Текст книги "Страх"

4

Жюль заорал.

– Да несу, несу, обжора.

Франк Шарко вынул крошечную бутылочку с соской из подогревателя детского питания. Дальше: протереть пластик, проверить температуру, капнув пару капель на внутреннюю сторону запястья. Везде зеленый свет. Он ринулся в гостиную, успев, правда, обернуться на бегу и проверить, выключен ли газ. Он вечно что-нибудь забывал, и это уже начинало действовать ему на нервы. Стерилизовать бутылочки, присыпать попку младенца тальком до крема, а не потом… Или наоборот, это уже вылетело у него из головы. Он мог провести сложнейшее расследование, но при этом застывал столбом перед подгузником и в течение нескольких минут пытался сообразить, какой стороной куда его вкладывать. Разработчики подгузников наверняка не подумали о пятидесятилетних мужиках с пальцами толщиной в сигару, которые должны с этим справиться. Решительно с младенцами все было непросто.

Он вернулся бегом. У новорожденного все происходило как по нотам: он систематически орал около трех, семи и одиннадцати часов. Молодой папа пятидесяти одного года от роду бережно доставал его из колыбели, устраивался в кресле и… Куда же он успел подевать бутылочку?

– Ну, тише, тише.

Ребенок перестал кричать, как только отец взял его на руки. Франка Шарко всегда впечатляла эта способность грудных младенцев общаться и приспосабливаться. Согласно исследованиям, крик новорожденного может достигать громкости отбойного молотка, но это всего лишь достижение эволюции и борьбы за выживание: ведь он должен суметь докричаться до своей матери при любых обстоятельствах. И эти крики мощно разносились по всему дому. Но в целом, несмотря на беспокойство, соседи были рады за Шарко. В квартале рассказывали, как одинокий, помятый жизнью полицейский обрел наконец частицу счастья «с маленькой сослуживицей-северянкой».

Жюль принялся сосать, как оголодавший. Шарко прижал его к своему сердцу, погладил по щечке. Конечно, руки у него шершавые и узловатые, покореженные годами и нанесенными ударами, но полицейский все-таки еще мог чувствовать нежность младенческой кожи.

У него за спиной раздался мелодичный женский голос:

– Сейчас уже двенадцатый час. Ты не думаешь, что на Набережной[1]1
  Здесь и далее имеется в виду дом № 36 по набережной Орфевр, где располагается штаб-квартира и отделы Регионального управления судебной полиции при префектуре полиции Парижа. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть] в конце концов начнут ворчать из-за твоих вечных опозданий? Заметь, сейчас это уже не опоздание, а отсутствие.

* * *

Люси Энебель появилась в легком наряде: всего лишь шорты в горошек и просторная футболка с короткими рукавами. Она прижимала к груди второго ребенка – вторую посылку с сюрпризом, доставленную прекрасным летним днем 14 июня 2012 года.

– Сейчас все спокойно. К тому же я не собираюсь пропустить день рождения наших близняшек, наших точных копий, – сказал Шарко. – Два месяца – такое ведь стоит отметить?

Люси поцеловала мужа в шею. У нее был усталый вид, и она еще не совсем оправилась от родов. Все еще чувствовала тяжесть в ногах, да и грудь оставалась полноватой, что отнюдь не было противно Шарко. По словам врачей, вполне нормальная ситуация. Даже родившись на три недели раньше срока, Жюль и Адриен были довольно тяжеленькими младенцами, этакими мини-Шарко, что для близнецов было скорее редкостью. И за восемь месяцев с небольшим они выкачали из матери все ее ресурсы. Под конец изнуренная Люси сравнивала себя с выброшенным на берег китом и уже только лежала, опасаясь преждевременных родов.

Увенчало эту беременность кесарево сечение на операционном столе.

Вот и делайте после этого ребятишек.

Она заметила в кресле пару наручников.

– Франк… Ты опять за свое?

– Его успокаивает, когда я трясу ими у него над головой. Клянусь тебе, ему нравится! И вообще это в десять раз лучше, чем их дебильные погремушки.

– Быть может, но я не хочу, чтобы наши дети видели всякие гадости. К тому же скоро к нам нагрянет моя матушка. Так что, пожалуйста, убери их подальше.

Люси пошла за вторым рожком. Некоторое время назад они пытались синхронизировать близнецов, у которых все было вразнобой. Каждую ночь начинался сплошной фейерверк из криков, мокрых подгузников, шумных глотаний. Люси-то это было не впервой, поскольку десятью годами раньше она уже производила на свет близнецов.

Она устроилась рядом с Шарко. Жюлю надо было дать передохнуть, он сосал слишком быстро и захлебывался. Папа отнял бутылочку от его губ и слегка стукнул ею о ту, что держала Люси.

– За их здоровье. За второй мини день рождения парочки мини-Шарко.

– За наших двойняшек. Пусть растут здоровыми и счастливыми.

– Мы все для этого сделаем.

Молодые родители обменялись улыбками. О существовании второго эмбриона они узнали только на десятой неделе беременности. Люси могла бы без запинки описать выражение лица Франка, стоявшего перед черно-белым экраном УЗИ, когда они впервые увидели эти две крохотных фасолинки. Он пустил слезу, да и она тоже. Судьба решила наконец больше не злобиться против них и подарить им разом двух прекрасных детишек: однояйцевых братьев с идеально одинаковыми чертами. Конечно, они никогда не заменят ни прежних близнецов Люси, Клару и Жюльетту, ни Элоизу, дочь Франка, но эти дети, заключая в себе все то, что потеряли их родители, будут расти с глазами тех детей, которые уже не с ними, с глазами трех своих покойных сестер…

Когда-нибудь придется рассказать им обо всем этом, подумал Шарко с грустью.

Адриен принялся сосать с тем же пылом, что и Жюль. Шарко отличал его от брата благодаря забавной косой складочке на лбу, из-за которой он слегка смахивал на пирата. Пирата, у которого вместо океана околоплодные воды.

– Буря сегодня ночью все разворотила на террасе, растения перевернуты, навес сорван, – сказал он Люси. – Я слушал радио – разрушения повсюду. К нам, вообще-то, должны зайти в два часа, может, стоит отменить визит, чтобы навести порядок?

– Ах да, еще один визит… Меня это уже начинает доставать. Нет, пускай приходят, я выгляну наружу и немного наведу там порядок. Думаешь, у этих серьезные намерения?

Их переезд в одноэтажный дом площадью сто двадцать метров в десяти километрах южнее был намечен на середину сентября. Но вот уже два месяца они безуспешно пытались продать свою нынешнюю квартиру: увы, состояние финансов заинтересовавшихся покупателей оставляло желать лучшего. Они приходили, говорили, что квартира симпатичная и окрестности приятные, но что им никак не удается получить ссуду в банке на приобретение жилья. Шарко знал, что рано или поздно придется снизить цену, чтобы не влезать в ипотеку и не платить чудовищные проценты при покупке нового дома.

– В агентстве говорят, что это молодая пара. Оба вполне обеспечены, и, по мнению коммерческого отдела, интерес, похоже, тоже имеется. Так что должно получиться.

– Им еще и квартира понравиться должна. А десять лет холостяцкой жизни полицейского из уголовки невозможно спрятать, просто перекрасив стены.

Телефон Шарко завибрировал. Он узнал номер – без всякого воодушевления.

– Это Белланже.

Взгляд Люси блеснул.

– Тогда надо скорее ответить.

Шарко поколебался, потом все-таки принял вызов начальника. Продолжая худо-бедно заниматься ребенком, он зажал трубку между ухом и плечом. Телефон выскользнул на пол. Люси помогла ему, подхватив Жюля свободной рукой. Шарко был неловок, часто паниковал, и ему требовалось время, чтобы снова обрести отцовские рефлексы. Но он очень старался, и Люси всегда прощала ему ошибки, порой грубые.

Франк подобрал мобильник и отошел в сторонку.

Люси видела, как он морщился, время от времени отвечая короткими фразами: «Когда?» или «Где?». Она сразу поняла, что мужу придется уехать. И она, вероятно, сама последовала бы за ним, если бы не дети. Несмотря на все неприятности и ужасы ремесла полицейского, оно накрепко въелось в ее плоть и кровь, и ей не терпелось вернуться к нему через две недели.

Шарко положил трубку.

– Ну, что там? – спросила Люси.

Он опустился на колени и поправил Адриену слюнявчик своими ручищами. Шарко уже и забыл, какими маленькими и хрупкими могут быть дети. Он так завидовал их невинности.

– Придется сгонять в сторону Компьени, – сказал он тихо, словно желая уберечь от этого детей. – Белланже уже на месте. Пожарные только что достали из ямы женщину, которую, похоже, похитили и долго держали в заточении под землей, у нее все еще обрывок цепи на одном из запястий. Судя по тому, что он мне рассказал, она в довольно плохом состоянии. Почти ослепла, из-за того что слишком долго просидела в темноте. Ее держали… хм… под деревом.

– Под деревом?

– Вот именно. Его повалила буря, и там обнаружилось что-то вроде пещеры. Они собираются совсем его вырвать, с корнем, ради безопасности, чтобы можно было спуститься вниз. Похоже, у этой женщины плохо с головой.

Шарко встал и надел свою кобуру, висевшую на вешалке, потом заправил рубашку в брюки. Довершил наряд темно-серый пиджак. Люси нравилось видеть его таким. Шик, элегантность. Он производил впечатление, и это был ее мужчина. Настоящий полицейский криминальной полиции, крепко стоящий на ногах.

Так было не всегда.

Шарко наклонился и нежно поцеловал Люси в губы. Потом неожиданно сфотографировал ее с помощью своего телефона.

– Только не это, Франк! Я даже не одета!

– Слушай, надо бы отправить этот снимок твоей матери. Ты тут как Лара Крофт с бутылочками вместо пистолетов в каждой руке!

Люси рассмеялась:

– Тогда чертовски уставшая Лара Крофт!

Она посмотрела на часы.

– Ты не перекусишь перед дорогой?

– Слишком рано. Не переживай за меня, я попозже перехвачу бутерброд.

Люси вздохнула:

– Мне бы так хотелось поехать с тобой… Быть рядом. Я очень рада, что стала мамой, но немного скучаю здесь.

– Не спеши, Люси. У тебя еще две недели декретного отпуска, на некоторое время к нам твоя мать приедет… И к тому же завтра ведь пятнадцатого августа. Я останусь дома, сходим в парк или куда-нибудь к воде все вместе. Блинов поедим, как и собирались. То есть это мы с тобой будем их есть, а не дети, конечно.

Лицо Люси вновь стало серьезным.

– Только не лезь на рожон, ладно? Если станет опасно, если надо куда-то бежать, кого-то преследовать, арестовывать, ты…

– Позволю это сделать другим. Знаю.

– Мы теперь прекрасная полная семья, надо это беречь. Я тоже буду осторожной, когда вернусь на службу.

– До этого пока не дошло.

– Никогда не забывай.

Шарко улыбнулся ей. Он отлично себя чувствовал. Спокойным, счастливым.

– Не забуду. Я не готов снова лезть в какую-нибудь подозрительную или опасную историю. Если станет страшно, сразу унесу ноги.

– Ты унесешь ноги? Ну да, как же. Только если тебе их отрубят.

5

Вот дурак. Надо было сапоги надеть.

Франк Шарко, скривившись, посмотрел на состояние своей еще недавно такой блестящей обуви. Мокасины «Берил», новехонькие, сто пятьдесят девять евро за пару. Поглощенный подгузниками и рожками, он даже не подумал переобуться и вот теперь расплачивался за это.

Поскальзываясь на грязной земле, он направился к Николя Белланже, своему начальнику, капитану полиции, который был на шестнадцать лет моложе его. Еще ребенок. Были времена, когда сам Шарко мог бы стать его начальником, он тогда командовал тремя десятками человек, но та пора безвозвратно миновала. Бывший комиссар сделал свой выбор несколькими годами раньше, добровольно вернувшись к званию лейтенанта и перейдя под начало более молодого, который ему не мешал. Зато ему была глубоко противна необходимость плесневеть в кабинете, руководить расследованиями, даже не пересекаясь с жертвой и не бывая на месте преступления. Но уж такова, к несчастью, участь сегодняшних комиссаров, и именно таким он мог бы стать. Бюрократом.

Полицейские держались поодаль, на опушке леса, в то время как большой, снабженный цепями тягач-ремонтник заканчивал сражаться с вывороченным из земли деревом. Несколько зевак из местных теснились у края тропы.

Николя Белланже пошел навстречу «комиссару» Шарко (его по привычке продолжали величать комиссаром). Они поздоровались, обменялись несколькими словами о буре – по дороге Шарко смог заметить значительные разрушения, – и капитан перешел к сути дела:

– «Скорая» доставила пострадавшую в Крей, в больницу. Она в удручающем состоянии. Крайнее истощение, озноб и так далее. По словам врача «скорой», молочная белизна ее глаз объясняется тем, что она чертовски давно не видела дневного света.

Шарко старался протереть носки своей обуви бумажным платком. В конце концов он бросил это занятие как заведомо безнадежное.

– Похоже, я только зря стараюсь. Если придется туда лезть, я их в любом случае изгажу. – Он указал на четверых людей в форме. – Спецназ?

– Они прибыли первыми, для обеспечения безопасности. Поди знай, что там под землей обнаружится.

Шарко осмотрелся. Буря повредила деревья. Вокруг человек десять участников, разделившись на группки, разговаривали либо курили.

– Жертва заговорила?

– Нет. Пока не способна общаться. Вела себя как дикое животное. Пришлось сделать ей укол успокоительного.

Белланже подозвал лейтенанта Жака Левалуа, члена своей команды, попросил у него фотоаппарат и показал снимки Шарко:

– Вот, это она.

Франк просмотрел несколько фотографий, сделанных между делом, когда женщину грузили в машину «скорой помощи». Настоящий живой скелет в почерневших от грязи лохмотьях. Изможденное, совершенно безумное лицо, а подернутые белой пеленой глаза еще больше усиливали ужас, отпечатавшийся в этих чертах. Шарко вспомнил старый фильм ужасов, «Evil Dead» – «Зловещие мертвецы», и одну из его героинь, одержимую дьяволом. Этой тоже, наверное, лет двадцать – двадцать пять. Ее короткие курчавые волосы были всклокочены.

– Самое главное сейчас – установить ее личность, – сказал Белланже, доставая сигарету. – Разумеется, никаких документов при ней нет. Возьмем отпечатки пальцев, сделаем тест на ДНК, проверим списки пропавших, похожие случаи – все, что возможно.

– Она такая смуглая или это грязь?

– Может, цыганка. Из Восточной Европы или Испании… Тип, похоже, тот же. Надо разослать ее фото по окрестностям и посмотреть, нет ли поблизости какого-нибудь цыганского табора, поди знай…

Шарко мрачно вернул фотоаппарат. На набережной Орфевр они часто имели дело с травмированными женщинами, жертвами изнасилований, побоев, для них это стало почти обыденностью. Но на сей раз они столкнулись с чем-то иным, чудовищным, что выдавали побелевшие радужки несчастной. Эта женщина явилась из-под земли, как выходец с того света.

Раздался оглушительный треск. Метрах в десяти от них поверженный дуб рухнул на землю, увлекая за собой кучу ветвей и более тонких стволов. Завизжала бензопила, разрезая неподатливые корни, потом, после довольно долгого ожидания, полицейским наконец дали сигнал спускаться. Было около 13 часов, солнце сияло в зените, поливая землю смертоносными лучами.

В яме закрепили приставную лесенку. Первыми пошли спецназовцы, экипированные помимо оружия мощными фонарями. Белланже и его люди последовали за ними. Шарко спустился по восьми ступенькам последним, сохраняя спокойствие и стараясь уберечь от грязи свой пиджак. Что касается обуви, то это было уже совершенно гиблое дело. А если уж он чего-то терпеть не мог, так это грязных ботинок.

Белланже отдал приказ, чтобы никто ни к чему не прикасался и не оставлял ни своих отпечатков пальцев, ни прочих биологических следов. Температура упала на четыре-пять градусов. Свет косо проникал сюда только через дыру, оставшуюся от вывороченного дерева, скользил по гладким, явно вырубленным человеком стенам. Очевидно, полицейские двигались по одной из штолен заброшенной каменоломни. Люди из Национального управления лесов утверждали, что этого добра тут полным-полно. В Первую мировую их использовали для укрытия французских солдат.

Штольня позади полицейских оканчивалась тупиком. Они застыли перед грудой пустых консервных банок и бутылок из-под воды. Их тут были сотни. Среди нагромождения жести и пластика попадались и десятки флаконов из-под туалетного гигиенического молочка для кожи. Тоже пустых.

– У меня впечатление, что сюрпризы только начинаются, – пробормотал Николя Белланже. – И это спокойный канун пятнадцатого августа.

– А ты, вообще-то, разве не должен быть в отпуске с сегодняшнего вечера?

– Должен. Потому-то это грязное дело на нас и свалилось.

Шарко беспокоился за своего шефа. Николя Белланже много вкалывал в течение года и, чтобы продержаться, практически исчерпал свои резервы. Они двигались по прямоугольному коридору в единственно возможном направлении. Капитан указал на землю лучом своего фонаря.

– Осторожнее.

Экскременты вдоль стен, лужи мочи. Резкий запах. Землю устилали тонны использованных спичек. В глубине штольни, там, где лучи плясали на скале, гроздьям корней удалось пробиться сквозь камень, и они свешивались в пустоту. Шарко представил себе девушку, съежившуюся здесь, чиркающую спичками одну за другой, пробиравшуюся вдоль стен как животное, кричавшую, хотя никто ее не слышал. Ей так и не удалось выбраться из этого подземелья.

– Сюда!

Они устремились на голос коллеги. Световое отверстие теперь осталось в сотне метров позади. Все еще продвигаясь вперед, они миновали развилку и очутились в большом квадратном зале площадью метров сто и с очень высоким потолком. Шарко прикинул, что они примерно в восьми-девяти метрах под землей, но уже не в лесу, а наверняка где-то на подступах к деревне.

Поблизости еще оставались запасы пищи – исключительно консервы – и вода. На проволоке, привязанной к крюку, наполовину вбитому в скалу, висел консервный нож. Был тут также большой газовый баллон, соединенный с газовой плиткой, грязная тарелка без приборов и коробки спичек.

Слева соломенный стул, пустые канистры, ванна на ножках. С потолка свисали лампочки, а в естественном углублении скалы пряталась маленькая видеокамера. Электрические провода тянулись к тяжелой, запертой на ключ решетке, за которой наверх вели ступени каменной лестницы.

Четверо спецназовцев попытались вышибить эту дверь с помощью своего портативного тарана, но тщетно. Тут была усиленная запорная система.

– Лучше сходить за гидравлическим домкратом. В тягаче есть такой, – предложил кто-то из них.

Один спецназовец сразу же убежал. Оставшиеся полицейские смотрели друг на друга при свете фонарей. Их лица осунулись. Они были ошеломлены. Шарко обшаривал потолок лучом своего карманного фонарика.

– Эти электрические провода, соединенные с лампочками и с камерой, наверняка куда-то ведут, – сказал он веско. – Как только взломаем решетку, узнаем, где находится источник тока. А значит, и кто все это устроил.

Он наклонился к газовому баллону, потом обратился к своему шефу:

– Перчатки у тебя есть?

Капитан протянул ему пару резиновых перчаток. Шарко надел их и повернул рукоятку подачи газа на плитке. Никакого шипения.

– Пустой.

Он встряхнул несколько коробков спичек.

– Тоже все пустые.

Тут их позвал двигавшийся вдоль стены лейтенант Левалуа. Он стоял на другой стороне помещения, рядом с матрасом, брошенным прямо на землю и накрытым скомканным одеялом. Лицо тридцатилетнего лейтенанта было очень бледным, может, из-за резкого света, может, из-за тошнотворных запахов. Он указал своим фонарем на большое железное кольцо, вцементированное в каменную стену. На земле валялось начисто сломанное звено цепи.

– Можно предположить, что здесь она была прикована и здесь же спала. Но ей как-то удалось освободиться.

Он повернулся к стене напротив, осветил камеру, направленную в их сторону.

– И за ней наблюдали…

Шарко приблизился к камере и сказал, глядя прямо в объектив:

– Ну, держись, приятель, уголовка тебе на хвост села.

Затем он перевел луч на ванну, стул, запасы пищи. Все это было гнусно и отдавало безумием.

– Консервы наводят меня на мысль о параноиках, которые верят в Апокалипсис и запасают все, что могут, чтобы выжить под землей.

Он потребовал фотоаппарат и рассмотрел на жидкокристаллическом экране снимки томившейся тут девушки, а точнее, кольцо на ее запястье, а также цепь.

– Ей удалось как-то сломать одно из звеньев цепи, которой она была прикована к стене. Но на запястье еще остался изрядный кусок.

Он наклонился к земле.

– Звено определенно сломано. Может, заводской брак. А когда она дергала за цепь, сработал эффект вибрации. Такое нечасто случается, но я видел.

Он протянул аппарат Белланже, показывая на снимок:

– На фото цепь не выглядит длинной. Во всяком случае, ее недостаточно, чтобы дотянуться до противоположной стены. Или я ошибаюсь?

– Ты прав. Два метра максимум.

– Стало быть, прикованная к стене жертва не имела доступа ни к пище, ни к ванне. А это, несомненно, указывает на то, что прежде, чем ей удалось освободиться, ее кормили…

Шарко стал размышлять вслух:

– Но почему мучитель позволил ей освободиться? Ведь он же наверняка видел с помощью своей камеры, что она порвала цепь. Так что это было? Извращенная игра? Хотел, чтобы бедная девушка поверила, будто у нее есть шанс выбраться отсюда?

– Тогда уж стоит задуматься: кто на самом деле сломал звено, она сама или ее мучитель…

Шарко принялся ходить взад-вперед. В его голове теснились вопросы, но пока их было слишком много. Надо немного подождать, посмотреть, что принесут ближайшие часы.

– Повторяю, главное, ничего не трогать, – сказал Белланже, удаляясь. – Эксперты наверняка скоро появятся.

Помощь экспертов судебной полиции была бы тут, разумеется, большим подспорьем. Шарко уставился на закрытую решетку. Если бы буря не выворотила из земли дерево и тем самым не проделала дыру в земле, эта лестница была бы, возможно, единственным выходом наружу. Даже освободившись от цепи, девушка все равно не смогла бы выйти из своей темницы. Сколько же недель она скиталась в темноте? Долго, если судить по впечатляющему количеству пустых консервных банок и помутнению ее радужных оболочек. Полицейский представил, как поначалу молодая женщина использовала для освещения газ. Потом зажигала спички одну за другой… Пока все запасы не истощились. И тогда ей пришлось есть консервы холодными, не имея возможности их разогреть.

Лейтенант закрыл глаза. Полная темнота. Тишина, прохлада. Как тут не тронуться умом, если тебя заперли, словно лабораторную крысу? Как доказать себе, что еще существуешь, если даже не можешь увидеть собственное тело? Однако девушка продолжала питаться, спать, жить даже в непроглядном мраке. Справляла нужду подальше, чтобы сохранить хотя бы подобие здоровой среды. Она боролась до конца, ее организм в режиме выживания оказался способен замечательно приспособиться даже к таким условиям, подобно тем крошечным паучкам, которых обнаруживают в самых глубоких пещерах.

Она, конечно, выжила, но ее мозг наверняка стал похож на разоренную местность.

Когда Шарко снова открыл глаза, Жак Левалуа освещал другую часть стены, за ванной. Он знаком подозвал коллег. Там, примерно в полутора метрах от земли, прямо на скале было выцарапано неровными прописными буквами:

Мы те, кого вы не видите, ибо не умеете видеть. Мы забираем, не возвращая, жизнь, Смерть. Без жалости.

Шарко и Левалуа молча переглянулись. Не было нужды в комментариях при виде такого послания. Это ужасное место, обнаженное бурей, вовсю воняло гнусностью и безумием. Франк сразу подумал о Жюле и Адриене, о своей жене, о новом доме, в котором им скоро предстоит жить. Они строили планы, строили свою семейную жизнь, а в это самое время здесь, в норе под землей, угасала молодая женщина.

Лейтенант провел пальцами по вырезанным в камне буквам, по словам, наверняка процарапанным каким-то психом. Ублюдком.

А может, даже ублюдками.