Текст книги "Прекрасные и обреченные. По эту сторону рая"

Таким образом, Энтони и Глория, обуреваемые завистью, пришли к естественному выводу, что Ричард Кэрамел превратился в страшного зануду, которого распирает тщеславие. К большой досаде Дика, Глория публично хвасталась, что не читала «Демонического любовника» и не собирается этого делать, пока не прекратятся все споры по поводу романа. Собственно говоря, сейчас ей не хватало времени на чтение, так как словно из рога изобилия посыпались свадебные подарки, сначала тонким ручейком, превратившимся вскоре в бурную лавину. Они были разными, от безделушек, присланных забытыми друзьями семьи, до фотографий преданных забвению бедных родственников.

Мори подарил набор для вина тонкой работы, состоящий из двух серебряных бокалов, шейкера для коктейлей и нескольких отверток. Дик раскошелился на более традиционный подарок – чайный сервиз от Тиффани. Джозеф Блокмэн прислал простые изящные дорожные часы с открыткой. Даже Баундс подарил мундштук, чем растрогал Энтони до слез. Действительно, любое проявление чувств, не считая истерики, было вполне уместным для этих людей, сраженных видом дани, приносимой установленным традициям. Отдельная комната в отеле «Плаза» ломилась от подношений, присланных товарищами по Гарвардскому университету и компаньонами деда, памятных вещиц о днях, проведенных Глорией в колледже Фармоувер, и довольно трогательных подарков от бывших поклонников. Последние сопровождались понятными лишь посвященным, полными меланхолической грусти открытками наподобие «Думал ли я…», «Разумеется, я желаю вам огромного счастья…» или даже «Когда вы получите это послание, я буду на пути в…».

Самый щедрый дар принес наиболее горькое разочарование – презент от Адама Пэтча в виде чека на пять тысяч долларов.

К большинству подарков Энтони не проявлял интереса, полагая, что теперь в течение последующих пятидесяти лет им придется следить за переменами в семейном статусе всех знакомых. Зато Глория бурно радовалась каждой вещи, разрывая упаковочную бумагу и копошась в стружках с хищной алчностью собаки, которая пытается вырыть из земли кость. Затаив дыхание, она хваталась за край ленты или металлическую кромку и наконец извлекала на свет весь предмет и принималась его придирчиво изучать, при этом ее серьезное лицо не выражало ничего, кроме сосредоточенного интереса.

– Взгляни, Энтони!

– Чертовски мило!

Ответ он получал только через час, когда Глория представляла скрупулезный отчет о своих впечатлениях относительно подарка, насколько бы он выиграл, если бы был меньше или больше размером, удивил ли ее, и если да, то до какой степени.

Миссис Гилберт без устали обставляла воображаемый дом молодых супругов, распределяя подарки по разным комнатам, сортируя их как «хорошие часы, но не самые лучшие» или «серебро на каждый день» и приводя Энтони и Глорию в смущение шутливыми намеками на комнату, которую называла детской. Миссис Гилберт обрадовалась чеку от старого Адама и впоследствии определила, что у него «по-настоящему древняя душа». Поскольку Адам Пэтч так и не решил, что она имеет в виду, его прогрессирующее старческое слабоумие или свои личные способности к ясновидению, нельзя сказать, что слова дамы доставили ему удовольствие. В разговоре с Энтони он всегда называл ее «старуха мать», будто миссис Гилберт была персонажем комедии, которую он уже неоднократно видел. Что касается Глории, он не мог прийти к определенному мнению. Девушка ему нравилась, но, по словам самой Глории, старик считал ее ветреной и потому опасался хвалить.

Пять дней! На лужайке в Тэрритауне уже строилась эстрада для танцев, и был заказан поезд, чтобы доставить гостей из Нью-Йорка и отвезти обратно.

Дневник

Глория уже облачилась в голубую шелковую пижаму и стояла у кровати, положив руку на выключатель с намерением погрузить комнату в темноту. Неожиданно она передумала и, выдвинув один из ящиков в столе, извлекла небольшую книжицу в черном переплете – дневник, который вела в течение семи лет. Многие записи, сделанные карандашом, читались с трудом, а в некоторых из них говорилось о давно забытых днях и ночах. Несмотря на старое как мир начало «Я хочу сохранить этот дневник для своих детей», его нельзя было назвать личным дневником в прямом смысле слова. И все же когда Глория переворачивала страницу за страницей, казалось, из-за наполовину стертых имен на нее смотрят глаза множества мужчин. Вот с этим она впервые уехала в Нью-Хейвен… 1908 год, ей тогда было шестнадцать лет, и в Йельском университете вошли в моду накладные плечи. Ей льстило внимание знаменитого «нападающего Мишо», который «волочился» за ней весь вечер. Глория вздохнула, вспоминая атласное платье, как у взрослой дамы, которым так гордилась, и мелодию, что играл оркестр «Йа-ма-йама, май йама-мэн» и «Джангл-таун». Как же давно это было! А сколько имен! Элтиндж Риардон, Джим Парсонз, «Кудряшка» Макгрегор, Кеннет Кауэн, Фрай «Рыбий Глаз», который покорил ее своей безобразной внешностью. Картер Керби… этот прислал подарок, и Тюдор Бэрд тоже; Марти Реффер, первый мужчина, в которого она была влюблена дольше одного дня, и Стюарт Холком, он увез Глорию в автомобиле и хотел насильно заставить выйти за него замуж. А Ларри Фенвик, которым Глория неизменно восхищалась с тех пор, когда однажды вечером тот заявил, что если она его не поцелует, то может убираться из машины и идти до дома пешком… Ах, какой список!

Однако уже устаревший. Сейчас она влюблена и настроена на вечную любовь, которая соберет в себе все лучшее от прежних романов. И все-таки ей было жаль тех мужчин и лунные ночи, и трепет, который тогда испытывала… и поцелуи. Прошлое, ее прошлое… Сколько в нем радости! Она действительно была неимоверно счастлива.

Глория переворачивала страницу за страницей, лениво скользя глазами по разбросанным записям последних четырех месяцев. Несколько последних прочла внимательно.

Первое апреля. Знаю, Билл Карстейрс меня ненавидит, так как я вела себя весьма нелюбезно, только порой я не выношу, когда со мной сентиментальничают. Мы ехали в загородный клуб «Рокиер», а сквозь деревья пробивался восхитительный лунный свет. Мое серебристое платье изнашивается. Забавно, как забываются другие ночи в «Рокиере» – с Кеннетом Кауэном, когда я была в него так влюблена!

Третье апреля. После двух часов, проведенных со Шредером, у которого, как говорят, миллионное состояние, я решила, что ситуация, когда привязан к чему-то одному, меня изматывает, особенно если речь идет о мужчинах. Незачем себя мучить, клянусь, с сегодняшнего дня буду наслаждаться. Мы говорили о «любви». Как банально! Со сколькими же мужчинами я говорила о любви?

Одиннадцатое апреля. А ведь Пэтч сегодня позвонил! Месяц назад в ярости выбежал за дверь и клялся больше со мной не встречаться. Я постепенно перестаю верить в способность мужчин испытывать смертельную обиду.

Двадцатое апреля. Провела день с Энтони. Возможно, когда-нибудь выйду за него замуж. Мне по душе его мысли, он пробуждает все подлинное, что во мне есть. Около десяти заехал Блокмэн на новой машине и повез меня по Риверсайд-драйв. Сегодня он мне понравился, такой предупредительный. Понял, что я не настроена на разговор, и сам всю дорогу молчал.

Двадцать первое апреля. Проснулась с мыслями об Энтони, и, разумеется, он позвонил. Голос у него был такой нежный, что я ради него отменила свидание. Сегодня чувствую, что для него отреклась бы от чего угодно, включая Десять заповедей и саму себя. Он придет в восемь, я надену розовое платье и буду выглядеть чистой и неприступной.

На этом месте она остановилась, вспоминая, что в тот вечер после ухода Энтони разделась, дрожа от апрельского ветра, дующего в окно. И все же холода не ощущала, согретая пылающими в сердце проникновенными банальностями.

Следующая запись сделана несколькими днями позже.

Двадцать четвертое апреля. Хочу выйти замуж за Энтони, потому что мужья зачастую так и остаются «мужьями», а я должна выйти за возлюбленного. Существует четыре основных типа мужей:

(1) Муж, который любит сидеть дома по вечерам, не имеет порочных наклонностей и работает ради зарплаты. Крайне нежелательно!

(2) Первобытный повелитель, у которого главное предназначение жены – доставлять ему удовольствие. Этот тип считает всех хорошеньких женщин «пустышками» и похож на павлина, затормозившего в развитии.

(3) Дальше следует обожатель, создающий из жены кумира и забывающий обо всем остальном. Такому типу в качестве жены нужна вдохновенная актриса. Господи! Как же утомительно все время притворяться безгрешной!

(4) И Энтони… временами пылкий возлюбленный, у которого хватает здравого смысла понять, когда все прошло, и, главное, он понимает, что так и должно быть. И я хочу выйти за Энтони.

Какими навозными червями кажутся женщины, ползущие на брюхе по серой и безрадостной супружеской жизни! Брак существует не для того, чтобы превращать его в фон, на котором протекает жизнь, а вот ему самому необходим определенный антураж. Мое супружество будет необыкновенным, оно не может стать и не станет декорацией, а превратится в представление, живое, прекрасное и яркое, и декорациями для него будет весь мир. Отказываюсь посвятить свою жизнь потомству. Разумеется, все мы в долгу как перед своим поколением, так и нежеланными детьми. Что за участь – до непристойности растолстеть, утратить любовь к себе и сосредоточить все мысли на молоке, овсянке, выкармливании детей и пеленках… Насколько приятнее воображаемые детишки, милые крошечные создания, которые порхают (а в мечтах дети непременно порхают) на золотых крылышках…

Однако эти бедные крошки имеют мало общего с супружеской жизнью.

Седьмое июня. Вопрос нравственности. Не было ли ошибкой влюбить в себя Блокмэна? Потому что именно это я и сделала. Сегодня вечером он был нежно-печальным, и это оказалось так к месту, что у меня перехватило горло, а на глаза навернулись слезы. Но он – уже прошлое и посыпан лавандой, которой у меня в избытке.

Восьмое июня. А сегодня я пообещала больше не кусать губы. Что ж, не буду… только лучше бы он попросил меня отказаться от еды.

Пускаем пузыри, вот чем мы занимаемся, Энтони и я. Сегодня мы выдули таких красавцев, они лопаются, а мы пускаем все новые и новые, такие же огромные и красивые. Пока не закончилось мыло и вода.

На этой записи дневник обрывается. Глория искала глазами страницы с упоминанием восьмого июня 1912-го, 1910-го, 1907 года. Самая ранняя запись нацарапана округлым почерком шестнадцатилетней девочки. Это было имя «Боб Ламар» и еще одно слово, разобрать которое не удавалось. Потом Глория поняла, что оно означает, и глаза затуманились слезами. Серо-голубым пятнышком расплылась запись о первом поцелуе, выцветшая, как тот сокровенный день на мокрой от дождя веранде семь лет назад. Казалось, вот сейчас вспомнится, что они тогда говорили, но ничего не вышло. Слезы полились ручьем, и она уже не видела страницу. Глория говорила себе, что плачет, потому что может вспомнить только дождь, мокрые цветы во дворе и запах сырой травы.

Затем она отыскала карандаш и, держа его в нетвердой руке, подчеркнула тремя параллельными линиями последнюю запись, написала крупными печатными буквами слово «КОНЕЦ», положила дневник обратно в ящик стола и нырнула в постель.

Дыхание пещеры

Дома после ужина в честь невесты Энтони выключил свет и, ощущая себя бесплотным и хрупким, как фарфоровая чаша, стоящая в ожидании на сервировочном столике, улегся спать. Ночь стояла теплая, и даже под легкой простыней было уютно. Сквозь открытое окно доносился едва уловимый, полный неясного ожидания шум, какой обычно слышится летом. Энтони думал об оставшихся позади годах юности, бессодержательных, но веселых и ярких. Прожитых в беспечном, лишенном убежденности скептицизме в отношении чувств, описанных людьми, которые давно превратились в прах. Теперь он понял, что есть нечто более возвышенное – слияние душ его и Глории. Ее сияющий огонь и чистота и являются тем живым материалом, из которого создается мертвая красота книг.

Из глубин ночи в комнату с высокими стенами шел настойчивый, растворяющийся в воздухе шум, будто город, словно разыгравшийся ребенок, подбрасывает вверх и снова ловит мяч. В Гарлеме, Бронксе, Грамерси-парке, в районе порта, в тесных гостиных и на посыпанных гравием, залитых лунным светом крышах этот звук издавали тысячи влюбленных, выплескивая его частицы в воздух. В синем сумраке летней ночи весь город играл с этим звуком, подбрасывая его вверх и призывая обратно, обещая, что совсем скоро жизнь станет прекрасной, как волшебная сказка, суля счастье и уже давая его этим обещанием. Своей долговечностью нескончаемый гул дарил надежду на любовь. Можно ли совершить большее?..

Именно в этот момент из нежного зова ночи резким диссонансом прозвучала новая нота. Шум доносился со стороны заднего окна, футах в пятидесяти снизу, это был звук женского смеха. Сначала тихий, непрекращающийся, с легким повизгиванием. «Наверное, служанка со своим дружком», – подумал Энтони. Потом смех зазвучал громче, стал истеричным, и тут на память пришла девушка, заходившаяся в приступе хохота, которую Энтони видел на представлении водевиля. Смех вдруг затих, прекратился, но тут же возобновился, уже со словами какой-то грубой шутки, после чего послышалась приглушенная возня, Энтони не мог разобрать. На мгновение все затихло, и Энтони уловил рокочущий мужской голос, потом все началось снова, без перерыва, поначалу вызывая раздражение, а потом непонятный страх. Он вздрогнул и, встав с кровати, подошел к окну. Напряженный сдавленный смех достиг кульминации и уже больше походил на крик. Потом он умолк, оставив после себя зияющую зловещей пустотой тишину, подобную бесконечному молчанию вечности. Постояв еще немного у окна, Энтони, расстроенный и потрясенный до глубины души, вернулся в постель, изо всех сил стараясь заглушить неожиданно возникшее чувство. Но что-то животное, скрывавшееся в этом разнузданном смехе, вцепилось в сознание, и впервые за четыре месяца вновь ожило отвращение и ужас перед всем, что представляет собой жизнь. В комнате стало душно, и Энтони захотелось вырваться наружу, на холодный обжигающий ветер, подняться высоко над городами и существовать обособленно и безмятежно, скрывшись в потайных уголках сознания. А жизнь – это тот безобразный, несмолкающий женский смех за окном.

– Господи! – воскликнул Энтони задыхаясь.

Зарывшись лицом в подушку, он тщетно старался сосредоточиться на деталях грядущего дня.

Утро

В серых сумерках Энтони обнаружил, что еще всего пять часов, и с раздражением пожалел о столь раннем пробуждении. Значит, на свадьбе будет выглядеть измученным. И тут же позавидовал Глории, которая может скрыть усталость с помощью искусно нанесенной косметики.

В ванной комнате он принялся рассматривать себя в зеркало и обнаружил, что неестественно бледен, а на фоне белой кожи стало заметно множество мелких изъянов. Кроме того, за ночь отросла короткая щетина, и Энтони был вынужден признать, что его внешний вид производит весьма неблагоприятное впечатление: из зеркала смотрел измученный, не вполне здоровый человек.

На туалетном столике были разложены предметы, которые он тщательно пересчитывал, перебирая сделавшимися вдруг непослушными пальцами. Вот билеты в Калифорнию, книжка дорожных чеков, его часы, на которых время установлено с точностью до тридцати секунд, ключи от квартиры – только бы не забыть передать их Мори. И наконец, самое важное – кольцо, платиновое, украшенное по ободку мелкими изумрудами. Куплено по настоянию Глории, она всегда мечтала об обручальном кольце с изумрудами.

Это третий подарок, который ей преподнес Энтони. Первым стало кольцо для помолвки, а за ним последовал миниатюрный золотой портсигар. Теперь придется снабжать Глорию множеством вещей: покупать одежду и драгоценности, знакомить с друзьями и развлекать. Казалось нелепым, что с этого дня он должен оплачивать ее обеды и ужины, и выльется это в немалую сумму. Энтони вдруг подумал, что недооценил расходы на путешествие, возможно, следует обменять на наличные чек на более крупную сумму. Этот вопрос не давал покоя.

Затем неизбежность приближающегося события заставила отмести в сторону все мелочи. Вот он, этот день – всего полгода назад нежданный и непрошеный, а сейчас разгорается золотым светом в выходящем на восток окне и танцует по ковру, будто солнце улыбается своей старой как мир, бесконечно повторяющейся шутке.

– Черт подери, – пробормотал с нервным смешком Энтони, – а я ведь уже, считай, женат!

Шаферы

Шестеро молодых людей, расположившихся в библиотеке Брюзги Пэтча, приходили во все более веселое расположение духа под влиянием сухого шампанского «Момм», спрятанного в ведерках со льдом между книжными шкафами.

Первый молодой человек. Ей-богу! В следующей книге опишу сцену свадьбы, которая всех сразит наповал! Уж можете мне поверить.

Второй молодой человек. На днях познакомился с дебютанткой, она считает твою книгу очень сильной. Как правило, молоденькие девушки без ума от примитивной писанины.

Третий молодой человек. А где Энтони?

Четвертый молодой человек. Бродит по дому и разговаривает сам с собой.

Второй молодой человек. Боже правый! Видели вы священника? Что за странные зубы.

Пятый молодой человек. А он-то думает, что так и надо. Люди с золотыми зубами выглядят чудаковато.

Шестой молодой человек. А им так нравится. Мой зубной врач как-то рассказывал, что к нему пришла женщина и потребовала поставить две золотые коронки. Без всякой на то нужды, зубы у нее и так были хорошие.

Четвертый молодой человек. Слышал, у тебя вышла книга, Дики. Поздравляю!

Дик (сдержанно). Благодарю.

Четвертый молодой человек (с невинным видом). И о чем она? Россказни о колледже?

Дик (еще сдержаннее). Нет, не россказни о колледже.

Четвертый молодой человек. Жаль! Сто лет не выходило ни одной путной книги о Гарварде.

Дик (с раздражением). Почему бы тебе не наверстать это упущение?

Третий молодой человек. Кажется, я вижу толпу гостей в «Паккарде». Он только что свернул на подъездную дорогу.

Шестой молодой человек. Может, откроем по этому случаю еще пару бутылок?

Третий молодой человек. Я был потрясен, когда узнал, что старикан устраивает свадьбу со спиртным. Он же ярый сторонник «сухого закона».

Четвертый молодой человек (в волнении щелкает пальцами). Черт возьми! Ведь знал, что непременно что-то забуду! Все время помнил, что надо надеть жилет.

Дик. И что же ты забыл?

Четвертый молодой человек. Вот, черт возьми, незадача!

Шестой молодой человек. Ну-ну, что за трагедия?

Второй молодой человек. Так что же ты забыл, дорогу домой?

Дик (ядовито). Он забыл сюжет своей книги о Гарварде.

Четвертый молодой человек. Ошибаетесь, сэр. Я забыл подарок. О Господи! Забыл купить старине Энтони подарок. Все откладывал, откладывал – и, черт возьми, совсем из головы вылетело! Что теперь люди подумают!

Шестой молодой человек (шутливо). Вот, вероятно, почему свадьба задерживается.

Под общий смех Четвертый молодой человек нервно поглядывает на часы.

Четвертый молодой человек. Право слово, какой же я осел!

Второй молодой человек. Что скажете о подружке невесты, той, что строит из себя Нору Бэйес? Болтала без умолку, все говорила, как ей хочется, чтобы свадьба была в стиле рэгтайм. Кажется, ее зовут Хейнс или Хэмптон.

Дик (поспешно мобилизуя воображение). Кейн, Мюриэл Кейн. В некотором роде это долг чести. Как-то она спасла Глорию, когда та тонула, уже точно не припомню, что там произошло.

Второй молодой человек. И как она умудрилась не вилять бедрами при плавании? По-моему, в ее случае это невозможно. Налей-ка мне еще, будь другом. Мы только что имели со стариком долгую беседу о погоде.

Мори. С кем? Со стариком Адамом?

Второй молодой человек. Нет, с отцом невесты. Должно быть, он служит в бюро прогноза погоды.

Дик. Не забывай, Отис, он мой дядя.

Отис. А что? Вполне достойное занятие. (Слышится смех.)

Шестой молодой человек. А невеста – твоя кузина, верно?

Дик. Да, Кейбл, кузина.

Кейбл. Она, безусловно, красавица, не то что ты, Дики. Держу пари, она заставит старину Энтони плясать под свою дудку.

Мори. Почему все женихи получают звание «старина»? По-моему, женитьба – это ошибка молодости.

Дик. Мори, ты профессиональный циник.

Мори. Тогда ты – интеллектуальный плут!

Пятый молодой человек. Э, да тут сражение великих умов, Отис. Подбирай крохи, какие сумеешь.

Дик. Сам ты плут! И вообще, что ты знаешь?

Мори. А ты что знаешь?

Дик. Спроси что хочешь. Из любой области знаний.

Мори. Идет. Какой принцип лежит в основе биологии?

Дик. Да ты сам не знаешь.

Мори. Не увиливай от ответа!

Дик. Ну, естественный отбор.

Мори. Неверно.

Дик. Ладно, сдаюсь.

Мори. Онтогенез воспроизводит филогенез.

Пятый молодой человек. Учись уму-разуму!

Мори. Следующий вопрос. Какое влияние оказывают мыши на урожай клевера? (Общий смех.)

Четвертый молодой человек. А как влияют крысы на десять заповедей?

Мори. Закрой рот, олух! Связь есть.

Дик. И какая же?

Мори (на мгновение задумывается, приходя во все большее замешательство). Погодите, дайте сообразить. Совсем вылетело из головы. Что-то связано с пчелами, которые питаются клевером.

Четвертый молодой человек. А клевер поедает мышей! Ха-ха!

Мори (нахмурившись). Дайте минутку подумать.

Дик (внезапно выпрямляется на стуле). Слушайте!

Из соседней комнаты слышатся громкие возбужденные голоса. Шестеро молодых людей дружно встают с места и поправляют галстуки.

Дик (авторитетно). Пожалуй, нам следует присоединиться к этой салютной команде. Они собираются фотографироваться. Нет, это потом.

Отис. Кейбл, ты берешь на себя поклонницу рэгтайма, подружку невесты.

Четвертый молодой человек. О Господи, лучше бы я отослал подарок!

Мори. Дайте подумать еще минутку, и я вспомню, какую роль играют мыши.

Отис. В прошлом месяце я был шафером у старины Чарли Макинтайра и…

Все медленно движутся к двери, а громкие голоса в соседней комнате перерастают в галдеж, сквозь который прорываются жалобные стоны органа, принадлежащего Адаму Пэтчу, на котором репетируются вступительные аккорды.

Энтони

Пять сотен глаз сверлили его облаченную в визитку спину, и отблески солнца сверкали на неуместных в своей буржуазности зубах священника. Энтони с трудом сдерживал смех. Глория что-то говорила четким голосом, в котором звучала гордость, а он старался думать, что это событие означает крутой поворот в судьбе и каждое его мгновение наполнено важным смыслом, отныне его жизнь рассекается на два периода и сам облик окружающего мира меняется на глазах. Он пытался восстановить трепетное волнение десяти предыдущих недель, но все чувства угасли, и в то утро Энтони не испытывал даже обычной нервозности. Все событие слилось в единый гигантский отзвук прежних переживаний. А тут еще эти золотые зубы! Интересно, женат ли священник? А еще Энтони не давала покоя крамольная мысль: может ли священник совершить обряд собственного венчания?

Но стоило обнять Глорию, и душа Энтони откликнулась новой волной бурных переживаний. Кровь быстрее побежала по жилам. Томное радостное удовлетворение снизошло приятным грузом, неся с собой чувство ответственности и обладания. Он был женат.

Глория

Так много самых разных эмоций переплелось в один клубок, что выделить какую-то одну не представлялось возможным! Она была готова разрыдаться от жалости к матери, которая сама тихо плакала за спиной, и над прелестью июньского солнца, льющего свой свет в окна. Осознанное восприятие покинуло Глорию, осталось лишь усиленное лихорадочным, безумным волнением чувство исключительной важности происходящего. А еще вера, неистовая и страстная, обжигающая, как молитва, что еще немного – и она навеки обретет благополучие и надежную защиту.

Однажды вечером они приехали в Санта-Барбару, и ночной портье в отеле «Лакфадио» отказался их принять на том основании, что они не женаты.

Портье оценил красоту Глории и решил, что у такого дивного создания не может быть ничего общего с принципами нравственности.

Con Amore[6]6
  С любовью (лат.).


[Закрыть]

Первые полгода… путешествие по Западу, долгие месяцы бесцельного блуждания по побережью Калифорнии и серый домик недалеко от Гринвича, в котором они жили, пока с наступлением поздней осени окрестный пейзаж не превратился в угрюмую картину. Те дни и те места стали свидетелями долгих часов, наполненных восторгом. Осталась в прошлом идиллия помолвки, от которой захватывало дух, уступив поначалу место более проникновенно-романтичным и страстным отношениям, но и они себя исчерпали. Умопомрачительная пастораль покинула, улетела к другим влюбленным; однажды Энтони и Глория огляделись по сторонам и увидели, что идиллии больше нет, а как и когда она исчезла, вряд ли и сами понимали. Если бы один из них потерял возлюбленного в те дни, утраченная любовь воплотилась бы в смутное неутоленное желание, преследующее всю жизнь. Но волшебство должно спешить дальше, а влюбленные остаются…

Итак, идиллия прошла, взяв непомерно высокую плату за юность. И наступил день, когда Глория обнаружила, что другие мужчины больше ее не утомляют и не вызывают раздражения. И Энтони вдруг понял, что снова может засиживаться допоздна по вечерам, обсуждая с Диком необъятные абстрактные темы, на которых некогда был сосредоточен весь его мир. Однако, осознавая, что уже вкусили все лучшее, что может дать любовь, они цеплялись за остатки. Теперь любви продляли жизнь и удерживали ночными разговорами, продолжающимися до той поры, когда время застывает на месте и разум уподобляется острию иглы, а заимствованные из снов картины становятся материей, из которой построена вся жизнь. Проникновенной близостью и добротой друг к другу, смеясь над тем, что оба считали нелепым, одинаковыми мыслями о том, что является благородным или достойным сожаления.

Но прежде всего это была пора открытий. Черты, которые они обнаруживали друг у друга, оказались в высшей степени разнообразными и запутанными, а кроме того, так обильно подслащенными любовью, что выглядели в то время не открытиями, а вполне допустимыми отдельными явлениями, на которые можно закрыть глаза, а то и вовсе выбросить из головы. Так Энтони узнал, что живет с девушкой в высшей степени неуравновешенной, своевольной и эгоистичной. А Глория спустя месяц после свадьбы поняла, что ее муж – отчаянный трус, который боится миллиона призраков, созданных его же воображением. Воспринимала она поведение супруга по-разному, так как оно носило скачкообразный характер. Иногда его трусость становилась до неприличия откровенной, а затем меркла и исчезала совсем, будто являлась всего лишь плодом ее воображения. Реакция Глории была нехарактерной для представительниц ее пола: трусость супруга не вызывала у нее ни раздражения, ни преждевременного материнского чувства. Сама практически полностью лишенная чувства физического страха, она была не способна понять состояние мужа и потому прилагала все усилия, чтобы оправдать его страхи. И хотя Энтони вел себя как трус в минуты сильного волнения или в состоянии нервного напряжения, когда давал волю разыгравшемуся воображению, случались у него и порывы безрассудной храбрости, которые в те краткие мгновения вызывали у Глории чувство, близкое к восхищению. Была у Энтони и гордость, которая помогала сохранять хладнокровие, когда он знал, что на него смотрят люди.

Трусость поначалу проявилась в ряде обыденных случаев и объяснялась простой нервозностью – во время их первого путешествия в Чикаго он отчитал таксиста за слишком высокую скорость, а потом отказался повести Глорию в кафе, имеющее сомнительную репутацию, которое ей так хотелось посетить. Разумеется, таким поступкам находилось объяснение, не выходившее за рамки общепринятых правил, – ведь Энтони в первую очередь заботился о безопасности жены. Однако напряжение двигалось к кульминационной точке, тяжким грузом давя на Глорию и вызывая нешуточную тревогу. Впрочем, случай, происшедший в Сан-Франциско, когда они были женаты всего неделю, придал ситуации определенность.

Было за полночь, в комнате стояла непроглядная тьма. Глория уже дремала и, слыша рядом ровное дыхание Энтони, решила, что муж тоже спит. Вдруг он приподнялся, опираясь на локоть, и уставился в окно.

– Что случилось, милый?

– Ничего. – Он откинулся на подушку и повернулся к Глории. – Ничего, моя любимая жена.

– Не называй меня женой. Я – твоя возлюбленная. Твоя «вечная любовница», это ближе к действительности и гораздо больше мне по душе… Иди ко мне, – добавила она в порыве нежности. – Мне так сладко спится, когда ты в моих объятиях.

Понятие «прийти в объятия к Глории» имело вполне определенный смысл. Энтони должен был одной рукой обнять жену за плечи, затем сцепить обе руки у нее на груди, прижимаясь как можно ближе и создавая подобие колыбели для ее безмятежного сна. А у Энтони, привыкшего вертеться с боку на бок, после получаса неподвижности затекали руки. Он ждал, пока Глория заснет, а затем бережно перекатывал ее на другой край кровати и засыпал сам, привычно свернувшись калачиком.

Глория, получив полагающуюся порцию нежности, снова задремала.

На дорожных часах, подаренных Блокмэном, прошло пять минут; вся комната с чужой безликой мебелью и гнетущим потолком, незаметно сливавшимся с невидимыми стенами, погрузилась в безмолвие. Вдруг что-то часто забарабанило по оконному стеклу; в замкнутом пространстве комнаты звук вышел отрывистым и громким.

Энтони вскочил с кровати и замер.

– Кто там?! – выкрикнул он полным ужаса голосом.

Глория лежала, затаившись, она уже проснулась, и сейчас ее занимал не столько дробный стук в окно, сколько застывшая фигура мужа, чей крик нарушил зловещую темноту.

Шум прекратился, и в комнате снова наступила тишина. Затем голос Энтони что-то сбивчиво забормотал в телефонную трубку.

– Кто-то только что пытался проникнуть в комнату! За окном кто-то есть! – Теперь его голос звучал настойчиво, однако в нем все еще слышался испуг. – Хорошо! Поторопитесь! – Он повесил трубку и застыл рядом с телефоном.

В коридоре послышалась суетливая возня, а затем раздался стук в дверь. Энтони пошел открывать. На пороге стоял взволнованный ночной портье, а у него за спиной топтались трое коридорных. Ночной портье сжимал двумя пальцами перьевую ручку, словно та была смертельным оружием, а один из коридорных прихватил телефонную книгу и теперь робко на нее поглядывал. К компании присоединился срочно вызванный детектив, служивший при отеле, и вся компания разом ввалилась в номер.

Щелкнул выключатель, и комната озарилась светом. Глория, натянув на себя простыню, забилась в дальний уголок кровати и зажмурила глаза, отгораживаясь от ужаса, вызванного неожиданным вторжением. Потрясенное сознание жгла одна-единственная мысль: ее Энтони допустил непоправимую, позорную ошибку.