Текст книги "В свои разрушенные тела вернитесь"

4

Когда он пробудился после смерти в этой речной долине, ему нечем было опровергнуть сомнения, появляющиеся у каждого человека, как только он сталкивается либо с первыми этапами религиозной обработки, либо со зрелым обществом, не упускающим случая на каждом шагу промыть мозги своим членам.

Сейчас, глядя на приближающегося нечеловека, он был убежден в существовании какого-то объяснения всему случившемуся, но только не сверхъестественного. Была какая-то физическая, научно обоснованная причина тому, что он здесь находится! И нет надобности углубляться в иудейско-христианско-мусульманскую мифологию.

Оно, это существо, было… нет, скорее всего – он (в мужском естестве сомнений не возникало) был двуногим, ростом не более семи футов. Его бледно-розовое тело было очень хрупким на вид. На каждой из конечностей – по четыре очень длинных и тонких пальца, причем так же как и у человека, большой палец на руке отстоял от остальных. Ниже сосков на груди располагались два темно-красных пятна. Лицо было почти человеческим. Густые черные брови свисали на выдвинутые вперед скулы. Ноздри были окружены тонкой губчатой тканью. Хрящ на конце носа прорезала глубокая впадина. Губы были тонкие, кожистые и черные. Уши не имели мочек, а очертания ушной раковины очень сильно отличались от человеческой. Мошонка выглядела так, будто она содержала много маленьких яичек.

Он уже видел это существо, плававшее в одном из рядов в том кошмарном месте.

Существо остановилось в нескольких шагах от него, обнажив совершенно человеческие зубы, и произнесло:

– Надеюсь, вы говорите по-английски. Хотя я могу столь же бегло говорить по-русски, по-китайски или на хинди.

Бартону стало немного не по себе. Его охватило такое чувство, будто с ним заговорила собака или обезьяна.

– У вас среднезападный американский акцент, – произнес наконец Бартон. – Весьма недурно. Хотя и чересчур академично.

– Благодарю вас, – сказало существо. – Я последовал за вами, поскольку вы, как мне показалось, единственный, у кого нашлось достаточно здравого смысла, чтобы выбраться из этого хаоса. Возможно, у вас есть какое-то объяснение этому… Как вы это называете?.. Воскрешение?

– Похоже, у нас с вами одинаковые возможности для оценки происходящего, – пожал плечами Бартон. – По сути, у меня нет никаких объяснений даже вашему существованию среди воскрешенного человечества.

Тяжелые надбровья нечеловека дернулись. Как решил Бартон, этот жест мог означать удивление или же недоумение.

– Нет? Очень странно. А я мог бы поклясться, что нет ни одного из шести миллиардов землян, кто бы не слышал обо мне или не видел меня по ТВ.

– По ТВ???

Брови существа снова дернулись.

– Вы не знаете, что такое ТВ, – растягивая слова, произнес нечеловек, но тут же улыбнулся. – Ну, конечно же, как это глупо с моей стороны. Вы, должно быть, умерли прежде, чем я прибыл на Землю?

– А когда это случилось?

Брови существа поднялись. Бартону показалось, что это эквивалент нахмуривания. Существо медленно вымолвило:

– Давайте разберемся по порядку. Я уверен, что по вашему летоисчислению это было в 2008 году н.э. А когда же вы умерли?

– В 1890 году.

Слова существа снова пробудили в Бартоне ощущение нереальности происходящего. Он провел языком по внутренней стороне зубов. Коренные зубы, которые он потерял после памятного удара сомалийским дротиком, пронзившим обе его щеки, теперь были на месте.

– По крайней мере, – добавил он, – я ничего уже не помню после 20 октября 1890 года.

– О! – выдавило из себя существо. – Значит, я покинул свою родную планету за 200 лет до того, как вы умерли? Моя планета? Это спутник той звезды, которую вы, земляне, называете Тау Кита. Мы погрузили себя в состояние продолжительного охлаждения, и когда наш корабль приблизился к вашему солнцу, автоматы разморозили нас и… но вы понимаете, о чем я говорю?

– Не совсем. Все произошло так быстро. О подробностях мы могли бы поговорить и несколько позднее. А пока, не могли бы вы сказать мне, как вас зовут?

– Монат Граутат. А вас?

– Ричард Френсис Бартон, к вашим услугам.

Он слегка поклонился и улыбнулся. Несмотря на необычную внешность этого существа и некоторые отталкивающие детали его физиологии, Бартон почувствовал к нему расположение.

– В прошлом капитан, сэр Ричард Френсис Бартон, – добавил он через мгновение. – В конце своих дней – консул Ее Величества в австро-венгерском порту Триест.

– Елизаветы?

– Я жил в девятнадцатом веке, а не в шестнадцатом.

– Королева Елизавета правила в Великобритании в двадцатом веке, – сказал Монат и обернулся, глядя на берег реки. – Почему они все так напуганы? Все люди, с которыми мне приходилось встречаться, были убеждены либо в том, что загробной жизни не существует, либо в том, что им в грядущем будет отдано предпочтение перед другими.

Бартон усмехнулся и произнес:

– Те, кто отрицал загробную жизнь, теперь убеждены, что они в аду из-за этого отрицания. Те же, что были уверены в том, что попадут на небеса, испытали, как мне кажется, потрясение, обнаружив себя обнаженными. Вы понимаете, на большинстве наших изображений загробного мира те, кто попал в ад – обнажены, а те, кто вознесся на небеса – одеты. Так что если тебя воскресили с голым задом, значит, ты, скорее всего, в аду.

– Похоже, что вас это развлекает.

– Несколько минут назад мне было совсем не до смеха, – сказал Бартон. – Я тоже был очень потрясен. Очень потрясен. Но то, что я вижу здесь, наводит меня на мысль, что происходящее – совершенно не то, что предполагает большинство людей на этой равнине. Я полагаю, что этому существует объяснение, но пока что оно не укладывается ни в одну из известных на Земле гипотез.

– Я сомневаюсь в том, что мы находимся на Земле, – сказал Монат, подняв вверх длинные тонкие пальцы, на которых вместо ногтей были толстые хрящевые подушечки. – Если прищурившись очень долго смотреть в направлении солнца, то рядом с ним можно увидеть еще одно небесное тело. И это точно не Луна.

Бартон прикрыл глаза, пристроил металлический цилиндр на плечо и стал смотреть в указанном направлении. И он увидел едва светящееся тело размером в одну восьмую часть полной луны. Опустив руки, он спросил:

– Звезда?

– Полагаю, что да, – кивнул совсем по-человечески Монат. – Как мне кажется, и в других областях неба можно увидеть слабо светящиеся тела, но полной уверенности у меня пока нет. Когда наступит ночь, тогда и узнаем, насколько наши предположения верны.

– Но где же, по-вашему, мы находимся?

– Откуда мне знать. – Монат сделал жест в сторону солнца. – Сейчас оно поднимается, затем будет опускаться, и наступит ночь. Я думаю, что не мешало бы приготовиться к наступлению ночи. И… к другим событиям. Сейчас тепло, и становится еще теплее, но ночью, возможно, будет холодно, а кроме того, может пойти дождь. Поэтому неплохо было бы соорудить какое-нибудь убежище. И следует также подумать о еде. Хотя почему-то мне кажется, что вот эта штуковина, – он указал на цилиндр, – накормит нас.

– Почему вы так думаете?

– Я заглянул внутрь. Там есть тарелки и чашки, сейчас, правда, пустые, но очевидно, что они созданы для того, чтобы наполняться едой.

Ощущение нереальности, преследовавшее Бартона, несколько ослабло. Это существо – таукитянин – рассуждает столь прагматично, столь осмысленно, что смогло послужить тем якорем, к которому Бартон сумел подцепить свои чувства, прежде чем их унесло от него прочь. И несмотря на некоторое отвращение, которое вызывала внешность этого создания, от него исходили дружелюбие и искренность, а это согревало душу Бартона. Более того, любое существо, представляющее цивилизацию, способную преодолеть многие миллионы миль межзвездного пространства, должно обладать очень ценными знаниями и способностями.

От толпы стали понемногу отделяться другие люди. Группа из десяти мужчин и женщин медленно приближалась к ним. Некоторые разговаривали, другие молча брели, широко раскрыв глаза. Не похоже было, чтобы на уме у них была какая-нибудь определенная цель. Их просто несло, будто облако, подгоняемое ветром. Очутившись рядом с Бартоном и Монатом, они остановились.

Мужчина, находившийся в хвосте группы, заставил Бартона особенно внимательно присмотреться к нему. Монат, конечно же, человеком не был, зато этот парень был чем-то вроде прачеловека. Он был пяти футов роста, приземист и очень мускулист. Голова его свешивалась вперед на очень могучей склоненной шее. Низкий, скошенный лоб; узкий, продолговатый череп. За огромными мохнатыми веками прятались темно-коричневые глаза. Нос представлял собой комок плоти, окружающей ноздри. Выпирающие челюсти выворачивали наружу тонкие губы. Когда-то на нем было, наверное, столько же волос, как и на любой обезьяне, но сейчас, как и все, он был лишен волосяного покрова. Казалось, что его огромные руки могут выжать воду даже из камня – настолько впечатляюще выглядела его несокрушимая мощь.

Он непрерывно оглядывался, как будто опасался, что кто-то может наброситься на него сзади. Люди отходили от него, как только он к ним приближался.

Однако к нему все же подошел какой-то мужчина и заговорил по-английски. Было вполне очевидно, что мужчина и не лелеял мысли о том, что будет понят. Тут, очевидно, подумал Бартон, главное – дружеская интонация голоса. Тем не менее, неандерталец продолжал нервничать.

Подошедший был мускулистым юношей шести с лишним футов роста. Обращенное к Бартону, лицо его казалось красивым. В профиль же оно было до смешного плоским. Глаза незнакомца были зелеными.

Юноша вновь заговорил. Услышав новые слова, недочеловек подскочил. Он посмотрел на говорившего из-под низких выдающихся вперед надбровий, улыбнулся, обнажив огромные желтые зубы, и заговорил на незнакомом Бартону языке. Недочеловек показал на себя и произнес что-то вроде «Каззинтунтруалбемз». Позднее Бартон узнал, что это было его имя и что оно означало: «Человек, который убил длиннозубого».

Среди подошедших было пять мужчин и четыре женщины. Двое мужчин были знакомы друг с другом еще при жизни на Земле и один из них был женат на одной из присутствующих здесь женщин. Все они были итальянцами либо словенцами, жившими в Триесте где-то на рубеже девяностых годов девятнадцатого столетия.

– Эй вы, – обратился Бартон к юноше, единственному из мужчин говорившему по-английски. – Подойдите сюда. Как вас зовут?

Юноша нерешительно приблизился к нему и произнес с ярко выраженным акцентом, характерным для жителей среднезападных штатов:

– Вы англичанин, не так ли?

Бартон протянул руку.

– Да-а-а. Меня зовут Бартон.

Парень поднял лишенные волос брови.

– Бартон? – Он наклонился вперед и уставился в лицо Бартону. – Трудно сказать… Не может этого быть… – Затем он выпрямился. – Меня зовут Питер Фригейт, Ф-р-и-г-е-й-т!! – Он оглянулся, а затем еще более натянуто произнес: – Очень трудно сказать что-либо определенное. Все так потрясены, вы же видите. У меня такое ощущение, будто я распался на отдельные части. Но… мы вот здесь… снова живы… снова молоды… и не в аду… во всяком случае, пока. Я родился в 1916 году, а умер в 2008… все из-за того, что натворил этот проклятый пришелец… Я не виню в этом лично его… он только защищал себя, вы же знаете.

Голос Фригейта перешел в шепот. Он невольно улыбнулся Монату.

– Вы знакомы с этим существом? – спросил Бартон, указывая на Моната.

– Не совсем, – немного помявшись, ответил Фригейт. – Я видел его по телевидению и достаточно хорошо знаю его историю.

Он протянул руку так, будто ожидал, что она будет отвергнута. Монат улыбнулся, и они пожали друг другу руки.

– Мне кажется, было бы совсем неплохо держаться всем вместе. Нам, возможно, придется защищаться.

– Зачем? – спросил Бартон, хотя причина ему была совершенно ясна.

– Вы же знаете, какими низкими могут быть люди в своем большинстве, – сказал Фригейт. – Как только они освоятся с тем, что воскрешены, тут же начнется борьба за женщин, еду и вообще за все, что кому-нибудь захочется. И я полагаю, что нам следовало бы подружиться с этим то ли неандертальцем, то ли другим нашим предком, как бы его не называли. В любом случае, он будет незаменим в драке.

Казз, так его стали называть в последствии, казалось, так и рвался в группу. Однако он всегда настораживался, как только кто-либо оказывался слишком близко к нему.

Мимо брела женщина, непрестанно бормоча себе под нос по-немецки:

– Боже мой! Что я такое сделала, что Ты обиделся?

Какой-то мужчина, размахивая кулаками, кричал по-еврейски:

– Борода! Моя борода!

Другой человек орал на сербском, показывая на свои половые органы:

– Меня сделали евреем! Евреем! Только представьте себе! Нет, этого нельзя вынести!

Бартон ухмыльнулся и произнес:

– Этому человеку и в голову не приходит, что, может быть, его сделали магометанином или австралийским аборигеном, а то и древним египтянином! Ведь все эти народы тоже практиковали обрезание.

– А что он говорит? – поинтересовался Фригейт.

Бартон перевел, и молодой человек рассмеялся.

Какая-то женщина пробежала мимо них. Она трогательно пыталась прикрыть руками грудь и лобок, шепча при этом:

– Что они могут подумать. О Боже! Что они подумают.

Мимо прошли мужчина и женщина. Они разговаривали по-итальянски так громко, словно их разделяла широкая автострада.

– Не может быть, чтобы мы находились на небе… Я знаю, о Боже мой, я знаю! Я видела здесь Джузеппе Замеини, а ты знаешь, какой он порочный человек… Он должен был гореть в адском пламени! Я знаю… знаю. Он обкрадывал казну, был завсегдатаем всех борделей, часто напивался до смерти… а теперь он здесь… Здесь!.. Я знаю… я знаю…

Другая женщина бежала, выкрикивая по-немецки:

– Папа! Папа! Где ты? Это же твоя дорогая Хильда!

Какой-то мужчина сердито смотрел на них, не переставая повторять по-венгерски:

– Я ничуть не хуже других и даже, наверное, лучше многих. И за что же, о Господи, ты поместил меня вместе с ними в ад?

Какая-то женщина кричала, причитая:

– Я потратила всю свою жизнь, всю свою жизнь. Я делала ради них, что угодно, и вот теперь…

Один мужчина, размахивая перед собой металлическим цилиндром, как кадилом, призывал:

– Идите за мной в горы! За мной! Мне открылась истина, люди добрые! За мной! Мы будем в безопасности там, как у Бога за пазухой! Не верьте – все это обман зрения! За мной! Я открою ваши глаза!

Другие несли всякую чушь или молчали, плотно сцепив губы, как будто опасаясь выпустить наружу то, что кипело у них внутри.

– Пройдет некоторое время, прежде чем все успокоятся, – заметил Бартон. Он чувствовал, что пройдет немало времени, пока и для него мир обретет реальность!

– Возможно, они так никогда и не познают истину, – сказал Фригейт.

– Что вы имеете в виду?

– Им была неизвестна Истина – Истина с Большой Буквы – на Земле! Почему же они должны познать ее здесь? Что заставляет нас полагать, что нам станет доступным Откровение здесь?

Бартон пожал плечами и сказал:

– Не знаю. Но я все-таки думаю, что нам обязательно нужно определить, куда мы попали и как нам можно выжить в этом новом мире. Удача сопутствует тем, кто ищет. Дорогу осилит идущий!

Он сделал жест в сторону реки.

– Видите эти каменные грибы? Они, кажется, размещены с промежутками в милю. Интересно, каково их назначение?

– Если хорошенько присмотреться, – отметил Монат, – то видно, что поверхность каждого из них содержит около семисот круглых отверстий. Они, похоже, такого же размера, как и основания наших цилиндров, так что их можно вставлять в эти углубления. И еще, в центре поверхности шляпки каждого гриба помещен цилиндр. Обследовав этот цилиндр, мы сможем выяснить назначение остальных. Я полагаю, что он помещен туда только для того, чтобы и мы поступили так же.

5

К ним подошла женщина среднего роста, превосходного сложения. Ее лицо с большими темными глазами было бы прелестным, если бы не отсутствие волос. Она не прикрывала руками свою наготу, но Бартона ничуть не возбуждало то, что он смотрел на обнаженную женщину. Все его чувства сейчас были притуплены.

Хорошо поставленный голос женщины имел оксфордский акцент:

– Я прошу извинить меня, джентльмены, но я невольно вас подслушала… Вы – единственные, кто говорит по-английски. Я – англичанка и ищу защиты. Поэтому я отдаю себя на вашу милость.

– К счастью для вас, мадам, – отвесил поклон Бартон, – вы обратились как раз к нужным людям. По меньшей мере, говоря за себя, я могу вас заверить, что вам будет оказана любая защита, которая в моих силах. Хотя будь я похож на нескольких знакомых мне английских джентльменов, вы бы, возможно, раскаялись в своем опрометчивом поступке. Кстати, этот джентльмен – не англичанин. Он – янки.

Что-то странное было в том, как спокойно говорил он в этот день, в то время как все вокруг кричат и стонут, а вся долина заполнена голыми – в чем мать родила – людьми, начисто лишенными волос.

Женщина протянула руку Бартону.

– Меня зовут миссис Харгривс.

Бартон коснулся руки и поцеловал ее. Он чувствовал себя страшно глупо, но в то же время этот жест укрепил ощущение того, что он находится в здравом уме. Если можно будет сохранить правила хорошего тона, то, возможно, удастся восстановить и нормальный уклад жизни.

– Бывший капитан, сэр Ричард Френсис Бартон, – отрекомендовался он, слегка улыбнувшись, произнося слово «бывший». – Возможно, вы слышали обо мне?

Она убрала руку, но затем снова протянула ее.

– Да, я слышала о вас, сэр Ричард.

– Не может быть! – воскликнул кто-то.

Бартон взглянул на Фригейта, который раньше так спокойно разговаривал с ним.

– Почему это – «не может быть»? – недоуменно спросил он.

– Ричард Бартон! – сказал Фригейт. – Да, однако, совершенно без волос…

– Да-а-а? – нараспев произнес Бартон.

– Да! – кивнул Фригейт. – Точно, как говорится в книгах.

– О чем это вы?

Фригейт сделал глубокий вдох.

– Слушайте и не возражайте, мистер Бартон. Позже я все вам объясню. Теперь же вы должны понять только то, что я сейчас очень потрясен. Или, можно сказать, лишился здравого смысла. Вам это, конечно, пока не понятно. – Он внимательно посмотрел на миссис Харгривс, покачал головой и произнес: – Вас зовут Алиса?

– Конечно же! – кивнула женщина и улыбнулась, отчего стала еще более красивой, отсутствие волос ее ничуть не портило. – Но откуда это вам известно? Разве я встречалась с вами? Нет… я вас не знаю.

– Вы – Алиса Лидделл Харгривс?

– Да!

– Я должен сесть, – сказал американец. Он прошел под дерево и уселся, облокотясь спиной о ствол. Глаза его слегка блестели.

«Очевидно, последствия потрясения», – отметил про себя Бартон. Через некоторое время и от других можно ожидать подобного поведения и бессвязных речей. Он подумал, что и его поведение было в некоторой степени бессмысленным. Сейчас было важно найти кров и пищу и разработать какой-нибудь план совместной защиты.

Бартон представился остальным сначала на итальянском, затем на сербском. Он предложил собравшимся спуститься к самой реке.

– Я уверен, всех нас мучает жажда, – сказал он. – Кроме того, мы должны обследовать этот каменный гриб.

Они побрели вслед за ним к прибрежной низменности. Повсюду люди сидели прямо на траве, расхаживали взад и вперед. Они прошли мимо громко спорящей пары с раскрасневшимися от гнева лицами. По-видимому, это были когда-то муж и жена, и теперь они возобновили продолжавшийся всю прежнюю жизнь спор. Вдруг мужчина повернулся и зашагал прочь. Не веря своим глазам, жена остолбенело смотрела на него, а затем с криком бросилась за ним. Он отшвырнул ее столь яростно, что она упала на траву, и быстро затерялся в толпе. Женщина же принялась искать его, выкрикивая его имя и угрожая устроить скандал, если муж не выйдет из своего укрытия.

На мгновение Бартон подумал о своей собственной жене, Изабелле. Он не заметил ее в этой толпе, хотя это вовсе не означало, что ее здесь не было. Она-то уж наверняка будет искать его и не прекратит поисков, пока не найдет.

Он протиснулся сквозь толпу к самому берегу. Опустился на колени и зачерпнул воду ладонями. Вода была чистой, холодной и хорошо освежала. У него возникло такое ощущение, будто его желудок совершенно пуст. И сразу же, как только он утолил жажду, Бартон почувствовал голод.

– Воды Реки Жизни, – сказал Бартон. – Стикса? Леты? Хотя нет, не Леты. Я еще помню кое-что из своего земного существования.

– А я хотел бы позабыть кое-что! – почти выкрикнул Фригейт.

Алиса Харгривс посмотрела на своего соотечественника – Бартона, потом на янки – Фригейта, пожала плечами и опустилась на колени у воды. Оперевшись на руку, другой она черпала воду из реки. «У нее действительно прекрасная фигура, – отметил про себя Бартон. – Интересно, будет ли она блондинкой, когда ее волосы отрастут, если вообще отрастут. Вероятно, у Тех, кто поместил нас сюда, кто бы они не были, были причины, известные только им самим, чтобы сделать нас навечно лысыми».

Они взобрались на верхушку ближайшего к ним грибообразного сооружения. Оно было из неполированного гранита, испещренного крупными красными вкраплениями. На его плоской поверхности было около семисот выемок, образующих что-то около пятидесяти концентрических окружностей. В центральном углублении находился металлический цилиндр. Его внимательно изучал темнокожий человек с большим носом и скошенным подбородком. Когда они приблизились к нему, он поднял голову и улыбнулся.

– Цилиндр не открывается, – сказал он на немецком. – Может быть, откроется позже. Я уверен, что он помещен сюда для примера. Мы должны поступить так же со своими контейнерами.

Он представился Львом Руахом и, как только Бартон, Фригейт и Харгривс назвали свои имена, тут же переключился на английский с сильным акцентом.

– Я был атеистом, – произнес он, обращаясь скорее к самому себе, чем к остальным. – Теперь же – не знаю! Происшедшее такое же страшное потрясение для атеиста, как и для фанатично верующих, рисовавших загробную жизнь совершенно иначе. Что ж, значит я не прав, и далеко не в первый раз!

Он довольно засмеялся и обратился к Монату.

– А я сразу же узнал вас. Вам очень повезло, что вы воскрешены среди людей, умерших, в основном, в девятнадцатом веке. Иначе бы вас сразу линчевали.

– За что же? – удивился Бартон.

– Он умертвил все человечество, – ответил Фригейт. – По крайней мере, я думаю, что это сделал он.

– Сканирующее устройство, – печально кивнул таукитянин, – было настроено только на вид «гомо сапиенс», так что весь остальной животный мир Земли остался в неприкосновенности. Кроме того, это устройство не могло истребить все человечество. По достижении заданного времени оно прекратило свое действие. К несчастью, это время довольно велико. Поверьте мне, друзья мои. Я не хотел совершать этого. Вы не представляете себе, скольких мучений стоило мне принятие решения о нажатии кнопки. Но я вынужден был защищаться и защищать свой народ. Земляне вынудили меня пойти на это преступление.

– Все началось с того, что Монат отвечал на вопросы во время телевизионной передачи, – пояснил Фригейт, видя недоумение Бартона. – Монат, к своему несчастью, неосторожно проговорился, что их ученые располагают знаниями и возможностями предотвращать у людей старение. Теоретически, пользуясь техникой планеты Тау Кита, человек мог бы жить вечно. Но этим знанием не пользовались – оно было под строгим запретом. Интервьюер спросил, можно ли эту технику применить к обитателям Земли. Монат ответил, что нет причин, по которым нельзя было бы это сделать. Но его народу в вечной молодости отказано из самых благих побуждений, и в равной мере это должно относиться и к землянам. К тому времени как правительственный цензор осознал, что произошло, и отключил передачу, было уже слишком поздно.

– Позже, – подхватил объяснение Лев Руах, – американское правительство сообщило, что Монат неверно понял вопрос. Его плохое знание английского языка привело к тому, что он сделал неверное заявление. Но было поздно. Американцы, да и весь остальной мир, потребовали, чтобы Монат открыл тайну вечной молодости.

– А этого секрета у меня не было, – продолжил Монат. – И ни у одного из членов нашей экспедиции. По сути, даже на нашей планете этой тайной владеют считанные люди. Но мои правдивые слова ни к чему хорошему не привели. Все считали, что я лгу. Поднялся бунт, толпа смяла охрану нашего корабля и вломилась внутрь звездолета. На моих глазах мои друзья были разорваны на куски, несмотря на все их попытки образумить толпу. Какой там разум!

Но мои последующие действия не были продиктованы чувством мщения. Я руководствовался совсем другим. Я был уверен, что независимо от того, убьют ли нас всех или нет, правительство США восстановит порядок и тогда наш корабль окажется в полном распоряжении землян. Вашим ученым понадобилось бы не так уж много времени, чтобы разобраться в принципах его работы. А для того, чтобы узнать секрет долголетия, земляне не остановятся ни перед чем, вплоть до вторжения на нашу планету. Поэтому, чтобы быть уверенным в том, что Земля будет отброшена назад на много сотен, а может быть, даже и тысяч лет, я должен был сделать эту страшную вещь. Спасая свой родной мир, я дал сигнал сканирующему устройству выйти на околоземную орбиту. Я бы не сделал этого, будь у меня возможность добраться до кнопки взрыва нашего корабля. Но я не мог проникнуть в штурманскую, а поэтому активизировал сканирующее устройство. Через несколько мгновений после этого толпа взломала дверь в каюту, где я укрылся. Больше ничего не помню…

– Я был в больнице на Западном Самоа, – сказал Фригейт, – и умирал от рака. Меня утешала одна мысль, что, может быть, хотя совсем необязательно, моя могила окажется рядом с прахом Роберта Льюиса Стивенсона. Ведь я все же перевел на самоанский язык «Илиаду» и «Одиссею»… Затем стали появляться сообщения, что по всему миру начали умирать люди. Неизбежность рокового конца стала очевидна. Спутник таукитян излучал что-то, что валило людей с ног. Последнее, что я слышал, было то, что США, Англия, Россия, Китай, Франция и Израиль запустили ракеты для уничтожения спутника. По подсчетам местных самоанских ученых таукитянский аппарат должен был пройти над островом через несколько часов. Я слишком переволновался, да еще учитывая мое плачевное состояние… Я потерял сознание. Это все, что я помню.

– Ракеты не долетели, – угрюмо произнес Руах. – Сканирующее устройство сбивало их, как только они приближались к нему.

Бартон понял, что ему нужно будет многое узнать из того, что произошло после 1890 года, но сейчас не время было говорить об этом.

– Я предлагаю отправиться в холмы, – сказал он. – Нам необходимо узнать, что там за растительность и каким образом ее можно использовать. Кроме того, вдруг там есть какие-нибудь твердые камни, ну хотя бы кремень. Мы могли бы обзавестись оружием. Этот парень из каменного века, должно быть, хорошо знаком с техникой обработки камня. Он и нас мог бы обучить.

Они пересекли равнинную часть долины. По дороге еще несколько человек присоединились к их группе. Среди них была небольшая девочка лет семи с темно-голубыми глазами и прелестным личиком. Она трогательно смотрела на Бартона, который спросил ее на двадцати языках, есть ли поблизости кто-либо из ее родственников. Она отвечала на незнакомом никому из присутствующих языке. Члены группы перепробовали все известные им языки – почти все европейские и многие афроазиатские – но все тщетно.

Когда Фригейт, немного знавший валлийский, а также шотландский языки, заговорил с нею, глазенки девчушки расширились, и она помрачнела. Казалось, что слова Фригейта чем-то ей знакомы или напоминают что-то, но не в такой степени, чтобы она могла что-либо понять.

– Судя по всему, – наконец произнес Фригейт, выпрямляясь, – она из древних кельтов. Вы заметили, что в ее словах часто повторяется что-то похожее на «гвиневра»? Может быть, это ее имя?

– Мы обучим ее английскому! – твердо произнес Бартон. – И с этого мгновения будем звать Гвиневрой.

Он взял ребенка на руки и зашагал вперед. Девочка заплакала, но не пыталась освободиться. Этот плач, очевидно, был вызван облегчением после невыносимого напряжения. Она плакала от радости, что нашла защиту. Бартон склонил голову и уткнулся лицом в ее тельце. Ему не хотелось, чтобы другие видели на его глазах слезы.

Когда равнина кончилась и начались холмы, сразу же, как по команде, исчезла низкая трава и пошла густая, жесткая растительность почти до пояса высотой. Здесь росли корабельные сосны и развесистые дубы; тисовые деревья, покрытые наростами, стояли вперемежку с бамбуком, самых разных видов. У некоторых видов тонкие стебли были всего в два фута высотой, но попадались и огромные экземпляры в тридцать-сорок футов. Многие деревья покрывали лианы, с которых свисали большие зеленые, красные, оранжевые и синие цветы.

– Из бамбука можно сделать древки для копий, – сказал Бартон, – водопроводные трубы, корзины. Это отличный материал для постройки домов, изготовления мебели, лодок, древесного угля, из которого можно приготовить порох. А молодые стебли некоторых видов вполне можно употреблять в пищу. Но сейчас нам важнее камни для изготовления орудий, вот тогда мы сможем рубить и обрабатывать древесину.

По мере того, как приближались горы, высота холмов, по которым они взбирались, все более увеличивалась. Они быстро преодолели первые две мили, потом медленно, как гусеницы, тащились еще около восьми миль и уперлись в отвесную гору, сложенную из какой-то темно-синей вулканической породы. По ней были разбросаны огромные бледно-зеленые пятна лишайников. Высоту горы невозможно было точно определить, но Бартон подумал, что он не так уж будет далек от истины, оценив высоту в двадцать тысяч футов. Насколько они могли судить, как нижняя, так и верхняя части горы представляли собой неодолимое препятствие.

– Вы заметили полное отсутствие животных? – спросил Фригейт. – И к тому же ни единого насекомого.

– Сланец! – воскликнул Бартон, подойдя к груде битых камней, и поднял зеленоватый булыжник размером с кулак. – Если его здесь достаточно, то мы сможем изготовить ножи, скребки, наконечники для копий, топоры. А с их помощью построим дома, лодки и многое другое.

– Орудия и оружие надо крепить к деревянным рукояткам, – заметил Фригейт. – Чем же мы воспользуемся в качестве веревки?

– Возможно, человеческой кожей, – ответил Бартон.

Присутствующие были ошеломлены. Бартон издал странный клокочущий смешок, совершенно неуместный для мужчины его могучей комплекции, и произнес:

– Если нам придется убивать в порядке самозащиты или если нам повезет и мы наткнемся на труп, который какой-нибудь убийца будет столь любезен приготовить для нас, то мы будем круглыми дураками, не воспользовавшись тем, в чем страшно нуждаемся. Однако, если кто-либо из вас чувствует в себе готовность к самопожертвованию, чтобы предложить кожу на благо группы, то – шаг вперед! Мы будем всегда помнить, что вы сделали это по своей собственной воле!