Текст книги "В свои разрушенные тела вернитесь"

7

Бартон смутился.

– Мои враги, – покачал он головой, – распространяют эти нелепые и очень грязные слухи. Но те, кому известны факты или кто хоть немного знает меня, скажут, что это не так. А сейчас, я думаю, вам следовало бы…

– Так может быть, это не вы написали «Еврей, Цыган и Эль-Ислам»? – спросил Руах, насмешливо улыбаясь.

– Я, – ответил Бартон. Его лицо побагровело. А когда он опустил взгляд, то заметил, что тело тоже вспыхнуло. – А теперь – я уже начал говорить об этом, но вы перебили меня – я думаю, что вам лучше было бы уйти от нас. Как правило, в прошлой жизни на Земле я брал за горло своих обидчиков. Человек, который осмеливался говорить со мной подобным тоном, вынужден был подкреплять свои слова действием. Но мы сейчас в необычном положении и, возможно, слишком возбуждены. Не знаю точно, в чем здесь дело. Если вы немедленно не извинитесь или не уйдете прочь, то сейчас здесь будет еще один труп.

Руах сжал кулаки и свирепо посмотрел на Бартона. Затем он повернулся и пошел прочь.

– Что такое нацист? – спросил Бартон у Фригейта.

Американец, как мог, объяснил.

– Мне нужно многое узнать о том, что случилось после моей смерти, – кивнул Бартон. – Относительно меня этот человек ошибается. Я – не нацист. Англия, вы говорите, стала второразрядной державой? Всего лишь через пятьдесят лет после моей смерти? Трудно в это поверить.

– Какой мне смысл лгать вам? – удивился янки. – Да вы не печальтесь. Перед самым концом двадцатого столетия она снова возвысилась, причем весьма любопытным образом, правда, было уже слишком поздно…

Слушая американца, Бартон испытывал гордость за свою страну. Хотя Англия часто в течение всей его жизни поступала с ним более чем подло, да и Бартон всегда старался вырваться из нее, но где бы он ни был, он всегда защищал ее до последней капли крови. И всегда был предан королеве.

Неожиданно он произнес:

– Если вы догадывались, кто я такой, почему вы ничего не сказали об этом?

– Я хотел удостовериться. Кроме того, у нас не было времени для разговора, – ответил Фригейт. – Как, впрочем, и для чего-либо другого, – добавил он, кося взглядом на великолепную фигуру Алисы Харгривс.

– О ней я знаю тоже, – сказал он. – Если она именно та женщина, о которой я думаю…

– Мне лично ничего не известно, – ответил Бартон и остановился; они уже поднялись на вершину первого холма. Здесь носильщики опустили тело на землю рядом с огромной красной сосной.

Тотчас же Казз, зажав в ладони кремневый нож, присел на корточки перед трупом. Он поднял голову и произнес несколько фраз, видимо, молитву. Затем, прежде чем кто-либо успел что-то сказать, он вспорол мертвецу живот и вытащил его печень.

Почти вся группа вскрикнула от ужаса. Бартон крякнул. Монат не отводил глаз.

Казз впился огромными зубами в этот кусок мяса и оторвал большой ломоть. Затем массивными челюстями, снабженными мощными мышцами, стал жевать печень, прикрыв глаза в экстазе. Бартон подошел к нему и протянул руку, пытаясь остановить дикаря. Но Казз расплылся в широкой улыбке и, оторвав кусок мяса, протянул его Бартону. И был очень удивлен отказом.

– Людоед! – закричала Алиса Харгривс. – О, Боже мой!! Дикарь! Дикарь! Отвратительный людоед! И это дарованная нам загробная жизнь!

– Он ничуть не хуже наших собственных предков, – сказал Бартон. Он уже оправился от потрясения и даже несколько забавлялся реакцией остальных. – В местности, где мало пищи, его действия в высшей степени практичны. Что ж, проблема погребения трупа без надлежащих инструментов для копания разрешена. Более того, если мы окажемся неправы в том, что чаши являются источником еды, мы совсем скоро превзойдем Казза.

– Никогда! – закричала Алиса. – Лучше я умру!

– Вот это как раз и произойдет, если вы не откажетесь от своих земных убеждений, – спокойно произнес Бартон. – А сейчас я предлагаю всем отойти и оставить Казза наедине с едой. Хоть это никоим образом не повлияет на мой аппетит, я все же нахожу его застольные манеры столь же отвратительными, как и манеры пионеров-янки Дальнего Запада. Или деревенских священников, – добавил он, косясь на Алису.

Они отошли так, чтобы Казза не было видно, и остановились позади одного из покрытых наростами деревьев.

– Я не хочу, чтобы он был рядом! – первой начала Алиса. – Он – животное, низкая тварь! Пока он находится рядом, я не могу чувствовать себя в безопасности ни одной минуты!

– Вы просили у меня защиты, – ответил Бартон. – И я обеспечу ее, пока вы остаетесь членом нашей группы. Но вам придется мириться с моими решениями, одно из которых заключается в том, что этот обезьяночеловек останется с нами до тех пор, пока он сам этого хочет. Нам нужна его сила и его навыки, которые, как оказалось, очень соответствуют нашему положению. Мы должны стать первобытными людьми, и поэтому нам надо учиться у первобытного человека. Он останется!

Алиса, ничего не говоря, умоляюще посмотрела на остальных членов группы. У Моната подергивались веки. Фригейт пожал плечами и сказал:

– Миссис Харгривс, если вы только можете это сделать, то забудьте все условности вашего времени. Мы сейчас не в высшем обществе викторианской эпохи. И вообще, ни в каком другом обществе, то есть приличном обществе. Сейчас нельзя мыслить и вести себя так, как прежде, на Земле. Вот, возьмите хотя бы то, что вы происходите из кругов, где женщины прикрывали себя от шеи до пяток плотными одеждами и один только вид обнаженного колена был волнующим сексуальным откровением. Однако сейчас вы как будто не испытываете смущения от своей наготы. Вы держитесь столь же уравновешенно и достойно, будто на вас одеяние монахини.

– Мне это действительно не нравится, – кивнула Алиса Харгривс. – Но почему я должна ощущать стыд?! Там, где все голые, никто не голый. Только так нужно воспринимать все происшедшее. И если бы какой-нибудь ангел одарил бы меня любыми одеждами, я бы не взяла их. Я бы стала неуместной, выпадала бы из общей массы. К тому же у меня хорошая фигура. Если бы она была плохой, возможно, я страдала бы больше.

Двое мужчин рассмеялись, и Фригейт сказал:

– Вы просто женщина из сказки, Алиса. Можно вас называть Алисой? Миссис Харгривс звучит так официально, когда вы совершенно обнажены.

Женщина ничего не ответила, отошла от них и скрылась за большим деревом.

– В самое ближайшее время необходимо что-то предпринять для обеспечения надлежащей санитарии. Это означает, что кому-то придется принимать решения относительно политики по охране здоровья и обладать властью для того, чтобы назначать правила и добиваться их выполнения. Как создать законодательные, судебные и исполнительные органы и выйти из нынешнего состояния анархии? – Бартон, казалось, не замечал того, что разговаривает практически сам с собой.

Члены группы были заняты самыми разнообразными делами. Один только Фригейт ответил:

– Займемся-ка лучше более неотложными делами. Что нам делать с этим мертвецом?

Он был почти так же бледен, как и чуть раньше, когда Казз произвел вскрытие трупа кремневым ножом.

– Я уверен, что человеческая кожа, подвергнутая дублению… или человеческие кишки после надлежащей обработки будут намного пригодней, чем трава, для изготовления веревок или ремней. Я намерен отрезать несколько полос. Не хотите ли мне помочь?

Только ветер, шелестевший в листве и стеблях травы, нарушал молчание. Солнце все еще пылало, но пот быстро высыхал на ветру. Не было слышно ни крика птиц, ни жужжания насекомых. Внезапно пронзительный крик девочки вспорол тишину. Ей ответил голос Алисы, и девчушка побежала к ней за дерево.

– Я попытаюсь, – сказал американец. – Но не знаю, смогу ли. Не слишком ли много пришлось нам испытать для одного дня?

– Поступайте, как вам хочется, – заметил Бартон. – Но тот, кто мне поможет, будет первым, кто воспользуется кожей. Вы, возможно, захотите иметь немного кожи, чтобы привязать топор к рукояти?

Фригейт громко икнул и произнес:

– Я иду.

Казз все еще сидел на корточках возле трупа, держа в одной руке окровавленный кусок мяса и забрызганный кровью каменный нож в другой. Увидев Бартона, он ухмыльнулся, показав зубы, покрытые запекшейся кровью, и указал на мясо. Бартон покачал головой. Остальные: Галеацци, Бронтич, Мария Туцци, Филипс Рокко, Роза Палицци, Катарина Капоне, Фьеренца Фиорри, Бабич и Джунта удалились, чтобы не видеть этой омерзительной сцены. Они находились по другую сторону толстенной сосны и тихо перешептывались между собой по-итальянски.

Бартон присел на корточки перед мертвецом и приложил кончик ножа к телу, начав надрез чуть выше правого колена и доведя до ключицы. Фригейт стоял рядом и смотрел. Он стал еще бледнее, а дрожь усилилась. Но стоял он твердо, пока две длинные полосы не отделились от тела.

– Так что? Попробуете? – спросил Бартон и перевернул тело на бок, так чтобы можно было снять другие, еще более длинные полосы. Фригейт взял нож, с кончика которого капала кровь, и, стуча зубами, принялся за работу.

– Не так глубоко, – начал поучать Бартон. – А теперь вы сделали слишком мелкий надрез. Ну-ка, дайте мне нож. Смотрите!

– У меня был сосед, который частенько подвешивал убитых им кроликов у себя за гаражом. Как-то я наблюдал за ним. И одного раза оказалось достаточно.

– Нельзя позволять себе быть таким щепетильным и привередливым, – сказал Бартон. – Вы отныне живете в примитивном обществе. Нужно приспособиться к этому окружению, чтобы выжить, независимо от того, нравится вам или нет.

Бронтич, высокий, жилистый серб, который прежде был управляющим гостиницей, подбежал к ним.

– Мы только что нашли еще один камень в форме гриба. Ярдах в сорока отсюда. Он спрятан за деревьями в ложбине.

Первый восторг Бартона от превосходства над Фригейтом прошел. Ему даже стало немного жаль этого парня.

– Слушайте, Питер, – сказал он. – Почему бы вам не пойти посмотреть на этот камень? Если это действительно так, то нам незачем будет спускаться вечером к реке.

Он передал Фригейту свою чашу.

– Поместите ее в отверстие гриба, но запомните точно, в какое. Пусть и другие сделают точно так же. Удостоверьтесь, что все точно помнят, куда поместили свои чаши. Вы понимаете, что нам нужно остерегаться всевозможных ссор.

Странно, но у Фригейта не было желания идти. Ему казалось, что он своей слабостью как-то опозорился. Он постоял еще мгновение, переминаясь с ноги на ногу, несколько раз вздохнул. Затем, пока Бартон продолжал соскребать остатки мяса и крови с внутренней стороны полоски кожи, он все же пошел прочь, неся в одной руке две чаши, а в другой каменный топор.

Бартон перестал работать, как только американец скрылся из виду. Он мог бы срезать еще полосы и рассечь туловище, чтобы вынуть внутренности. Но сейчас он не мог ничего сделать для того, чтобы сохранить кожу и кишки. Может быть, кора вот этих, похожих на дуб деревьев, содержит танин, который можно использовать вместе с другими материалами для дубления свежесодранной человеческой кожи. Но к тому времени, как он приготовит все необходимые материалы, эти полосы сгниют. И все же, он не зря потерял время. Была доказана эффективность каменных ножей, и он восстановил в памяти знания о человеческой анатомии. Когда он был юношей и жил в Пизе, Ричард Бартон и его брат Эдвард дружили с итальянцами, студентами-медиками университета. Оба молодых Бартона многое почерпнули из этой дружбы, и ни один из них не ослаблял впоследствии интереса к анатомии. Эдвард стал хирургом, а Ричард посетил кучу лекций, как публичных, так и частных. Он очень часто присутствовал на публичных вскрытиях в Лондоне. Но позабыв многое из того, чему он когда-то учился, он начал действовать по принципу «познавать никогда не поздно».

Стемнело. Солнце спряталось за выступом горы. Бледная тень пала на его лицо, и в течение нескольких минут вся долина погрузилась в сумерки. Но небо еще довольно долго было ярко-голубым. Ветерок продолжал дуть все с той же силой. Пропитанный влагой воздух стал немного прохладней. Бартон и неандерталец оставили тело и двинулись на голоса остальных членов группы. Все собрались возле камня для чаш, о котором говорил Бронтич. Бартона заинтересовало, имеются ли еще такие же камни у подножия горы? На этом камне, однако, не было чаши в центральном отверстии. Возможно, это означало, что он еще не готов к действию. Но Бартон отверг эту мысль. Скорее всего те, кто сооружал эти камни, поместили чашу в центральное углубление только у грибов возле реки. Так как знали, что воскресшие сначала воспользуются именно ими. К тому времени, когда они разыщут отдаленные от берега камни, они уже будут знать, как ими пользоваться.

Чаши были установлены в углубления, образующие внешнюю окружность. Их владельцы стояли или сидели вокруг, переговариваясь между собой, хотя все их помыслы были устремлены к чашам. Все ждали, когда же – если это вообще произойдет – возникнут голубые языки пламени. Почти все разговоры сводились к тому, что они очень проголодались. Некоторые предавались размышлениям о том, как они сюда попали, кто поместил их сюда, кто эти существа и какие планы у них в отношении людей. И только совсем немногие говорили о своей жизни на Земле.

Бартон уселся под развесистыми ветвями железного дерева, толстый черный ствол которого был весь покрыт наростами. Он чувствовал себя усталым, как и все остальные, кроме, может быть, Казза. Пустой желудок и натянутые как струны нервы не давали возможности вздремнуть, хотя тихие голоса и шелест листьев склоняли ко сну… Ложбина, в которой собралась группа, была образована склонами четырех холмов, поросших деревьями. Хотя здесь было немного темнее, чем на вершинах холмов, но зато несколько теплее. Через некоторое время, когда сумерки еще более сгустились и усилился холод, Бартон организовал бригаду на поиски дров для костра.

Пользуясь ножами и топорами, они срезали большое количество бамбука и собрали несколько охапок травы. С помощью своей «зажигалки» Бартон разжег костер. Но поскольку собранного должно было хватить для поддержания огня на всю ночь, костер был не слишком велик. И все же игра пламени на сухом бамбуке успокаивающе действовала на нервы.

Внезапно раздавшийся взрыв заставил всех подскочить от испуга. Некоторые женщины закричали. Занятые костром, они совсем забыли о камне для чаш. Бартон обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как голубые языки пламени взметнулись почти на двадцать футов ввысь. Даже с расстояния десятка ярдов от камня Бартон ощутил тепло от разряда.

Затем грохот прекратился, и все уставились на чаши. Бартон первым вскочил на камень. Большинство не отважилось подойти к камню сразу же после исчезновения огня. Он поднял крышку своей чаши, заглянул внутрь и завопил во все горло от восторга. Другие тоже стали залезать на камень и открывать чаши. Примерно через минуту они сидели возле костра и быстро ели, время от времени вскрикивая и показывая друг другу, что они обнаружили. «После всего случившегося дела не так уж и плохи». Похоже, эта мысль вертелась в голове у каждого. Те, что были в ответе за все случившееся, видимо, приняли на себя все заботы об их хлебе насущном.

Еды было вдоволь, даже несмотря на то, что они постились целый день или, в изложении Фригейта, «вероятно, постились добрую половину вечности». При этом он имел в виду, что неизвестно сколько времени прошло между 2008 годом н.э. и сегодняшним днем. Этот мир не мог быть создан за один день, а подготовка человечества к Воскрешению определенно отняла больше семи дней. Конечно, если все это произведено с помощью науки и техники, а не каким-нибудь сверхъестественным образом.

Чаша Бартона принесла ему: кусок жареного мяса величиной с добрую ладонь, небольшой черный хлебец, масло, картошку с подливкой, салатные листья с незнакомым, но восхитительным вкусом. Вдобавок, там еще была полуфунтовая кружка отличного виски и еще одна маленькая чашечка с четырьмя кубиками льда.

Было и еще многое. Из-за полной неожиданности один предмет казался восхитительнее другого. Небольшая трубка, вырезанная из шиповника. Кисет с табаком. Три сигары. Пластиковая пачка с десятью сигаретами.

– Без фильтра! – воскликнул Фригейт.

Была также маленькая коричневая сигарета, понюхав которую Бартон и Фригейт одновременно воскликнули:

– Марихуана!

Алиса, вынимая маленькие металлические ножницы и черную расческу, произнесла:

– Очевидно, наши волосы отрастут. Иначе зачем эти вещи! Вы не поверите, но я так рада! Но… неужели они… на самом деле ждут от меня, что я буду пользоваться этим?

Она держала в руках тюбик ярко-красной губной помады.

– Или я! – засмеялся Фригейт, рассматривая точно такой же предмет.

– Они в высшей степени практичны, – заметил Монат, вертя в руках пакет туалетной бумаги. Затем он вытащил круглое зеленое мыло.

Бифштекс Бартона был очень сочным, хотя он предпочитал более прожаренное мясо. С другой стороны, Фригейт пожаловался на то, что мясо у него оказалось пережаренным.

– Очевидно, эти чаши содержат меню, не учитывающее вкусы и привычки каждого, – сказал Фригейт. – Поэтому мужчинам досталась помада, а женщинам – трубки. Это массовое производство!

– Два чуда в один день, – сказал Бартон. – То есть, можно ли это назвать чудесами? Я предпочитаю рациональное объяснение и намерен получить его. Я не думаю, что сейчас кто-нибудь может рассказать мне, каким образом нас воскресили. Но, наверное, люди из двадцатого века имеют мало-мальски сносную теорию, объясняющую хоть приблизительно волшебное появление всех этих предметов в пустом контейнере?

– Если сравнить внутренние и внешние размеры чаши, – сказал Монат, – то можно заметить разницу по глубине примерно в два дюйма. Ложное днище, возможно, скрывает молекулярные цепи, которые способны превращать энергию в материю. Энергия попадает сюда во время разряда. В дополнение к преобразователю «энергия-материя» в чаше должны быть также молекулярные шаблоны, содержащие различные сочетания элементов и составляющих. Мои рассуждения, скорее всего, верны, поскольку на нашей родной планете имелись подобные преобразователи. Но не таких миниатюрных размеров, как эти. В этом я абсолютно уверен!

– То же самое на Земле, – кивнул Фригейт. – Еще до 2008 года человечество научилось изготовлять материю из чистой энергии, но это был очень трудоемкий и очень дорогостоящий процесс с почти микроскопическим выходом готовой продукции.

– Хорошо! – сказал Бартон. – Но для нас пока все это ничего не стоит. Пока…

Он осекся, вспомнив о сне, который видел перед пробуждением.

«Плати! – говорил тогда Бог. – Ты задолжал мне за плоть!»

Что все это могло означать? На Земле, в Триесте, в 1890 году он умирал на руках у жены и просил… что? Хлороформ? Что-то, чего он не мог вспомнить. А затем – Забвение…

И вот он проснулся в том кошмарном месте и увидел такое, что не могло существовать ни на Земле, ни, насколько ему было известно, на этой планете. Но он был уверен, что это не было сном!

8

Покончив с едой, они хотели было снова поместить цилиндры в углубления камня. Но прежде надо было вымыть посуду, хотя поскольку поблизости не было воды, пришлось бы ждать до утра. Однако Казз и Фригейт соорудили несколько ведер из секций гигантского бамбука, и американец вызвался пойти к реке, если будут еще желающие составить ему компанию, и принести воды. Бартон задумался, почему именно Фригейт вызвался пойти к реке, но затем, взглянув на Алису, он понял, в чем дело. Фригейт, должно быть, надеялся найти себе там, на берегу, подходящую подругу. Очевидно, он воспринял как само собой разумеющееся, что Алиса Харгривс предпочтет ему Бартона. А другие женщины: Туцци, Малини, Капоне и Фиорри уже сделали выбор раньше. Бабич откололся от группы вероятнее всего по той же причине, по какой и Фригейт пожелал пойти к реке.

Монат и Казз вызвались прогуляться вместе с янки.

Небо внезапно озарилось гигантскими искрами и светящимися облаками. Блеск огромного числа теснящихся друг к другу звезд и сияние пылевых туманностей вселяло в людей ужас, чувство собственной ничтожности и убогости. Некоторые звезды были столь велики, что могли сойти за осколки земной Луны.

Бартон лежал на спине на охапке листьев и попыхивал сигаретой. Она была превосходна и в Лондоне его дней стоила бы по меньшей мере шиллинг. Сейчас он уже не чувствовал себя крохотным и ничтожным. Звезды, сиявшие на небе, были неодушевленной материей, а он – полон жизни. Никакой звезде не дано познать того чувственного экстаза, когда рядом с тобой находится теплая, хорошо сложенная женщина.

По другую сторону костра, наполовину или целиком скрытые травой и тенью, расположились жители Триеста. Спиртное оживило их, хотя чувство раскрепощенности, возможно, возникло и от сознания того, что они снова живы и молоды. Они громко и весело смеялись, катаясь по траве и целуясь. А затем пара за парой они отступили в темноту. Или по крайней мере, больше не издавали громких звуков.

Девочка заснула рядом с Алисой. Свет костра отражался на красивом аристократическом лице молодой женщины, на ее безволосой голове, на великолепном теле и длинных ногах. Внезапно Бартон обнаружил, что в нем воскресло все его естество с неослабевающей силой. Он определенно уже не был стариком, который в течение последних шестнадцати лет своей жизни жестоко расплачивался за множество лихорадок и других болячек, выжавших его досуха уже в сорок лет. Теперь он снова был молод, здоров и одержим тем же неугомонным бесом.

Но он дал этой женщине обещание защищать ее. Он не мог предпринять какой-либо шаг или произнести слово, которое она могла бы истолковать как попытку соблазнить ее.

Что ж, она далеко не единственная женщина в этом мире. По сути, все женщины, если и не в его распоряжении, так, по крайней мере, доступны. Надо только попросить. Если все, кто когда-либо жил на Земле, теперь воскрешены на этой планете, она – лишь одна из многих миллиардов (из 36 миллиардов, если подсчеты Фригейта верны). Но что это именно так, пока еще не было достоверно известно.

Чертовски плохо было то, что Алиса сейчас была одной-единственной на целом свете. Он не может просто так подняться и уйти в темноту на поиски другой женщины, потому что она и ребенок останутся без защиты. Алиса, конечно же, не будет чувствовать себя в безопасности, находясь рядом с Монатом и Каззом, и нельзя упрекать ее за это. Они были ужасающе безобразны. И не может он доверить ее Фригейту – если он только вернется этой ночью, в чем Бартон сомневался – потому что парень этот во многом был для него непонятен и, похоже, еще не раскрыл все свои качества.

Оценив создавшееся положение, Бартон неожиданно рассмеялся. Он подумал, что эти мысли он мог спокойно отложить на потом. Эта мысль в свою очередь вызвала смех, и он не мог остановиться, пока Алиса не спросила, все ли у него в порядке.

– Более, чем когда бы то ни было, – сказал он и повернулся к ней спиной. Он запустил руку в свою чашу и извлек оттуда последний предмет. Эта была маленькая плоская пластинка из похожего на кожу вещества. Фригейт, перед тем как уйти, заметил, что их неизвестные благодетели, должно быть, американцы. В противном случае, им и в голову бы не пришло снабжать воскресших жевательной резинкой.

Потушив сигару о землю, Бартон засунул пластинку в рот.

– Вкус хотя и странный, но довольно приятный, – отметил он. – И похоже, можно привыкнуть к ее употреблению.

Обратившись к женщине, он спросил:

– Пробовали ли вы эту сладкую конфетку, мисс?

– Мне хотелось, но я представила себе, что буду похожа на корову, жующую жвачку.

– Забудьте о том, что вы были на Земле леди, – рассмеялся Бартон. – Вы думаете, что у существ, располагающих могуществом воскресить вас, настолько грубые и низкие вкусы?

Алиса слегка скривилась и сказала:

– Не знаю, что и подумать. А впрочем…

С этими словами она вытащила пластинку и решительно положила ее в рот. Некоторое время они праздно жевали, глядя через костер друг на друга.

– Фригейт упомянул, что он знает вас, – сказал Бартон. – Вернее, знает о вас. Кто же вы, простите мне мое любопытство?

– Между покойниками не может быть секретов, – ответила она легкомысленно. – Так же как и среди бывших покойников.

Она была урожденной Алисой Лидделл и родилась 25 апреля 1852 года.

Бартон отметил, что ему тогда было уже тридцать лет.

…Она была одним из прямых потомков короля Эдуарда и его сына – Иоанна Худого. Отец ее был директором колледжа Церкви Христовой в Оксфорде и соавтором знаменитого греко-английского словаря («Лидделл и Скотт», отметил Бартон). У нее было счастливое детство, отличное образование, она встречалась со многими знаменитостями того времени: Гладстоном, Метью Арнольдом, принцем Уэльским, который был препоручен отцовской опеке на время обучения в Оксфорде. Мужем ее был Реджинальд Джарвис Харгривс, и она его очень любила. Он был «сельским джентльменом», любил охоту, рыбную ловлю, игру в крикет, садоводство и чтение французских романов. У нее было три сына, все офицеры, двое погибли в Великой Войне (во второй раз за этот день Бартон слышал о Великой Войне).

Она все говорила и говорила, как будто выпила вина и оно развязало ей язык. Или как будто она хотела возвести словесный барьер между собой и Бартоном.

Она рассказывала о своем котенке, которого очень любила, когда была ребенком, о могучих деревьях в лесном питомнике своего мужа, о том, как ее отец, работая над словарем, всегда чихал ровно в двенадцать часов дня и никто не знал почему… В возрасте восьмидесяти лет ей присудили Почетную Грамоту одного из американских университетов, кажется, Колумбийского, за ту важную роль, которую она сыграла в создании знаменитой книги мистера Доджсона. (Алиса забыла упомянуть название, а Бартон, хотя и был ненасытным читателем, не помнил ни одной книги этого писателя) <"Алиса в стране чудес" Льюиса Кэрролла (псевдоним доктора Доджсона), профессора математики одного из оксфордских колледжей>

– Это был самый великий день в моей жизни, – сказала Алиса. – Несмотря… Впрочем, был и еще один. – Алиса мечтательно прикрыла глаза. – Это было 4 июля 1862 года. Мне было тогда десять лет… На мне и на моих сестренках были черные туфельки, белые ажурные носочки, белые ситцевые платьица и шляпки с широкими полями.

Она то и дело вздрагивала, как будто внутри боролась сама с собой. И чтобы не выдавать этого, стала говорить еще быстрее:

– Мистер Доджсон и мистер Дакворт несли корзины с провизией для пикника… Мы уселись в лодку возле Фолли Бридж… На веслах сидел мистер Дакворт. Капли воды, подобно стеклянным слезкам, падали с лопастей весел на гладкое зеркало воды.

Последние слова Бартон услышал так, будто они обрушились на него. Он удивленно посмотрел на Алису. Губы ее двигались с нормальной скоростью. Теперь она не могла оторвать взгляда от Бартона, ее глаза, казалось, высверливали в нем отверстия, ведущие куда-то за него, в глубины пространства и времени. Руки были слегка приподняты, казалось, она была чем-то изумлена и не могла ими шевельнуть.

Все звуки усилились. Он слышал дыхание девочки, биение ее сердца и сердца Алисы, урчание ее кишечника и шелест ветерка в ветвях деревьев. Откуда-то издалека донесся крик.

Он встал и прислушался. Что случилось? Почему так обострились чувства? Почему он в состоянии слышать стук их сердец, а своего нет? Он даже ощущал форму и шероховатость травы у себя под ногами. Он почти что чувствовал, как отдельные молекулы воздуха с грохотом ударяются о его тело.

Алиса тоже встала.

– Что происходит? – спросила она. Ее голос обрушился на него, словно порыв ураганного ветра.

Он не ответил, пристально глядя на нее. Теперь, как ему показалось, только теперь, по-настоящему, он рассмотрел ее тело.

Алиса подошла к нему, обмякла и закрыла глаза. На губах выступила влага, и она, раскачиваясь из стороны в сторону, почти что пела:

– Ричард! О, Ричард!

Затем она остановилась. Глаза ее округлились, когда она почувствовала, что объятия Бартона стали сильнее. А когда он наклонился и попытался ее поцеловать, она с криком «Нет! Нет!» отпрянула от него и скрылась во тьме среди деревьев.

Какое-то мгновение он неподвижно стоял. Для него казалось непостижимым, что она, которую он любит так, как никогда никого не любил, может не откликнуться на его призыв.

Она, наверное, дразнит его. Вот в чем дело. Поэтому он ринулся в темноту ночи, не переставая выкрикивать ее имя.

Прошло, должно быть, несколько часов, когда на них обрушился дождь. То ли действие наркотика ослабело, то ли холодная вода отрезвила их – но оба словно в одно и то же мгновение пробудились от этого, больше похожего на сон, наваждения. Она взглянула ему в лицо, освещенное вспышкой молнии, закричала и яростно толкнула его.

Падая на траву, он резко выбросил вперед руку и поймал ее за лодыжку. Она упала на него и на четвереньках попыталась отползти.

– Что с вами? – закричал он.

Алиса как будто пришла в себя. Она села на траву и уткнулась лицом в колени. Тело ее начало сотрясаться от всхлипываний. Бартон встал, поднял ее подбородок и посмотрел в глаза. Где-то поблизости снова сверкнула молния, и Бартон увидел, что лицо женщины искажено мукой.

– Но вы же обещали защищать меня, сэр! – вскричала она.

– Судя по вашему поведению, – возразил Бартон, – вы вовсе не хотели, чтобы я вас защищал. И я не обещал защищать вас от естественных человеческих порывов.

– Порывов?! – заплакала она. – Порывов! Боже мой, я никогда в жизни не вела себя так! Я всегда, слышите, всегда была добропорядочной! Я была девственницей, когда вышла замуж! И всю жизнь я была верна своему мужу! А теперь… С абсолютно незнакомым!.. Только подумать! Не знаю, что это в меня вселилось.

– Значит, я потерпел полный провал, – спокойно сказал Бартон и рассмеялся. И все же в нем зашевелилось чувство раскаяния и горечи. Если бы все это произошло по ее собственному желанию, тогда бы у него не возникло ни малейших угрызений совести. Но эта резинка содержала в себе какой-то сильнодействующий наркотик, и именно он заставил их стать любовниками, страсть которых не имела границ. Этот наркотик сделал из Алисы очень пылкую и страстную женщину, словно это была не добропорядочная английская леди, а опытная наложница в гареме турецкого султана.

– Вы не должны ни в чем раскаиваться и упрекать себя, – нежно сказал он. – Считайте, что вы были одержимы. Во всем виноват дурман.

– Но ведь я допустила это! – воскликнула она. – Я… Я!!! Я хотела этого! О, какая я низкая, порочная девка!

– Что-то не припоминаю, чтобы я предлагал вам какие-нибудь деньги!

Ему вовсе не хотелось быть таким бессердечным, просто он пытался ее разозлить, чтобы она забыла свое унижение. И он преуспел в этом. Она вскочила на ноги и вцепилась ногтями в его грудь и лицо.