Текст книги "Монреальский синдром"

– Меня? Меня показывали по телевизору? Черт возьми, просто на ходу подметки режут, ну и ребята!

– Так вот, значит, этот самый Санчес моментально позвонил на работу и спросил, какое дело вы сейчас расследуете.

– Я хорошо знаю Санчеса. У нас было несколько общих дел в конце девяностых, до того как он перебрался в Лион.

– Он в последнее время не особенно смотрел ящик, ничего не знал о шумихе, которую телевизионщики устроили вокруг этой истории, и вот – увидел вас! Ну а когда позвонил после этого, коллеги ему рассказали… о спиленных макушках черепов и так далее. У него в башке сразу вроде как звоночек прозвенел: было уже когда-то что-то такое, – и он попросил, чтобы ребята порылись в архивах… А теперь – догадайтесь, что они там нашли?

– Эту старую телеграмму…

– Вот-вот. Телеграмму, отправленную из Египта. Точнее, из Каира.

Шарко ткнул пальцем в монитор:

– Подтвердите, что мои глаза все еще видят ясно!

– Подтверждаю. Телеграмма датирована тысяча девятьсот девяносто четвертым годом. Три девушки, жительницы Каира, были тогда жесточайшим образом убиты. Верхушки их черепов убийца «спилил посредством медицинской пилы» (именно так там написано), мозг и глаза изъял. Тела были изуродованы, порезаны ножом с головы до ног, половые органы в том числе…

Шарко чувствовал, что им овладевает какой-то отвратительный хмель. Грудная клетка напряглась, стало трудно дышать. В нем снова проснулась ненасытная жажда погони за чудовищем. Перес между тем продолжал читать вслух телеграмму:

– «…все три преступления были совершены меньше чем за два дня». Причем трупы на этот раз не захоронили, тела были брошены на месте убийства. Крутой у нас преступник!

Парижский сыщик выпрямился, прикрыл глаза. Он представил себе лежащих на песке девушек с изрезанными телами. Внутренности – наружу, на съедение стервятникам. Все эти образы просто-таки распирали его голову. Он смотрел на монитор и ощущал, как прибывает адреналин.

– Когда действует серийный убийца, преступления обычно сближены во времени. Да и географически тоже. Между тем это было так давно, и Нормандия очень далека от Египта. Странствующий убийца? А что, Интерполу удалось обнаружить еще какие-то сходные случаи?

– Ни единого.

– Хотя, вообще-то, это ничего особенного не значит… Даже лет десять назад такая телеграмма была скорее редкостью: последнее, чем полицейские хотели бы заниматься, – это тратить время на возню с бумажками, да и то лишь тогда, когда им вообще была охота заморачиваться. Наш египетский коллега – полицейский-педант, почти парадоксальное сочетание.

Шарко помолчал. Глаза его все еще бегали по строчкам телеграммы, а мозг уже работал на всю катушку. Три девушки в Африке, пятеро мужчин во Франции. Порезы на теле, вскрытые черепа, изъятые глаза. С разницей в шестнадцать лет. Почему так отдалены друг от друга две серии убийств? А главное – есть ли между ними связь, и если есть, то какая? Аналитик вернулся к тексту пересланного Интерполом документа:

– Донесение в Интерпол направил некий Махмуд Абд эль-Ааль… Так зовут египетского полицейского, который замутил дело?

– Наверное, да.

– Этот документ – все, чем мы располагаем?

– Пока все. Сначала мы связались с египетским Интерполом, потом с каирской Службой международного технического сотрудничества полиции, откуда нас направили к комиссару при французском посольстве, Микаэлю Лебрену, который, как нам сказали, напрямую связан с тамошними властями. Мы уже получили из Каира первую информацию, и она особенно не радует.

– Почему?

– Потому что этот самый Абд эль-Ааль, похоже, там больше не работает.

Шарко опять помолчал.

– Но кто-то ведь может обеспечить нам доступ к делу?

– Да. Главный инспектор по имени Хасан Нуреддин. Бригада – в его подчинении, и, по словам Лебрена, он настоящий диктатор. Местные помалкивают – не любят, чтобы европейцы совали нос в их дела. Странно было бы, если б любили! В Египте ведь в средствах не стесняются: там не редкость пытки находящихся под следствием, аресты инакомыслящих… Ясно, что телефонные переговоры с ними ничего не дадут, но и прислать нам следственные материалы электронной или обычной почтой они тоже ни в какую не хотят.

Шарко вздохнул: Перес был прав. Полиция арабских стран, и особенно египетская, на миллион лет отстала от европейской. Там царит коррупция, там все до предела развращены деньгами и властью, и если уж кого ловят тамошние коллеги, то лишь тех, кто, по их мнению, может угрожать строю.

Перес щелкнул мышкой, отправил телеграмму на принтер.

– Я переговорил с вашим начальником, он не против того, чтобы вы смотались туда. До Каира лететь всего четыре часа. Если вы согласитесь, действовать будете через посольство: Микаэль Лебрен свяжет вас с каирской полицией, познакомит с Хасаном Нуреддином.

Откуда ни возьмись в кабинете появилась разгневанная Эжени и принялась дергать Шарко за рубашку. Он посмотрел на девочку.

– Пошли отсюда, давай, давай! – бормотала она. – Даже речи быть не может о том, чтобы мы отправились в эту ужасную страну! Я боюсь жары и песка. И я боюсь самолетов. Не хочу!

– …миссар! Комиссар, вы меня слышите?

Шарко повернулся к Пересу. Потер подбородок. Египет… К такому он не был готов – никак не ожидал.

– А вам не кажется, что все это попахивает дурным Джеймсом Бондом?

– У нас нет выбора, комиссар. Мы работаем с вещдоками, наше дело – рыться в земле, а ваше…

– …в бумажках, да, понимаю.

Парижанин со вздохом взял из лотка принтера распечатку телеграммы. Несколько строчек, посланных на авось, вдруг повезет, несколько строчек, на долгие годы затерявшихся между двумя континентами, несколько строчек – вот и все дело, как хочешь, так и распутывай. Он подумал о стране, которую знал лишь по картинкам тех времен, когда он еще листал каталоги в турагентствах. Нил, великие пирамиды, нестерпимый зной, пальмовые рощи… Туристический конвейер. Сюзанне всегда хотелось в Египет, но он отказывался ехать, ссылался на то, что много работы. А сегодня эта самая работа, будь она трижды неладна, гонит его именно туда, в проклятые пески Африки.

Он задумчиво рассматривал Эжени, которая уселась в кресло начальника территориального управления и играла с резинками, стараясь хлопнуть ими Переса по заднице.

– Не пойму, что вас вдруг так развеселило, – удивился дивизионный комиссар.

Шарко поднял голову:

– Думаю, вылетать в Каир надо как можно скорее?

– Самое позднее – завтра. Служебный паспорт у вас с собой?

– Конечно. И мне положено по должности способствовать ускорению международных расследований. Даже если этого никогда не случается.

– Вот вам и доказательство, что случается. Только помните: в Египте вы будете связаны по рукам и ногам. Посольство приставит к вам переводчика, который ни на минуту вас не оставит, и вам не удастся сделать ничего, что может оказаться неугодно местным властям. Вы будете вынуждены передвигаться как по минному полю – с тысячей предосторожностей. Ладно, будем держать друг друга в курсе.

– Я имею право на ношение оружия?

– В Египте? Смеетесь, что ли?

Они обменялись рукопожатиями, и Шарко хотел было выйти, так и оставив девочку в кресле Переса, но тот снова его окликнул:

– Комиссар Шарко!

– Да?

– В следующий раз хорошенько подумайте, прежде чем посылать моих бригадиров за покупками!

Выйдя из здания региональной полиции, Франк направился к гостинице. Под мышкой – бумаги, в одном пакете – ведерко с розовым соусом, в другом – коробка с засахаренными каштанами. Вперед, в дорогу, к делу, со всей очевидностью в высшей степени опасному.

И будь готов, дорогой, погрузиться в дебри жаркого, пропахшего специями города.

Мифического города Аль-Кахиры.

Просто – Каира.

12

Проглотив у постели Жюльетты дрянной обед – кусок мяса без всякого соуса и отварную картошку, Люси пошла домой. Она снимала небольшую квартиру в студенческом квартале. По обеим сторонам зеленого бульвара – дома в неоготическом стиле, в том числе и сам католический университет, извергавший из себя после окончания занятий на улицы города несколько тысяч человек. И Люси, рядом с этой молодежью, рядом с дочками, которые так быстро росли, ощущала себя с каждым днем старше.

Она отперла входную дверь, вошла и сразу же отправилась в ванную: скорее, скорее затолкать все грязное – целый мешок! – в машину, скорее, скорее включить ее, это же единственный способ избавиться от жутких больничных запахов! Потом, стоя под теплым душем, она подставила под сильную струю сначала затылок – пусть хлещет, потом грудь – пусть поклевывает… Эти два дня вне дома, два дня, когда нормальную еду заменяли в основном жидкие кашки, когда умыться можно было только кое-как и наспех, а спать приходилось сложившись вдвое, лишний раз доказали, как она любит обычную свою жизнь. Как она любит жизнь со своими девочками, со своими привычками, с фильмами, которые можно смотреть по вечерам, сунув ноги в мягкие тапочки-зайчики, подаренные ей близняшками – и мамой – ко дню рождения. Стоит отнять у тебя самые простые вещи, сразу отдаешь себе отчет в том, что, в конце концов, не такая уж все это ерунда.

Обсохнув, она надела синюю шелковую тунику, легкую и свободную, не стеснявшую движений, натянула узкие брючки длиной до середины икры. Ей нравились контуры собственных икр, крепких и загорелых – загар она нагуляла, бегая два раза в неделю вокруг крепости. Когда близняшки пошли в школу, где можно поесть в столовой, ей удалось восстановить нужную пропорцию между работой, отдыхом и семьей. Люси снова стала женщиной – так мать говорит…

Она включила компьютер, зашла на сайт знакомств. Неудача с Людовиком не сказалась на ее привычке бывать здесь, немыслимо же отказаться от этой формы отношений: виртуальных, ни к чему не обязывающих, а главное – единственных, какие тебе преподносят готовыми, на блюдечке с голубой каемочкой. Это хуже наркотика, но в первую очередь это позволяет экономить время: она, как, впрочем, и любой, всегда старалась выиграть хотя бы минутку.

На аккаунте скопилось семь новых предложений. Изучив их, она сразу же выкинула пятерых, а двоих: брюнетов сорока трех и сорока четырех лет – оставила для дальнейшего рассмотрения. Уверенность в себе, которую излучали сорокалетние самцы, была для нее одной из основных приманок – как свидетельство внутренней силы и надежности, как гарантия того, что этот мужчина не бросит тебя ради первой попавшейся свистушки.

Люси вышла на площадку, ощущая затылком легкий холодок, сунула в замочную скважину ключ, попыталась запереть квартиру. И почувствовала, что, когда она пробует закрыть дверь на двойной оборот, ключ в замке будто обо что-то трется, будто за что-то цепляется. Она наклонилась, внимательно изучила и ключ, и замочную скважину, снова вставила ключ и снова попыталась запереть дверь. Ага… Запереть-то на этот раз удалось, но – преодолевая сопротивление, что странно. Раздосадованная, она отперла дверь и вернулась в квартиру. Осмотрела гостиную, прошлась по другим комнатам. Проверила шкафы, где хранились диски с фильмами и книжки. На первый взгляд все в порядке, все как было, так и есть… Разумеется, ей сразу вспомнился призрак из дома Людовика. Почему бы этому призраку, сделав обыск там и запомнив номер ее машины, не приехать потом к ней? Впрочем, любой другой на ее месте решил бы, что замок уже старый и пора его смазать… Люси улыбнулась, пожала плечами и вышла наконец на улицу. Хватит уже психовать из-за ерунды! И все-таки, отчалив, она еще долго смотрела в зеркало заднего вида и радовалась тому, что этот странный фильм у Клода Пуанье, стало быть в безопасности.

Поездку по тряским бельгийским дорогам до Льежа в стареньком автомобиле без кондиционера вполне можно было назвать подвигом, тем не менее она добралась без остановок и сразу нашла нужный дом. Дверь ей открыл Люк Шпильман, нижняя губа которого оказалась украшена совершенно омерзительным пирсингом…

– Это вы мне звонили?

Люси кивнула и показала служебную карточку со своей фотографией и полоской цветов французского флага наискось. Цель визита она объяснила еще по телефону, сославшись на часть правды: один из фильмов, купленных у Шпильмана Людовиком Сенешалем, заинтересовал полицию, поскольку содержит сцены насилия.

– Да, это я звонила. Можно войти?

Люк торчал в дверях и пялился на нее свинячьими глазками. Волосы у него на голове стояли дыбом, можно было подумать, перед ней Билл Каулиц из группы «Токийский отель».

– Ладно, пойдемте, только не говорите, что мой отец имел отношение к каким-то темным делишкам.

– Нет-нет, не беспокойтесь.

Они спустились по ступенькам в просторную комнату с верхним светом. Сквозь стекло в крыше было видно ясное синее небо, и Люси почудилось, что она попала в гигантский виварий. Люк Шпильман откупорил для себя бутылку пива, гостья попросила стакан воды. Кто-то в доме играл на каком-то музыкальном инструменте, нотки – легкие, чарующие – словно бы танцевали в воздухе.

– Это кларнет. Моя подружка играет.

Удивительно! Люси скорее представила бы себе его с девушкой, осваивающей электрогитару или даже ударные. Она решила не тянуть резину и перешла прямо к делу:

– Вы жили с отцом?

– Временами – да. Мы почти не разговаривали друг с другом, но у него никогда не хватало духу выставить меня за дверь. Вот я и мотался между этим домом и квартирой подружки. А теперь, когда его уже нет, думаю, сделал окончательный выбор.

Люк оторвался от своего семиградусного «Шиме Руж» и поставил наполовину опустошенную бутылку на стеклянный столик рядом с пепельницей, где лежали окурки косячков. Люси пыталась разобраться, что он за человек, этот дурачок: мальчишка явно строптив, упрям, скорее всего, избалован с детства. Похоже, недавняя кончина отца не слишком его опечалила.

– Расскажите мне об обстоятельствах смерти вашего отца.

– Так я ведь уже все рассказал полиции, и что тогда…

– Пожалуйста!

Он вздохнул:

– Я в это время был в гараже: когда старик продал машину, туда отправили все музыкальные инструменты. Ну и сочиняли мы тогда с подружкой и приятелем втроем одну композицию… А примерно в полдевятого вечера… может быть, в двадцать пять минут девятого… я услышал в доме какой-то грохот. Сперва побежал сюда, потому что в это время показывают новости, а мой отец во время новостей никогда бы на шаг не сдвинулся от телевизора. Да, точно, сначала я, значит, прибежал сюда, а когда в кресле его не оказалось, поднялся на второй этаж и увидел, что открыта дверь на третий, то есть на чердак. Мне это показалось очень странным.

– Почему?

– Потому что моему отцу было уже за восемьдесят. Двигался-то он еще неплохо, даже выбирался иногда побродить по городу или ходил в библиотеку, но наверх никогда не поднимался – слишком крутая у нас тут лестница. Если ему надо было принести с чердака какой-нибудь фильм, он всегда просил об этом меня.

Люси поняла, что напала на след. Что-то случившееся внезапно и совершенно непредвиденное заставило старика Шпильмана изменить обыкновению и подняться на чердак самому, не прибегая к помощи сына.

– А дальше, уже на чердаке, что было?

– Там я и обнаружил его тело – у подножия стремянки.

Люк уставился в пол, зрачки его были расширены. Но доля секунды – и он взял себя в руки.

– Из головы у него текла кровь, он был мертв. Мне было так странно видеть его неподвижным, застывшим с открытыми глазами. И я сразу же вызвал «скорую помощь».

Парень твердой рукой, не давая чувствам вырваться наружу, взял со столика бутылку с остатками пива. Вполне может быть, что Люк, поздний ребенок, видел в своем родителе всего лишь неуклюжего старца, неспособного поиграть с ним в футбол… Люси показала на портрет пожилого мужчины с суровым взглядом черных глаз. Да и сам он был, казалось, весь такой суровый, такой прочный – прямо как Великая Китайская стена.

– Это он?

Шпильман-младший кивнул, сжимая двумя руками бутылку:

– Ну да, папаша в полном расцвете сил. Когда был написан этот портрет, я еще и на свет не родился. А представляете, ему тогда уже пятьдесят стукнуло!

– Чем он занимался?

– Работал хранителем в ФИАФ, Международной федерации киноархивов, и постоянно рылся там в архивных материалах. Видите ли, цель ФИАФ – сохранить кино разных стран, а мой отец увлекался кино всю свою жизнь. Кино – вместе с историей и геополитикой ста последних лет – было главной его страстью. Любые войны, включая холодную, любые конфликты, шпионаж, разведка и контрразведка… Он на всем этом не одну собаку съел… – Люк поднял глаза. – Вы сказали по телефону, что есть какие-то проблемы с одним из фильмов с чердака?

– Есть. Думаю, именно за ним ваш отец в тот вечер и поднимался туда. За короткометражкой пятьдесят пятого года, которая начинается с того, что женщине разрезают глаз. Вам это о чем-нибудь говорит?

Шпильман-младший помолчал, подумал.

– Нет. Ровно ни о чем. Я же никогда не смотрел картин из отцовской коллекции, на фиг мне это старье, тем более про шпионов. Зато сам отец смотрел их постоянно, даже специальный зал для этого оборудовал. Он был просто помешан на кино, настоящий фанат, мог смотреть один и тот же фильм двадцать-тридцать раз! – Люк нервно хихикнул. – Мой папаша… знаете, мне кажется, он немало бобин утащил из этой своей ФИАФ…

– Утащил?

– Ну да, спер, попросту говоря. Что тут поделаешь, оборотная сторона страсти к коллекционированию, он никогда не мог удержаться. Коллекционер же, если хотите, сродни клептоману: будто какой бес в нем сидит и заставляет воровать. Мне известно, что он был в контакте с коллегами, которые тоже таскали бобины, если могли, и их было не так уж мало. Вообще-то, фильмы из хранилища выносить не полагается, но папаша не хотел, чтобы они лежали мертвым грузом в огромных бездушных залах, он… он, понимаете, любил свои бобины, он даже гладил их, как другие гладят кошку… бывают такие люди.

Люси выслушала монолог, потом рассказала Люку о девочке на качелях, об эпизоде с быком… Нет, отвечал Люк, ничего подобного он никогда не видел, и похоже, отвечал он честно, искренне. Вопросы-ответы были исчерпаны, и Люси попросила хозяина дома проводить ее на чердак.

Ступив на первую же ступеньку уходившей почти вертикально вверх лестницы, Люси поняла, почему старик никогда не поднимался сюда. На чердаке Люк первым делом подошел к стремянке на роликах и откатил ее в противоположный угол:

– Вот здесь – да, точно здесь – она стояла, когда я обнаружил тело.

Люси внимательно осматривала чердак – тайное убежище увлеченного человека.

– А почему ее передвинули?

– Да сюда же столько народу уже приходило и еще придет! Со вчерашнего утра отцовские фильмы прямо-таки нарасхват.

Люси вдруг почувствовала, просто физически почувствовала, как в мозгу щелкнуло: вот первый раз и сходится что-то с чем-то, отлично.

– То есть все, кто приходит, уносят с собой фильмы?

– Ну-у… нет, не все.

– А конкретнее?

– Сразу после вашего приятеля приходил один мужик, такой… странный…

Он говорил теперь, делая паузы между словами, вяло, – похоже, пиво подействовало.

– С этого места подробнее.

– У него очень короткая стрижка – светлый такой ежик. Он молодой, точно меньше тридцати. Здоровенный качок в рейнджерах или башмаках такого же типа. Обшарил весь чердак, можно было подумать, ищет какую-то определенную бобину. И в конце концов ничего не взял, только спросил, приходил ли кто до него, и если приходил, то купил ли что-нибудь. Ну я ему и выложил все про вашего Людовика Сенешаля, а когда сказал, что тот выбрал короткометражку без этикетки, качок ответил, что хотел бы переговорить с этим Сенешалем. Тогда я дал ему адрес.

– Откуда у вас адрес Людовика?

– Откуда! Был же адрес на чеке в четыре сотни евро, который он мне оставил!

Ага, значит, нюх ее не подвел: здесь все и началось. Таинственный качок, как и ее бывший, прочел в газете объявление и рванул сюда, но не успел, потому что Людовик, который живет ближе к границе, его обогнал. Но означает ли это, что незнакомец давным-давно обходил барахолки и следил за объявлениями в тайной надежде завладеть этим пропавшим фильмом?

Люси продолжала расспрашивать Шпильмана. Выяснилось, что белобрысый качок приезжал на обычной машине, вроде бы черном «фиате», и что номерной знак у него вроде бы французский, только бельгиец ни циферки не запомнил.

Они вернулись в гостиную. Люси обратила внимание на вделанный в стену огромный плоский экран. Люк раньше упоминал о том, что отец незадолго до смерти смотрел новости.

– Что же могло заставить вашего отца вскочить и поспешить на чердак? Вот так, внезапно. Есть какие-то соображения?

– Нет.

– А какой он обычно смотрел канал?

– Ваш, главный французский, «ТФ-1». Это у него был любимый.

Люси пометила: посмотреть на всякий случай, что было в новостях в день смерти старика-коллекционера.

– Кто-то приходил в дом перед тем, как ваш отец поднялся на чердак? Утром или днем?

– Насколько я знаю, нет.

Она быстро огляделась: непохоже, чтобы сюда был проведен телефон.

– У вашего отца был мобильный?

Люк Шпильман кивнул. Люси, стараясь казаться беззаботной и непринужденной, налила себе стакан воды из графина, но внутри у нее все кипело.

– А когда месье Шпильман умер, телефон был при нем?

Парень, кажется, начал что-то соображать.

– Нет, мобильник лежал тут. – Он показал пальцем на низкий столик. – Я только сегодня утром взял его отсюда и переложил на полку. Полицейские им даже и не поинтересовались, а вы думаете, что…

– Покажете мне телефон?

Люк сходил за мобильником. Тот, естественно, оказался полностью разряженным. Шпильман-младший подсоединил зарядник, воткнул вилку в розетку, протянул телефон гостье. Так, аппарат в хреновом состоянии, но посмотреть входящие-исходящие с числом и временем можно. Сначала она поглядела, кто звонил Шпильману. Последний звонок был датирован пятницей, то есть ему звонили за день до смерти. Да, в пятницу после обеда. И звонила некая Дельфина де Оос. Люк объяснил, что это медсестра, которая время от времени приходила взять у отца кровь на анализ. Другие звонили достаточно давно, и парень сказал, что ничего в этих абонентах нет особенного: несколько старых друзей, коллеги по ФИАФ, с которыми отец иногда пропускал по стаканчику…

Люси перешла к исходящим. Сердце у нее екнуло.

– Стоп-стоп…

Последний раз старик Шпильман звонил кому-то в тот самый понедельник в 20 часов 08 минут. То есть минут за пятнадцать-двадцать до того, как свалился со стремянки. И тут есть кое-что куда более интересное, чем дата: номер телефона того, кому он звонил. По меньшей мере странный номер: +1 514 689 87 24.

Люси показала дисплей Люку:

– Ваш отец за несколько минут до смерти звонил за границу. Вам знаком этот номер? Или хотя бы код города?

– Может, это Соединенные Штаты? Ему иногда приходилось туда звонить, когда он занимался историческими исследованиями.

– Нет, не думаю, что это Штаты.

Люси достала из сумки собственный мобильник и, повинуясь интуиции, набрала номер. Конечно, голову на отсечение она не даст, но…

Голос в трубке оборвал ее размышления. Справочная.

– Будьте любезны, скажите, в какой стране может быть такой номер телефона: +1 514 689 87 24? – сказала Люси.

– Подождите минутку, пожалуйста.

Тишина. Зажав мобильник между плечом и ухом, Люси попросила Шпильмана-младшего дать ей листок бумаги и ручку. Быстро записала номер. И сразу же услышала:

– Мадам, вы слушаете? Телефонный код 514 принадлежит провинции Квебек. Точнее – это город Монреаль.

Люси нажала на красную кнопку. Она внимательно смотрела на Люка, а на языке у нее уже вертелось слово:

– Канада…

– Канада? Но зачем ему было звонить в Канаду? Мы же ни с кем там не знакомы!

Люси нужно было время, чтобы освоиться с информацией. По какой-то неизвестной пока причине Влад Шпильман вдруг позвонил человеку, который живет в стране, где сделан фильм. Она просмотрела все исходящие за неделю до звонка. Этот номер больше в списке ни разу не фигурировал.

– Скажите, а ваш отец делал какие-то записи, связанные со своими фильмами? Со своими контактами? Может быть, остались блокноты, карточки?

– Нет-нет, ничего такого я не замечал. В последние годы отцу хватало нескольких квадратных метров. Вся его жизнь проходила между этой гостиной, кинозалом и кабинетом.

– Могу я глянуть на его кабинет?

Люк поколебался. Потом прикончил пиво и сказал:

– Ладно, покажу. Только уж тогда объясните, в чем дело. Это мой отец, и я имею право знать.

Люси согласилась. Люк провел ее в чисто убранную комнату с компьютером, книжными шкафами, журналами, газетами… Она бегло просмотрела бумаги на письменном столе, выдвинула ящики. Ничего интересного, просто не за что зацепиться – оргтехника как оргтехника, обычный компьютер… А библиотека? Много исторических книг, книг о войне, о массовых убийствах, о геноциде – армянском, еврейском, руандийском. Целый раздел отдан истории шпионажа: ЦРУ, МИ-5, теория заговора… Названия книг на английском ни о чем, в общем-то, Люси не говорили – «Bluebird», «МК-ULTRA», «Artichoke»…[6]6
  «Блюбёрд» (синешейка), «МК-Ультра», «Артишок» (англ.).


[Закрыть] Кажется, Влада Шпильмана больше всего на свете интересовала темная сторона жизни мира за последнее столетие. Люси повернулась к Люку, показала ему на книги:

– Как вы думаете, отец мог скрывать от вас что-то серьезное, была у него какая-то тайна?

Молодой человек пожал плечами:

– По моему разумению, папаша был параноиком, ну и не в его стиле было обсуждать со мной такие дела. Это был его личный «тайный сад».

Люси еще немножко побродила по комнате, потом, когда Люк проводил ее к выходу, поблагодарила его у дверей и дала на прощание служебную визитку, на обратной стороне которой нацарапала свой мобильный – мало ли что… Уже в машине, где никто не мог помешать, она достала телефон и набрала тот самый канадский номер. Четыре выматывающих нервы гудка, потом трубку наконец-то взяли. Но дальше – ни «Алло!», ни хоть какого-нибудь звука. Люси решила сделать первый шаг сама:

– Алло!

Ответом стало долгое молчание. Люси повторила:

– Алло! Кто у телефона?

– А вы кто?

Мужской голос, заметный квебекский акцент.

– Люси Энебель. Я звоню из…

Щелчок. Монреаль отсоединился. Люси подумала, что ее собеседник – человек нервный, подозрительный, всегда настороже. Обдумывая, по какой причине диалог получился столь кратким, она выскочила из машины, вернулась к дому Шпильмана и принялась стучать в дверь.

– Опять вы? – удивился молодой хозяин.

– Мне нужен мобильник вашего отца.