Текст книги "Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования"

Глава 3

Мемориальная больница Паркленда

Даллас, Техас

Вашингтон, округ Колумбия

22 ноября 1963 года, пятница

У Линдона Джонсона был ум конспиратора. Для его бесперспективной политической карьеры это было ценное качество, которое помогло Джонсону перебраться с равнин Техаса на Капитолийский холм, а теперь – умопомрачительным образом – в Овальный кабинет. Давно знавшие его коллеги в Сенате думали, что взгляд этого осторожного и жадного до власти 57-летнего техасца может загибаться за угол и храни Господь всякого, кто там притаился и плетет против него интриги. Чтобы расправиться со своими врагами, Джонсон был готов на все. Чутье на заговорщиков у него было отменное, что помогает объяснить никогда не покидавшую его паранойю и пессимизм, которые ему удавалось скрывать от публики. За три года на посту вице-президента ему нередко приходилось испытывать унижение, но он скрывал свое уныние под личиной, которую Жаклин Кеннеди и некоторые помощники президента язвительно называли имиджем «Дядюшки с Юга»: грубоватый, плюющийся жвачкой, беспредельно гордый собой техасец, казавшийся столь неуместным в обществе массачусетских снобов¹.

Чаще всего инстинкт его не подводил. И теперь в Далласе, в первые минуты своего пребывания на посту 36-го президента Соединенных Штатов, он был убежден, что убийство его предшественника может быть только первым пунктом иностранного коммунистического заговора, нацеленного на свержение правительства. Он опасался, что его президентство будет недолгим и кончится, как только он приведет в действие ядерные боеголовки, а это будет концом для всего мира. По его собственным воспоминаниям, в тот день он думал: «Когда полетят ракеты?» «В голове моей тогда пронеслась мысль: если они застрелили президента, в кого будет следующий выстрел?»² Джонсон боялся стать второй мишенью. В конце концов, он и его супруга, Леди Берд Джонсон, были в том же кортеже, в открытом лимузине, всего в двух автомобилях позади машины президента. Одна шальная пуля, и они также стали бы жертвами. Джон Коннелли, близкий друг и протеже Джонсона, ехал в президентском лимузине и был серьезно ранен. В первые часы после убийства было неясно, сможет ли он выжить после того, как 6,5-миллиметровая пуля пробила ему спину и вышла через грудь.

Один из первых приказов Джонсона в роли верховного главнокомандующего был нацелен на то, чтобы сохранить свою собственную жизнь³. После того как около часа дня было объявлено о смерти Джона Кеннеди, Джонсон приказал пресс-секретарю Белого дома Малькольму Килдафу не передавать эту новость репортерам до тех пор, пока он не покинет больницу Паркленда и не окажется в далласском аэропорту Лав-Филд, где с утра, когда туда прибыл Джон Кеннеди, находился Борт номер один. Джонсон опасался, что убийца Кеннеди, кем бы он ни был, мог охотиться и за ним. «Мы не знаем, имеют ли коммунисты к этому отношение или нет, – говорил он Килдафу, – убийца может точно так же охотиться на меня, как и на Кеннеди, мы просто не знаем».

После лихорадочного метания по улицам Далласа в обычном полицейском автомобиле – сирену Джонсон приказал отключить, чтобы никто не заметил его сгорбленную фигуру на заднем сиденье, – новый президент прибыл в аэропорт около 13.40 по далласскому времени и поднялся на Борт номер один. (По вашингтонскому времени было на час позже.) С момента, когда на Дили-Плаза грянули выстрелы, прошло приблизительно 70 минут. Опасаясь прячущихся в аэропорту снайперов, агенты спецслужб «вбежали в самолет перед нами, опустили жалюзи и закрыли за нами обе двери», рассказывал Джонсон позднее о прибытии на Борт номер один⁴.

Он вспоминал, что испытал легкое чувство облегчения, попав на борт по-королевски роскошного президентского лайнера, в знакомую обстановку с телефонами и другими средствами связи, при помощи которых он в считаные минуты мог связаться практически с любым человеком в мире. Как и всегда, наличие телефона подействовало на Джонсона успокаивающе. Не многие политики пользовались телефоном настолько часто, как Джонсон: телефонная трубка была в его руках то инструментом политических интриг, то оружием. В годы президентства Джонсона его разговоры записывали на пленку, а затем расшифровывали, и лишь немногие из его собеседников были поставлены об этом в известность.

Невзирая на то что агенты спецслужб намеревались отдать приказ о вылете немедленно после прибытия Джонсона в аэропорт Лав-Филд, он не позволил им улететь до возвращения на борт Жаклин Кеннеди⁵. Миссис Кеннеди отказывалась покидать больницу без тела мужа, что стало причиной ссоры агентов Секретной службы с коронером Далласа. (Коронер настаивал, чтобы тело президента оставалось в городе до проведения вскрытия, как этого требовало местное законодательство, но в итоге агенты попросту оттеснили его в сторону.) Супруги Джонсоны провели в напряженном ожидании еще 35 минут, затем к лайнеру подкатил белый похоронный «кадиллак» с бронзовым гробом президента и сопровождавшей его миссис Кеннеди.

За несколько минут до вылета судья федерального округа Сара Хьюз, друг семьи Джонсонов – Джонсон, еще будучи вице-президентом, сам выдвинул ее на этот пост, – поднялась на борт и в спешном порядке провела церемонию инаугурации. Во время присяги Джонсон стоял подле раздавленной горем миссис Кеннеди. Фотограф, запечатлевший эту сцену, успел выскочить из президентского самолета за секунды до того, как дверь была задраена перед вылетом: ему было поручено как можно быстрее доставить фотографию в Associated Press и другие телеграфные агентства, дабы подтвердить факт передачи президентской власти⁶. Минуту спустя самолет бежал по взлетной полосе и, по воспоминаниям его пассажиров, взмыл в небо почти вертикально. Четыре часа спустя он приземлился в Мэриленде на авиабазе Эндрюс.

Тем же вечером, когда Жаклин и Роберт Кеннеди находились в Медицинском центре ВМФ в Бетесде в ожидании завершения процедуры вскрытия, Джонсон уже решительно приступил к руководству страной. Его помощники позднее восхищались тем, насколько невозмутимым казался он в те первые часы у власти. После семиминутного полета на вертолете с авиабазы Эндрюс в Белый дом он только заглянул в Овальный кабинет, вероятно, понимая, что было бы цинично расположиться там сразу же после убийства. Затем он пересек перекрытую для проезда автомобилей улицу и направился в здание Исполнительного управления, где располагалась команда вице-президента и где он мог проводить встречи и совершать бессчетные телефонные звонки⁷.

Он принял у себя министра обороны Роберта Макнамару с докладом. Новости вселяли спокойствие. О разворачивании военных действий со стороны Советского Союза или других враждебных стран речи не шло, тем не менее американские вооруженные силы должны были пребывать в состоянии повышенной боевой готовности.

Донесения из Далласа были не столь утешительными. Несмотря на отсутствие данных о сообщниках Освальда, ФБР и ЦРУ располагали тревожными сведениями о его прошлом, включая попытку отказа от американского гражданства и эмиграцию в Россию четырьмя годами ранее. С момента возвращения Освальда в США в 1962 году ФБР спорадически организовывало слежку за ним и его русской женой как за вероятными советскими агентами. В отчетах ЦРУ указывалось, что Освальд был взят под наблюдение в сентябре, когда он отправился в Мехико; точные причины поездки не установлены.

В тот вечер и на следующий день Джонсон встречался со старшими помощниками Кеннеди, заявил о поддержке политического курса его администрации, предлагал сохранить весь кабинет Кеннеди: он хотел дать понять людям, что их позиции останутся за ними. «Вы мне нужны даже больше, чем были нужны президенту Кеннеди», – вновь и вновь повторял он⁸.

Начиная с самых первых часов на президентском посту Джонсон предпринял решительные, как ему самому казалось, попытки успокоить Роберта Кеннеди – и одновременно заручиться его советом. Однако он ошибался, полагая, что они, потрясенные событиями в Далласе, смогут наладить отношения. Генеральный прокурор всегда относился к Джонсону с неприязнью, и даже после того, как Роберт Кеннеди принял предложение нового президента остаться во главе Министерства юстиции, неприязнь эта не исчезла.

В отличие от старшего брата, человека очень уравновешенного, всегда стремившегося примириться со своими прежними противниками, Роберт Кеннеди был способен на глубокую, даже иррациональную ненависть. Казалось, кровавая вражда с такими людьми, как Джимми Хоффа, Эдгар Гувер, и, быть может, более всего с Джонсоном придавала ему силы. В узком кругу он отзывался о Джонсоне как о человеке «подлом, невыносимом, жестоком – животном во многих отношениях». По его словам, он пришел в ужас от того, что Джонсон – человек, «неспособный говорить правду» – занял место его брата в Белом доме⁹.

Вечером своего первого дня на посту президента, около 19.00, Джонсон позвонил Эдгару Гуверу. В этом звонке не было ничего удивительного: Джонсон должен был подозревать, что у директора ФБР имеются самые последние сведения, касающиеся убийства в Далласе. Однако в тот момент у Джонсона были и другие причины: он хотел напомнить Гуверу об их давней дружбе. В последующие десятилетия часто забывали о том факте, что перед гибелью Кеннеди политическая карьера Джонсона была под очень большим вопросом ввиду расследования дела о взяточничестве, в котором был замешан вашингтонский лоббист, некогда один из ближайших помощников Джонсона в Сенате. Некоторыми линиями расследования занималось ФБР.

Лоббиста Бобби Бейкера называли «Маленьким Линдоном». Его обвиняли во взятках законодателям, а также в содержании так называемого социального клуба на Капитолийском холме – «Кворум-клаб» – заведения, в числе прочего поставлявшего проституток официальным лицам в Конгрессе и Белом доме. В скандал по делу Бейкера могли быть вовлечены и президент Кеннеди, и Джонсон. Гувер был осведомлен о внебрачных связях президента и пристально следил за тем, какие именно претензии предъявляли Бейкеру: его обвиняли в том числе и в том, что лоббист помогал организовать встречи Кеннеди с красавицей родом из Восточной Германии, которая, по слухам, работала на коммунистов.

В неделю, предшествующую убийству, Бейкер стал мало-помалу выдавать секреты Кеннеди и Джонсона наиболее известному и опасному специалисту по скандалам, журналисту Дрю Пирсону. The Washington Merry-Go-Round – колонка, выходившая одновременно в нескольких газетах, которую Пирсон вел на пару со своим помощником Джеком Андерсоном, состояла из смеси серьезных политических псевдосенсаций и скабрезных, часто откровенно лживых сплетен из жизни власть имущих. Осведомители у Пирсона были повсюду, в том числе и среди руководящих работников Белого дома и прочих высокопоставленных чиновников. Одни сбрасывали Пирсону информацию из страха перед ним, другие вели с ним разговоры, поскольку искренне восхищались тем, как отважно он пишет о коррупции и лицемерии в Вашингтоне. Отдавая должное Пирсону, следует заметить, что он одним из первых подверг критике сенатора Джозефа Маккарти.

Среди почитателей Пирсона был председатель Верховного суда Эрл Уоррен. Журналист считал судью одним из самых своих близких друзей – этой дружбой он хвастался в печати. Во времена, когда из-за постановлений в пользу гражданских прав и свобод на суд Уоррена почти со всех концов страны обрушилась яростная критика, председатель суда мог полагаться на защиту Пирсона. Они были настолько близки, что проводили вместе отпуск. В сентябрьской колонке того года Пирсон описывал отпуск, проведенный на яхте вместе с Уорреном и его женой на Средиземном и Черном морях. Для Пирсона это был рабочий отпуск, в ходе которого он взял интервью у секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева, а позднее – у югославского лидера маршала Иосипа Броз Тито; Уоррен присутствовал на этих интервью.

Днем во вторник, 21 ноября, менее чем за сутки до убийства, Пирсон встретился с Бобби Бейкером в Вашингтоне. То была их первая личная беседа, и у бывшего работника Сената, а теперь лоббиста имелось немало грязных подробностей, которыми он мог поделиться со своим собеседником. «Бобби подтвердил, что президент вступал в связь со многими женщинами», – писал Пирсон в своем дневнике. Одна из женщин Кеннеди была активной помощницей Жаклин Кеннеди. «Владелица дома, в котором она жила, подключала прослушивающее устройство к ее кровати, когда у нее бывал Джек», – писал Пирсон¹⁰.

Пирсон во время истории с Бейкером держал Джонсона под прицелом. 24 ноября, в воскресенье, в его колонке должен был быть опубликован материал, вскрывающий финансовые связи между вице-президентом и Бейкером. В своем дневнике Пирсон писал, что из этого выйдет «вполне громкая история», касающаяся Джонсона, Бейкера, а также коррупционной схемы с контрактом на истребители стоимостью в 7 миллиардов долларов, заключенным с техасской фирмой General Dynamics.

Для того чтобы пережить скандал с Бейкером, а также публикацию всего того, что таили в себе записные книжки Пирсона, Джонсон должен был заручиться поддержкой Гувера.

Джонсон и Гувер были близкими друзьями, во всяком случае, согласно циничным стандартам политической дружбы, принятым в Вашингтоне. На протяжении своей карьеры Джонсон искал всяческого расположения у директора ФБР: как и любой другой политик в Вашингтоне, он знал цену покровительству Гувера. Для миллионов людей директор ФБР был воплощением закона и порядка, согласно опросам общественного мнения, он оставался одним из самых популярных людей в стране, более популярным, чем большинство президентов, которым он служил.

Джонсон также осознавал опасность того, что Гувер мог вести свою игру с политиком, которому было что скрывать. Он прекрасно знал, что 68-летний Гувер пускает в оборот секреты общественных деятелей – политические, финансовые, сексуальные – и существует постоянная опасность, что тот или иной секрет может быть обнародован по прихоти или приказу Гувера.

Многолетние попытки Джонсона свести дружбу с директором ФБР были – подчас комичным – заискиванием. Когда в 1942 году Джонсон переехал в Вашингтон, он купил дом в том же квартале, что и Гувер, – сам он называл это совпадением, – в удобном районе Форест-Хиллс. На протяжении двадцати лет они были соседями. Обе дочери Джонсона выросли на глазах у Гувера, нередко по воскресеньям он заглядывал к Гуверам на завтрак. «Он был моим ближайшим соседом – ему, например, нравилась моя собака», – рассказывал Джонсон. Президент и Гувер оба любили собак, и эта тема сопутствовала их дружбе. Когда в 1966 году одна из гончих Джонсона умерла, Гувер подарил ему нового пса. Президент дал ему имя Дж. Эдгар¹¹. В мае 1964 года, через полгода после того, как Джонсон стал президентом, он подписал правительственное постановление, согласно которому Гувер мог не выходить на пенсию в следующем году, когда ему должно было исполниться 70 лет. «Нация не может позволить себе потерять тебя», – сказал президент. Мотивы Джонсона были не совсем патриотическими, как говорил он в частных беседах, признавая тот факт, что оставил Гувера в должности отчасти потому, что «лучше пусть он будет лить на нас дерьмо изнутри, чем снаружи»¹².

На протяжении нескольких недель после убийства Джонсон в разговорах с Гувером – раз за разом, словно одержимый, – напоминал директору о своей дружбе. «Ты не просто глава Федерального бюро, ты – мой брат и мой друг и был таковым двадцать пять лет, тридцать лет… Я доверяю твоему мнению больше, чем мнению кого бы то ни было еще в этом городе»¹³.

Вечером в день убийства Джонсон вернулся домой и лег спать – и, по его воспоминаниям, проспал менее четырех часов, – а на следующее утро вновь отправился в центр города, в Белый дом. На этот раз он направился в Овальный кабинет, и это привело Роберта Кеннеди в ярость: он полагал, что Джонсон слишком спешит занять рабочее место его брата. Джонсон попросил секретаршу Кеннеди, Ивлин Линкольн, через 30 минут освободить ее рабочий стол для его собственных секретарей. Линкольн, разумеется, так и сделала, но слез сдержать не смогла14.

В субботу, около 9.15, Джонсон получил тревожное сообщение от директора Центральной разведки Джона Маккоуна: тот извещал его о том, что ЦРУ следило за Освальдом в Мехико, где он встречался с дипломатами из посольств СССР и Кубы. Вечером того же дня Маккоун позвонил госсекретарю Дину Раску, дабы сообщить ему о ситуации в Мехико, в том числе о вероятных осложнениях на дипломатическом уровне ввиду ареста молодой мексиканки Сильвии Дюран, работницы кубинского консульства, лично встречавшейся с Освальдом. Женщина была арестована по требованию ЦРУ.

Около 10 часов утра Джонсон вновь разговаривал с Гувером, на этот раз разговор был записан системой звукозаписи Овального кабинета, которой пользовался и Кеннеди¹⁵. По неизвестным для работников Национального архива США причинам на момент составления описи пленок с телефонными разговорами Джонсона в Белом доме запись этого разговора с Гувером оказалась стертой, остался лишь официально заверенный текст расшифровки разговора. Джонсон мог догадываться, что директор досконально изучил всю доступную ему информацию об убийстве. Ведь директор ФБР должен был доложить президенту США об обстоятельствах убийства его предшественника. Но на деле расшифровка этого разговора, опубликованная несколько десятилетий спустя, говорит о том, что доклад директора ФБР представлял собой мешанину из сомнительных фактов. Многие заместители Гувера знали, что директор ФБР не настолько детально осведомлен: он не утруждал себя изучением всех фактов, поскольку никто не осмелился бы указывать ему на ошибки. Гувер так хотел изобразить, что он в курсе всего, что часто оперировал домыслами и полуправдой. Казалось, он не в состоянии был произнести фразу: «Я не знаю».

«Мне хотелось довести до вашего сведения важное для этого дела обстоятельство», – начал Гувер. Он сказал, что «минувшей ночью в Далласе этому человеку» – Освальду – было предъявлено обвинение в убийстве, но «доказательства, которыми они располагают на текущий момент, не столь уж веские». «Пока что в деле нет оснований для обвинительного приговора».

Нет оснований для обвинительного приговора? Это было первое сомнительное заявление, сделанное Гувером в ходе разговора; как будто бы он пытался убедить Джонсона в том, что – какой бы ни была правда – расследование не может быть доверено только полиции Далласа и необходим строгий контроль со стороны ФБР. Агенты Гувера, работавшие на месте преступления, знали, что полиция Далласа и ФБР успели собрать несметное количество фактов, доказывавших вину Освальда. Освальд был взят под стражу, и несколько свидетелей могли подтвердить, что это скорее всего он был тем самым человеком с винтовкой в руках в окне Техасского склада школьных учебников и уж, во всяком случае, тем, кого видели на месте убийства местного полицейского вскоре после убийства президента. Винтовка итальянского производства, идентифицированная как орудие убийства, была заказана по почте в чикагском оружейном магазине неким А. Хиделлом – этим псевдонимом часто пользовался Освальд, на это же имя, в частности, он зарегистрировал почтовый адрес до востребования; винтовку нашли на книжном складе. Кроме того, на момент задержания у Освальда был пистолет, заказанный опять же на имя А. Хиделла в том же оружейном магазине. Предварительные факты наводили на мысль о том, что из этого пистолета и был убит полицейский Джей Ди Типпит. В бумажнике Освальда было поддельное удостоверение личности на имя А. Хиделла с фотографией Освальда.

Гувер сообщил Джонсону – и это было правдой, – что почтовый перевод за винтовку был на 21 доллар. «Кажется совершенно невероятным, что можно убить президента США, потратив 21 доллар», – сказал Гувер. Затем директор ФБР сообщил несколько ложных фактов. Он сказал Джонсону, что «документы с именем “Хиделл” были найдены в доме, где проживал Освальд и который принадлежал его матери». (Неправда: Освальд не виделся с матерью более года.) Винтовка, по словам Гувера, была «найдена на шестом этаже здания, в котором из нее стреляли» (верно), но «пули были выпущены с пятого этажа» (неверно). Он также доложил, что после убийства Освальд убежал в кинотеатр на другом конце города, «где вступил в перестрелку с офицером полиции» и был задержан. (Неверно: Типпит был убит в нескольких домах от кинотеатра.)

– Вам удалось узнать подробности о его сентябрьском визите в посольство СССР в Мехико? – спросил Джонсон.

Уверенность, с которой Гувер ответил на этот вопрос, явится поводом для многочисленных теорий заговора, когда этот разговор станет достоянием широкой публики. Доказательства, которые ЦРУ должно было предоставить Гуверу, были неполными и противоречивыми, и все же директор сказал президенту, что в Мехико кто-то выдавал себя за Освальда, и предположил, что у Освальда был сообщник. Гувер подчеркнул, что поездка в Мехико «представляется не совсем понятным ходом: у нас здесь есть запись и фотография человека, который приходил в посольство СССР под именем Освальда». Гувер имел в виду сделанную ЦРУ фотографию, на которой был запечатлен человек около здания посольства СССР в Мехико – в ЦРУ его поначалу приняли за Освальда. «Запись и фотография не имеют никакого отношения к Освальду – голос и внешность у него другие. Иными словами, по-видимому, есть кто-то другой, он-то и побывал в советском посольстве».

Основываясь на отрывочных данных, Гувер намекал на заговор с целью убийства Кеннеди, в котором каким-то образом были замешаны советские дипломаты в Мехико.

Несмотря на то, что многие факты в распоряжении Гувера были ложными, директор оказался прав в одном. У ФБР было достаточно причин сомневаться в компетентности полиции Далласа. На следующий день –24 ноября, в воскресенье – в результате оплошности полицейских Освальд был убит в тот самый момент, когда его собирались перевозить из главного управления полиции в окружную тюрьму. Свидетелями случившегося стали многочисленные журналисты, фотографы и телеоператоры. Хотя ФБР и полиция Далласа в течение ночи получили несколько телефонных звонков с угрозами в адрес Освальда, меры безопасности были до такой степени неадекватными, что Джек Руби смог проскользнуть между репортерами и пронести с собой револьвер Colt Cobra 38-го калибра. Руби стрелял в Освальда с расстояния в несколько сантиметров под прицелом телевизионных камер, ведущих прямую трансляцию.

Освальд был спешно доставлен в Мемориальную больницу Паркленда, в то же самое реанимационное отделение, в котором за два дня до этого умер президент Кеннеди. Смерть Освальда была констатирована в 13.07.

Среди десятков миллионов американцев, увидевших убийство Освальда по телевизору, был декан Йельской школы права Юджин Ростоу, влиятельный демократ, чей брат Уолт был советником Кеннеди по национальной безопасности16. Декан Ростоу решил, что ему следует действовать. Позднее он вспоминал, что сразу понял: убийство Освальда подорвет доверие общества к правительству, возможно, на целые поколения. Общественность, говорил он, будет лишена «катарсиса и эмоциональной защиты» суда, в ходе которого могла быть определена вина Освальда, а также разрешен важнейший вопрос: были ли у него сообщники? Между тем телевизионные комментаторы уже заговорили о том, что Освальда убили, чтобы заставить его замолчать прежде, чем он раскроет тайну заговора.

Ближе к 15.00 Ростоу позвонил в Белый дом, чтобы переговорить с Биллом Мойерзом, 29-летним баптистским пастором из Техаса, который оставил амвон ради политики и к тому времени был одним из доверенных помощников Джонсона. Ростоу настоятельно просил Мойерза донести до президента мысль о необходимости создания комиссии по расследованию «всего дела об убийстве президента». На магнитофонной записи Ростоу называет Освальда не иначе как «этот подонок».

«В столь непростой ситуации, когда этого подонка убили, я предлагаю в ближайшем будущем создать президентскую комиссию из наиболее выдающихся граждан, принадлежащих к обеим партиям или стоящих вне политики: никаких судей из Верховного суда, только люди вроде Тома Дьюи», – говорил Ростоу, имея в виду бывшего губернатора Нью-Йорка, республиканца. Он также предложил рассмотреть кандидатуру бывшего вице-президента Ричарда Никсона. «Комиссия из семи или девяти человек и, быть может, Никсон», – говорил он.

Ростоу сказал Мойерзу, что без такой комиссии вряд ли удастся убедить людей в том, что от них ничего не скрывают. «Поскольку мировая общественность и все американцы сейчас настолько потрясены поведением полиции Далласа, что они вообще ничему не верят». Мойерз согласился с Ростоу и пообещал передать его предложение президенту.

Идею создания комиссии Джонсон поначалу отверг: интуиция подсказывала ему, что расследование следует оставить в руках государственных лиц Техаса. (Официальные лица в Белом доме и Министерстве юстиции были поражены, узнав, что убийство президента в их времена не считалось преступлением федерального уровня. Будь Освальд жив, его бы судили по законам Техаса.) Будучи техасцем, Джонсон, казалось, больше своих помощников верил, что сотрудники правоохранительных органов его родного штата смогут взять под контроль расследование этого убийства. В разговоре с другом он говорил, что его раздражают «чужаки» из Вашингтона, приезжающие в Техас, чтобы указывать, кому следует ответить за убийство в Далласе¹⁷.

Свое мнение Джонсон изменил только через четыре дня. Он знал, что версии заговора стремительно множатся. Со смертью Освальда, писал Джонсон позднее, «негодование нации перешло в скепсис и сомнение… Атмосфера была отравлена, ее необходимо было очистить»¹⁸. В итоге президент принял модель комиссии, предложенную Ростоу, но с одной существенной поправкой.

Декан Йеля был решительно против участия в расследовании судей из Верховного суда; по мнению правоведов и историков, в прошлом репутация Верховного суда оказывалась запятнанной в тех случаях, когда его судьи начинали заниматься делами, не имеющими прямого отношения к их деятельности. Джонсон, однако, отстаивал противоположную точку зрения. Он говорил, что видит во главе комиссии только одного кандидата – председателя Верховного суда Эрла Уоррена.

«Комиссия должна быть двухпартийной, и я чувствую, что нам нужен председатель-республиканец, чья судейская квалификация и объективность неоспоримы», – писал Джонсон. Он почти не был знаком с Уорреном, однако знал, что тот был республиканцем, которого уважали и даже любили многие союзники президента из числа демократов, а также большая часть журналистского корпуса Вашингтона, в том числе всемогущий и грозный Дрю Пирсон. «Я не был близким другом председателя Верховного суда, – писал Джонсон. – Мы и десяти минут не оставались наедине, но для меня он был олицетворением правосудия и справедливости в этой стране».