Текст книги "Восемь трупов под килем"

Но материнский инстинкт обмануть было трудно. Сказанное Турецким уже невозможно было вырубить никаким топором. Она смотрела на него, и взгляд ее проникал в глубины мозга. Женщина медленно поднялась.

– Мне очень жаль, – сказал Турецкий (ох уж эта ненавистная фраза, почерпнутая из иностранных фильмов), – но молодой человек, судя по всему, мертв.

А далее была форменная катавасия. Люди дружно загалдели, стали возмущаться – почему самозванцу сходят в рук такие слова! Да кто он такой, что он себе позволяет! Пышущий злобой Манцевич тряс кулаком у его физиономии. Возмущалась прислуга с интересной прической, высунувшаяся из кают-компании – что-то гневно вещала, грозила кулачком. Ругался последними культурными словами морщинистый мужчина. Только девушка, собравшаяся будить своего жениха, вдруг резко остановилась, повернулась и воззрилась на Турецкого долгим немигающим взглядом. А еще женщина с водруженными на лоб черными очками вдруг стала смертельно бледнеть, взялась за сердце, сделала глотающее движение, робко, неуверенно улыбнулась – дескать, что за чушь. Покачнулась. Морщинистый мужчина подхватил ее, усадил в кресло. Хозяин поманил Манцевича, прошептал ему что-то на ухо. Манцевич умчался на запредельной скорости. Пошевелиться Турецкому не давали: красноречивый взгляд босса – и Салим швырнул его в шезлонг, сжал за воротник.

Манцевич оказался не их тех, кого следует посылать за смертью, примчался пулей, начал шепотом докладывать шефу. За лицом последнего занятно было наблюдать. Гневный румянец сходил на нет, причем – частями, а освободившиеся места стали приобретать бледно-зеленый колорит. Он закрыл глаза, переваривая услышанное, скрипнул зубами, что-то пробормотал. Манцевич резко повернулся, пригвоздив Турецкого взглядом к шезлонгу.

– Минуточку, господа, – запротестовал Турецкий, – уж не собираетесь ли вы предъявить мне обвинение? Должен вас огорчить, это не я убил вашего…

Он мог бы многое сказать, но подлетел Манцевич, хлестнул по щеке. Вдвоем с охранником они подхватили его за локти, куда-то поволокли. Внезапно громко взвыла женщина. Он точно помнил, что с внешнего трапа на нижнюю палубу его не сбрасывали – видимо, тащили через кают-компанию, где имелась короткая дорога вниз. Его швырнули в каюту, где он провел ночь, и чтобы не сломать о пол свой единственный нос, пришлось изворачиваться в процессе падения. Хлопнула дверь, провернулся ключ в замке. Он очнулся, посмотрел зачем-то на часы – всего лишь половина первого, поднялся, доковылял до койки, рухнул плашмя… и то ли уснул, то ли чувств лишился. Вернулся к жизни минут через сорок, доскрипел до санузла, напился до отвала. Постоял у зеркала, свыкаясь с мыслью, что отражение негативно сказывается на его устоявшемся имидже, стащил с себя одежду, втиснулся в душевую кабинку, отыскал под ногами жалкий обмылок, помылся под тоненькой струйкой. В шкафчике отыскал худенькое вафельное полотенце, на соседней полке – расческу, которой, видимо, пользовались несколько поколений пассажиров «Антигоны», привел себя худо-бедно в порядок. Вернулся в каюту, почистил брюки, протер ботинки. Оценил себя в зеркале – до устоявшегося образа отражение немного не дотягивало, но сериал «Возвращение Турецкого» уже можно продолжать. К испытаниям готов. Он сел, задумался. Вероятность того, что все закончится быстро и благополучно, была исчезающе мала. Умникам вроде Манцевича не сложно убедить босса, что именно Турецкий повинен в смерти Николая. Подтвердить эту версию нечем. Но нечем и опровергнуть. Пиши пропало, Александр Борисович. Очень кстати ты помылся…

Сидеть без дела было скучно. Он размял кости, сделал несколько упражнений – видимо, рано: голова радостно среагировала. Он плюхнулся на койку, сжал виски, ждал, пока отпустит. Придвинул стульчик к иллюминатору, стал смотреть на море. Но тупое созерцание айвазовской массы без конца и без края тоже удовольствие на любителя. Он сделал два открытия. Первое – облака на небе разбежались, сбылись пророчества насчет ясного дня. Второе – «Антигона» никуда уже не плывет. Двигатели не работали. Либо стоит на якоре, либо потихоньку дрейфует в открытое море по воле стихии. Он подошел к двери, приложил к ней ухо. Из коридора доносился истеричный женский визг. Соло сменилось дуэтом – подключилась мужская партия. Потом настала тишина. Продолжения концерта не последовало. Турецкий добрел до кровати, принялся восстанавливать в памяти все увиденное. Реакцию людей на известие о смерти парня, обстановку в каюте, где тот лежал. Профессия напоминала о себе даже в интересные жизненные моменты.

За ним пришли в начале третьего. Кто-то вставил ключ в замочную скважину, провернулась собачка, распахнулась дверь. Турецкий лежал на кровати и не видел, кого там принесло. Скрипнул пол, образовался Манцевич. Встал, скрестив руки на груди, надменно обозрел арестанта. Сыщик лежал, забросив руки за голову, демонстрируя здоровый пофигизм.

– Вставай, проходимец, – процедил Манцевич.

– А священник будет? – Турецкий вздохнул, почесался, начал неторопливо выбираться из кровати. – Кстати, если уж у нас такие доверительные отношения, может, я тоже буду обращаться к вам на «ты»? Не против? Итак, дружище, какого хрена тебе надо?

– Пошли, – раздраженно повторил Манцевич, – люди собрались в кают-компании, ждут.

– Оригинально, – пробормотал Турецкий, запуская пальцы в шевелюру. – «Антигона» уже вернулась в Сочи? Вызвана милиция, составлены протоколы, проведены положенные процедуры, допрошены свидетели? Сомнительно, Манцевич. Яхта стоит, никто не собирается обращаться в милицию. Сколько отсюда, говорите, до Сочи? Тридцать морских миль? Ага, умножаем тридцать на один и восемь…

– Ты пойдешь или нет, умник? – вскипел Манцевич. – Или повторим упражнение?

Он встал, выходя из каюты, мельком глянул на себя в зеркало – кардинальная смена имиджа еще не произошла, но если ему повторно не начистят физиономию, он вернется в привычное тело.

– Направо, – проворчал в спину Манцевич. Турецкий послушно повернул. Лестница из машинного отделения завершалась площадкой на нижней палубе, но не обрывалась, а переходила в другую. Поднявшись, он оказался в узком коридоре с дверями – наверное, камбуз, материальный и продуктовый склад, еще какие-то помещения сугубо специфического свойства, а уж из коридора, минуя резную дверь, был проход в кают-компанию. «Титаник» какой-то», – думал Турецкий, отгибая бархатную штору.

В кают-компании царило гробовое молчание, невзирая на то, что здесь собралось практически все население «Антигоны». Помещение было небольшим, но уютным. Стены обиты мореным дубом, мягкие кресла из крашеной кожи «под леопарда» стояли полукругом. Поблескивал глянцевый паркет. Шкафчики с орнаментом, бар, стеклянные столики, плазменная панель, снабженная DVD-проигрывателем и коллекцией компакт-дисков. Боковые окна были задернуты шторами, зато из фронтальных открывался «живописный» вид на стальную мачту, верхнюю палубу, где уже навели порядок и шезлонги были расставлены в ряд, и кусочек пронзительно синего моря. По каюте плавал вишневый аромат сгоревшего табака – владелец яхты Игорь Максимович, погруженный в кресло с деревянными подлокотниками, курил сигару. Остальные терпели.

В затылок дышал Манцевич, создавая дополнительный дискомфорт. Всхлипнула женщина с глазами, окруженными сеточкой морщин. Но не расплакалась, закрыла глаза ладонью, а когда убрала руку, глаза были сухи, бесцветны и лишены всяческих намеков на то, что они являются частью живой материи. Морщинистый мужчина сидел рядом с ней. Он окончательно сморщился, потупил голову, судорожно поглаживал по плечу жену. Турецкий поискал глазами невесту покойника. Девушка и на этот раз сидела особняком – с высоко поднятой головой, сжатыми губами. Она смотрела на Турецкого, не мигая, теребила поясок платья. Ноготок большого пальца вгрызался в указательный. Ей, наверное, было больно. Еще немного, и могла пролиться кровь.

– Присаживайтесь, Александр Борисович, – нейтральным голосом проговорил Игорь Максимович, кладя сигару на плоскую бронзовую пепельницу. – Это кресло для вас.

Он сел. Из кресла он видел всех, а все прекрасно видели его. Теперь чесался не только затылок, чесалось все тело – от макушки до мизинца на левой ноге.

– Рад, что вы похожи на человека, – поведал хозяин. – Вы не голодны, Александр Борисович?

– Признаться, нет, – пробормотал Турецкий. – Но, думаю, через пару часов остатки токсинов покинут организм, и самое время будет подумать о хлебе насущном.

– Отлично, – кивнул хозяин, – через пару часов Герда принесет вам в каюту обед.

– Я еще подозреваемый? – на всякий случай уточнил Турецкий. – Мне нужен адвокат? Или священник?

Хозяин раздраженно поморщился. Дыхание Манцевича сделалось прерывистым, участилось, он чувствовал его затылком. Обычно такое происходит, когда хотят что-то сказать. Или сделать. Но вроде обошлось, Манцевич покинул пост за спиной, лисьим шагом добрался до свободного сиденья, сел, сложив руки на колени.

– Небольшая вводная лекция, Александр Борисович, если позволите, – вкрадчиво начал Игорь Максимович. – Итак, вы находитесь на борту круизной яхты «Антигона», принадлежащей Голицыну Игорю Максимовичу, то есть вашему покорному слуге. Нетрудно догадаться, что я предприниматель, занимаюсь крупным бизнесом в портовых городах России. О характере своих занятий сообщать не буду, скажу лишь, что проживаю на постоянной основе в Москве, хотя имею чуток недвижимости в других частях страны и света.

От внимания не укрылось, как при последних словах неясная тень пробежала по челу бизнесмена. Причин тому могла быть масса – например, тяжелый финансовый кризис, коснувшийся буквально всех, а кое-кого и скрутивший в бараний рог.

– Я не олигарх, – усмехнулся Голицын, – все гораздо проще. Или сложнее. Впрочем, вас это не касается.

«А я и не претендую», – подумал Турецкий.

– Итак, вчера вечером в двадцать три часа сорок минут по местному времени яхта «Антигона» отошла от пирса в районе Медянки. Столь позднее время отплытия обусловлено тем, что кое-кому из моих гостей не хватает собранности и дисциплинированности. В десять вечера с яхты на причал был переброшен трап, а через полтора часа убран. В данный промежуток времени вы, очевидно, и попали на яхту. Матросам Глотову и Шорохову вменялось в обязанность следить за трапом, но они не уследили. В текущий момент эти парни здесь не присутствуют, выполняют свои обязанности, но с ними уже поговорили. Они уверяют, что ничего такого не видели. Показания нуждаются в проверке, но, думаю, с этим не горит. Куда важнее другое. Намечался банальный уикенд, отдых, два дня бездумного ничегонеделания в компании друга, родственников и семьи делового партнера, с которым нас много лет связывают приятельские отношения… Оленька, ты уверена, что с тобой все в порядке и ты хочешь здесь сидеть?

Женщина не сразу поняла, что к ней обращаются. Супругу пришлось наклониться, что-то шепнуть на ухо. Она вздрогнула, подняла на Голицына пустые глаза. Голицын повторил вопрос. Женщина равнодушно пожала плечами.

– Какая мне разница, где сидеть… – Словно ветерок прошелестел по стенам и вылетел в открытую дверь.

– Хорошо, – сочувственно кивнул Голицын, – займемся представлением присутствующих. Моя жена Ирина.

Женщина уже избавилась от своей соломенной шляпки. Без головного убора ей было гораздо лучше. Она заметно волновалась – подвижное лицо отражало то беспокойство, то страх, то какую-то нелепую обреченность. У нее не все в порядке было с нервами, хотя она старалась выглядеть спокойной. Женщина была достаточно привлекательной. Овальное лицо, пепельные волосы, красиво обрамляющие голову, трогательная ямочка на щеке. Она быстро взглянула на Турецкого и кивнула.

– Ириша нервничает, – прокомментировал Голицын, – но это именно то, что сейчас делаем все мы. Лаврушин Иван Максимович, мой родной брат. Он старше меня на восемь лет.

Морщинистый мужчина отрывисто кивнул и спрятал от Турецкого глаза.

– Ольга Андреевна Лаврушина – его супруга.

До женщины снова не дошло. Мужчина прошептал ей что-то ухо, она устремила сквозь Турецкого водянистый взор. Он невольно подумал, что лучше бы она вернула на глаза свои черные очки – в помещении сразу бы стало уютнее. Такое ощущение, что вместе с живыми в кают-компании присутствует покойник.

– Николай, о безвременной кончине которого мы все скорбим, был ее сыном.

«Видимо, не все скорбят, – подумал Турецкий. – В противном случае, его не настигла бы безвременная кончина».

– Мой брат Иван – отчим Николая. Когда он женился на Ольге Андреевне, Николаю было шесть лет.

– Я давно уже забыл, что он мне не родной, – пробормотал Лаврушин. – Он был мне настоящим сыном…

– Иван Максимович занимается мелким бизнесом в Дагомысе, – продолжал Голицын, – Ольга Андреевна помогает ему – у нее высшее экономическое образование, она ведет в фирме бухгалтерию. Николай окончил юридический институт, работал по специальности в одном из моих отделений в Красной Поляне. Работал хорошо, я подумывал о том, не назначить ли парня начальником юридического отдела… – Голицын виновато покосился на Лаврушину. – Прости, Оленька. Понимаю, как тебе это больно. Мне тоже больно, я потерял племянника…

– Но, строго говоря, Николай не был вашим племянником? – заметил Турецкий.

– Не будем говорить строго, – возразил Голицын. – Мы все – большая дружная семья. Ксюша – невеста Николая, очень хорошая девушка. Когда Николай сказал, что хочет взять ее с собой на уикенд, я охотно согласился.

Ксения устремила на говорящего странный взгляд – словно испугалась, что Голицын ляпнет что-то лишнее. Но бизнесмен держался в рамках этикета. Ему нравилось находиться в центре внимания.

– Ксения живет в Краснодаре, работает в инвестиционной компании. Финансами не занимается, она психолог в коллективе. Специализация… напомни, пожалуйста, Ксюша.

– Конфликтология, – вздохнула девушка, – поддерживаю парниковую температуру в дендрарии…

– Ты хотела сказать, в серпентарии, – поправил Голицын. – Держись, Ксюша…

– Спасибо, Игорь Максимович, я держусь, – прошептала девушка.

– Пэрмэтэ муа де ме прэзэнтэ… – блеснул отрывочными познаниями французского бизнесмен, – а проще говоря, позвольте представить вам – Робер Буи и его дражайшая половина Николь. Мои давнишние друзья и деловые партнеры. Вернее, партнер – Робер, – Голицын сдержанно улыбнулся. – Мой друг – мон ами. Даже правильнее сказать: мон майер ами – мой лучший друг. А Николь хозяйничает в лавке по продаже финтифлюшек на Елисейских Полях. Очень продвинутая личность. Актриса, музыкант, художница, домохозяйка…

– О, да-да, – картаво забормотала француженка. – Актрис, мюзисьен, пэнтр, мэнажэр… Финти… Как ты сказал, Игор? – женщина вскинула стреловидные ресницы. – Флюшки? Это что такое?

– Это то, что ты продаешь, Николь. Очень полезные и незаменимые в хозяйстве предметы. Цепочки, искусственные кактусы, резиновые крокодилы, пуговицы с мундиров наполеоновских солдат, каменные фаллосы, сработанные ремесленниками времен династии Цин… – он виновато покосился на закрывшую глаза Ольгу Андреевну. – С Робером нас связывает долгое и плодотворное сотрудничество в сфере бизнеса.

– О, это есть действительно так, – важно выпятив губы, сообщил француз. – Игорь помог с инвестициями мне, я помог Игорю.

– И мы весьма довольны друг другом, – резюмировал Голицын. – И просто невозможно обойти стороной нашего любимого друга господина Феликса Печорина. – Голицын оборотил свой взор к толстяку, который развалился на кушетке и перебирал пухлыми пальцами пуговицы на едва сходящейся на животе жилетке. – Человек, которого невозможно не любить.

«Мне не нравится в нем лишь три вещи, – подумал Турецкий, – подбородок».

– Мне кажется, я вас где-то видел, – пробормотал Турецкий, – вы не выступали на последней ассамблее ООН?

– Не зовут, – развел руками толстяк.

– Феликс Печорин – известный в столице и за ее пределами писатель-беллетрист, – продолжал подбрасывать информацию Голицын, – автор модных детективов о похождениях гениального сыщика Михаила Вагнера и его шустрого помощника журналиста Пичугина. Тонкий психологический сюжет, непременно несколько перестрелок, пара драк – и в качестве обязательного условия совершенно непредсказуемая развязка. В прошлом году суммарный тираж книг моего старинного школьного приятеля превысил тиражи знаменитых Пушкова и Донец-Поляковской. Вы могли его видеть, например, на встречах, которые Феликс регулярно проводит со своими восторженными читателями, или на канале «Культура», куда его не так давно приглашали на творческий диспут и который закончился, к сожалению, скандалом. Но это нормально – критики по отношению к Феликсу занимают однозначно… неоднозначную позицию.

– И это совершенно естественно, – украдкой подмигнул толстяк. – Джонатан Свифт еще подметил: критика – налог, который великий человек платит публике.

– Вспомнил, где вас видел, – сообразил Турецкий, – на рекламном плакате в газетном киоске, где я ежедневно покупаю свежую прессу. Внешность киоскерши интереса не представляет, вот и приходится глазеть по сторонам, пока она считает мелочь.

– Пусть так, чем никак, – добродушно прогудел Феликс. Он не собирался обижаться – вероятно, человек, и в самом деле, коммуникабельный.

– Феликс Печорин – творческий псевдоним, – подала голос Ксения. – Настоящая фамилия нашего литератора – Ряхин. Алексей Ряхин. Разумеется, невероятно сложно добиться с такой фамилией популярности…

– Фу, ну, зачем, милочка? – поморщился писатель. – Право слово, такие подробности никого из присутствующих не интересуют.

– Интересует то, что наш писатель в процессе творчества не всегда высасывает сюжеты из пальца. Он часто контактирует с представителями правоохранительных органов, частных сыскных структур и, чего уж греха таить, представителями, хм, неформальных организаций. А так как занимается своим ремеслом он уже много лет, то, покопавшись в памяти, вспомнил некогда популярного в Москве следователя прокуратуры Турецкого, на счету которого было не меньше сотни успешно раскрытых дел.

– Популярность – явление временное, – пробормотал Турецкий.

– Ах, как вы правы, – патетично возвестил литератор. – Иллюзий не питаю, пройдет еще год, другой, третий – и, увы, вся эта, с позволения сказать, литература станет никому не нужна. Такая же фигня приключилась и с вами. Хм, сферы приложения наших усилий, конечно, несколько разные…

– Я, кажется, догадался, – усмехнулся Турецкий. – Вы пришли к досадному мнению, что, будучи специалистом по раскрытию преступлений, Турецкий не мог пойти на ничем не обоснованное убийство незнакомого человека. Тем более в состоянии, весьма приближенном к коме. Поздравляю, господа, вы на верном пути.

– Господин Манцевич, немного знакомый с криминалистическими процедурами, уверяет, что смерть наступила в промежутке от часа до двух ночи, – сказал Голицын. – Разумеется, никто не собирается вас обвинять. Опустим пока вопрос, как вы попали на яхту. Будем считать, что дело житейское. Оказались в каюте и сразу уснули.

«Интересно, как Манцевич определил время смерти? – недоуменно подумал Турецкий. – Приложил руку ко лбу покойника?»

– Представляю вам господина Манцевича Альберта Яковлевича, – объявил Голицын, – мой секретарь, помощник, консультант по особого рода вопросам.

«И заплечных дел мастер», – мысленно закончил Турецкий.

Не нуждающийся в представлении Манцевич воздержался от учтивого кивка, но от язвительной ухмылки воздержаться не смог.

– Кстати, у меня имеется пара слов к господину Манцевичу, – встрепенулся Турецкий. – Я прощаю вам, Альберт Яковлевич, ранее случившееся рукоприкладство, но если вы попробуете еще разок распустить руки, мне придется ответить, и вам, ей-богу, не понравится. Так что держите свои позывы при себе, договорились? И мне абсолютно безразлично, что подумаете об этом вы и ваш шеф.

Физиономия Манцевича местами порозовела. Голицын сделал предупреждающий жест.

– Не ссорьтесь, дети. Александр Борисович, возможно, прав – нужно уважительно относиться друг к другу. Представляю вам Герду – м-м… работницу нашего дома. Она любезно согласилась прокатиться с нами из Москвы до Сочи.

Дама с тугими «наростами» на макушке с достоинством кивнула и задрала нос.

– А также двух матросов – Глотова и Шорохова, которые в данный момент работают и подойти не могут. Ну, и Салим – наш семейный ангел-хранитель. Не следует обращать внимание на его мусульманское имя, человек родом из Татарстана и до сегодняшнего дня неплохо справлялся со своей работой.

В распахнутых дверях на палубу возникла подтянутая фигура телохранителя в спортивном пиджаке.

– К чему эти утомительные представления, Игорь Максимович?

– Вы еще не догадались, Александр Борисович? – бизнесмен удивленно взметнул брови. – Хотите честно заработать?

– Не хочу, – помотал головой Турецкий, – я в отпуске.

– Не хотите заработать?

– Честно – не хочу. Это шутка, Игорь Максимович. Но в каждой шутке, как известно…

– Признаюсь по секрету, Александр Борисович, – вкрадчиво сказал Голицын. Глаза его сделались стальными, челюсть отвердела – и сразу же втянула голову в плечи Ирина Сергеевна, – хотя для остальных присутствующих это не является секретом. Я вполне миролюбивый и компанейский человек, если дело касается досуга и прочих семейных ценностей. Но в отношении работы и дел, которые я считаю важными и основополагающими, со мной лучше не спорить. Вы находитесь на борту моей яхты, поэтому будьте добры играть по правилам, которые здесь устанавливаю я. Не хотелось бы вам угрожать, а также применять меры воздействия…

– Между прочим, сермяжная правда, – вставил писатель. – В делах наш Игорь Максимович крут, и под горячую руку ему лучше не попадаться. Смиритесь, Александр Борисович, – вы в чужом монастыре.

Турецкий благоразумно промолчал.

– Итак, в одиннадцать сорок пять «Антигона» отшвартовалась от пирса и вышла в открытое море. Как уже было сказано, обычная развлекательная прогулка. Приятно провести время, искупаться в открытом море, половить рыбку… в общем, насладиться морской жизнью. В воскресенье вечером яхта должна была вернуться в Сочи. Думаю, не стоит сейчас восстанавливать хронологию событий – в какое время и в какой последовательности пассажиры восходили на борт. Вы сами это сделаете позднее. В кают-компании Герда накрыла поздний ужин, но время было позднее, многие сразу легли спать, чтобы пораньше проснуться.

– Я поел, – хмыкнул писатель.

– Еще бы ты не поел, – ухмыльнулся Голицын. – На нижней палубе вы уже были. Представляете там обстановку. Передний отсек – для гостей и хозяев, задний – для обслуживающего персонала. Каюту Николая вы уже знаете. Первая по правому борту. В следующей поселили Ксению, за ней – Иван Максимович с Ольгой Андреевной. Затем пустая, далее Манцевич, и последнюю каюту на этой стороне выбрал Феликс.

– Мне понравилось, – с достоинством кивнул беллетрист. – Кровать мягкая, могу на животе лежать. А чуть пожестче, уже не могу – качаюсь неваляшкой.

– Первые каюты слева, – повысил голос Голицын – он не любил, когда его перебивали, – я, Ирина и Салим. Далее – вновь пустая, далее – Робер с Николь и, наконец… снова пустая.

– Мерси, Игор, – улыбнулась француженка, – у тебя немного уютно, нам понравилось. Правда, Робер?

Француз с важностью кивнул.

– Только в клозете немножко мусор, – призналась Николь. – Плохо льется вода, понимаешь? И иллю… илли… как это… окно нельзя открыть.

– Что же ты сразу не сказала? – поморщился Голицын. – Работнички, итить их!.. Я пришлю матроса, он все сделает. Что касается второго отсека – две каюты там пустые (в одной из них весьма «своевременно» оказались вы), в третьей поселилась Герда, в четвертой – оба матроса. Можете назвать последнюю кубриком. Парни проверенные, оба местные, не впервые выходят с нами в море. Такая вот диспозиция на текущий час. Николай Лаврушин, к нашему великому прискорбию, мертв. Был ли это несчастный случай? Складывается впечатление, он с кем-то разговаривал. Разумеется, это были не вы. Зная, что на борту такого субъекта быть не должно, Николай поднял бы шум. Альберт с Салимом осмотрели тело. Николая ударили по лицу – в районе переносицы имеется припухлость и небольшая ранка, порвалась кожа. Он упал, ударился затылком о выступающую часть обрамления иллюминатора. Пролежал всю ночь. Утром люди поднялись на верхнюю палубу – вы сами были свидетелями, мы сидели, мирно общались, ждали, пока Герда накроет на стол. Так уж вышло, что к Николаю этим утром никто не заглянул.

– Почему? – Турецкий повернулся к Лаврушиным, перевел глаза на Ксению. Девушка побледнела еще больше, сжала пальцами подлокотник. Моргал, волновался и собирал с одежды несуществующие ворсинки Иван Максимович. Смотрела в точку и не шевелилась Ольга Андреевна.

– Не будем сейчас разбираться, – поморщился Голицын. – Вы сами это выясните. Надеюсь, вы улавливаете мою мысль? Вам предстоит провести расследование обстоятельств смерти моего племянника Николая Лаврушина. Вы должны найти виновного, который находится на этом борту. В вашем распоряжении остаток сегодняшнего дня, весь завтрашний день и, если понадобится, понедельник. Человек, который это сделал, признаваться не намерен. Поэтому я вынужден принять меры. С этого момента под подозрением находятся все.

«И даже вы», – подумал Турецкий.

– Ходите, разбирайтесь, беседуйте со всеми, с кем посчитаете нужным, суйте нос не в свои дела, никто не будет чинить вам препятствий. Вам же нужно поддерживать себя в профессиональной форме, нет?

– Особенно в отпуске, – пробормотал Турецкий.

– Не будем начинать все заново, – Голицын нахмурился. – Вопрос об оплате мы обсудим позднее.

– Подождите… – очнулась Ольга Андреевна, подняла голову, обвела безжизненным взглядом присутствующих. Люди смущались, прятали глаза. – А как же… Николаша?

– Мне очень жаль, Оленька, но ты должна понять, – мягко произнес Голицын. – Тело должно быть предано земле, и оно будет предано. Но позднее. Пусть наш сыщик внимательно его осмотрит, а потом мы отнесем Николая в холодильник. Уикенд превращается в дни скорби, что поделать. Я отдал распоряжение Глотову и Шорохову – судно не вернется в Сочи. Мы будем дрейфовать вдоль береговой полосы. Если понадобится, встанем на якорь. «Антигону» никто не покинет. Средства связи всем придется сдать, я запру их в сейф… хотя, я не думаю, что здесь имеется сотовая связь.

– Главное, не забраться в территориальные воды Грузии, – усмехнулся Феликс, – а то будет нам всем вторая осетинская война.

– Ты считаешь, это самое главное? – устремил на него Голицын неприязненный взгляд.

– Прости, Игорек, – Феликс скорчил театрально-рабскую мину.

– Мне кажется, вы поступаете неправильно, Игорь Максимович, – сказал Турецкий. – О смерти на борту следует известить правоохранительные органы. А уж органы, вкупе с медициной, пусть решают – было это убийство или несчастный случай. Царапина на лице, говорите? Тем более – человек, ударивший Николая, мог занести ему под кожу свой эпителий, частички своего ДНК. Возьмут пробы у присутствующих на борту, сравнят – и через день, от силы два, виновный в гибели молодого человека будет известен правоохранительным органам.

– Может, правда, Игорь? – подняла голову Ольга Андреевна. – Зачем тебе нас мучить? Этот человек все равно ничего не сможет выяснить…

– Повторяю в десятый раз, мне очень жаль, Оленька, – с ноткой раздражения сказал Голицын, – но вопрос уже решеный. Сыщик, свалившийся нам на голову, проведет расследование и доложит о результатах. Не буду объяснять, какими причинами я руководствуюсь, поступая именно так. «Их есть у меня», можете не сомневаться. Незачем милиции раньше времени совать свой нос в чужие дела. В положенное время органам сообщат. И попробуйте убедить меня в том, что я должен быть другим, – нотки раздражения в голосе миллионера окрепли.

Народ безмолвствовал. Уикенд накрылся ржавым тазиком, – красноречиво говорила обиженная физиономия писателя-беллетриста. Лучший друг подозревает нас – своих лучших друзей? – гласила изумленная мина коммерсанта Робера. Его супруга с растущим любопытством разглядывала Турецкого. Уткнулся в пол Лаврушин. Молчали, никого не замечая, две скорбящие женщины.

– Прошу прощения за глупый вопрос, Игорь Максимович, – подала голос Герда, – но обед по расписанию?

– Компот свари, – проворчал Голицын, – печальный день, как-никак. Помянем душу раба божьего… Господа, можете расходиться. Не возражаю, если каждый займется своим делом.

– Минутка есть, Игорь Максимович? – поинтересовался Турецкий.

Они остались одни в кают-компании. Пассажиры разбрелись – кто по палубам, кто по каютам. Последней удалилась Ирина Сергеевна – вопросительно глянув на мужа. Голицын снисходительно кивнул – иди, мол, так и быть. В проеме образовался бдительный глаз телохранителя – скептически смерил «неблагонадежного» пассажира. Еще один жест со стороны босса – Салим неохотно отклеился от косяка, прикрыл дверь на палубу.

– Хотите начать с меня? – усмехнулся Голицын. – Ну, что ж, имеете право.

Он поднялся, добрался до холодильника, утопленного в стену, извлек оттуда банку чешского пива, раскрыл, слизал пену, сделал глоток. Миллионер, разминающийся пивом, – это занятная картина, но Турецкого в данный момент больше интересовало лицо Голицына.

– Пива хотите?

– Нет, спасибо. Не такой уж я и специалист по уничтожению алкоголя путем приема внутрь.

– Да ну?! – изумился миллионер.

– Ну да, – кивнул Турецкий. – Забудьте все, что видели сегодня утром. Вы точно не хотите обращаться в милицию?

– Послушайте, Александр Борисович, – начал раздражаться Голицын, – я похож на человека, меняющего свои решения? – Он пересек кают-компанию, опустился в кресло. Видимо, это было его любимое кресло.

– Так я же не спорю, – Турецкий пожал плечами. – Вам решать. И ошибки – тоже ваши. Скажите, вы много лет женаты?

– Четыре года, – усмехнулся миллионер. – Я встретил Ирину на балу в Санкт-Петербурге. Звучит глупо, но так оно и было. Один авторитетный господин, директор крупного благотворительного фонда, имеющий устойчивые связи с генерал-губернатором… пардон, губернаторшей, – Голицын язвительно усмехнулся, – устроил званый вечер в одном из питерских дворцов. Я вырвал эту женщину буквально из пищевода у какого-то алчного гангстера. Впрочем, гангстер в накладе не остался… Это так важно для вас?

– Вы сами начали рассказывать, – пожал плечами Турецкий. – Дети есть?

– Нет, – ответ прозвучал достаточно резко.

– Простите. Вы были близки с Николаем? Я имею в виду… нормальные человеческие отношения. Что он был за человек?