаза. – И жратвы целый день не давать, пока гадить станет нечем. Живо в себя придет. – Он имел в виду терьершу.

– Эх, это было бы хорошо, – несколько двусмысленно одобрил полковник и, сплюнув, перевел разговор в иное русло: – Ну, как успехи?

Успехи натурально имелись. Ступин со своими операми времени даром не терял и, действуя решительно, но в то же время крайне осторожно, трое суток не слезал с хвоста наркокурьеров. И оказалось, что не напрасно – вчера один из них засветил поворот на бетонку, которая вела к какому-то объекту, укрытому высокой изгородью с колючкой на керамических изоляторах.

Как только стемнело, Ступин матерно выругался и во главе своих оперов принялся осваивать девственную снежную пелену по пояс в снегу, в компании с пронизывающим морозом. Но старался он не зря. В ограде отыскались железные ворота с красными звездами на створках, а за самим забором оказался военный городок, вернее, то, что от него осталось.

Плац в сугробах, осевшие ангары, некрашеные крыши боксов, в этом ничего особо странного не было – конверсия. Удивительное было в другом: на вышках ярко горели прожектора, светились окна КПП, а в тишине холодного вечера слышался скрежет железа по натянутой проволоке, изредка заглушаемый злобным собачьим рыком. Кто-то укрепил боеспособность не на шутку.

Наметанным глазом Ступин разглядел «калаши» у молодцов в «бочках», отметил наличие тяжелых бронежилетов и, расстроившись – без силовой поддержки не обойтись, – попер с операми по целине назад. Больше здесь делать было нечего, тем более что ветерок в спину подул и собаки, учуяв чужаков, начали захлебываться лаем.

– Кино-то хоть сняли? – Полковник зябко поежился и ловко подхватил Кнопку на руки. – Ну-ка иди к папочке. Лапочки не замерзли у нас?

В драном милицейском бушлате, с терьершей на руках, он здорово напоминал Герасима с воспитанницей на берегу пруда.

– А как же! – Ступин снова потер глаза и, щелкнув зубами не хуже Бакса, зевнул. – Крупным планом, общим планом, при нормальном освещении и в инфракрасных лучах. Машины, номера, сволочь разную, Павлик так надрочился, что теперь может снять еще один «Броненосец Потемкин», не хуже Эйзенштейна. А-а-а… – Он снова зевнул и, бодрясь, принялся умываться сомнительной чистоты снегом. – Ну все загадили, паразиты, никакой экологии.

– Вот что, брат, иди-ка ты спать, – Хрусталев шмыгнул носом и подмигнул майору обоими глазами, – а проснешься, обедать приходи – будет харчо. И отснятое прихвати, вместе посмотрим.

Он прекрасно знал, что Ступин и дома все время думает о работе. Даже когда гуляет с Баксом. Потому что ничего другого у него в жизни не осталось.

– Ладно. – Ступин взял кавказца на поводок и, чувствуя, что засыпает на ходу, поплелся к родному подъезду.

Поднявшись к себе на седьмой, он накормил собаку и, стараясь не смотреть в сторону уже неделю как пустовавшей Настиной комнаты, – где шляется, шалава? – направился в ванную.

Выгреб груду носков, замочил их в «Тайде» и, качаясь под упругими холодными струями, долго стоял под душем. Однако легче не стало, и, надрывно зевая, он повалился на диван – прямо под крыло Морфея. В вязкую, непроницаемую пелену без сновидений.

Когда он проснулся, часы показывали начало первого, и майор залеживаться не стал – знал хорошо, что по воскресеньям Хрусталев любит обедать пораньше. Быстро умылся, нехотя сделал куцый вариант зарядки и, уже собравшись, потрепал кавказца за холку:

– Будь хорошим мальчиком. Кузю не обижай.

Кузя был волнистым попугаем, сдуру залетевшим в форточку прошлой осенью. Он проживал где-то на шкафу, гадил куда придется и умел произносить два заветных слова – «суки-сволочи». Кто его воспитывал, один Бог знает…

Лучше на улице не стало. Морщась от порывов ветра, Ступин быстро пересек пустырь, приобрел в ближайшем киоске «Посольскую» и, свирепо поинтересовавшись, не паленая ли, устремился назад, в теплую вонь родного подъезда.

– Ну ты, брат, даешь! – Воскресные обеды Хрусталев готовил лично и, встретив гостя в цветастом фартуке, покосился на уже накрытый стол: – А не до хрена ли нам будет?

На скатерти играл хрусталем графинище с разведенным спиртом, с ним соседствовала емкость, полная домашнего вина, а по кругу располагались плошки с мочеными рыжиками, корейской капустой и прочими дарами природы – солеными, квашеными, маринованными, вызывающими обильное слюнотечение и неподдельный восторг.

– Ничего подобного! – Ступин поставил «Посольскую» на стол и с удовольствием вдохнул аромат черемши. – На улице так пакостно, что нормальный человек не пить не может. Сама погода шепчет… И потом, Евгений Александрович, у нас ведь в генах это. – Он почему-то тяжело вздохнул. – Вспомните, обеденная чарка на флотах, наркомовские сто граммов для храбрости, пол-литра на троих, наконец… Да если глобально посмотреть, то ведь и Ромео яд себе не в компот насыпал…

– Ну, вообще-то в самый раз. – Хрусталев отбросил сомнения прочь, а в это время проснулся звонок в прихожей и заявилась полковничья супруга Раиса Ивановна, выводившая по нужде многострадальную Кнопку.

Была она высокой желчной дамой на пенсии и Ступина особо не жаловала, считала, что совершенно незачем ее мужу пить водку с подчиненным, а кроме всего прочего, держала майора за неудачника. А как же иначе? Жена ушла, дочь непутевая, а сам уже седой весь и только недавно выбился из оперов.

– Здрасьте, Раиса Ивановна, великолепно выглядите. – При общении с ней Ступин неизменно улыбался, а между тем в дверь снова позвонили, и заявился хрусталевский единственный наследник, как и требовалось, к воскресному обеду, – с супругой и потомством, полковничьим внучком то бишь.

– Ну-ка, ребята, к столу. – Евгений Александрович потащил из кухни чугунок с харчо, взгромоздил его на подставку и потянулся к запотевшему графинчику: – Ну, чтобы все хорошо было!

Поначалу за столом было тягостно. Сынок по состоянию здоровья спиртного не употреблял, внучок капризничал, невестке здорово хотелось выпить, но свекровь мешала, а с вечера не евший Ступин насыщался молча и сосредоточенно. Однако после плова с курагой и чая с пряником «Славянским» все переменилось кардинально. Сынок отправился укладывать наследника баиньки, свекровь, загнав невестку на кухню, стала ненавязчиво учить ее жизни, а майор подсел к полковнику поближе и делом доказал, что сомневался тот зря.

Скоро приняли они никак не меньше чем по полкило на грудь, но навряд ли кто-нибудь назвал бы их пьяными, так, навеселе, да и только. Потому как закуска была соответствующей, а состояние души располагающим. И опять-таки не надо забывать про привычку. Ведь сколько всего довелось им испить в прокуренных до тошноты кабинетах, под иссохший сырок, да, бывало, и просто из горла. А как отказаться? Кто не пьет, тот стучит либо злостно не уважает боевых товарищей, и лучше загибаться в три погибели от цирроза, чем хоть раз выделиться из коллектива.

– Давай-ка возьмем с собой. – Полковник подхватил початую бутылку «Посольской», не забыл прихватить рюмки и, сунув Ступину в руки окореночек с квашениной, поманил его в угловую комнату. – Ты кино-то не забыл, Николай?

– Все с собой. – Майор плотно прикрыл за собой дверь и, вручив Хрусталеву кассету, смачно захрустел капустой. – Ну и вкуснотища! Рыночная по сравнению с этой – тьфу!

– Скажешь тоже. – Полковник квасил капусту сам и, гордо улыбнувшись, подошел к видеоплейеру: – Давай излагай, подхалим.

Вспыхнул экран телевизора, и на нем ожили события недавних дней – люди, машины, суета городских улиц и шикарное спокойствие дорогих кабаков. В левом углу кадра было обозначено время происходящего, а сама оперативная съемка ничего общего с фильмом не имела – отдельные, несвязанные эпизоды, часто неважного качества, и полное отсутствие монтажа. Изредка по ходу дела Ступин нажимал на стоп-кадр и с точностью компьютера делал необходимые ремарки – водка, казалось, на него не действовала совершенно.

– Вот этот господин, – майор затормозил просмотр и маринованным ломтиком моркови указал на хмурого мордатого амбала в пропитке, – имеет кликуху Дембель и большой авторитет в среде «быков». Есть за что – бывший мастер спорта по «рукопашке», две ходки в зону, мокрушник. Теперь законопослушный гражданин – помощник депутата Госдумы Шагаева. Все правильно, сынка героя обороны Белого дома. – Ступин сразу отреагировал на вопросительный полковничий взгляд и снял видеоплейер с режима стоп-кадpa. – А вот, пожалуйста, и сам депутат собственной персоной. – Он указал на представительного россиянина в кашемировом пальто, и Хрусталев закашлялся:

– А какого хрена нужно депутату парковать машину рядом с наркокурьерской?

– Скорее не ему, а его помощнику. – Ступин наполнил рюмки и, лихо хватанув, пальцами зацепил капусту. – Известно, муж в доме голова.

– Чего? – Полковнику водка попала не в то горло, и, хлопнув начальство по спине, майор свою мысль закончил:

– Семьей они живут – депутат с помощником, сексуальная ориентация у них такая. Ребята к ним в машину радиозакладку всобачили, так такого наслушались – любовь у них до гроба. С ревностью и скандалами. А живут в самом деле вместе – в депутатской двухкомнатной на Гражданке.

Полковник задумался и до конца просмотра молчал, а когда сработала перемотка, разлил остатки «Посольской» по рюмкам.

– Ты, Николай, вот что, оставь-ка кассету мне до утра, хочу еще разок посмотреть кое-чего. А завтра сделаешь с нее копию, продублируешь также записи всех телефонных разговоров, – в общем, все, что есть, и вечером мне принесешь. Понял? Ну, давай на посошок!

Майор был дядька понятливый, выпил, хватанул капустки и, попрощавшись, пошел выгуливать Бакса.

Полковник провожать его не стал, а, выловив из рассола огурец, вернулся к видеоплейеру. «Это надо же так в дерьмо, вляпаться – по самые уши». Не чувствуя вкуса, он принялся жевать корнишон и запустил кино по-новой.

Меньше всего на свете ему хотелось перед пенсией обличать депутата Госдумы, баллотирующегося на второй срок Да к тому же имеющего такого папу. «Господи, а ведь живут где-то люди спокойно, кроликов, едрена мать, разводят! А вообще-то эту депутатскую сволочь все равно придавить надо. Педераст поганый, не иначе как в родителя пошел, генерала ебаного, мать его за ногу! А Ступин молодец, орел, и насрать ему на звания и лампасы, мать их ети. А, вот она, родимая». Хрусталев врубил стоп-кадр и пристально вгляделся в экран: где раньше он видел эту «девятку»? «Так, а вот еще. – Он отмотал ленту назад и включил покадровое воспроизведение. – Да похоже, лоханулись ступинские молодцы, не заметили, что, помимо них, еще кто-то наркокурьера выпасает, – мастерски, надо сказать. Где же все-таки я видел эту „девятку“ раньше?»

Странно устроен человек – запоминает любую информацию мгновенно и навсегда, только не может вовремя вытащить ее из подсознания, так она, бывает, и остается невостребованной. Ну-ка, ну-ка, вот этот спойлер и полоска вдоль кузова, откуда они знакомы ему? Похолодев от внезапной догадки, Хрусталев принялся мотать ленту вперед, отыскал более-менее крупный ракурс и нажал стопкадр. Номер «Самары» был в принципе различим, не читалась только третья цифра – то ли ноль, то ли шестерка? Чувствуя себя на пороге разгадки, Евгений Александрович поспешил в прихожую к телефону.

– Это полковник Хрусталев, – он вспомнил, что за стеной спит внук, и несколько понизил голос, – дайте дорогу на ЦАБ.

– Здравия желаю, товарищ полковник. – Дежурный по управлению встрепенулся и секунду спустя доложил: – Армавир.

– Спасибо. – Хрусталев отключился и снова пробежался пальцами по телефонным кнопкам. – Добрый вечер, барышня. Едем в Армавир, беспокоят из Центрального. Помогите машинку установить, голубая «девятка» с таким-то номером, только третья цифра вместо шестерки может быть нулем.

– Попробуем. – Было слышно, как женские ноготки стучат по клавишам компьютера, затем наступила тишина, и трубка наконец отозвалась: – Голубой «девятки» с номером, содержащим ноль, в природе не существует, а та, которая зарегистрирована, принадлежит Плещееву Сергею Петровичу…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

– Добрый день, господа! Сегодняшнюю лекцию я бы хотел начать цитатой из «Суламифи» Куприна: «…это кольцо с смарагдом ты носи постоянно, возлюбленная, потому что смарагд – любимый камень Соломона, царя Израильского. Он зелен, чист, весел и нежен, как трава весенняя…»

Итак, смарагд по-гречески, по-латыни эсмеральд, по-русски изумруд. Что же представляет собой этот камень?

Изумруд – это густо-зеленая, совершенно прозрачная разновидность берилла, которая встречается редко и ценится очень высоко. Издревле ему приписывались особые магические свойства, и не случайно в числе прочих камней именно смарагд находился на ризе древнееврейского первосвященника. В «Откровении» Иоанна Богослова четвертая ступень в основании Небесного Иерусалима также отмечена изумрудом, упоминает о нем и древнерусский «Изборник».

Считалось, что смарагд дарует радость и веселье, душевную гармонию и надежду, победу в битвах, талант и великодушие. Он якобы укрепляет память и сдерживает пагубные страсти. Существовало поверье, что толченый изумруд исцеляет глазные болезни, эпилепсию, проказу, врачует желудок и печень, помогает против яда. Арабское предание гласит, что если смарагд держать перед змеей, из глаз ее польются слезы и она ослепнет. Плиний Старший писал: «Из всех других драгоценных камней только этот питает взор без пресыщения. Даже когда глаза утомлены пристальным рассматриванием других предметов, они отдыхают, будучи обращены на этот камень».

Так, Нерон, по преданию, смотрел на гладиаторские бои через изумрудную линзу.

В Египте смарагд назывался камнем таинственной Изиды. Считалось, что он связан с цикличностью развития Вселенной и сочетает видимое с запредельным. В Фаюмском храме-лабиринте, как сообщает Плиний Старший, стояла смарагдовая статуя Сераписа, бессмертной ипостаси солнечного бога Египта эллинистической эпохи.

В древней Индии полагали, что изумруд осуществляет связь с миром духов, позволяет читать прошлое и будущее в загадочных глубинах своих зеленых граней. Индийские маги считают, что смарагд обладает сильной положительной энергией, которая рассеивает сгустки злых мыслей.

Не могу не упомянуть и знаменитую «Изумрудную Скрижаль» – табличку с надписью, найденную, по преданию, Александром Македонским в Египте, в гробнице Гермеса-Тота.

Гермес почитается основателем алхимии, «священного тайного искусства» преображения костного вещества, потому и «Скрижаль» трактуется обычно в контексте алхимических категорий, но ее можно понимать и как зашифрованную запись представлений о законах мироздания. Таким образом, по информативной лаконичности текста и прочности материала она вполне подходит на роль послания потомкам от мудрецов древности.

Смарагд также высоко ценился на обоих берегах Атлантики. Инки почитали святыней изумруд размером со страусовое яйцо, впоследствии разбитый испанцами. Огромный камень из Дворца правосудия столицы ацтеков Теночтитлана служил для определения виновности человека. Кортес вывез из Мексики и утратил при кораблекрушении пять изумрудов, выточенных в форме розы, рожка, колокольчика, рыбы и сосуда. А в Старом Свете, в Генуе, начиная с двенадцатого века хранилась священная чаша, изготовленная, как полагали, из цельного смарагда и принадлежавшая царю Соломону, привезли которую в Европу крестоносцы. Кстати, не благодаря ли им у катаров оказался таинственный изумруд «Глаз дракона», находившийся, по преданию, на ризе древнееврейского первосвященника и позднее переданный Папюсом императору Николаю Второму?

Испокон веков люди верили в таинственное предназначение смарагда. Так, индейцы-муиски вели свой род от Сына Солнца, который появился на свет из материнского лона в облике не младенца, а кристалла изумруда. Не могу не вспомнить арабские сказки, где смарагды растут на деревьях волшебного сада, а мир окружен изумрудными скалами Каф. На вершинах, блистающих сказочным светом, живут ангелы, пери, дивы и джинны, там обитает таинственная птица Симург – символ Всевышнего. Смарагдовые горы как бы незримо связывают человека с Создателем… Кстати, последние исследования доказывают, что кристаллы изумруда способны концентрировать поля слабой напряженности и могут, видимо, вступать в резонанс с информационным потоком Вселенной. Но об этом в другой раз.

– Главное таки дело в жизни – это регулярное питание. – При виде постояльца Эсфирь Самуиловна встрепенулась и решительно направилась к плите – морковочка-цимес с тушенной в сладком соусе курой. – Вам, Алеша, ногу?

По ящику давали мексиканский сериал, и на кухне было малолюдно. Голодный как волк Снегирев порывался быстрее поужинать, тетя Фира ему всячески содействовала, а Новомосковских, не выносивший телевизионной муры (то ли дело хороший боевичок!), на пару с друганом Юрасиком угощался полудюжиной пива. Шумно закипал кем-то забытый на плите таз с бельем, под столом неугомонный Пантрик с энтузиазмом играл «в бутылочку», пахло кошками, невынесенными помоями и давно не мытым коммунальным удобством.

– Я вообще-то макарон прикупил… – Снегирев взялся было за пакет, на котором скалился усатый толстяк в колпаке, однако, глянув на еврейскую морковочку – благоухающую, оранжевую, с орехами, – тут же о древнекитайском изобретении забыл и судорожно вонзил зубы в курячью ногу. – Тетя Фира, там в коробке пирожные. Ваши любимые…

– Спасибо, Алеша, только надо сперва вот это съесть. – Она вдруг как-то странно улыбнулась и указала на чудо кулинарного искусства, чем-то отдаленно напоминавшее торт.

Оказалось, что Софочка ей прислала из Тель-Авива в подарок запечатанную жестянку с мацой, судя по этикетке освященную и ничем не хуже тех опресноков, что вкушали люди Моисеевы по исходу из Египта в Землю обетованную.

Ломкое хрустящее тесто было абсолютно безвкусным, и, прекрасно понимая его религиозную значимость, тетя Фира тем не менее колебалась недолго: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Шолом Алейхем был прав, и она при посредстве вареной сгущенки соорудила из мацы нечто похожее цветом на пряник «Славянский».

– Бог простит, зато нам будет вкусно.

Эсфирь Самуиловна добавила Снегиреву морковки, и он, жуя, благодарно закивал головой:

– Спасибо, тетя Фира, прямо забаловали. Между тем, пользуясь моментом, Пантрик стащил с хозяйского стола истекающего жиром палтуса и, оставляя на полу широкий влажный след, стремительно повлек рыбину в кухонные недра.

– Все, достал, паразит колченогий! – Новомосковских запустил вслед коту пивной бутылкой, естественно, не попал и вскочил на ноги в поисках чего-нибудь тяжелого. – Гад усатый, у него «Вискаса» – три раза обосраться!..

– Валюха, не терзай животное. – Его собутыльник извлек из кармана бутылку «Московской» и начал «запускать ерша» – смешивать пиво с водкой. – Эко дело, киске захотелось солененького. Вот самая сволочь – это свинья. Может быть, потому, что на человека похожа – состав крови такой же, даже болезни одинаковые. Ненавижу! – Он выпил залпом и неожиданно пустил слезу: – Через их, сволочей, вся жизнь моя, Валюха, наперекосяк пошла!

– Ну, ну, Юрасик, полно тебе. – Новомосковских потрепал корефана по плечу, а тот налил еще по одной и принялся надрывно излагать кошмарные факты своей биографии.

Этим летом, поддавшись на происки демократов, ратующих за развитие деревни, он назанимал денег и подался на хутор увеличивать свиное поголовье родины. Натерпелся всего – словами не передать. По ночам из новгородских чащоб выходили оборзевшие кабаны и, сигая через метровую изгородь, жрали на халяву дефицитный комбикорм. Йоркширские матки рожали полосатых мохнатых поросяток. Чуть ли не каждую неделю заявлялись проверяющие из центра или разбойники с периферии, причем пить водку под ветчину любили и те, и другие. Однако самое печальное всплыло напоследок. Бедный фермер так спешил выйти из бизнеса, что порешил питомцев мужеского пола в статусе хряков, то есть нехолощеных самцов-производителей, мясо которых вонюче и на вкус непотребно. И теперь Юрасика разыскивает обманутый оптовик, пообещавший сделать с ним то самое, чего счастливо избежали проданные ему свинтусы.

– Спасибо, тетя Фира, вкус бесподобный. – Так и не дослушав крика фермерской души, Снегирев вымыл посуду и повел Рекса на прогулку, причем тот ковылял уже своим ходом, трогательно изогнув полукренделем длинный пушистый хвост.

На улице сразу стало ясно, что организм барбоса функционирует нормально. По возвращении домой сложностей с кормлением тоже не возникло, и, наевшись от пуза питательной, удивительно вкусной болтушки из «Педигри Пала», рыбьего жира и овсянки, Рекс растянулся на подстилке отдохнуть. Снегирев также отдался процессу пищеварения, правда, в положении несколько ином – с книжкой в руках. Жаль, что непрочитанных листов осталось совсем немного…

…Конец его судьбы трехсот переменит, И месяцев двадцать пылает костер. Низложен король, но король не изменник, С обмана начнется кровавый террор.

Мишель де Нотрдам

Над Царским Селом висели низкие, без единого просвета, тучи и проливались мелкой, не прекращающейся целый день моросью. По водостокам Александровского дворца сочились жалкие ручейки, в опустившихся сумерках мокрые ели казались угольно-черными. Куривший у окна человек выпустил табачный дым сквозь густые, несколько рыжеватые усы: «Господи, что за тоска!»

Этим было сказано все. Не много веселого случалось в его жизни, даром что был он помазанником Божиим, самодержцем и императором всея Руси. Сквозь прочерченное каплями стекло было видно, как насквозь промокший филер до ушей натягивает котелок и прикрывает от дождя лицо – глупое, веснушчатое, с широким ерническим носом. Выпить, видать, не дурак, да и по женской части… Сразу вспомнив о красавицах дочерях, царь нахмурился: да, девки, девки. Единого наследника дал Бог, да только на радость ли? Царевич ведь тяжело болен, гемофилия у него; если бы не старец, святой

Григорий, верно, был бы уже на небесах.

Перед царскими глазами вдруг возникло лицо сына – белое как бумага, вымазанное кровью, с распяленным в беззвучном крике ртом, и он замотал головой, отгоняя привидевшееся. Случилось это в двенадцатом году, на охоте, в польском местечке Спало. Царевич тогда, споткнувшись, упал, и началось сильнейшее носовое кровотечение. Из Петербурга примчались доктора, только без толку – силы семилетнего ребенка стремительно таяли. И тогда, отчаявшись, царица Александра Федоровна послала телеграмму Распутину в далекую сибирскую деревню. Святой старец отозвался со всей поспешностью российской почты: «Не убивайтесь, маленький не умрет, пусть доктора его не мучат». И воистину, через день кровотечение прекратилось.

Дворцовый парк между тем объяла темнота, но включать электричество не хотелось – больно хорошо было курить у окна и не видеть опостылевшего за долгие годы великолепия. Крепкий асмоловский табачок вызывал в душе покой, в голове яснело, однако давнее сомнение из сердца не шло. Предки его царствовали по-всякому: рубили головы и сажали на кол, наливаясь спесью, резали языки и снимали заживо кожу, утопали в разврате, с ума сходили от похоти, предавали, изменяли, шли к власти по мертвым телам, – есть о чем вспомнить. Зато, правда, и кончили многие плохо: Петра-то Алексеевича, говорят, свои же отравили, Павла задушили офицерским шарфом, Александру, страдальцу, ноги оторвало бомбой, а Екатерину вроде бы в нужнике снизу укололи копьем – варварство чисто российское. Ладно, об усопших либо хорошо, либо никак… А сам-то он, помазанник Божий, что сделал на своем веку?

Просидел большей частью взаперти с семьей в Александровском дворце. А еще Россию всю распустил, вон сколько повылезало всякой сволочи: студенты, социал-демократы, жиды окопались в Госдуме – Гиршманы, Рабиновичи, Шнеерсоны… Войну японцам проиграл, отдал им Порт-Артур и заставил Георгия Победоносца испытать позор Цусимского побоища. Помазанник Божий!

Да, со Страной восходящего солнца у него давние счеты – царь потер выпуклый шрам чуть повыше правого уха, и память унесла его в далекий девяносто первый год. Он был тогда еще великим князем и, путешествуя по Востоку, прибыл в японский город Оцу, что неподалеку от Киото. На одной из главных улиц нижний полицейский чин внезапно подскочил к его экипажу и ударил сзади мечом по голове. Преступника тут же задержали, рана оказалась пустой, а вот зарубка в памяти осталась на всю жизнь.

Император всероссийский вздохнул и, переменив позу, внезапно почувствовал, что голоден. От природы был он среднего роста, однако сбит крепко, и его мускулистое тело все еще жадно требовало движения и пищи. В самом деле, что плохого в хорошо прожаренной свинине с хреном под водочку?

Не так уж много радостей в Александровском: бильярд с самим собой, уморительные, до коликов, рассказы Аверченки да любезное сердцу занятие фотографией. Правда, изредка можно выбраться в офицерское собрание и там под звуки горнов осушить чарку-другую: «Ура Литовскому полку! Ура, гвардейцы-молодцы!» И почему, спрашивается, наутро благородный янтарь коньяка оборачивается мутью в глазах и звенящей пустотой в голове? Царь потер тронутые сединой виски и, постучав о портсигар папиросой, шумно закурил; однако сквозь бутылочное дно смотреть на будущее куда приятнее. Тем более что, если верить пророчествам, хорошего оно не предвещает.

Еще его прапрадеду, Павлу Петровичу, монах-прозорливец Авель сделал предсказание о судьбах державы Российской, кое вложено было в конверт с пожеланием: «Вскрыть потомку нашему в день столетний моей кончины».

«Не надо было читать его. – Царь снова ощутил, как затрепетало от страха сердце. Он жадно проглотил табачный дым. – Упаси Господи знать свою судьбу наперед». Особенно если проклята она, а сомневаться в том не приходится.

На празднествах в Сарове обнаружилось запечатанное хлебным мякишем послание от Вещего Серафима с надписью на конверте: «Последнему царю». В нем повторялись слова Авелевы: «Идет последнее царствование, государь и наследник обречены на смерть». А как не внять предначертанию? Богоугодный Серафим был прозорлив настолько, что после его смерти нашли нераспечатанные письма, а рядом писанные его рукой ответы на них.

«Господи, сына пожалей, и так рожден на муки. – По спине царя вдруг пробежал озноб, и, зачем-то оглянувшись, он принялся креститься в темноте. – Помоги, Господи! Враги одни кругом, смута зачинается, ждать помощи неоткуда».

За окном пророкотал далекий гром. Неожиданно стало так страшно, что пришлось включить электричество.

«Один друг верный остался – старец Григорий. Так и говорит: „Папа и мама, пока я с вами, ничего плохого не случится“. А куда, интересно, надевались французы – мэтр Филипп с доктором Папюсом? Только и остался от них на память изумруд с диковинными знаками, способный, по поверью, изменять судьбу. Непохоже что-то, а старец Григорий, посмотрев на камень, троекратно перекрестился и подался прочь: „Не совладать, бездна в нем“».

Гром прогрохотал уже неподалеку, на полнеба полыхнула молния, занудная морось превратилась в ливень – гроза пришла.

«Господи, что делать-то, вразуми». Царь вытащил сложенную вчетверо телеграмму от Распутина и, развернув дрожащими пальцами, в десятый уже, наверное, раз прочел: «Пусть папа не затевает войны. С войной придет конец и вам самим, положат всех до одного человека», – потом вдруг усмехнулся и порвал ее: он устал ждать свое будущее и смело шагнул ему навстречу.