Текст книги "Приключения Виоле в Калифорнии и Техасе"

Глава X

Наконец мы возвратились в Рио-Гранде, и спустя несколько дней были в Санта-Фе. Много написано об этом богатом и романтическом городе, где во время оно, если верить путешественникам, доллары и дублоны можно было лопатой загребать, но я подозреваю, что писатели никогда не видали этого местечка: жалкой, грязной дыры с тремя тысячами жителей, большею частью метисов, голодных и оборванных. Там встречаешь зрелища нищеты и порока, какие вряд ли найдешь где-нибудь еще, грубый деспотизм, безнравственность, доведенную до крайних пределов, пьянство и грязь.

Когда-то этот город служил главным пунктом сухопутной торговли между Штатами и Мексикой, но со времени заселения Техаса утратил это значение. Караваны из С.-Луи не останавливаются теперь в Санта-Фе, а следуют дальше в Чигуагуа, где и начинается торг: к северу от этого пункта путешественник встречает только картины отвратительной моральной и материальной нищеты.

Разумеется, мы проводили здесь время крайне скучно. С тупоумными метисами не о чем было разговаривать, а торговцы янки никогда не бывали трезвыми. Если б у Габриэля не оказалось знакомых в окрестностях города, мы бы умерли с тоски. Но он познакомил нас с соседними ранчеро, или скотоводами; мы навещали также различные индейские племена и охотились с ними, поджидая караван на запад.

Однажды на мою долю выпало довольно серьезное приключение. Рох и Габриэль охотились на медведя, я же, чувствуя усталость, остался в ранчо, с хозяевами которого мы познакомились несколько дней тому назад. Мне захотелось поесть рыбы, и узнав что в трех или четырех милях от ранчо есть речка, в которой водятся крупные окуни, я отправился туда, захватив ружье и удочку. Я скоро нашел это место и, приготовляясь удить, вспомнил, что мне нужно достать мяса для приманки. Я всматривался с ружьем в руке в ветви деревьев, росших по берегу речки, как вдруг почувствовал, что что-то царапает мои мокасины; я взглянул вниз и увидел маленькую пантеру, возившуюся у моих ног, видимо, приглашая меня поиграть с нею. Это был прехорошенький зверек, ростом не больше кошки. Я сел, положил ружье на колени и приласкал ее; она отнеслась ко мне с полным доверием, и я хотел уже взять ее, как вдруг услышал громкий и хорошо знакомый рев; спустя мгновение через мою голову перелетело какое-то большое темное тело. Это была, вероятно, пантера, мать детеныша. Я совсем забыл о ней.

Я тотчас встал. Зверь, промахнувшись в своем прыжке, упал на ноги в двенадцати футах от меня. Он съежился, ударяя по земле своим длинным хвостом, и гневно смотрел на меня. Наши глаза встретились и, признаюсь, сердце у меня так и екнуло. Правда, у меня было ружье, но малейшее движение, чтобы прицелиться, послужило бы зверю сигналом к прыжку. Наконец, по-прежнему съежившись, пантера стала пятиться, пока расстояние между нами не достигло тридцати футов. Затем она сделала круг, не спуская глаз с моего лица, меж тем как детеныш по-прежнему играл у моих ног. Я поворачивался вместе с нею, и так мы следили друг за другом, а тем временем я тихонько поднимал ружье, пока его приклад не оказался в уровень с моим плечом; я поймал мушку и затаил дыхание. Детеныш играя ушибся и замяукал; мать отвечала гневным воем, и в ту самую минуту, когда она хотела сделать прыжок, я выстрелил. Она опрокинулась навзничь и больше не пошевелилась. Моя пуля, пройдя под левым глазом, пробила череп насквозь.

Это было страшное животное, если бы я промахнулся, она могла бы покончить со мной одним ударом лапы. Даже мертвая она была страшна со своими выпущенными когтями и окровавленной пастью. Я снял с нее шкуру, повесил на дерево и, забрав с собой детеныша, поспешил домой, потеряв всякую охоту к рыбной ловле.

Спустя неделю после этого происшествия из Сан-Луи прибыла партия торговцев. По пути они подвергались нападению индейцев и представляли плачевный вид. Во время путешествия им приходилось питаться по несколько дней только кореньями и травами. Здесь будет нелишним сказать несколько слов о возникновении этих торговых сухопутных экспедиций и об опасностях, которым подвергаются торговцы.

В 1807 году капитан Пайк, вернувшись из своей экспедиции во внутреннюю область Американского материка, указал купцам Соединенных Штатов, что они могут завести очень выгодную торговлю с центральными провинциями северной Мексики, а в 1812 небольшая партия авантюристов, Миллар, Найт, Чемберс и другие, всего не более двенадцати человек, отправились в Санта-Фе с небольшим количеством товаров. В систему испанской политики всегда входило не допускать иностранцев внутрь своих колоний. В этот период в Мексике была революция, и к иностранцам, особливо американцам, относились с недоверием и подозрительностью. Ввиду этого упомянутые торговцы были схвачены, товары их конфискованы и сами они заключены в тюрьму Чигуагуа, где провели несколько лет, подвергаясь крайне суровому обращению.

Весною 1821 Чемберс с товарищами получили свободу и вернулись в Соединенные Штаты, а вскоре затем был заключен договор со Штатами, легализировавший торговлю. Некто капитан Гленн организовал экспедицию, и второй караван с партией в двадцать человек отправился в Санта-Фе. Однако и это предприятие не удалось: пытаясь пройти более коротким путем, караван заблудился в пустыне и едва не погиб от жажды. Пришлось убить собак и пускать кровь мулам, чтобы смачивать растрескивающиеся губы. Никто не погиб, но путешественники упали духом и вернулись к реке Арканзас, где, по крайней мере, могли найти в изобилии воду. К этому времени вьючные животные в такой степени выбились из сил, что не могли более служить. Пришлось зарыть товары в тайник, после чего торговцам удалось пробраться в Санта-Фе, где они добыли новых мулов и вернулись за спрятанными товарами.

Весною 1820 года караван из Франклина в западном Миссури добрался до Санта-Фе с двенадцатью мулами, нагруженными товаром. Они прошли через прерии, куда еще не проникал белый человек, без всяких путеводителей, кроме звезд небесных, утреннего ветерка со стороны гор и, может быть, карманного компаса. Почти ежедневно им приходилось сталкиваться с враждебными племенами, но несмотря на многочисленные затруднения, незнакомство с местностью и недостаток воды, они благополучно прибыли в Санта-Фе.

Осенью они вернулись в Миссури, нажив огромный барыш на своем предприятии. Этот благоприятный результат произвел впечатление и вызвал новые экспедиции. Таким образом начались правильные торговые сношения Штатов с Санта-Фе.

Караваны отправлялись весною и возвращались осенью с огромными барышами. Сначала они ходили каждый сам по себе, с небольшим прикрытием, но нападения индейцев заставили их соединяться для большей безопасности.

В первое время индейцы не трогали караваны, но летом 1824 года начали красть мулов и лошадей; однако никого не убили до 1828. В этом году маленький караван возвращался из Санта-Фе. Двое торговцев, опередившие своих товарищей во время охоты, улеглись спать на берегу ручья, где была назначена стоянка. Они были выслежены шайкой индейцев, которая внезапно напала на них, завладела их ружьями, сняла с них скальпы и ушла до прибытия каравана. Когда явились остальные торговцы, одна из жертв еще дышала; ее отвезли в Саймарон, где раненый умер и был погребен сообразно со степными обычаями.

Церемония еще не кончилась, когда на соседнем холме появились четверо индейцев, по-видимому, не знавших о происшедшем. Раздраженные торговцы пригласили их в лагерь и убили всех, за исключением одного, который, хотя был ранен, но успел бежать.

Это жестокое мщение повело за собой суровое возмездие. В самом деле, с этого момента индейцы поклялись в вечной войне – войне на жизнь и на смерть, «в лесах и прериях, на реках и на озерах, даже на вершинах гор, одетых вечным снегом».

Вскоре после этого происшествия другой караван подвергся нападению со стороны индейцев, которые добыли на этот раз тридцать пять скальпов, двести пятьдесят мулов и на тридцать тысяч долларов товаров.

Этого рода драмы часто случаются в западных пустынях, и судьба злополучных торговцев могла бы остаться неизвестной, если бы в один прекрасный день живой скелет, едва сохранивший образ и подобие человеческое, покрытый грязью, пылью и кровью, не явился в один из военных постов и не сообщил о катастрофе, в которой спасся только он один.

В 1831 г. мистер Соблет со своими товарищами перешел прерии с двадцатью пятью фургонами. Он и его спутники были старые пионеры, обитатели Скалистых Гор, которых жажда обогащения превратила в торговцев. Они шли без проводников, и никто из них раньше не бывал в этой стране. Они знали только то, что им предстоит переход с такого-то до такого-то градуса долготы. Так добрались они до реки Арканзаса, но отсюда до Саймарона нет дороги, кроме многочисленных буйволовых троп, которые, пересекая прерию по всем направлениям, часто обманывают путешественников.

Когда караван вошел в эту пустыню, стояла засуха, и пионеры, сбившись с пути, несколько дней блуждали под палящим солнцем, подвергаясь всем ужасам нестерпимой жажды. В этом опасном положении капитан Смит, один из собственников каравана, решил направиться по одной из буйволовых троп, которая, как ему казалось, непременно должна была привести к какому-нибудь источнику или озеру.

Он поехал один, но чувство страха было ему неведомо. Это был один из самых смелых авантюристов, которые когда-нибудь переходили через Скалистые Горы, и если половина того, что о нем рассказывают, правда, то его опасные путешествия и драматические приключения могли бы наполнить много томов более интересных и романтических, чем лучшие страницы американских новеллистов. Бедняга! После того как он счастливо избегал индейских пуль и стрел, ему суждено было пасть под ударом томагавка, и кости его белеют на песках пустыни.

Он был в двенадцати милях от своих товарищей, когда объехав небольшой холм, увидел перед собой желанный предмет своих поисков. Перед ним струилась по прерии небольшая речка. Это была река Саймарон. Он поспешил к ней утолить палящую жажду, но едва только слез с коня, как упал, пронзенный десятью стрелами. Шайка команчей выследила его и устроила ему засаду. Но он мужественно боролся. Индейцы признавались потом, что капитан Смит, несмотря на свои раны, успел уложить троих прежде, чем испустил дух.

Таково происхождение торговли Санта-Фе, и таковы приключения, еще и ныне случающиеся в великих пустынях Запада.

Глава XI

Время шло, и мне с моими товарищами до смерти надоело бездействие; кроме того, я соскучился по дому и беспокоился об остававшемся там весьма ценном имуществе. Ввиду этого мы решили ехать одни и вернуться в поселок разными дорогами. Мы оставили Санта-Фе, направились к северу и съехались только за Техасом, последним мексиканским селением. Тут к нам вернулось веселое настроение духа. Дорога была известна Габриэлю; нас было так мало, что мы не могли терпеть недостатка в пище; что касается встречи с враждебными индейцами, то мы ничего не имели против нее.

Спустя несколько дней после нашего отъезда из Санта-Фе, мы встретились с большой партией команчей. Я в первый раз видел их целый отряд и полюбовался красивым зрелищем. Они были лихие наездники и на прекрасных лошадях. Они отправлялись в экспедицию против Павниев Волков и отнеслись к нам крайне любезно и гостеприимно. Вождь знал Габриэля и пригласил нас к себе в лагерь. Это был высокий, стройный и красивый малый. Он хорошо говорил по-испански, и мы разговаривали на этом языке до вечера, когда я обратился к нему на языке шошонов, общем для них с команчами, апачами и аррапагами, и рассказал ему об обстоятельствах моего плена на берегах Колорадо. Выслушав мою историю, вождь онемел от изумления, а затем, отбросив обычный индейский декорум, крепко схватил меня за руку. Он знал, что я не янки и не мексиканец, и поклялся, что ради меня всякий канадец или француз найдут у него дружественный прием. После обеда мы уселись вокруг костра и слушали рассказы воинов.

Меня заинтересовал рассказ вождя о причине вражды команчей с техасцами. Один старый команч с дочерью отделился от своего племени. Он был вождь, но испытал много неудач, и будучи больным, отправился в Сант-Антонио испытать искусство великого бледнолицего врача. Его дочь была красивая девушка восемнадцати лет и, прожив некоторое время в этом местечке, привлекла внимание некоего доктора, молодого человека из Кентукки, осужденного в Штатах за убийство. Это был отъявленный негодяй, но его отчаянный характер внушал страх, и, конечно он, пользовался симпатиями техасцев, которые издавна заслужили репутацию трусливых воров и убийц.

Убедившись, что ему не удастся достигнуть своих целей пока девушка живет с отцом, он добился того, что старик-индеец был заключен в тюрьму, и пригласив девушку к себе в дом поговорить об этом деле, совершил над ней гнусное насилие, сопровождавшееся жестокими побоями. Когда он оставил ее, она была без чувств, и он счел ее мертвой. К вечеру она несколько оправилась и нашла убежище в доме одного человеколюбивого мексиканца.

Старик-индеец вскоре был освобожден; он нашел свою дочь при смерти и, узнав об обстоятельствах позорного дела, поклялся отомстить. Один мексиканский джентльмен, возмущенный этим гнусным преступлением, представил дело на суд техасцев. Но суд оправдал доктора на том основании, что законы не распространяются на команчей.

Последствия не заставили себя ждать. Вскоре доктор Коббет был найден на соседнем поле зарезанным и скальпированным. Старик-индеец бежал и, вернувшись к команчам, рассказал о своей обиде и о своем мщении.

Они снова приняли его к себе, но, по их мнению, обида была нанесена всему племени и недостаточно наказана: на той же неделе двадцать три техасца лишились своих скальпов и четырнадцать женщин были уведены в пустыню.

Команчский вождь советовал нам держаться берегов Рио-Гранде, чтобы не встретиться с партиями Павниев Волков, и так подружился с нами, что решил свернуть со своего пути и проводить нас на расстоянии тридцати миль до того пункта, где мы могли считать себя в относительной безопасности. На следующее утро мы тронулись в путь; вождь и я ехали рядом, беседуя о шошонах. Мы поменялись ножами в знак дружбы, а на прощанье он собрал своих людей и произнес следующую речь:

– Молодой вождь шошонов возвращается к своему храброму народу через крутые горы. Запомните его имя, чтобы вы могли сказать вашим детям, что Овато Ваниша их друг. Он не Шаканат (англичанин) и не Ишелюк Комоанак (длинный нож, янки). Он вождь племени наших прапрадедов, он вождь, хотя он очень, очень молод.

После этого все воины, один за другим, обменялись со мной рукопожатиями, а когда эта церемония кончилась, вождь продолжал свою речь:

– Овато Ваниша, мы встретились, как чужие, а расстались, как друзья. Скажи своим молодым воинам, что вы были у команчей, и что они были рады познакомиться с вами. Скажи им, что мы приглашаем их в наши вигвамы, и что они найдут в них в изобилии мясо буйволов.

Прощай, молодой вождь с бледным лицом и индейским сердцем; да будет земля легка тебе и твоим. Пусть белый Маниту очистит для тебя горную тропинку; не забывай Белого Ворона, твоего команчского друга, который всегда готов разделить с тобой свой дом, свои богатства и свои обширные прерии. Я сказал. Молодой брат мой, прощай.

Два дня спустя мы переправились через Рио-Гранде и вступили в горы, в бесплодную, негостеприимную страну навахоев и кровов. Мы ехали восемь дней по ужасной каменистой дороге, пока, наконец, достигли реки Колорадо, изнемогая от голода, так как в последние пять дней ничего не ели, кроме двух маленьких гремучих змей и попадавшихся по дороге ягод. Утром мы пробовали гнаться за огромным серым медведем, но тщетно; наши лошади и мы сами так ослабели, что не могли долго преследовать зверя, и он убежал, унося с собой наши надежды на обед.

К вечеру мы достигли реки и к этому времени до того обезумели от голода, что серьезно подумывали зарезать одну из наших лошадей. К счастью, в эту минуту мы заметили дым, поднимавшийся из индейского становища в маленькой долине. Не было сомнения, что это враги, но голод сделал нас героями, и мы решили добыть у них пищи. Им повезло на охоте, так как вокруг палаток сушились на шестах большие куски мяса. Лошадей у них не было, и только две-три собаки бродили по лагерю. Мы дождались темноты, а затем подкрались на триста ярдов к лагерю, прячась за окружающими утесами.

Теперь наступило время действовать. Испустив боевой клич шошонов и стараясь производить как можно больше шума, мы пришпорили коней и спустя несколько минут каждый из нас завладел куском мяса. Кровы (в становище было пятнадцать кровов и трое аррапагов), услыхав военный клич, так перепугались, что пустились бежать без оглядки, но аррапаги попытались оказать сопротивление и, опомнившись от изумления, храбро напали на нас с копьями и стрелами.

Рох сильно ушибся вследствие падения лошади, и только мой пистолет, который я разрядил в его противника, подбегавшего к нему с томагавком, спас ему жизнь. Габриэль спокойно накинул лассо на своего противника и задушил его, а третий был растоптан моей лошадью в самом начале схватки. Габриэль сошел с лошади, перерезал тетивы у всех луков, которые нашлись в лагере и забрал еще несколько кусков мяса, затем мы ускакали, не дожидаясь, пока кровы опомнятся от паники. Хотя наши лошади были очень утомлены, но мы сделали тринадцать миль в эту ночь, а утром остановились на отдых в прекрасной местности, изобиловавшей травою и свежей водой.

Мы обменивались шутками по поводу ночного приключения и обсуждали качество мяса горных коз, но мне было как-то не по себе, хотя штука была проделана смело, но все же была немногим лучше грабежа на большой дороге.

На другой день около полудня мы встретили неожиданное развлечение и компанию. Мы заметили вдали двух человек, которые сидели друг против друга на земле и, по-видимому, о чем-то спорили. Привязав наших коней в кустарнике, мы ползком подкрались к ним и увидели двух крайне странных субъектов: один был долговязый и тощий, другой маленький и тучный.

– Говорю тебе, – уверял толстяк, – говорю тебе, Пат Суини, что французишки никогда не вернутся, и мы подохнем здесь с голода, как собаки.

– Ох, – отвечал другой, – они пошли на охоту. Клянусь святым Патриком, желал бы я, чтобы они принесли дичины, сырой или жареной, все равно, потому что мои внутренности корчатся, как червяк на удочке.

– О, Пат, будь добрый человек, сходи, нарви чего-нибудь, мой желудок точно пустой мешок.

– Да ведь моим ногам не легче твоих, – возразил ирландец с сердцем, указывая на свои колени.

Тут мы заметили, что ноги у обоих распухли.

– Хоть бы валийских индейцев встретить или найти золотую россыпь, – заметил толстяк.

– Вздор, – ответил его раздражительный товарищ, – к черту их всех – валлийских индейцев и английских англичан.

Мы видели, что голод сделал бедняков раздражительными и любезно вмешались, издав громкий военный клич. Толстяк закрыл глаза и растянулся навзничь, но его товарищ по несчастью вскочил, несмотря на свои больные ноги.

– Идите сюда, – крикнул он, – идите сюда, краснокожие черти, делайте, что хотите, потому что я болен и голоден.

В его осанке и выражении было что-то мужественное и патетическое. Рох, положив ему руку на плечо, шепнул ему на ухо несколько слов по-ирландски, и бедный малый совсем расцвел.

– Ей-Богу, – сказал он, – если вы не Коркский уроженец, то разве сам дьявол, но дьявол или нет, а ради нашей старой родины дайте нам что-нибудь поесть – мне и этому валлийскому соне. Боюсь, что от вашего чертовского крика он испустил дух.

Но этого не случилось. При словах «что-нибудь поесть» валлиец разом открыл глаза и воскликнул:

– Валлийские индейцы, клянусь святым Давидом! Мы ответили взрывом хохота, который немножко сконфузил его, а его товарищ сказал:

– Ну, да! Валлийские индейцы или ирландские индейцы, насколько я знаю. Вставай, кусок мяса, и сообщи поделикатнее этим джентльменам, что у нас трое суток крошки во рту не было.

Разумеется, мы, не теряя времени, развели костер и привели лошадей. Затем спекли мясо, и стоило посмотреть, как быстро оно исчезало в глотках наших новых друзей. У нас было еще фунтов двенадцать, и так как мы вступили в область, изобилующую дичью, то не смущались их необычайным аппетитом, а напротив, поощряли их. Когда первые муки голода были утолены, они взглянули на нас влажными и благодарными глазами.

– Ох, – сказал ирландец, – кто бы вы ни были, но вы любезные джентльмены, отдаете нам свое последнее мясо.

Рох пожал ему руку.

– Ешьте, приятель, – сказал он, – ешьте, не бойтесь, а потом мы посмотрим, что можно сделать для ваших ног.

Что касается валлийца, то в течение добрых получаса он не проговорил ни слова. Он только поглядывал на нас, безостановочно работая челюстями, разрывая и глотая куски полусырого мяса, точно голодный волк. Но всему бывает конец, и когда наши новые знакомые насытились, они рассказали нам о своих приключениях.

Они нанялись возчиками в маленький караван, отправлявшийся из Сан-Луи в Асторию. На Зеленой реке на них напали индейцы из племени черноногих и перебили всех, за исключением их двоих. Им удалось спастись, благодаря присутствию духа ирландца, который столкнул своего товарища в ров и сам соскочил вслед за ним. Овладев мулами и товарами, индейцы ушли на север, а они отправились на юг. Шли трое суток в надежде встретиться с какими-нибудь трапперами, и сегодня утром, действительно, повстречались с двумя французами, которые велели им сидеть здесь и дожидаться, пока они вернутся с охоты.

Пока они рассказывали свою историю, двое французов явились и принесли жирного козла. Они оказались старыми приятелями Габриэля, когда-то охотившимися вместе с ним. Мы решили сделать привал до утра и позабавили наших новых знакомых рассказом о столкновении с кровами. Мятые листья Гибсоновой травы, приложенные к больным ногам ирландца и валлийца, облегчили их страдания. На следующее утро они были в состоянии воспользоваться лошадьми Роха и Габриэля и отправиться с нами в Броунголль, американский пункт торговли мехами, куда мы прибыли спустя двое суток.

Тут мы расстались с ними и продолжали путь к нашему поселку. Десять дней мы путешествовали по прекрасной местности, где дичь попадалась на каждом шагу. Мы проехали покинутую область боннаксов и были всего в двух днях пути от восточной границы шошонов, когда повстречались с нашими старыми врагами аррапагами. На этот раз, однако, мы решили, что не станем питаться псиной и в случае надобности будем с оружием в руках защищать нашу свободу.

Мы были окружены, но не взяты, и так как на нашей стороне было преимущество быстроты и огнестрельного оружия, то мы надеялись ускользнуть, зная, что у наших противников нет ружей. Они все теснее и теснее смыкали круг, пока не приблизились к нам на расстояние полутораста ярдов; их тяжелые, неуклюжие лошади не могли состязаться с нашими превосходными скакунами. В эту минуту Габриэль поднял руку, и по этому сигналу мы промчались, как молния, сквозь линию воинов, которые были так удивлены, что не успели даже схватиться за луки. Впрочем, они быстро оправились от своего изумления и, испустив военный клич, помчались за нами.

Их лошади, как я уже сказал, не могли состязаться с нашими в быстроте бега, но в случае продолжительного преследования должны были получить перевес над нами вследствие своей неутомимости. В течение первых двух часов мы оставили их так далеко за собой, что потеряли из вида, но с наступлением темноты наши кони начали уставать, и мы заметили на горизонте неясные фигуры наших преследователей. Надежда на спасение была тем слабее, что перед нами тянулась горная цепь, невысокая, но очень крутая и утесистая.

– Вперед, за мною, мы спасены! – крикнул Габриэль.

Спрашивать объяснения было некогда, и через десять минут мы очутились у подошвы гор.

– Ни слова! Делайте, как я, – снова сказал мой спутник.

Мы последовали его примеру, расседлали наших коней, сняли с них узды, а затем хлестнули их. Бедные животные, несмотря на усталость, помчались к югу, как будто сознавая близкую опасность.

– Понимаю, Габриэль, – сказал я. – Индейцы не заметят нас в тени этих холмов и погонятся за лошадьми по звуку копыт.

Габриэль весело усмехнулся.

– Верно, – сказал он, – верно, но это не все. У меня спрятана лодка по ту сторону горы, и мы проплывем по реке Огден почти до самой Буонавентуры.

Я изумился.

– Ошибка, любезный друг! – воскликнул я. – Грустная ошибка; отсюда до реки более тридцати миль.

– До главной реки, да, – отвечал он, – но не одну выдру убил я на озере, в двух милях отсюда, по ту сторону холмов. Там я спрятал лодку в таком месте, где мы будем в безопасности от всех аррапагов, с кровами на придачу. Из этого озера ведет в реку узкий проток, не знаю, – естественный или выкопанный каким-нибудь древним народом.

Мне нет надобности говорить, как весело прошли мы эти две мили, несмотря на тяжесть наших седел, ружей и других припасов. Вскоре мы были на вершине холма и увидели внизу ясное зеркало воды, в котором уже отражалось бледное и трепетное мерцание звезд. Когда мы добрались до берега, то очутились среди развалин, подобных тем, которые находятся на Буонавентуре, но гораздо более романтических и живописных. Габриэль приветствовал нас на своей охотничьей территории, точно ее владелец, и вытащил из-под старинного свода маленький челнок.

– Этот челнок, – сказал он, – принадлежал когда-то одному из ребят, убитых вместе с князем Серавалле. Мы спрятали его здесь шесть лет тому назад; мой друг заплатил за него двадцать долларов, ружье и шесть одеял. Посреди этого озера есть остров, где мы жили с ним и где можно скрываться несколько месяцев, не опасаясь ни индейцев, ни голода.

Мы уселись в челнок, оставив седла на берегу, в расчете вернуться за ними на другой день. Спустя час мы были на острове, который представлял собою, действительно, прелестный уголок. Он тоже был усеян развалинами; изящные обелиски возвышались в тени огромных деревьев, и нежный свет луны, озаряя развалившиеся башни, придавал этой картине характер итальянского ландшафта.

Чувствуя сильную усталость, мы улеглись и вскоре заснули, забыв в этом райском уголке опасности и тревоги дня. Наш хозяин, однако, проснулся гораздо раньше нас и еще до рассвета отправился на берег за седлами. Рох и я, вероятно, проспали бы до его возвращения, если б нас не разбудил выстрел, подхваченный тысячеголосым эхом. Мы провели час в томительном беспокойстве, пока, наконец, увидели Габриэля, плывшего к нам. Как бы то ни было, звук выстрела выдал наше убежище, и когда Габриэль подплывал к острову, на берегу появилась толпа наших разочарованных преследователей, ночевавших, по всей вероятности, где-нибудь поблизости. Я было начал бранить его за неосторожность, но, взглянув на лодку, сразу догадался, что с ним случилось такое же приключение, как со мною близ Санта-Фе. В челноке лежала шкура огромного пятнистого ягуара, а подле нее детеныш беззаботно играл с скальпировальным ножом, еще обагренным кровью его матери.

– Ничего не поделаешь, пришлось защищаться! – воскликнул Габриэль, выскакивая на берег. – Теперь красные черти знают, где мы находимся, но это им не принесет пользы. Глубина озера десять фатомов, и им не проплыть три мили под дулами наших ружей. Когда им надоест смотреть, как мы удим рыбу и слушать наш смех, они уберутся прочь, как обманувшиеся лисицы.

Так и вышло. Мы зарядили ружья, подплыли на восемьдесят ярдов к берегу, где стояли индейцы, и принялись удить рыбу, приглашая их принять участие в нашей забаве. Они страшно бесновались, называли нас всеми оскорбительными кличками, которые могло подсказать им бешенство: сквау, бледнолицыми собаками, трусами, ворами и проч. Наконец, однако, они удалились по направлению к реке, вероятно, не отказавшись еще от надежды захватить нас; но мы так мало боялись, что решили провести на острове несколько дней и хорошенько отдохнуть.

Когда, наконец, мы пустились в путь, Габриэлю и Роху пришлось оставить свои седла на острове, так как челнок был слишком мал, чтобы вместить и нас, и вещи. Эту потерю, впрочем, легко было возместить в поселке, а до тех пор седла не могли нам понадобиться. Мы весело плыли, делая сорок пять – пятьдесят миль в сутки; дичи было довольно, так как мы то и дело встречали оленя или буйвола, пивших воду, иногда не далее двадцати ярдов от нас.

Мы проплыли по реке Огден двести сорок миль, а затем вышли на берег и перетащили наш челнок на один из притоков Буонавентуры, в двухстах милях к северу от поселка. Спустя четверо суток мы высадились среди наших друзей-шошонов, которые встретили нас после девятимесячного отсутствия, почти с детской радостью. Через шесть дней после нашего прибытия наши кони переплыли через реку: верные животные тоже ускользнули от врагов и нашли дорогу к своим хозяевам в родные степи.