Текст книги "Украденное ожерелье"

Глава 4

Пробило девять на часах времен Людовика XIV, не испортивших бы своим изяществом и какой-нибудь из версальских будуаров того времени. Аккуратная, как сам великий король, маркиза де Вервень уже сидела в своем любимом кресле у высокого камина, где весело горели дрова, а не современный уголь.

Все вокруг маркизы гармонировало с ней самой, как с обломком другого века. Старый лакей, одетый весь в черное, в чулках и башмаках, готовил севрский чайный прибор, располагая все на старинный лад, без вошедшего недавно в моду русского самовара. Тяжелые драпировки из старинной затканной материи, старинная бронзовая люстра, позолоченная мебель, портреты предков в старинных позолоченных рамах – все говорило о временах давно минувших. Современный Париж словно переставал существовать на пороге этой совершенно несовременной гостиной. Однако нельзя сказать, что хозяйка ее не была живой личностью в каком бы то ни было отношении. Ее серые глаза сияли умом и добротой, тонкие губы смели еще подчас улыбаться молодой улыбкой, она все видела, все читала, все знала и все говорила, никого и ничего не стесняясь.

– Племянник мой еще не приехал, Франсуа? – спросила она у старого слуги.

– Нет еще, ваше сиятельство.

– Сегодня никого не принимайте, кроме него и графа де ля Кальпренеда.

– Слушаю, ваше сиятельство.

– А растопили ли вы камин в библиотеке? Мосье Жак не может жить без сигар, а я не хочу, чтоб он отравлял воздух в гостиной.

– Камин растоплен, а на столик я поставил ящик с сигарами.

– Прекрасно, теперь можете идти.

Оставшись одна, маркиза слегка задремала, как это было в ее привычках в послеобеденные часы, но и в дремоте она не переставала думать о своем любимом племяннике, о надежде, женив его на Арлете де ля Кальпренед, избавить его от беспутной жизни.

«Если я не положу этому конец, – думала она, закрывая глаза, – он скоро останется без денег. Женитьба – лучшее средство его образумить. Арлета так мила, хотя несколько сентиментальна. Но это не беда, такая жена для него самая подходящая. Безумный юноша, что с ним будешь делать, никого не слушается. А я все-таки люблю больше такой характер, чем старческое благоразумие Адриена…» Далее мысли маркизы окончательно спутались. Пробудил ее голос Франсуа, докладывавшего о приезде графа де ля Кальпренеда.

– Вы приехали очень кстати, друг мой, – сказала госпожа де Вервень, встречая графа, – я совсем было заснула, вот что значит старость. Помните ли вы то время, когда я почти каждый день вальсировала до рассвета? Не помните? Да оно и немудрено, в то время вы сами еще не вальсировали. Я все забываю, что вы на двадцать лет моложе меня.

Граф пожал молча протянутую ему маркизой руку, а она воскликнула:

– Откуда взялись у вас эти противные английские манеры? Рука моя, надеюсь, еще достаточно бела для того, чтобы вы ее поцеловали!

Граф вежливо приложился к протянутой ему руке, но подходящая к случаю улыбка не показалась на его мрачном лице. он молча сел в стоявшее вблизи кресло.

– Дорогой мой, – начала маркиза, – я сегодня открыла кампанию. Жак, как и следовало ожидать, не сдался с первого шага, но если мы поведем дело ловко, он не замедлит капитулировать. Ваша Арлета так мила. Стоит ему познакомиться с нею… Но я не решилась прямо сделать ему формальное предложение. Он бы, пожалуй, скрылся из Парижа, это такой упрямец, весь в своего отца. Надо будет устроить их нечаянную встречу. Но где? Вот вопрос, который я не берусь решать. Можно бы в опере или в театре, как это устраивалось в наши времена. Но я уже давно не бываю в театрах, а вы, к сожалению, прекратили ваши вечерние приемы. Кстати, скажите, как идут ваши дела?

– Все так же, – мрачно ответил граф.

– Ну, не беда, устроятся со временем, и вы, надеюсь, навсегда бросите ваши спекуляции. Мы, мой бедный друг, не сотворены для коммерческих предприятий. Но я снова возвращаюсь к нашим планам. Не дать ли нам бал? Нет, и это не годится! У меня давно уже не танцевали – Жак заподозрит что-нибудь и, пожалуй, скажется больным. Лучше всего, устрою у себя музыкальный вечер. Они бывали у меня и в прошлом году. Что вы на это скажете?

Граф не отвечал ни слова, он точно и не слушал веселой болтовни маркизы.

– Вы не отвечаете? Решительно, Робер, с вами что-то случилось. Вы сами на себя не похожи. Надеюсь, у вас нет тайн от такого друга, как я. Говорите!

– Сейчас скажу, – с усилием ответил граф. – Я и приехал с тем, чтобы поведать вам о своем горе и попросить у вас совета.

– Готова всем служить вам, мой добрый друг. Говорите скорее, что у вас случилось?

Господин де ля Кальпренед с минуту колебался, а потом быстро заговорил, как бы желая пресечь себе путь к отступлению.

– Маркиза, – сказал он, – что бы вы сделали, если б у вас был сын, и сын этот оказался вором?

– Послушайте, дорогой мой, – живо заговорила маркиза. – Вы делаете такое нелепое предположение, что я, право, не знаю, как вам ответить. Если б у меня был сын, он мог бы наделать глупостей, как мой шалун-племянник, но чтобы он мог совершить такое… Нет, нет, тысячу раз нет. Я урожденная Куртомер, как вы Кальпренед. А те, кто носят имена, как наши, не способны себя обесчестить. Они подчас разоряются только, – прибавила она улыбаясь, – с нас довольно уже и этого.

– Да, я разорился, – горько проговорил граф. – Сын мой пошел дальше, он меня обесчестил.

– Жюльен? Это невозможно!

– И, однако, случилось. Он украл.

– Несчастный мальчик! Я так поражена, видите ли, что ничего не понимаю. Как же это случилось, наконец? Как хотите, но я не могу поверить, чтобы он сломал замок у чьей-нибудь кассы или двери! Умоляю вас, Робер, скажите, в чем дело? Я ровно ничего не понимаю!

Граф не отвечал ни слова, он плакал.

– Скажите, быть может, карты? – взволнованно продолжала маркиза. – Да? Так… Во время игры, в безумном увлечении, он… Какой ужас! Лучше бы, кажется, он стал грабить на больших дорогах! Боже милосердный! Вот до чего доводят наших детей эти их кабаки, которые они называют клубами! А мой Жак проводит там всю свою жизнь! Нет, если нога его еще раз окажется там, клянусь, я лишу его наследства!

– Вы ошибаетесь, маркиза, – заговорил наконец граф, подавляя слезы. – Жюльен не фальшивый игрок, он не передернул карту в баккара или в штоссе, он просто украл, как воруют те, кого ссылают на галеры. Он вошел ночью в чужую квартиру с подобранным ключом и унес из нее очень дорогое ожерелье. Понимаете вы теперь?

– Ожерелье! Зачем оно ему? А! Понимаю, чтобы подарить одной из этих мерзких женщин, от которых они с ума сходят. До революции, когда они губили наших детей, их сажали в заключение, а теперь что мы можем сделать? Свобода! Что ж, свобода вещь прекрасная!..

– Вы опять ошибаетесь, его даже нельзя извинить и страстью. Он взял это ожерелье, чтобы продать или заложить его. У него были долги, и он хотел уплатить их.

– Карточные долги? Так я и говорила. Должно быть, бедный мальчик совсем потерял голову. Что ж он не обратился к моему племяннику? Жак дал бы ему взаймы, сколько бы ни потребовалось. Давал же он другим, гораздо хуже вашего Жюльена! Понимаю, ваш сын наследовал вашу гордость, он не хотел унижать себя, просить… Вот безумный-то!

– И предпочел украсть! – сказал несчастный отец таким голосом, что у маркизы замерло сердце.

– Украл! Украл! Зачем вы повторяете это ужасное слово, мой бедный Робер! Что бы вы там ни говорили, а я не могу, как хотите, не могу поверить, просто не могу понять, чтобы ваш сын… Нет-нет, право, он до этого никогда не доходил! Я, конечно, мало его знаю, он редко делал мне честь своими посещениями. Это и понятно, он человек своего века, а современная молодежь совсем разучилась вежливости и не считает себя обязанной уважать старших. Но все-таки вы мне его представили, я видела его. Он пылок, необуздан, легкомыслен, но не бесчестен же, не низок!

– И я так же думал до сегодняшнего дня, – проговорил почти шепотом бедный отец.

– И что же, вы имеете доказательство противного? Вы уверены в том, что он действительно виноват? Знаете, обвинить легко, но надо еще доказать вину! Кстати, кто же его обвиняет?

– Человек, которого я презираю и вместе с тем ненавижу, хозяин дома, где я живу.

– Как! Этот бородатый Полишинель, с таким смешным еще прозвищем – фамилией это и назвать нельзя, что-то напоминающее барабан… Ратаплан, кажется.

– Он называет себя бароном Матапан.

– Баронство с Сандвичевых островов или с Огненной Земли. И ему принадлежит это ожерелье?

– Ему.

– Он, стало быть, женат?

– Ожерелье это, как он говорит, по крайней мере, семейная, наследственная драгоценность.

– Семейная, наследственная? Это, право, забавно! У кого действительно есть предки, тот не называется Матапаном.

– Он очень богат и любит драгоценные камни.

– Положим, что и так. Я допускаю, что ожерелье его, и что оно исчезло, но на каком же основании он обвиняет Жюльена?

– На основании одного обстоятельства, произошедшего этой ночью в его доме и сообщенного ему одним из жильцов, неким Дутрлезом.

– Дутрлез? Да, я его знаю. Он бывал у меня, я приглашала его ради моего племянника, Жака, с которым он очень дружен. Жак еще сегодня расхваливал мне своего друга. Но что же видел Дутрлез?

– Он ничего не видел. Все произошло в темноте. Он слышал, как какой-то мужчина вышел из квартиры Матапана и вошел в нашу.

– И на этом только основании Матапан осмеливается обвинять де ля Кальпренеда? Знаете, это просто смешно!

– Я так и сказал ему, когда он произнес свое обвинение, и затем выгнал его из своей квартиры.

– И прекрасно сделали.

– Да, конечно, я не мог поступить иначе. Он имел дерзость предложить мне заплатить за его молчание рукой Арлеты.

– Арлеты? Это что значит?

– То, что он желает на ней жениться.

– Вот нелепая претензия! Арлета – баронесса Матапан! Мне, право, хочется сообщить это Жаку, он бы на славу отделал барона с Огненной Земли.

– Но не сделал бы так, чтобы сын мой оказался не вором! – проговорил граф с раздирающей сердце иронией.

– Опять! Господи Боже мой! Да перестанете ли вы говорить эти ужасные слова? Вы мне докажите сперва, что Матапан ваш не ошибается. До сих пор я все-таки этого не вижу.

– Сегодня утром, – заговорил граф глухим голосом, – после того как выгнал Матапана, я сам нашел его ожерелье.

– Где нашли?

– В кабинете Жюльена.

– О Боже мой! – воскликнула маркиза.

– Да, несчастный сын положил его на полочку своего маленького шкафа и даже не вынул ключ из дверки.

– Это уж совсем необъяснимо! Да как же вы могли узнать, что это то самое ожерелье? Разве вы его видели прежде?

– Матапан описал мне его. Я знал, что оно из очень крупных опалов, осыпанных бриллиантами.

– Из опалов? Странно, их совсем не носят на шее, да они к тому же, говорят, приносят несчастье. Но что же сказал ваш сын, когда вы сделали это ужасное открытие?

– Его там не было, была только Арлета.

– Бедная девочка! Надеюсь, вы от нее скрыли?

– Было уже поздно скрывать, я только что рассказал ей. До этой роковой находки я был уверен, что Матапан оклеветал Жюльена. Я хотел, чтобы Арлета знала, до какой дерзости дошел этот человек, просивший ее руки.

– Как же она перенесла это ужасное открытие?

– Она лишилась чувств и долго не приходила в себя. Я и оставил ее в ужасном положении. Если она умрет, он, этот негодяй, будет ее убийцей. Я говорю о ее недостойном брате.

Наступило молчание. Маркиза задумалась.

– Друг мой, – заговорила она наконец трогательным задушевным голосом. – Я понимаю теперь ваше горе и негодование. Сын ваш сделал это во внезапном припадке безумия, я в этом убеждена. Но такого рода припадки излечиваются очень сильными средствами. Что же вы думаете делать?

– Что вы мне посоветуете? Я хочу знать ваше мнение.

– Вы очень затрудняете меня вашим вопросом, но я все же сердечно благодарю вас за доверие ко мне. Вдвоем мы что-нибудь да придумаем. Только… Я, право, не знаю, с чего начать. Прежде всего скажите, что же вы сделали с этим проклятым ожерельем?

– Вот оно, – ответил после некоторого колебания граф де ля Кальпренед и положил ожерелье на стол, где давно уже остывал приготовленный чай. Маркиза взяла его в руки и стала рассматривать с любопытством, смешанным с отвращением. Ей казалось, что прикосновение к этим украденным камням обжигает ей пальцы.

– Странно, – заговорила она вполголоса, рассматривая камни с удвоенным вниманием, – я точно где-то видела это дьявольское ожерелье.

– Где же это? – живо спросил граф.

– Вы спрашиваете, где я видела это ожерелье? – медленно ответила маркиза, не теряя в то же время нить собственных мыслей. – Право, не знаю… Но видела, это верно. Должно быть только очень давно, чуть ли не в детстве, так неясно и вместе с тем ясно во мне это воспоминание. Но не в этом дело. Подумаем лучше о более важном в эту минуту. Вы сказали, что Жюльена не было дома, когда вы нашли эти несчастные камни; но вы ведь видели его после сегодняшнего утра?

– Не видел, – взволнованно ответил граф. – Я везде искал его и нигде не встретил.

– Даже в их ужасном клубе, где они все губят свои души?

– Я был там два раза, но он туда не заходил.

– Да сегодняшней-то ночью он был там?

– Полагаю, что был. Спрятав ожерелье, он, вероятно, отправился туда.

– Спрятал-то он очень плохо, если забыл взять с собой ключ, обратите на это внимание.

– Да! – горько сказал граф. – Видно, что он еще неопытный вор, не умеет хоронить концы.

– Все вор да вор! Я никак не могу примириться с этим страшным словом. Подумайте, мой милый друг, разве можно окончательно осудить человека, не выслушав его? Вернется же он когда-нибудь домой?

– Конечно вернется, чтобы взять ожерелье, и я приказал горничной Арлеты тотчас же дать мне знать, как только он будет дома. Просил также вашего племянника известить меня, если он покажется вечером в клубе.

– Лишь бы только этот несчастный юноша в припадке отчаяния не покончил с собой! – вдруг воскликнула госпожа де Вервень.

– Вы слишком хорошего мнения о нем, маркиза! Он пал слишком низко для того, чтобы иметь мужество избавить себя от постыдной жизни. Если бы он действительно собирался покончить с собой, он прежде всего уничтожил бы доказательство своего преступления.

– С этим я не согласна!

– Если он спрятал ожерелье, стало быть, намеревается извлечь из него пользу, поймите это!

– Если б он собирался продать его, то согласитесь, было бы всего проще унести его с собой в кармане, – возразила госпожа де Вервень, бросая опалы на стол перед собой. – Я надеюсь, как и вы, что он не думает о самоубийстве. Мне хочется верить, что в нем не совсем еще иссякли христианские чувства, а самоубийство к тому же ничем тут не поможет. Гораздо достойнее искупить свою вину последующей жизнью, чем… И Жюльен искупит, я в этом уверена. Остается решить, что вы будете с ним делать?

– Я должен был бы убить его собственными руками.

– Прекрасное средство помочь горю! Вы забываете, что у вас есть дочь. Бедная Арлета! Что будет с ней, когда у нее не останется ни отца, ни брата? Ведь вас предадут суду присяжных, мой бедный друг. Мы живем не в то время, когда родительская власть давала главе семьи право жизни и смерти над виновными детьми. Но вы сказали это сгоряча. Поищем другой исход. Надо добиться от него, чтобы он уехал из Парижа, даже из Франции, и не возвращался, прежде чем исправится. У Жюльена есть сердце, вы легко его убедите. Не хотите ли, чтобы я поговорила с ним?

– Очень бы желал этого, да уже поздно. Матапан, вероятно, уже дал заявление в полицию о пропаже.

– Неужели он осмелился?

– Сегодня утром он угрожал мне этим, а теперь, без сомнения, уже исполнил свою угрозу.

– Так ваш сын может с минуты на минуту быть арестован! Да, положение безвыходное! Однако… Мне кажется невозможным, чтобы к человеку с безупречным прошлым и с таким именем, как ваше, отнеслись как к заведомому вору.

– Имя наше расположит их к еще большей строгости.

– Может быть, вы и правы, – ответила маркиза вздыхая. – Наши древние имена – точно бельмо в их демократическом глазу. Но все-таки нужно иметь доказательства. А против него только и есть, что болтовня какого-то Дутрлеза.

– Доказательство? Вот оно, – сказал граф, указывая на блестевшие перед ними всеми цветами радуги опалы.

– Но это доказательство не в их руках, пока оно находится здесь. Ведь не придут же они искать его у меня. Очень удачно то, что вы сами нашли его, а не другие.

– Конечно, удачно, я каждую минуту жду у себя полицейского обыска.

Маркизу покоробило от этих слов.

– Ну что ж? Придут и ничего не найдут.

– И скажут, что Жюльен спрятал ожерелье в другом месте, а не в нашем доме. Все будут против него. Дутрлез, конечно, не откажется от своих слов. Другой жилец, разбогатевший лавочник Бурлеруа ненавидит меня за то, что я не согласился принимать его у себя. Привратник у нас либеральствующий политикан, не переносит нас как аристократов. Все они будут очень рады повредить Жюльену своими показаниями.

– Но если его и заподозрят, то все-таки не смогут осудить, пока эта семейная драгоценность господина Матапана не окажется в их руках.

– Может быть, но все же он будет обесчещен, а я этого не хочу! – мрачно сказал граф. – Что же касается ожерелья, маркиза, то разве вы возьмете на себя ответственность его хранения в вашем доме?

– Оставить его у себя? – воскликнула маркиза. – Признаюсь, мне совсем бы этого не хотелось.

– Я и не думал оставлять его у вас, но что же мне с ним делать?

Маркиза грустно поникла головою.

– Правда, вам нельзя хранить его у себя, я об этом и не подумала.

– Теперь вы ясно видите, что сын мой погиб, – совершенно хладнокровно ответил ей господин де ля Кальпренед.

– Совсем не вижу. Устроить это все-таки можно. Принадлежащее Матапану должно быть возвращено Матапану. Мы и возвратим… от имени неизвестного.

– А вы думаете, что это легко сделать? Но как же? Через почту? У меня там спросят мое имя. Через комиссионера – и того подвергнут допросу; да за всеми нами, вероятно, уже следят. Не могу же я подбросить украденную вещь под дверь Матапана – все равно угадают, кто это сделал.

– А что, если бы вы прямо отнесли его Матапану? – задумчиво возразила маркиза.

– И сказал бы, что я нашел его. Нет, я не хочу лгать. Если б Матапан не оскорбил меня своим предложением Арлете, я сказал бы ему всю правду. Какие бы ни вышли из этого последствия, мы вместе допросили бы Жюльена, и, быть может, он бы оправдался. Но теперь, после угроз Матапана, это невозможно.

Маркиза казалась очень смущенной, в таком нерешительном раздумье, какое с ней случалось очень редко. Обычно она всегда знала, что ей делать.

– А почему бы мне и не оставить эти опалы у себя? – заговорила она после продолжительного молчания. – Конечно, ненадолго… Пока не выяснится окончательно, какое направление примет эта несчастная история.

– Неужели вы сделаете это для меня? – воскликнул тронутый граф.

– Сделаю охотно, – спокойно ответила маркиза. – И никакой особенной заслуги в этом с моей стороны не будет. Если бы даже, вопреки всякой вероятности, опалы и нашли у меня, никто, надеюсь, не решит, что я укрывательница краденых вещей. Совесть моя спокойна, я оказываю услугу моему лучшему другу и никому не приношу этим вреда. Господин Матапан обойдется некоторое время без своих фамильных драгоценностей, а я между тем, часто имея их перед глазами, быть может, вспомню, где видела камни прежде. Я бы отдала десять лет… Нет, слишком много, я, пожалуй, столько и не проживу. Но охотно бы отдала год жизни, чтобы убедиться в том, что этот мошенник сам украл их когда-то.

– Жюльена это все равно бы не оправдало, – грустно возразил граф.

– Правда, но пока против него нет никаких улик. Мы одни это знаем, и вы не обязаны доносить на брата ни мне, ни Арлете, стало быть, все и останется недоказанным. Когда же придет время, я думаю так возвратить ожерелье, что Матапану не придет в голову, откуда оно явилось. А теперь поговорим лучше о самом Жюльене. Он не может оставаться в Париже, и если вы спрашивали моего мнения…

Но маркизе не удалось высказаться и на этот раз. Она стала прислушиваться. Несмотря на ее шестьдесят с лишним лет, слух у нее был еще очень тонок, и она тотчас же услыхала шум в передней.

– Это, должно быть, приехал Жак, – сказала она. – Ни слова при нем об этом деле. Чем меньше лиц будут о нем знать, тем лучше.

– Он, вероятно, приехал сказать мне, что Жюльен появился в клубе. Я пойду к нему навстречу.

Дверь отворилась, но Франсуа не явился с докладом о посетителе. Получив приказание маркизы, он в этот вечер не доложил бы ей ни о ком, кроме Жака де Куртомера, а тот, кто самовольно прорвался в гостиную госпожи де Вервень, хоть и несколько походил на Жака, но был гораздо старше и серьезнее; волосы его, такие же густые и вьющиеся, как и у Жака, уже начинали седеть.

– Так это ты, Адриен? – воскликнула маркиза. – Какая муха тебя укусила? Едва прошел час после того, как мы расстались. Я ждала Жака, а никак не тебя!

– И я, тетушка, никак не думал быть сегодня у вас.

– Говори же скорее, зачем ты приехал? Надеюсь, у тебя не случилось ничего особенного?

– Нет, тетушка, я приехал переговорить с вами о… – следственный судья остановился.

Граф де ля Кальпренед встал со своего места.

– Останьтесь, Робер, – сказала маркиза, бросая ему многозначительный взгляд, – нам нужно еще окончить наш разговор. Я полагаю, что Адриен может сказать то, что ему от меня нужно, и при вас.

– Могу, тетушка, – ответил после легкого колебания Адриен. – Я желаю знать ваше мнение…

– Как, и тебе оно понадобилось? – проговорила маркиза. – Насчет чего же это?

– Насчет одного обстоятельства, несколько меня смущающего. Я был бы очень благодарен графу, если б и он удостоил сообщить мне свое мнение об этом предмете.

– О каком предмете? – спросил граф, возвратившийся на свое место возле камина и несколько встревоженный словами Куртомера.

– Через четверть часа после вашего отъезда, тетушка, – начал Адриен, – ко мне приехал один из моих товарищей по суду; приехал не по делу, а просто провести у нас вечер, и вот, разговаривая о том о сем, он совершенно случайно сказал, что завтра утром мне будет поручено следствие по одному делу о краже. Это дело…

– Что же в этом интересного для нас? – прервала маркиза, начиная в свою очередь волноваться. – Я ничего не понимаю в твоих делах, как ты это хорошо знаешь, и мой друг де ля Кальпренед тоже не следственный судья.

– Но я, тетушка, судья… и…

– Да, к сожалению, ты судья. Это, впрочем, дело твое, и давно между нами оконченное. А теперь, пожалуйста, скажи яснее, чего тебе от нас нужно?

– Вы тотчас же меня поймете, когда узнаете, что кража произошла в одном из домов бульвара Гаусмана, именно в том, где живет граф.

Отец несчастного Жюльена сильно побледнел при этих словах следственного судьи, но тот, смотревший все время на тетку, не мог этого заметить, а маркиза, желая скрыть свое смущение, начала мешать дрова в камине.

– Неужели? – сказала она равнодушным тоном, хотя сердце ее сильно билось. – А дом этот великолепный и в одном из лучших кварталов, но теперь воры ничего и никого не уважают – им бы только поживиться! Вы хорошо сделаете, любезный граф, устроив двойные замки в вашей квартире. Но у кого же из жильцов произошла кража, Адриен?

– У самого домовладельца, господина Матапана, он живет на нижнем этаже.

– Что же у него украли? – так же равнодушно спросила маркиза. Граф молчал, у него не хватало голоса заговорить.

– Кажется, бриллианты, но наверняка не знаю. Товарищ передал мне только поверхностные сведения о деле, заявление о пропаже подано в следственную камеру часа три-четыре назад, не более. Говорят, что дело это будет из самых интересных. Меня назначают следователем именно потому, что оно требует большой осторожности и такта.

– Адриен, ты сам делаешь себе комплименты, мой друг! Не сердись, я пошутила. Я давно знаю, что ты примерный следователь. И примерный племянник, в этом я не сомневалась. Но скажи, пожалуйста, к чему потребовались твои из ряда вон выходящие способности для допроса обычного воришки?

– То-то и оно, что вор этот, как говорят, не из обыкновенных; имеются какие-то данные для подозрения одного из жильцов. Я еще не получил предписания приступить к следствию и не знаю никаких подробностей дела, но вероятно, придется допрашивать всех живущих в доме, и допрашивать мне, если я возьму на себя следствие по этому делу. Это-то и побудило меня обратиться к вам, милая тетушка. Граф, как мне известно, ваш близкий друг, а я вынужден буду вызвать в свидетели и его, но могу отказаться вести это дело. Вот я и приехал спросить вас, как следует поступить? А раз счастливый случай привел меня встретить у вас господина де ля Кальпренеда, то обращаюсь с этим вопросом и к нему.

Наступило непродолжительное молчание. Оба, и граф, и маркиза, не решались дать ответ, не подумав.

«Я не могу сомневаться в том, что Адриен искренен со мной, а не устраивает нам ловушку, – думала маркиза. – Он не может не дорожить мною, да и просто-напросто привык любить меня без всякого расчета, я это знаю. К тому же это и не в его характере – он не умеет хитрить. стало быть, он действительно знает только то, что в доме Матапана произошла кража, но что подозрение падает на Жюльена, ему еще неизвестно. Ввиду этого я должна быть довольна, если он, а не другой, поведет следствие. Он справедлив, понимает такие вещи и не станет чрезмерно нападать на сына моего бедного Робера. Я боюсь одного, чтобы он не отказался из деликатности, когда узнает, что подозревают человека, знакомого мне и ему. Во всяком случае, следует посоветовать ему не отказываться».

Не так думал граф. Он, напротив, был уверен, что следственный судья знает, на кого заявлено подозрение, и заранее хочет выгородить себя перед теткой, если ему, как это несомненно будет, придется впоследствии действовать против Жюльена. Тогда он скажет, что отказываться уже поздно, и защитит себя перед маркизой своим судейским долгом. Граф знал, что между ним и старшим Куртомером никогда не существовало симпатии, и страшился его проницательности, но все-таки не решался просить его отказаться от следствия, боясь оскорбить его самолюбие, а также заранее бросить тень подозрения на сына. Он собирался предоставить слово маркизе, а та, не дождавшись ответа своего старого друга, наконец заговорила согласно своему собственному взгляду на дело:

– По-моему, дорогой Адриен, ты просто делаешь из мухи слона, – сказала госпожа де Вервень. – Не понимаю, какой может произойти ущерб для нашего милого графа, если ты станешь отыскивать вора в его доме. Не его же самого ты будешь допрашивать в качестве обвиняемого? А если ему или его семье придется давать свидетельские показания перед следователем, порядочным человеком, как ты, то он, конечно, не станет этим оскорбляться. Не правда ли, Робер?

Вызванный на ответ маркизой, граф поневоле сделал головой знак согласия.

– Если таково ваше мнение, – ответил старший Куртомер, – тогда я не уклонюсь от производства этого следствия. Когда я ехал к вам, оно несколько тревожило мою совесть, теперь же вижу, что преувеличенно смотрел на мое положение в этом деле. Излишняя совестливость – мой природный недостаток.

– Скажи лучше – качество. Излишней совестливости я не признаю, особенно в том, кто взял на себя обязанность быть судьей над другими, – ласково возразила маркиза. – Что же касается этой кражи, мне сдается, что твой господин Матапан нашумел из-за пустяков. Он подал заявление о пропаже, прекрасно, но этого еще недостаточно. Надо указать, кого он подозревает.

– Товарищ мой сказал, что он ни на кого не заявил подозрения.

– Стало быть, никого и не арестовали?

– Нет, тетушка. Мне одному принадлежит право предварительного ареста, конечно, в случае сильных данных для подозрения. Но сперва я должен рассмотреть дело и опросить некоторых свидетелей.

– Так ты один пользуешься правом отправлять людей в тюрьму, – тихо проговорила маркиза с видимым удовольствием. – Налей-ка нам чаю, да и сам выпей, кстати.

– Благодарю вас, тетушка, не могу. Я обещал Терезе тотчас же вернуться, как только переговорю с вами.

– Ну, если жена ждет, я не удерживаю. Добрый муж никогда не должен заставлять жену ждать себя напрасно, – сказала маркиза, очень довольная быстрым окончанием тяготившего ее разговора. – Не худо бы твоему беспутному братцу поучиться у тебя аккуратности – обещал быть у меня в девять часов, и вот я жду его.

Куртомер встал проститься с теткой. взгляд его обратился на ожерелье, забытое маркизой на столе при неожиданном появлении племянника. Она сильно смутилась, когда заметила, что он смотрит на проклятые камни, но он, по-видимому, не придал им никакого значения.

– Какие великолепные опалы, – просто сказал он, подходя к столу. – Я никогда не видел их у вас. Вы их недавно купили, тетушка?

– Как! В мои годы покупать ожерелья? Это было бы слишком глупо! – воскликнула госпожа де Вервень. – Мне принесли… показать эти камни, – прибавила она, не желая удаляться от истины.

– Моя жена их бы не купила. Она из суеверия не любит опалов. Однако прощайте, тетушка! – Поцеловав тетке руку и раскланявшись с графом, он оставил комнату.

– Простите, Робер, мою непростительную рассеянность! – заговорила маркиза, как только ее племянник вышел из гостиной. Я должна была бы спрятать это дьявольское ожерелье.

– А я должен был бы напомнить вам об этом. Но мы оба были так взволнованы. Видно, судьба! Теперь все погибло! Приняв на себя по вашему совету производство следствия, господин Куртомер завтра же узнает, что украдено не что иное, как опаловое ожерелье, и…

– И что же? Не заподозрит же он, что я унесла его из шкатулки Матапана? Самое худшее, что может случиться, это то, что он заговорит со мной об этом ожерелье, а я сумею ему ответить, не беспокойтесь.

– Что же вы ему скажете? – горестно воскликнул бедный отец. – Он слишком опытный следователь, чтобы не угадать истину.

– Что я ему скажу, еще не знаю, но даю вам слово спасти вашего сына!

– Теперь уже, пожалуй, поздно спасать его!

– Не поздно! Он еще не арестован.

– Почем мы знаем?

– Да Адриен же сказал нам.

– Что бы там ни было, а его наверняка ищут. Не может быть, чтобы Матапан не указал на него хоть намеком. А если ищут, то скоро и найдут.

– Этому надо помешать во что бы то ни стало, и прислать его как можно скорее ко мне!

– Как, вы хотите?..

– Скрыть его, конечно. Я оставлю его у себя, пока не устрою дела, а на это потребуется немного времени. У меня есть свой план. Даете ли вы мне неограниченную свободу действовать по моему усмотрению?

– Даю, мой дорогой друг. Но ожерелье?..

– Будет храниться у меня, а вас, мой друг, я попрошу теперь оставить меня. Я сейчас уезжаю.