Текст книги "Смерть эксперта-свидетеля"

Книга вторая
Смерть в белом халате

Глава 1

В восемь сорок пять утра в вестибюле Лаборатории Хоггата было очень спокойно и тихо. Бренда нередко думала, что именно эта часть рабочего дня нравится ей больше всего. Это было время, когда сотрудники еще не явились на свои места, занятия в Лаборатории еще по-настоящему не начались, и они с инспектором Блейклоком могли работать в пустом зале, тихом и торжественном, словно храм, подготавливая папки из плотной бумаги для регистрации новых дел, поступающих в течение дня, заново упаковывая вещественные доказательства, за которыми должны приехать полицейские. Они еще раз сверяли подготовленные для суда заключения, чтобы убедиться, что исследование проведено полностью, что ни одна необходимая деталь не упущена. Как только Бренда приходила сюда, она облачалась в белый халат и тотчас же начинала чувствовать себя иначе: она больше не была молоденькой, не уверенной в себе девушкой, она становилась человеком с профессией, чуть ли не женщиной-ученым, признанным сотрудником Лаборатории. Потом она шла в глубь дома, на кухню, приготовить чай. После того как облачение в белый халат придавало ей столько достоинства, эта домашняя обязанность на некоторое время спускала ее с небес на землю, да и чаю ей, после недавнего завтрака, не хотелось. Но инспектор Блейклок, ежедневно приезжавший на машине из Или, охотно выпивал чашечку, и она с удовольствием готовила чай для него.

– Самое оно для служивого, – неизменно приговаривал он, снова и снова поднося кружку к увлажнившимся губам и жадно глотая обжигающий напиток, словно горло у него выложено асбестом. – Ну и хорош у тебя чаек, Бренда, ничего не скажешь.

А Бренда неизменно объясняла:

– Мама говорит, весь секрет в том, чтоб чайник заварной как следует нагреть. А потом чай настаивать не больше пяти минут.

Этот коротенький ритуал никогда не менялся, настолько, что она могла наизусть, безмолвно шевеля губами, повторять слова инспектора, едва не фыркая от смеха. Знакомый, такой домашний аромат крепкого чая, греющее ладони тепло толстостенной кружки – от всего этого в начале рабочего дня рождались спокойствие и уверенность.

Бренде очень нравился инспектор Блейклок. Он говорил мало, но никогда не раздражался, был по-отцовски добр к ней, с ним ей было легко и просто. Даже мама – она побывала в Лаборатории перед тем, как Бренда приступила к работе, – радовалась, что дочь будет работать именно с ним. До сих пор у Бренды горели от стыда щеки, когда она вспоминала, как мать настояла на том, что ей следует побывать в Лаборатории, посмотреть, где ее дочь собирается работать. Правда, главный полицейский инспектор Мартин, старший сотрудник по связям с полицией, по-видимому, счел это совершенно оправданным. Он объяснил маме, что должность секретаря-регистратора в Лаборатории Хоггата – нововведение, раньше на этом месте работал полицейский. Если Бренда будет хорошо работать в этой должности, полицейские смогут заниматься своими прямыми обязанностями, а девочка получит хорошую профессию. Главный инспектор Мартин сказал маме: «Регистратура – самое сердце Лаборатории». Сейчас, вместе с группой офицеров полиции, он отправился в поездку по Соединенным Штатам, и инспектор Блейклок остался целиком за главного, отвечая сразу за два участка работы: он не только принимал вещдоки, регистрировал выступления в суде и подготавливал статистические данные, но обсуждал каждое дело с инспектором-детективом, возглавлявшим очередное расследование, объясняя, что Лаборатория могла сделать, а что – вряд ли, и отказывался принимать те дела, в которых ученые ничем не могли помочь; а еще он проверял полноту окончательных заключений для суда. Бренда догадывалась, какая огромная ответственность на нем лежит, и решила, что никогда его не подведет.

Пока Бренда готовила чай, прибыли первые за день вещдоки: их, конечно, доставил полицейский детектив, занятый в расследовании. Еще один полиэтиленовый пакет с одеждой по делу об убийстве в меловом карьере. Крупные руки инспектора Блейклока аккуратно поворачивали пакет, и Бренда рассмотрела сквозь прозрачный пластик темно-синие брюки с не очень-то чистым поясом, полосатый пиджак с широкими лацканами и пару остроносых черных ботинок, украшенных вычурными пряжками. Инспектор Блейклок изучал составленную полицейскими опись.

– Это вещи ее дружка, – сказал он. – Того, с которым она на танцах кокетничала. Заведешь новую папку для описи, а вещи зарегистрируй по Биологическому отделу, под титулом «Маддингтон», и номер подгруппы поставь. Наклей красный ярлык «Срочно». Убийство имеет приоритет над всем остальным.

– Но у нас могут оказаться два или три дела об убийстве одновременно. Кто тогда про приоритет решает?

– Заведующий Отделом, в который это дело поступает. Он распределяет работу между своими подчиненными. После убийства или изнасилования приоритет имеют те дела, по которым обвиняемый не отпущен на поруки.

– Надеюсь, вы не очень на меня сердитесь, что я так много вопросов задаю? – спросила Бренда. – Мне так хочется про все узнать. Доктор Лорример говорит, я должна узнавать все про все, что только можно, а не смотреть на свою работу как на обычную рутину.

– Спрашивай, не стесняйся, девочка. Я вовсе не сержусь. Только не надо слишком прислушиваться к тому, что доктор Лорример говорит. Не он тут у нас директор, хоть он, может, и думает так про себя. Как зарегистрируешь эти тряпки, положи пакет на полку Биологического отдела.

Бренда аккуратно занесла порядковый номер пакета в журнал и продвинула упакованную в полиэтилен одежду на полку с вещдоками, ожидавшими отправки в лабораторию Биологического отдела. Очень важно было вовремя заносить все в регистрационный журнал. Она бросила взгляд на часы: почти восемь пятьдесят. Скоро доставят почту и вся конторка будет завалена пакетами с мягкой прокладкой, содержащими вчерашние анализы крови по делам о нарушениях в алкогольном опьянении и о дорожных происшествиях. Потом начнут подъезжать полицейские машины. Полицейские – в форме или в штатском – доставят большие конверты с документами для мистера Миддлмасса, исследователя документов; специально подготовленные Лабораторией контейнеры для хранения следов слюны, крови, спермы; громоздкие мешки с грязными, в пятнах простынями и одеялами; вездесущие тупые орудия; окровавленные ножи, тщательно упакованные в коробки, заклеенные липкой лентой.

И с минуты на минуту начнут появляться сотрудники Лаборатории. Уборщица, миссис Бидуэлл, должна была бы прийти уже двадцать минут назад. Может, она заразилась гриппом от Скоби? Первым из научников скорее всего явится Клиффорд Брэдли, старший научный Биологического отдела; побежит, съежившись, через зал, будто права никакого не имеет тут находиться, взгляд испуганный, и усы эти дурацкие, вислые какие-то; так всегда занят своими мыслями, что и на «здрасьте» едва ответит. Потом – мисс Фоули, секретарша директора. Всегда спокойная, сдержанная, всегда чуть улыбается – неизвестно чему. Мисс Фоули напоминала Мону Ригби, с которой Бренда училась в школе: Мону всегда выбиради на роль Святой Девы в рождественских спектаклях. Бренда недолюбливала Мону Ригби: если б только учителя знали про эту Ригби то, что знала о ней Бренда, Моне в жизни не получить бы эту завидную роль. Вот и мисс Фоули – Бренда вовсе не была уверена, что мисс Фоули ей так уж нравится. Потом кто-то, кто ей очень нравится, – мистер Миддлмасс, исследователь документов: пиджак внакидку, наверх бежит – через три ступеньки перепрыгивает, а здоровается – весь вестибюль звенит. После него уже идут все не по порядку – кто когда. Народу в зале – как на вокзале, а посреди всей этой кажущейся неразберихи, в самом ее сердце – сотрудники Регистрационного отдела: контролируют, направляют, помогают, объясняют…

Как бы подавая сигнал о начале рабочего дня, зазвонил телефон. Пальцы инспектора Блейклока обхватили трубку. Он молча слушал, что ему говорят, – значительно дольше, чем представлялось нормальным, потом до слуха Бренды донеслось:

– Нет, я не думаю, что он здесь, мистер Лорример. Вы говорите, он домой не возвращался?

И снова молчание. Инспектор Блейклок полуотвернулся от Бренды и заговорщически прижал трубку плечом, будто разговор был сугубо конфиденциальным. Потом положил трубку на конторку и повернулся к Бренде:

– Это отец доктора Лорримера. Очень старый. Волнуется. Как я понял, доктор Лорример сегодня утром не принес ему в комнату чай и, похоже, вообще дома не ночевал. Постель в его комнате не разобрана.

– Ну, здесь-то его точно нет. Я хочу сказать – ведь входная дверь была заперта, когда мы с вами пришли.

Сомневаться в этом не приходилось. Когда она, поставив велосипед в бывшей конюшне, появилась из-за угла дома, инспектор Блейклок стоял у входной двери. Впечатление было такое, что он ее поджидает. Потом, когда она к нему подошла, он осветил фонарем замки и поочередно вставил в скважины все три ключа: сначала отпер английский замок, потом – сейфовый, с цифровым набором, а потом тот, что отключает электронную систему сигнализации, соединенную с пультом полицейского участка в Гайз-Марше. Потом они вместе вошли в темный зал вестибюля. Бренда прошла в раздевалку в глубине здания – надеть белый халат, а Блейклок – в кабинет главного инспектора Мартина, к распределительному щиту – отключить систему охраны внутренних дверей основных лабораторных помещений.

Бренда, хихикнув, сказала:

– Вот – миссис Бидуэлл не явилась вовремя, чтоб уборку начать, теперь доктор Лорример пропал. Может, они вместе сбежали? Великий скандал у Хоггата!

Шутка получилась не очень смешная, и Бренда нисколько не удивилась, что инспектор Блейклок не засмеялся.

– Что дверь была заперта, еще ничего не значит, – сказал он. – У доктора Лорримера свои ключи есть. И если он свою постель убрать озаботился и сюда с утра пораньше явился, то почти наверняка запер тут все, как было, и внутреннюю сигнализацию включил.

– А как он тогда в Биологический отдел попадет?

– А он тогда должен дверь открыть и открытой ее оставить, пока сигнализацию опять не включит. Но только не похоже, чтоб он тут был. Он, когда тут один остается, только на английский замок дверь запирает.

Он снова поднес трубку к уху и сказал:

– Подождите немножко, мистер Лорример. Вряд ли он тут, но я схожу проверю.

– Я схожу, – вызвалась Бренда, радостно выказывая свою готовность быть полезной. Откидную доску конторки она поднимать не стала, просто пролезла под ней, и все. Повернувшись, она на мгновение увидела инспектора удивительно четко, словно при ярком свете фотовспышки: рот его был полуоткрыт, он протянул к ней руку напряженным и каким-то театральным жестом – желая то ли защитить ее, то ли остановить. Но Бренда, ничего в этот момент не сознавая, со смехом побежала вверх по широким ступеням. Биологический отдел находился в глубине второго этажа и вместе с прилегающей к нему Поисковой лабораторией тянулся почти во всю длину здания. Дверь была плотно закрыта. Бренда повернула ручку и, толчком растворив дверь, стала нащупывать на стене выключатель. Наконец пальцы ее отыскали кнопку. Две длинные лампы дневного света, под самым потолком, мигнули, тускло засветились, разгораясь, потом залили комнату ровным, ярким сиянием.

Труп она увидела сразу же. Лорример лежал меж двумя центральными лабораторными столами лицом вниз, левая рука его, казалось, царапает пол, правая подогнута и смята тяжестью тела. Прямые ноги вытянуты. Из горла Бренды вырвался то ли крик, то ли стон, и она упала на колени рядом с трупом. Волосы над левым ухом Лорримера слиплись и торчали остроконечными зубцами, как шерсть у ее котенка после мытья, но крови на темных волосах было не разглядеть. И все-таки она знала – это кровь. Кровь уже запеклась черным на белом воротнике его халата, а на полу лаборатории, свернувшись, застыла лужицей. Виден был только один глаз – левый, недвижимый, погасший и закатившийся, как у мертвого теленка. Бренда осторожно коснулась щеки Лорримера. Холодная. Но она ведь сразу, как только увидела его остекленевший глаз, поняла – это смерть.

Бренда не помнила, как закрыла дверь лаборатории, как сбежала вниз по лестнице. Инспектор Блейклок по-прежнему стоял за конторкой, недвижный, словно статуя, с зажатой в руке телефонной трубкой. Ей захотелось рассмеяться – таким забавным показалось ей его лицо. Она попыталась заговорить с ним, но слова застряли у нее в горле. Подбородок непрестанно дрожал, так, что стучали зубы. Ей удалось сделать какой-то жест. Он произнес что-то, чего она не разобрала, уронил трубку и бросился вверх по лестнице.

Бренда заплетающимися ногами добралась до тяжелого викторианского кресла у дверей кабинета главного инспектора Мартина. Это было любимое кресло полковника Хоггата. Полковник взирал на нее с портрета. Вдруг ей показалось, что его левый глаз разрастается, а рот растягивается в кривой ухмылке. Она почувствовала вдруг страшный холод. Сердце увеличилось до невероятных размеров и бухало в ребра. Она втягивала в себя воздух огромными глотками, но воздуха все равно не хватало. Потом до нее вдруг дошло, что из телефонной трубки доносятся какие-то звуки. Медленно и совершенно автоматически она поднялась с кресла, проковыляла к конторке и подняла трубку. Голос старого мистера Лорримера, слабый и очень сердитый, что-то ворчал на том конце провода. Бренда попыталась произнести привычное: «Лаборатория Хоггата. Регистрационный отдел слушает». Но слова не выговаривались. Она опустила трубку на рычаг и пошла назад, к креслу.

Она не помнила, как услышала долгий звонок у входа, как прошла через вестибюль – отпереть дверь. Неожиданно дверь резко распахнулась и зал заполнился множеством людей, шумом голосов. Свет, казалось, стал ярче – это было так странно, – и Бренда увидела всех этих людей ярко освещенными, словно актеры на сцене, с лицами, которые грим сделал подчеркнуто гротескными; каждое произнесенное ими слово слышалось четко и ясно, будто она сидела в первом ряду партера. Миссис Бидуэлл, уборщица, в макинтоше с воротником из искусственного меха, говорила высоким, громким голосом, возмущенно сверкая глазами:

– Шут его знает, что тут у нас делается! Какой-то обормот возьми да позвони моему старику и говорит, мол, мне сегодня приходить не надо, что, мол, я миссис Шофилд занадобилась. Кто это дурака валяет, хотела бы я знать?

По лестнице спускался инспектор Блейклок, медленно, не торопясь: так происходит выход главного героя. Все остальные стояли кружком, глядя вверх, на приближающуюся к ним фигуру, – доктор Хоуарт, Клиффорд Брэдли, мисс Фоули, миссис Бидуэлл. Директор выступил вперед. Вид у него был такой, словно он вот-вот упадет без сознания.

– Ну, Блейклок? – произнес он.

– Доктор Лорример, сэр. Умер. Убит.

Разумеется, они не могли, поворачиваясь лицами друг к другу, словно хор в греческой трагедии, все в унисон повторять и повторять это слово. Но оно эхом прозвучало в гулкой тишине вестибюля, утрачивая смысл, обращаясь в глухой стон: «Убит. Убит. Убит».

Брэнда увидела, как бросился к лестнице доктор Хоуарт. Инспектор Блейклок повернулся – пойти за ним, но директор сказал:

– Нет. Вы оставайтесь здесь. Проследите, чтобы никто не вышел за пределы этого зала. Позвоните главному констеблю и доктору Керрисону. Потом свяжете меня с Министерством внутренних дел.

Тут, впервые за все время, все заметили Бренду. Миссис Бидуэлл подошла к креслу. Спросила:

– Так это ты его нашла? Ах ты бедняжечка моя!

И все: теперь это уже не было театральным представлением. Свет как бы угас. Лица утратили яркость, расплылись, стали вполне обычными. Бренда негромко охнула. Почувствовала, как руки миссис Бидуэлл обнимают ее за плечи. Запах макинтоша забивал ноздри. Мех был мягким, как лапки ее котенка. И тут Бренда смогла наконец-то заплакать.

Глава 2

Доктор Чарлз Фриборн, главный контролер учреждений судебной медицины, лежал в лондонском учебном госпитале, у самой реки, откуда в самые мазохистские свои моменты он мог смотреть на окно собственного кабинета. Он лежал на узкой больничной койке совершенно неподвижно, вытянувшись во весь свой немалый – под два метра – рост, аккуратно укрытый простыней, над которой высоко торчал его крупный нос; совершенно седые волосы почти сливались с такой же белоснежной подушкой. Кровать была ему коротка, но к этому неудобству он давно приспособился, осторожно выставляя ступни над ее невысокой спинкой. Прикроватная тумбочка была набита самыми разнообразными приношениями, вещами необходимыми, не очень необходимыми и кое-какими отступлениями от правил, без которых, как было принято считать, невозможно обойтись во время краткого пребывания в госпитале. Тут же стояла и ваза с розами, которые выглядели весьма официально: они не пахли, но были невероятно яркими, и за их неестественными, какими-то похоронно-пышными головками коммандер[12]12
  Коммандер – здесь: комиссар полиции; также – воинское звание в категории старших офицеров ВМС Великобритании, соответствует званию подполковника в сухопутных войсках.


[Закрыть] Адам Дэлглиш разглядел лицо столь неподвижное, взгляд так недвижимо устремленный в потолок, что на мгновение он испугался: ему показалось – он пришел отдать последний долг усопшему. Напомнив себе, что Фриборн выздоравливает после вполне успешной операции, да к тому же по не самому серьезному поводу – у него находили варикозное расширение вен, – Дэлглиш подошел к кровати и тихонько сказал:

– Привет!

Фриборн, неожиданно вырванный из ступора, резко подскочил на кровати, смахнув с тумбочки пакет бумажных салфеток, два экземпляра «Журнала научного общества судмедэкспертов» и початую коробку шоколадных конфет. Крепко сжав ладонь Дэлглиша худой веснушчатой рукой с госпитальным опознавательным браслетом вокруг кисти, он воскликнул:

– Адам! Что это ты крадешься как тать в нощи, черт бы тебя побрал! Господи, до чего же я рад тебя видеть! Единственная добрая весть за все утро – то, что тебе поручили возглавить это дело. Я уж думал, ты уехал. Сколько времени ты можешь со мной побыть? Как ты туда доберешься?

Дэлглиш ответил на все вопросы по порядку:

– Десять минут. Вертолетом с аэродрома Баттерси. Завернул по пути. Как ты, Чарлз? Я тебе некстати?

– Это я всем некстати. Более неудачного времени я и выбрать не мог. А главное, от чего с ума можно сойти – ведь сам во всем виноват! С операцией этой вполне можно было и обождать. Правда, надоело – болит и болит, и Мэг настаивала, чтоб я прооперировался до выхода на пенсию. Видно, считала, что лучше потратить на это государственное время, чем мое собственное.

Подумав о тяготах и успехах, выпавших на долю Фриборна за сорок с лишним лет службы на пользу судебной медицины, о трудных годах войны, об отсроченной пенсии, о последних пяти годах, когда Чарлз оставил директорский пост и занялся бюрократической тягомотиной, Дэлглиш сказал:

– Очень разумно с ее стороны. Кроме того, тебе вовсе нечего делать в Чевишеме.

– Да знаю я. Смешно чувствовать, что ты за это отвечаешь, только потому, что беда случилась как раз, когда тебя на месте нет. Из дежурки позвонили чуть позже девяти – сообщить мне об этом. Решили, видно, что лучше я от них узнаю, чем от посетителей или из вечерних газет. Молодцы. Главный констебль, по всей видимости, вызвал ребят из Скотленд-Ярда сразу, как получил сообщение. А тебе самому что известно?

– Думается, примерно то же, что и тебе. Я говорил с главным констеблем и с Хоуартом. Узнал от них основные факты. Череп пробит, очевидно, тяжелым молотком, который Лорример как раз исследовал. Лаборатория была должным образом заперта, когда помощник сотрудника по связям с полицией и молоденькая девушка – секретарь-регистратор – прибыли туда в восемь тридцать утра. Ключи Лорримера – у него в кармане. Он часто задерживался на работе допоздна, и большинство сотрудников знали, что он в тот вечер собирался остаться подольше. Никаких признаков взлома. Четыре комплекта ключей. Один – у Лорримера, поскольку он главный научный сотрудник и заместитель начальника службы безопасности. Второй комплект – у помощника сотрудника по связям с полицией. Только Лорример или один из сотрудников по связям с полицией имел право запирать и отпирать здание. Третий комплект ключей хранится у директора в сейфе, а четвертый – в сейфе полицейского участка в Гайз-Марше – на случай, если ночью сработает сигнализация.

– Значит, либо Лорример впустил убийцу, либо убийца имел свой ключ, – сказал Фриборн.

Были и другие возможности, подумал Дэлглиш, только сейчас не время их обсуждать.

– Лорример, полагаю, впустил бы любого из сотрудников Лаборатории? – спросил он.

– Почему же нет? Он и полицейского бы впустил, из тех, кого знал лично, тем более детектива, занятого в последнем расследовании. Насчет других – не знаю. Мог впустить приятеля или родственника, хотя это совсем уж сомнительно. Он был педантичен до предела, бедняга, не представляю себе, чтобы он считал Лабораторию подходящим местом для рандеву. И разумеется, он наверняка впустил бы судебного патанатома.

– Мне сказали, у них там свой, местный патанатом есть – Генри Керрисон. Главный констебль сказал, его вызывали осмотреть тело. Вряд ли они могли еще что-то сделать. А я и не знал, что вы нашли кандидата на место министерского патанатома. Что есть кем Дональда из мертвецкой заменить!

– Да мы не нашли пока. Керрисон этим занимается на условиях сдельной оплаты. О нем хорошо отзываются, и мы скорее всего именно его и назначим, если удастся уговорить Областное управление здравоохранения. Обычные сложности – он ведь работает в больнице, у него там тоже обязанности имеются. Чертовски хочется разобраться с судебной патанатомической службой до того, как я уйду. Но боюсь, эту головную боль придется оставить моему преемнику.

Дэлглиш вспоминал Дональда из мертвецкой без всякой приязни, особенно его омерзительные студенческие шуточки: «Нет-нет, только не этот нож для разрезания торта, моя милая, я им уже пользовался сегодня, вскрывая одну из жертв Гарри Секача, и нож малость затупился!» Дэлглиш терпеть не мог его вечное стремление самоутвердиться, его громогласный смех и с благодарностью думал о том, что ему хотя бы не придется допрашивать этого невозможного старого притворщика.

– Расскажи мне о Лорримере, – попросил он. – Какой он был?

Вопрос этот всегда лежит в самом сердце расследования дел об убийстве, и тем не менее Адам сознавал всю его абсурдность еще до того, как произнес эти слова. Самая странная часть работы полицейского детектива – этакое воссоздание взаимоотношений с мертвецом, которого и увидел-то впервые лишь как лежащее в странной позе мертвое тело на месте преступления или обнаженный труп на секционном столе в морге. Погибший – главный элемент в разгадке его смерти. Он погиб из-за того, каким был. До окончания дела Дэлглишу предстоит получить десятки описаний личности Лорримера, словно фотографические отпечатки впечатлений, сохранившихся в памяти других людей. Из этих аморфных, неопределенных картин он постарается воспроизвести свое собственное представление, перекрывающее все остальные, господствующее над ними, но столь же несовершенное, столь же искаженное, как и все они, однако теперь уже – влиянием его собственных предубеждений, его собственной личности. Но тем не менее вопрос этот следовало задать. И тут по крайней мере он мог не опасаться, что Фриборн пустится в философские рассуждения о личностном базисе всякого «я». Впрочем, мысли их в этот момент, видимо, шли параллельно друг другу, потому что Фриборн сказал:

– Странно, что всегда приходится задавать этот вопрос, что должен смотреть на человека глазами других людей. Возраст – около сорока. Похож на Иоанна Крестителя, только без бороды, и столь же бескомпромиссен. Не женат. Живет со стариком отцом в коттедже на краю деревни. Он является… являлся… судебным биологом высочайшей компетенции, но сомнительно, чтобы он мог получить более высокий пост. Одержимый, раздражительный, общаться с ним тяжело. Он претендовал на директорский пост в Лаборатории Хоггата, был конкурентом Хоуарта.

– А как он да и все в Лаборатории приняли новое назначение?

– Мне представляется, Лорример воспринял это очень тяжко. Но в Лаборатории вряд ли хотели бы, чтобы это кресло занял он сам. Старший научный состав его недолюбливает. Впрочем, всегда найдется пара-другая коллег, которые предпочли бы чужаку своего, даже если они этого своего терпеть не могут. Ну и Союз наш пошумел, как водится, что назначили не судмедспециалиста.

– А почему, собственно, назначили Хоуарта? Я так понял, что ты тоже в Совете директоров и участвовал в заседании?

– А как же! На мне тоже лежит часть ответственности. Я вовсе не хочу сказать этим, что мы совершили ошибку. Старый док Мак был по-настоящему крупным судмедспециалистом. Мы ведь вместе начинали. Но нельзя и отрицать, что он малость отпустил вожжи в последние несколько лет. Хоуарт уже поднял уровень оборачиваемости на десять процентов. К тому же предстоит ввод нового здания Лаборатории. Мы пошли на сознательный риск, назначив ученого не судебно-медицинского направления: нам прежде всего нужен был хороший менеджер. Во всяком случае, большинство в Совете считали именно так и смогли убедить остальных. Правда, не уточняя, что имеется в виду под этим замечательным словом «менеджмент». Новая наука. Все мы склоняем пред ней головы. В прежние времена мы просто брались за дело, улещали своих сотрудников, если это требовалось, давали под зад лодырям, ободряли робких и неуверенных и уговаривали полицейские службы использовать нас. Да еще время от времени посылали отчеты в МВД, просто чтоб они там не забыли, что мы существуем. Кажется, все шло вполне удачно. Наше ведомство не сгинуло, не погибло. Ты когда-нибудь размышлял над вопросом, в чем, собственно, разница между «руководством» и «менеджментом», а, Адам?

– Запомни этот вопрос и задай его следующему кандидату на заседании Совета. Пусть помучается. Хоуарт ведь работал в Научно-исследовательском институте Браша, верно? Почему он ушел оттуда? Он ведь пошел на меньшую ставку?

– Он потерял не больше шестисот фунтов в год, а это вряд ли его так уж ущемляет. Его отец был очень богат, и все деньги достались Хоуарту и его единокровной сестрице.

– Но институт – учреждение гораздо более крупное. И у Хоггата наукой не занимаются.

– Немного, но занимаются. Хотя в основном, разумеется, это ведомственная лаборатория. Это нас беспокоило, я имею в виду членов Совета. Но вряд ли кто-то станет уговаривать самого подходящего кандидата, что это место ему не подходит, поскольку ниже его возможностей. С научной и преподавательской точки зрения – он ведь чистый физик – он шел значительно впереди своих коллег. По правде говоря, мы пытались его поспрошать, даже малость надавили. Но он привел обычные доводы. Он застоялся; нужно новое поле деятельности; хочет уехать из Лондона. Правда, ходят сплетни, что его недавно бросила жена и он хочет начать новую жизнь. Может, это и есть настоящая причина. Благодарение Господу, он ни разу не произнес это проклятое выражение «проба сил». Если я услышу от кандидата еще хоть раз, что он рассматривает новую должность как пробу сил, я им весь стол заседаний заблюю… Адам, я старею. – Он кивком указал на окно палаты. – У них там сейчас обстановочка – не приведи Господь.

– Я знаю. Имел там чрезвычайно краткую, но тактичную беседу. Блестяще умеют дать понять гораздо больше, чем вслух сказано. Но и так ясно, что это дело надо решить быстро. Помимо того, что речь идет о доверии к самому ведомству, необходимо, чтобы Лаборатория снова заработала.

– А сейчас там что происходит? С сотрудниками?

– Местный Угро опечатал все внутренние двери, сотрудников держат в библиотеке и в Регистрационном отделе. Ждут моего приезда. Они заняты тем, что пишут объяснительные – где и что каждый из них делал с того момента, как Лорримера видели в живых в последний раз. Местная полиция предпринимает предварительную проверку всех алиби. Это должно сэкономить нам время. Я беру с собой одного из офицеров – Джона Мэссингема. Всю судмедэкспертизу возьмет на себя лаборатория Столичной полиции. Столпол же командирует туда кого-то из Отдела по связям с общественностью, так что эта обязанность у меня с плеч долой. Замечательно, что знаменитая поп-группа развалилась с таким шумом. Этот скандал и неприятности в правительстве займут первые страницы газет, так что пару дней мы удержимся где-нибудь на задворках.

Фриборн взирал на свои огромные ступни с легким отвращением, словно эти его заблудшие члены натворили что-то такое, что лишь теперь стало ему очевидно. Время от времени он шевелил пальцами – выполняя ли медицинское предписание, или просто для собственного удовольствия – трудно сказать. Помолчав с минуту, он сказал:

– Видишь ли, я ведь начинал в Лаборатории Хоггата. Еще до войны. Тогда все, что у нас было – реактивы да пробирки, растворы да мензурки. И девушек на работу не брали – неприлично было им заниматься делами, связанными с преступлениями на сексуальной почве. Лаборатория Хоггата была старомодной даже для тридцатых годов. Не с научной точки зрения, впрочем. У нас появился спектрограф, когда он еще воспринимался как новая чудесная игрушка, не более того. Болота порой рождали странные преступления. Помнишь дело Маллигана – старика, который изрубил на куски своего брата и привязал останки к воротам шлюза в Лимингсе? Хорошую судмедэкспертизу мы тогда провели, да и улик хватало.

– Чуть ли не полсотни кровяных пятен на стене свинарника, так, кажется? А Маллиган клялся и божился, что эта кровь свиная.

В голосе Фриборна зазвучали ностальгические нотки:

– А мне этот старый разбойник был даже чем-то симпатичен. А снимки тех пятен – я сам их фотографировал – до сих пор вытаскивают, как только лекции о кровавых пятнах надо проиллюстрировать. Странно, Лаборатория Хоггата всегда к себе как-то привлекала, да и привлекает до сих пор. Совершенно неподходящее здание – прямо храм Афины Паллады – посреди ничем не привлекательной деревушки в Восточной Англии, на краю черных болот. Пятнадцать километров до Или, да и Или не очень-то похож на место, где молодежь может хорошо повеселиться или чем-то интересным заняться. Зимы такие, что промораживают до мозга костей, а весенний ветер – там его называют «болотняк» – поднимает торфяную пыль и забивает легкие похуже смога. И при всем при том сотрудники – если не сбегают в первый же месяц – остаются там навсегда. А ты знал, что там, на их территории, есть часовенка Рена?[13]13
  Рен, Кристофер (1632–1723) – английский архитектор и ученый.


[Закрыть] С точки зрения архитектуры она гораздо ценнее самого поместья, ведь Хоггат ее никогда и пальцем не тронул. Эстетическим вкусом полковник похвастаться вряд ли мог, как мне кажется. Он как-то пытался использовать часовню под склад химикалий, после того как она была секуляризована, или что там делают с церквами, которые не используются по назначению? А Хоуарт собрал струнный квартет из сотрудников Лаборатории и устроил в часовне концерт. Он вроде довольно известный скрипач-любитель. В настоящий момент он скорее всего жалеет, что не занялся музыкой всерьез. Не очень-то успешное начало для бедолаги. А ведь там всегда так хорошо работалось. Я думаю, то, что Лаборатория была совершенно изолирована от остального мира, и давало нам это ощущение товарищеской близости.