Электронная библиотека » Фредерик Марриет » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Браконьер"


  • Текст добавлен: 12 ноября 2013, 21:11


Автор книги: Фредерик Марриет


Жанр: Литература 19 века, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Глава XI. Откровенность за откровенность и добро за добро

– Теперь, О’Донагю, если вам еще не надоело сидеть со мной, расскажите мне про себя, как вы поживали сами после того, как мы расстались.

– Извольте, дорогой товарищ, я расскажу вам все, но только интересных приключений у меня не было никаких. Я был в Бате, в Чельтенгаме, в Харрогэте, в Брайтоне и сталкивался с самыми разнообразными людьми. Встречал много хорошеньких девушек, но эти хорошенькие девушки были, как и я же, почти все без единого грошика, а барышни с приданым были или слишком уж некрасивы или просто мне не нравились. Раза два или три я сватался и получал отказ, раз семь или восемь имел случай жениться, но не захотел сам. Всякий раз меня удерживал образ одного ангела, которого я лишился навсегда. За все время я встретил только одну особу, которая, я знаю, могла бы заслонить от меня этот образ, заменить мне его до известной степени, но я боюсь, что и эта особа тоже для меня навсегда утрачена. Я решил, что я женюсь на деньгах, только на одних деньгах, но буду своей жене хорошим мужем и никогда не дам ей заметить, что я женился на ней из расчета. И уж дешево я себя не продам.

– Отлично, мой дорогой. Вы мужчина на редкость красивый и легко можете прельстить собой какую-нибудь богатую вдовушку. Но скажите, О’Донагю, если это не секрет: кто та особа, которая, видимо, сделала на вас сильное впечатление, так что вы ее до сих пор не забыли?

– Я с ней встретился в Комберлэндских озерах и, будучи знаком кое с кем из ее кружка, получил приглашение присоединиться к их компании. В ее обществе я провел дней десять в Уайндермере, Эмбельсайде, Дервентватере и других местах. Она была титулованная иностранка.

– Вот даже как!

– Кроме того, я узнал потом, что у нее огромные земли в Польше. Она была очень красива, очень умна и образована, говорила по-английски и на многих других языках. Лет ей было – года двадцать два или двадцать три, вот так.

– Могу я спросить, как ее звали?

– Княжна Чарторинская.

– Так вы княжну себе подцепили? И что же – ухаживали за ней, добивались ее любви?

– Разве княжна не такая же женщина, и разве я не ирландец? Раз я бы полюбил женщину, то будь она хоть самим римским папой – а ведь была же, пишут, римским папой женщина под именем Иоанна какого-то там – я сумел бы ее добыть. Да, я за ней ухаживал и, ухаживая, влюбился настолько серьезно, что не забуду ее, проживи я хоть тысячу лет. Я буду всегда ее помнить с моей бедной Джюдитой. После Джюдиты я думал, что уже не полюблю больше никого, что у меня сердце зачерствело, как у ростовщика, но, оказывается, ошибся.

– Скажите, а она как? Платила вам взаимностью?

– Она была ко мне неравнодушна, это я могу сказать без хвастовства. Перед нашим расставаньем я провел с ней наедине минут пять и сказал ей, что мне очень тяжело с ней прощаться. И тут я, кажется, в первый раз в жизни был искренен, голос у меня прерывался и был едва слышен. Она, должно быть, прочла на моем лице искреннее чувство и ответила: «Если вы правду говорите, то мы, значит, увидимся будущей зимой в Петербурге. До свиданья, я буду вас ждать».

– Эти слова много значат – во всяком случае.

– Я пробормотал, что непременно так сделаю, если будет можно, а сам тут же почувствовал, что этому никогда не бывать, потому что мне просто не на что будет поехать в Петербург. Другое дело, будь у меня средства, – о, для свиданья с ней я поехал бы не только в Петербург, а хоть на край света.

– Прескверное ваше положение, О’Донагю. Впрочем, на свете почти всегда так бывает. Я замечал, хотя был мальчиком, что самые лучшие и спелые яблоки висят обыкновенно над забором выше всех, так что их не достанешь. Могу ли я зайти за вами завтра, чтобы представить вас моей жене, мистрис Мэк-Шэн?

– Я буду очень счастлив представиться вашей доброй супруге, милый Мэк-Шэн. До свиданья, будьте здоровы и счастливы. Погодите, я позвоню моего маленького лакейчика, он вас выпустит.

– Славный он у вас мальчик, О’Донагю: такой проворный, ловкий, смотрит соколом. Где вы его добыли?

– В Сент-Джемском парке.

– Гм! Несколько странное место для найма прислуги.

– Вы помните Рошбрука у меня в роте?

– Как не помнить! Это был ваш лучший солдат. Заведовал продовольствием. Фуражир был замечательный!

– Так это его сын.

– А, пожалуй, он и похож на отца, только у него приятнее лицо.

О’Донагю рассказал майору, как он встретился с Джо, и друзья расстались.

На следующий день, почти в такой же час, Мэк-Шэн пришел опять навестить друга и застал его уже одетым, чтобы идти вместе с ним к майору в дом.

– Погодите, О’Донагю, не торопитесь так познакомиться с мистрис Мэк-Шэн. Я сперва расскажу про нее одну вещь, вследствие которой она произведет на вас при первом свидании более благоприятное впечатление, чем обыкновенно. Присядьте и погодите надевать перчатки. Я передам вам наш вчерашний с ней разговор перед самым сном, когда мы оба уже готовились перейти в объятия Морфея. Не стану пересказывать ее вопросы о вас, мои ответы – скажу только, что я о вас наговорил кучу хорошего. В конце концов она заметила, что с вашей стороны было большой любезностью дать мне взаймы денег, и что она за это готова полюбить вас, как друга. Тогда я сказал, что вы очень несчастливы в своих предприятиях, что вам не повезло. Она поинтересовалась, в каком отношении. Я сказал, что это очень долго рассказывать – длинная история, а мне хочется спать, и, разумеется, только еще больше разжег ее любопытства. Чтобы сделать ей удовольствие, я не лег, а остался пока на ногах и рассказал ей приблизительно то, что слышал вчера от вас, прибавив к этому, что вот уже наступает зима, но что между тем вы не можете исполнить свое обещание – съездить в Петербург. Как вы думаете, что она сказал на это, добрая душа? Она сказала: «Мэк-Шэн, если ты меня любишь, и если ты чувствуешь благодарность к товарищу за то, что он тебя выручил в свое время, ты завтра же отвезешь ему денег, сколько нужно на поездку и даже больше, сколько вообще он спросит. Если он добудет себе невесту, он нам отдаст, а если нет – ну, что ж, ничего, деньги дело наживное». – «Это очень хорошо с твоей стороны, душа моя, – сказал я, – но не согласилась ли бы ты, чтобы и я с ним поехал? Я ему буду очень полезен в таком деликатном деле». Действительно, О’Донагю, я думаю, что принесу вам пользу, если поеду, и, кроме того, мне самому следует развлечься, переменить на время обстановку. Она серьезно спросила: «А без тебя он разве не сможет?» Я отвечал: «Боюсь, что нет. И хотя я прожил почти всю свою жизнь в казармах, света не знаю и не люблю, но для такого товарища, который всегда был добр ко мне…» – Она перебила: «Долго ли ты рассчитываешь пробыть в отсутствии?» – «Самое большее – месяца два». – «Ну, хорошо. Мне твоя поездка нисколько не улыбается, но раз ты говоришь, что это необходимо, так уж поезжай. Нечего делать!» Она даже вздохнула, бедняжка! – «В таком случае, я поеду», – сказал я. – «Да, сказала она, – это твой долг. Я пришла к решительному заключению» – «Как ты скажешь, так я и сделаю», – сказал я, – «но отложим вопрос до завтра, а сейчас давай ложиться спать». Утром сегодня она объявила, что ее решение окрепло, и что она меня отпускает, потом выдвинула ящик, достала триста фунтов золотом и билетами и сказала, что если окажется мало, то мы напишем, и она пришлет. Не правда ли, О’Донагю, ведь золото, ведь бриллиант, а не баба? Вот и деньги.

– Правда, Мэк-Шэн, она золото, но не потому, что дала мне денег, а потому что у нее сердце замечательно доброе и отзывчивое. Относительно же вас, Мэк-Шэн, я не знаю, зачем, собственно, вам ехать со мной?

– Разве вы не думаете, что я могу быть для вас чем-нибудь полезен?

– Думаю и не сомневаюсь, что вы будете мне полезны, но только сейчас я еще не вижу, чем и как.

– А я вижу, и если вы не возьмете меня с собой, это будет с вашей стороны очень нелюбезно. Мне несводима легкая перемена обстановки, потому что, видите ли, О’Донагю – семейное счастье такая вещь, к которой нужно приучаться постепенно.

– Ну, будь по-вашему. Только я боюсь, что причиню горе вашей добрейшей супруге.

– Она так занята своим делом, что у нее просто времени не будет скучать без меня. Зато сколько будет у нее радости потом, когда я вернусь домой!

– Пожалуй, что и так. Ну, а теперь позвольте мне, наконец, пойти и засвидетельствовать мистрис Мэк-Шэн мое искреннее почтение и принести ей мою глубокую благодарность.

Капитан О’Донагю застал мистрис Мэк-Шэн среди обычных хлопот с посетителями столовой. Капитан нашел ее чрезвычайно симпатичной и милой, хотя, правда, несколько тучной. Она невольно располагала к себе каждого своей простотой, добротой и искренностью. Пообедали втроем. О’Донагю сумел ей понравиться. Было решено, что на этой же неделе оба джентльмена сядут на корабль, отходящий в Гамбург, чтобы проследовать оттуда в Петербург. С ними поедет и Джо в качестве мальчика-слуги.

Глава XII. По старинному – за море по невесту

Первым шагом О’Донагю было достать общий паспорт для себя и для своей свиты. При этом не обошлось без спора. Мэк-Шэн пожелал не называться в паспорте офицером, а просто слугою капитана О’Донагю, уверяя, что он не только принесет этим больше пользы своему другу, но и придаст ему больше важности. О’Донагю спорил, спорил, но в конце концов уступил, и паспорт был составлен, как требовал майор.

– Клянусь Св. Патриком! Надобно будет достать рекомендательных писем, – сказал О’Донагю. – Но как это сделать? И к кому? Ну, конечно, прежде всего к английскому послу… Схожу, попробую к принцу-главнокомандующему, не даст ли он.

О’Донагю сейчас же отправился и был немедленно принят, потому что оказался приемный день. О’Донагю обратился к его королевскому высочеству с ходатайством, не соблаговолит ли его высочество дать ему несколько рекомендательных писем по случаю его отъезда в Россию по одному секретному делу. Его высочество изволил совершенно справедливо заметить, что рекомендательные письма должны дать ему те, кто его посылает, и потом спросил его, где он служил, какой на нем чин и пр. Из ответов принц убедился, что перед ним заслуженный офицер. Тогда его высочество задал вопрос, по какому же это секретному политическому делу едет в Россию капитан О’Донагю? Его высочество что-то не слыхал ни о чем подобном.

– Ваше королевское высочество, тут маленькое недоразумение. Я не говорил, что еду по политическому делу. Я еду по личному делу, составляющему для меня, действительно, большой секрет.

О’Донагю набрался смелости и решил быть откровенным до конца. Он сказал, что дело идет об одной даме из самого высшего общества, и что если он не получит рекомендаций, открывающих ему двери в это общество, то и не встретится нигде с этой дамой. Вот почему он и осмелился обратиться к его высочеству, полагая, что раз он, капитан, служил королеве и родине верой и правдой, то ему не откажут в его невинном ходатайстве.

Его высочество рассмеялся от души на такое откровенное признание и, не находя причины отказать капитану в двух-трех рекомендательных письмах, велел написать их, подписал и вручил просителю. О’Донагю земно поклонился принцу и ушел из дворца в восторге, что его дерзкое предприятие так блистательно удалось.

Запасшись всем необходимым, наши путешественники сели на корабль, шедший в Гамбург, куда и прибыли вполне благополучно, хотя и страдая морской болезнью. Из Гамбурга они проехали в Любек, там в Травемюнде сели опять на бриг, шедший в Ригу. Ветер был попутный и они доехали скоро. Остановились в гостинице и увидали, что приехали в страну, где по-английски никто не понимает. О’Донагю отправился в английское консульство, объявив консулу, что едет в Россию со специальным поручением, и в подтверждение своих слов показал ему рекомендательные письма от принца. Для консула этого было совершенно достаточно, и он предложил О’Донагю свои услуги. Не имея возможности отыскать для него курьера, говорящего по-английски или хотя бы по-французски, консул сам облегчил ему задачу, как доехать до Петербурга. Он дал ему список почтовых станций, сделал расчет поверстной платы, разменял ему часть золота на русские бумажные деньги и вообще объяснил все, что нужно. Трудно было найти экипаж и лошадей для поездки, но в конце концов и это затруднение уладилось: нашли какую-то колымагу на четырех колесах, и, простившись с консулом, путешественники сели и покатили.

– Ну, Мэк-Шэн, берите себе деньги и расплачивайтесь дорогой с ямщиком и со всеми, – сказал О’Донагю, подавая майору пачку красных, синих, зеленых и грязно-белых бумажек.

– Неужели это деньги? – спросил с удивлением Мэк-Шэн.

– Деньги. Это рубли.

– Рубли? Вот что. Я бы скорее подумал, что это просто какие-нибудь ярлыки для наклеивания на бутылки, ящики и коробки.

Путешественники ехали день и ночь, не жалея ямщику на водку, и сравнительно быстро доехали до северной русской столицы.

У заставы, при въезде, у них первым делом спросили паспорта. Заставный офицер вышел из своего домика и объявил, что их проводит казак. Казак действительно был тут верхом, с длинной пикой и длинной бородой. Он поехал впереди экипажа, а ямщик пустил лошадей за ним совсем шагом.

– Мы под арестом, что ли? – спросил Мэк-Шэн.

– Не знаю, но очень похоже на то, – отвечал О’Донагю.

Ареста никакого не было. Экипаж выехал на великолепную улицу – Невский проспект – и, как только он остановился у гостиницы, казак переговорил что-то с вышедшим на подъезд хозяином и сейчас же уехал.

Четыреста верст в тряском экипаже, притом же день и ночь без отдыха – не шутка. Путешественники крепко выспались в отведенном для них просторном номере, очень чистом в хорошо обставленном. На другой день Джо оделся в красивую ливрею, а еще через день хозяин гостиницы подыскал курьера, говорившего на трех языках, и достал напрокат экипаж помесячно. Курьеру сшили красивую форму, и на общем совете решили, что О’Донагю может теперь ехать с визитами и развозить рекомендательные письма английскому послу и другим лицам.

Глава XIII. Содержащая в себе кое-какие сведения о городе Петербурге

За триста рублей в месяц О’Донагю нашел для себя шикарный выезд – пролетку парой с отлетом. В корню был отличный рысак, а красивая пристяжная ходила вскачь, завиваясь кольцом, то есть загибая голову вбок и вниз так, что носом почти дотрагивалась до своих колен. Выезд был такой, что прохожие останавливались и любовались. У кучера Афанасия была борода самая большая во всем Петербурге. Джо был самым маленьким в Петербурге казачком, а курьер Дмитрий самым рослым и представительным выездным. Все это стоило больших денег, но деньги были истрачены не напрасно, и в один ясный, солнечный день капитан О’Донагю сел в свою пролетку и помчался к английскому послу. Письма были очень короткие, но писавшая их высокая особа пользовалась таким всеобщим почтением и любовью, что посол, лорд Сент-Г, тут же попросил О’Донагю считать его дом всегда для себя открытым, позвал его обедать на следующий день и предложил представить его императору на ближайшем выходе. О’Донагю простился с послом в полном восторге от своей удачи, и поехал с письмами к княгине Воронцовой, к графу Нессельроде и к князю Голицыну. Его и тут приняли очень хорошо. Покончив с визитами, он велел кучеру ехать на Английскую набережную, потом на Дворцовую, потом на Невский проспект и, покатавшись часа два, чтобы везде показать свой щегольский выезд, возвратился в гостиницу.

– Я теперь очень досадую, – заметил О’Донагю, когда рассказал Мэк-Шэну про свою поездку, – что согласился назвать вас в паспорте моим слугою. Вы бы точно так же могли развлекаться, как и я, и сохранили бы свое общественное положение.

– А вот я так нисколько об этом не жалею и ничуть не досадую, О’Донагю, – отвечал Мэк-Шэн. – Я достаточно позабавился и поразвлекся в свою жизнь, и даже больше, чем достаточно. После же обедов и вечеров с посланниками, князьями и графами мне бы, пожалуй, кухмистерская мистрис Мэк-Шэн стала казаться уже менее комфортабельной. Натанцевавшись с графинями и герцогинями, нашептавши им на ушко разных любезностей, перечокавшись шампанским почти со всею русскою знатью, я бы, чего доброго, стал презрительно относиться к своей домашней обстановке и к бифштексам-пай мистрис Мэк-Шэн, и сама мистрис Мэк-Шэн показалась бы мне, пожалуй, толще обыкновенного. Нет, нет, так гораздо лучше. Я очень умно придумал, хотя самого себя хвалить не следует.

– Может быть, вы и правы, Мэк-Шэн, но только мне совестно, что я трачу ваши деньги, вы же сами так ничем и не пользуйтесь на свою долю.

– Да какая же моя тут доля, О’Донагю? Послушайте. Предположим, что я бы приехал сюда один и совершенно самостоятельно. Что стал бы я тут делать? Ведь я не поступил бы, как вы, не явился бы с милой развязностью к принцу-главнокомандующему и не стал бы просить у него рекомендательных писем к нашему послу. Не завел бы себе щегольского выезда, да и не сумел бы, пожалуй, так все устроить. Сидел бы я таким же глупым сычом, как и сейчас сижу, и делал бы то же самое, что делаю теперь: например, сегодня я почти все утро, когда вас не было, простоял на одном из разводных мостов через реку и плевал в воду, внося свою лепту в Балтийское море.

– Вот это-то и досадно, что у вас здесь нет других развлечений получше.

– Есть, как так нет? Я думал о мистрис Мэк-Шэн, представлял себе ее доброе лицо, а это гораздо лучше, чем если бы я забыл ее для высшего общества. Каждый забавляется, как может, предоставьте мне устраиваться в этом отношении самому. Это единственное, о чем я вас прошу. А теперь скажите мне вот что: вы, я полагаю, ничего не узнали про польскую княжну, когда ездили с визитами?

– Разумеется, ничего. Ведь спрашивать было неловко. Это можно сделать только при удобном случае.

– Не расспросить ли мне про нее нашего курьера? Быть может, он ее знает.

– Как он может ее знать?

– Не в смысле знакомства на равную ногу, конечно, во он может знать об ее семье, о том, где она теперь живет и т. д.

– Нет, Мэк-Шэн, лучше не надо. Ведь мы его еще так мало знаем. Завтра я обедаю у нашего посла, там будет большое общество.

Днем получены были приглашения на вечер от княгини Воронцовой и князя Голицына.

– Каша заваривается крутая, – сказал Мэк-Шэн, – вероятно, вы встретите вашу красавицу, не тут, так там.

– Я тоже на это надеюсь, если же нет, то, когда освоюсь здесь получше, сам наведу о ней справки. Но сначала мы должны хорошенько обследовать почву.

О’Донагю отобедал у посла, побывал на вечере в обоих домах, но своего «предмета» так нигде и не встретил. В Петербурге, в свете, очень любят музыку, а капитан О’Донагю оказался недурным музыкантом, поэтому его стали приглашать наперебой во все лучшие дома. Ко двору же его представить было нельзя по той простой причине, что двор в этом году все еще не переезжал до сих пор в Петербург из летней резиденции.

Дмитрий, которого нанял О’Донагю в качестве курьера, был очень способный, умный парень. Увидав, что его барин человек очень щедрый и нетребовательный, он почувствовал к нему симпатию и готов был служить ему не за страх, а за совесть. В особенности ему пришлись до душе фамильярные отношения между О’Донагю и Мэк-Шэном, он знавал других англичан, и ему было известно, что они обращаются с прислугой сухо и пренебрежительно, обращение же О’Донагю со своим слугой ему нравилось, и через это барин-ирландец сильно выигрывал в глазах Дмитрия. Дмитрий говорил по-английски и по-французски порядочно, а по-русски и по-немецки совсем хорошо. Происхождением он был русский, из питомцев московского воспитательного дома, и следовательно не был крепостным. С Мэк-Шэном он скоро подружился, как только тот увидал, что Дмитрий малый порядочный и собирается служить честно.

– Скажи своему барину, Максимыч, – сказал он Мэк-Шэну, которого переделал в Максимыча, – чтобы он здесь в Петербурге не разговаривал о политике ни с кем, а то на него как раз донесут, и он будет взят в подозрение. Здесь почти вся прислуга, все курьеры – по крайней мере, две трети – служат в тайной полиции.

– Этак, пожалуй, и ты там служишь? – спросил Мэк-Шэн.

– Служу, – как ни в чем не бывало сознался Дмитрий. – Через несколько дней от меня потребуют доклада о вас, и я должен буду его представить.

– О чем же тебя будут спрашивать? – спросил Мэк-Шэа.

– Прежде всего меня спросят: кто мой барин и чем занимается? Удалось ли мне узнать хотя бы от тебя, из какой он семьи, не принадлежит ли он у себя на родине к знати? Не выражал ли он каких-либо политических мнений? Удалось ли мне выведать доподлинно истинную цель его приезда в Россию?

– Что же ты на эти вопросы ответишь?

– Я и сам хорошо не знаю. Я бы желал, чтобы ты сообщил мне все эти сведения о нем, а я бы так их туда в передал с твоих слов. Можешь ты это сделать?

– Могу, отчего же. Изволь. Во-первых, об его происхождении я могу сказать, что он принадлежит у себя на родине к королевскому роду.

– Что ты!

– Верно, как вот то, что я сижу здесь на этом старом кресле. Разве он не привез с собой рекомендательные письма от брата нашего теперешнего короля? Или это у вас здесь ни во что не считается? У вас больше значит длина бороды?

– У нас больше всего значит чин. Чин у нас гораздо важнее титула, и генерал считается куда выше, чем князь. Ну, а каковы политические взгляды твоего барина? Я от него ничего не слышал о политике. Слышал только, как он хвалил город и государя императора.

– Он хвалит и порядки ваши, и законы, они ему очень нравятся. От флота и армии он в восторге.

– Хорошо. Так и скажем. Теперь третье, зачем он сюда приехал?

– Просто так, людей посмотреть и себя показать, благо завелись лишние деньги. Ну, и поразвлечься немножко. У него ведь есть письма к очень высокопоставленным лицам. Однако, Дмитрий, сухая ложка рот дерет. Что так-то разговаривать, прикажем лучше подать бутылку шампанского и промочим себе горло.

– Шампанского! А что на это скажет твой барин?

– Что скажет? Он будет очень доволен, что я себе ни в чем не отказываю, он этого требует от меня все время. Спроси его хоть сам, коли не веришь.

Дмитрий сходил за шампанским. Когда вино было разлито по стаканам, он сказал:

– А твой барин очень щедрый господин, и я готов прослужить ему хоть всю мою жизнь, до самой смерти. Но с другой стороны, кто вас знает, что вы с ним за люди? Вдруг шпионы иностранные или лазутчики, или еще того хуже – крамольники, революционеры?

– Зачем непременно предполагать подобные вещи? – возразил Мэк-Шэн. – Разве мой барин не мог приехать просто по своему личному делу?

– А для чего он привез с собой письма от королевского брата? Это подозрительно.

– Как для чего? Да просто для того, чтобы представиться высокопоставленным лицам в качестве действительного, настоящего джентльмена, а не проходимца какого-нибудь. Неужели в здешней стране не понимают таких простых вещей и подозревают в них невесть что? Ну, люди!

– Это ты сам не понимаешь нашей страны, – возразил Дмитрий.

– Отказываюсь и понимать такие вещи… А ты мне вот что объясни, дружище Дмитрий… Да не спросить ли нам еще бутылочку? В этой уж ничего нет, а за бокалом вина глаже беседа идет.

Распили еще одну бутылочку. Мэк-Шэн незаметно свел разговор на петербургских красавиц.

– У нас в столице много есть красавиц из польских дам и барышень, – сказал Дмитрий.

– А нет ли между ними княжны Чарторинской? – спросил Мэк-Шэн. – Не слыхал ли ты про такую?

– Я у них в доме прослужил несколько лет, еще когда старый князь был жив. А ты как ее знаешь?

– Она была в Англии.

– Возможно. Она только что вернулась с дядей из-за границы.

– Скажи, приятель, она теперь в Петербурге?

– Надо полагать. А для чего ты спрашиваешь?

– Много будешь знать – скоро состаришься.

– Вот что, Максимыч: я догадываюсь, что твой барин в Петербург-то приехал из-за этой самой княжны. Скажи мне правду. Я уверен, что оно так и есть.

– Значит, тебе известно больше, чем мне. Я знаю только, что мой барин встретил княжну в Комберлэнде, и что он находит ее красавицей.

– Виляешь ты, Максимыч.

– Если б я мог тебе верить, если б я знал, что ты нас не предашь, не изменишь нам…

– Вот тебе крест! Доверься мне, буду служить твоему барину верой и правдой.

– Ну, хорошо. Барин, действительно, влюбился в княжну, и она в него, кажется, тоже. Из-за этого мы и приехали.

– Прекрасно. Я так и скажу в тайной полиции, а затем буду служить вам с барином верой и правдой.

– Неужели ты все расскажешь теперь в тайной полиции? – спросил Мэк-Шэн.

– Имени княжны, конечно, не назову, а скажу, что англичанин приехал просто по своим любовным делам.

– Послушай, Дмитрий, шампанское мне надоело, а пить все еще хочется. Добудь-ка бутылочку бургонского. Да не таращи так глаза, повторяю же, капитан ничего не скажет. За подобное он меня никогда не забранит.

– Что за милый барин у тебя! – сказал Дмитрий, которого от двух первых бутылок уже начало разбирать. – Вот славный-то!

Откупорили третью бутылку. Мэк-Шэн продолжал:

– Расскажи теперь, дружище Дмитрий, все, что ты знаешь про княжну. Кто она такая?

– Она дочь умершего князя Чарторинского и состоит как бы под опекой самого государя императора. Она наследница всех родовых отцовских имений, за исключением одного, отказанного по завещанию одной варшавской больнице. Говорят, что царь сватает ее за одного генерала. Она при государыне фрейлиной и живет во дворце.

– Ее оттуда и не достанешь, – согласился Дмитрий.

– Фью! – посвистал Мэк-Шэн.

– Трудновато будет, это верно.

– Он ее непременно увезет все-таки, вот увидишь.

Где он может с ней встретиться?

– Так, чтобы поговорить наедине? Разве только на бале, во время танцев. Больше негде, Максимыч, она-то его любит. Есть признаки.

– Пусть он доверится мне, а я буду служить ему верой и правдой. Видит Бог, не сфальшивлю.

– Ты хороший малый, умный, добрый и честный, – сказал Мэк-Шэн. – Допьем же бутылку-то, да я пойду спать: смерть, как хочется. И здоровую же задам я сегодня высыпку, не в обиду будь сказано здешним блохам.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации