Текст книги "Кто есть кто"

Жизнь приучала ее бояться людей. В одиночестве же и темноте никакой опасности не было...

Сняв с себя больничный байковый халат, Вера сложила его плотным валиком и подложила под себя. Сидеть сразу стало теплее. Внизу под халатом на ней еще была надета хлопчатобумажная водолазка и колготы. Верин костюм исчез в больнице вместе с ее новыми итальянскими лакированными сапожками, сумочкой, часами и золотым обручальным кольцом, которое она всегда носила на левой руке, несмотря на развод с мужем. Из больницы ей пришлось уйти в байковом халате и чужих мохнатых тапках. И так уж странно устроена человеческая натура, что теперь, вспоминая потери и беды последних дней, Веру больше всего душила обида на неизвестного вора, отнявшего у нее французскую коллекционную сумочку. Второй такой не было, пожалуй, ни у кого в Москве! Она так радовалась, когда купила ее!

Свернувшись на подостланном халате, Вера незаметно для себя стала засыпать. Из-за холода, стоящего в карцере, запах присыпанных хлоркой нечистот по углам не беспокоил ее так, как духота переполненной общей камеры. Постепенно она уснула.

Ей снилось, будто они с Ленкой убежали из дома и едут ранней весной в тамбуре общего вагона рядом с туалетом в Москву, но при этом почему-то они ужасно боятся контролеров, как в электричке, и перебегают на каждой станции из вагона в вагон, пока не отстают от поезда в каком-то маленьком незнакомом городишке с деревянным зданием вокзала рядом с платформой...

...В Москву она рвалась, как чеховские три сестры: бесцельно, не представляя, чем будет там заниматься, но ясно воображая, как изменится к лучшему ее жизнь. Стоит лишь вырваться из захолустья и очутиться в большом городе, где по вечерам светло от горящих фонарей и витрин, где гуляют красивые люди и полным-полно интересных, красивых и умных мальчиков, совершенно не похожих на их местных пацанов, к пятнадцати годам превратившихся в заправских алкашей, – стоит лишь попасть в этот блистательный мир, и ее собственная жизнь станет такой же красивой и интересной... К этой мысли ее приучила Ленка Филимонова.

В каждом самом маленьком поселке найдется одна такая малахольная интеллигентная семья типа Ленкиной: рассадник нигилизма и богемных идей. Родители ее, находящиеся на протяжении последних десяти лет в перманентном разводе (что не мешало им, однако, мирно уживаться в одной комнате одной квартиры), работали учителями в Вериной школе. В отличие от других учителей, затюканных работой, домашним хозяйством, картошкой, огородами, Ленкины родители не держали ни корову, ни свиней, не садили картошку, не обрабатывали огород... К тому же Ленкина мать пользовалась импортными духами, играла на пианино и рассуждала о мировом кино.

Были они так же бедны, даже более бедны, чем те, кто еще кроме зарплаты получали урожай с огорода или держали хозяйство, но деньги тратили совершенно не так, как другие: они ездили летом в Москву и Ленинград, где у них жили родственники, или в Крым, Прибалтику. Жили они в хрущевской пятиэтажке, в маленькой двухкомнатной квартирке на первом этаже, где из удобств была лишь холодная вода и нагревательная колонка. Тратить время на такие пустяки, как уборка квартиры, стирка-глажка или готовка борщей, семейство не любило. На полу у них всегда лежали горы мусора, по углам стопками была навалена ношеная одежда, а узнать, какая стоит погода, дождь или солнце, можно было, только открыв окно и выглянув во двор... Вместо обеденного стола в их квартире стоял бочонок, накрытый щитом из сбитых досок, вместо стульев – два сундучка, накрытые детской каракулевой Ленкиной шубой. На окне – никаких штор и занавесок, на полу – никаких ковров. Но для Веры, впервые попавшей к ним в гости, Ленкина квартира показалась вершиной уюта и красоты.

Вместо привычных ковров, секции-стенки с хрусталем и стандартного «мягкого уголка» с двумя креслами их тесная квартирка была переполнена книгами. Застекленные книжные полки, поставленные друг на дружку, и простые обструганные деревянные стеллажи занимали все стены от пола до потолка. Из составленных этажерок в зале был отгорожен угол, за которым стоял единственный нормальный предмет мебели – диван, на котором спали Ленкины родители. Старый диван без ножек был найден ими на свалке и тайно ночью принесен в квартиру. Днем обычно на нем спала собака.

У другой стены стояло старое, потертое черное пианино «Беларусь» с вензелем из дубовых листьев и пожелтевшими клавишами. На крышке пианино и на полках над ним были расставлены иконы, куски горного хрусталя, раковины и коралловые веточки, книги в потертых переплетах с золотыми обрезами, керамические горшочки и вазы, разные старинные предметы: фарфоровые статуэтки, бронзовые подсвечники, стеклянная чернильница со слоном на крышке, зеркало в ореховой раме с выгравированным на стекле букетом...

Вера сдружилась с Ленкой на почве их общей любви к группе «Аквариум» и писателю Толкиену. Они были единственными в провинциальной школе, кто прочитал «Хоббита» и всю трилогию о Властелине Колец, и, обнаружив это, кинулись друг к другу с распростертыми объятиями, как два земляка-европейца, повстречавшиеся на необитаемом острове.

Они учились в одной школе, Ленка в десятом классе, а Вера в восьмом, и, казалось бы, между ними непреодолимая пропасть, но Вера заинтересовала склонную к авантюрам Ленку своей сиротской неприкаянностью, которая в том возрасте воспринималась ими как независимость. Вера идеально подходила для компании: с ней можно было запросто исчезать из дома, ездить на рок-концерты в областной центр, тусоваться там с местными рокерами в рок-клубе, а то и смотаться «на собаках» в Москву.

Электричками, а где и автостопом дня за два они добирались до столицы и сразу шли на Арбат «искать вписку» на ночь у местных хиппи. В то время старые дома в районе Нового Арбата, в переулках вокруг Малой и Большой Бронных, стояли выселенными под реставрацию, и если не находился «цивильный флэт» – чья-нибудь нормальная жилая квартира, то к ночи вся тусовка пробиралась ночевать в пустующую квартиру.

Это была настоящая «профессорская» московская пятикомнатная квартира. Такие Вера видела раньше лишь в кино: гигантские комнаты с широкими, двустворчатыми дверными проемами, высокими лепными потолками, большими окнами, выходящими в уютный мощеный переулок с узкими тротуарами и домом напротив, на котором по зеленому фасаду лепятся белые львиные морды между гирлянд в античных вазах... Неужели в такой квартире можно жить? Каждый день смотреть в это окно и испытывать те же чувства, что и у простых смертных: скуку, печаль, досаду на дождливый день?.. Вещи, брошенные в квартире прежними хозяевами при переезде, давали Вере смутное представление о той настоящей жизни, которой следует жить: всякие безделушки, открытки, пустые бутылки причудливой формы с золотыми этикетками, с наплывшими разноцветными свечами, монументальный деревянный буфет со сломанными дверцами, рваное рыжее канапе, обитое кожей, кресло без ножки с низкой полукруглой спинкой и сломанными подлокотниками в форме голов грифонов...

– Ты представляешь, вот это жизнь! – восхищалась Ленка, сидя на широком подоконнике «профессорской» квартиры, пуская сигаретный дым в мутное оконное стекло и любуясь на арбатский переулок. – Вот куда надо всеми силами рваться. Только тут и можно чего-нибудь добиться, иначе закиснешь в своем колхозе и к двадцати пяти годам превратишься в толстую кобылищу с золотыми зубами, с химией на полголовы, сопливыми детьми и мужем-алкоголиком... Нет, мать, надо любой ценой затусоваться в Москве. Только имей в виду: тут тоже есть свои заводские районы, где одна гопота живет, еще почище, чем в нашем поселке. Настоящая богемная Москва только в пределах Садового кольца. Вот бы поступить учиться куда-нибудь в Строгановское или в Суриковский, – мечтательно повторяла она и начинала строить планы на двоих: как они вместе поступят, будут учиться, жить в одной комнате и так далее...

Собственно говоря, именно Ленкиному романтическому взгляду на жизнь Вера была обязана тем, что ее побеги из дома в Москву не ограничились только общением на тусовках с разношерстной публикой – от наркоманов и воров до студентов творческих факультетов самых престижных столичных вузов. Если бы не Ленкина постоянная мечта о красивой жизни, Вера, возможно, сбилась бы с пути, и ночевки по бомжатникам, косячок анаши, мелкие кражи из продуктовых магазинов или собирание объедков по столикам в арбатских кафе, когда не удавалось «нааскать» нужную сумму мелочи у прохожих, – все эти прелести хипповской жизни, о которых она теперь вспоминала с тихим ужасом, могли стать для нее обыденной реальностью. Сколько таких погибших личностей встречала она среди наркоманок в те дни? Чума, Крыса, Мама-Люба, Любка Питерская, Долли, даже легендарная Умка – ведь все они были ее приятельницами, с которыми Вера делилась последней сигаретой и последним рублем, все они были не простыми, а умненькими, талантливыми девчонками, писавшими песни, певшими под гитару, рисовавшими... И где они теперь?

6

Яша проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо.

Над ним склонился... инопланетянин с нимбом вокруг головы. А рядом прямо на дороге стояла переливающаяся всеми цветами радуги летающая тарелка.

«Надо меньше пить», – с трудом воссоздал Яша в уме сакраментальную фразу и нерешительно протянул руку к пришельцу.

На ощупь обычные джинсы... И кроссовки почти как земные, удивился Яша, досадуя об отсутствии камеры.

– Мужик, – вдруг вполне человеческим голосом произнес «космический скиталец», – не спи, замерзнешь.

У Яши аж челюсть отвисла.

– Ты кто?! – Спросил он и тут же пожалел, что прозвучало это не слишком вежливо. Пришелец все-таки, надо бы с ним пообходительнее.

– Асламбек, да, – и впрямь обиделся тот.

– С альфы Центавра или с беты Центуриона? – проявил Яша поразительную для его положения эрудицию.

– С Ведино я, – несколько опешил пришелец.

– ???

Тут совокупность несоответствий в облике данного гуманоида с общепринятым имиджем инопланетян навела Яшу на мысль, что все это грубая имитация и подлый обман. Он тщательно протер глаза и убедился в справедливости собственных выводов.

Вместо летающей тарелки стоял неопознанной марки джип, увешанный фарами, как Шварценеггер боеприпасами или, скажем, Л. И. Брежнев наградами.

В глазах у Яши, конечно, двоилось, но, даже с поправкой на это, фар было, по меньшей мере, штук десять плюс иллюминация на крыше. Не считая бесчисленных зеркал, переливающихся наклеек, золотой бахромы повсюду... И все эта дискотека сверкала и плясала в такт покрикивавшей где-то внутри ее записи Black Sabbath. А пришелец оказался обыкновенным человеческим мужиком. Просто из-за бьющего ему в спину дальнего света лица видно не было, а кудрявая шевелюра, подсвеченная изнутри, создавала впечатление мерцающего зеленоватого нимба.

– До города подбросишь? – тут же сориентировался Яша.

– До какого? – подозрительно переспросил Асламбек.

– А до какого можешь?

– А куда тебе надо?

– В Лихтенштейн... – подумав, ответил Пенкин и тут же осекся. «Что за бред?» – промелькнуло в его голове. Но что-то подсказывало, что это совсем не бред.

Однако Асламбек ничуть не удивился:

– А это где?

– Да тысячи две километров, пожалуй, будет... если по прямой, конечно и не останавливаться.

– Не, туда не поеду.

– А куда поедешь?

– В Халкилой.

– Заметано! – легко согласился Яша и полез в машину.

Асламбек, подозрительно косясь на попутчика, уселся за руль и завел мотор:

– Слушай, друг, а тебе зачем в этот... как его? Лихтенштейн.

– Дело у меня там...

По правде сказать, он плохо представлял, с чего это вдруг потянуло его в далекое карликовое государство, но где-то глубоко в голове засела мысль, что он непременно должен туда попасть, причем как можно скорее.

– А скажи мне, как ученый ученому, – вдруг встрепенулся он и затормошил водителя по коленке, – когда стеклянные глаза снятся, это к чему?

– К деньгам, конечно, – солидно ответствовал Асламбек и уже менее уверенно добавил, – или к неприятностям.

Яша снова начал проваливаться в забытье. Но какая-то часть его мозга усиленно трудилась, припоминая, что стеклянный глаз действительно ключик к каким-то деньгам. А может и к неприятностям.

Но где тот замок, который отопрет этот ключик?..

Откуда вообще взялась мысль о стеклянном глазе и сокровищах?..

А главное, почему он до сих пор не утолил эту чудовищную жажду?!

Согретый теплом машины и убаюканный криками Sex Pistols, он уснул в который уже раз за эту длинную ночь.

Впрочем, уже светало.

– Где выйдешь? – спросил Асламбек.

Яша хмуро посматривал за окно. Голова, как чугунное ведро... то бишь ядро. Все тело ныло от ушибов и ссадин, полученных при скоростном спуске.

– ...Там на площади моя машина стоит.

– Где?

– ...Не помню. Поищем.

– Что за машина?

– ...Крутая. Не спутаешь.

Машина была его гордостью, предметом обожания и нежной заботы. Стараниями бывшего одноклассника, автослесаря Вохи, который, когда бывал трезв, являлся гением машиностроения, все нутро его «девятки» было переоснащено, усилено и улучшено. Воха умудрился всандалить в «жигуль» двигатель от «ситроена», навесил резину «макларен», пуленепробиваемые стекла и бронированные двери. Он же лично выкрасил машину черно-голубыми зигзагами и начертал на крыше «ТВ-7 Москва» – название своего любимого телеканала. И еще Воха оборудовал автомобиль противоугонным устройством собственного изобретения. При попытке проникнуть в машину взломщик получал короткий, но ощутимый разряд, так как дверные ручки были под напряжением. А потом ему в ноги отстреливалась свинцовая подушечка весом восемнадцать килограммов.

Сколько дорог исколесил Яша на своей любимице!

– Она! – Асламбек уверенно ткнул пальцем вперед.

«Воха огорчится...» – подумалось Яше.

– ...Не спутаешь, да. – Водитель, ухмыляясь, остановился и протянул руку на прощание.

Яша выбрался из джипа и без сил присел на землю.

Как же вы меня достали!

Похитили, допустим...

Избили, предположим, время такое – всех бьют...

Упоили до полусмерти, ладно...

Чуть не пристрелили, хрен с вами...

Отдельное, конечно, спасибо за слалом без лыж...

Но это! Это уже, пожалуй, слишком!!!

Рядом в пыли резвилась чеченская детвора. Они выстроились в очередь, каждый с личным камнем соответствующего возрасту и грузоподъемности размера. Когда подходил черед, ребенок размахивался и, что было мочи, пулял свое ядро в заднее стекло Яшиной машины.

Стекло было пуленепробиваемое, и разбить его было не так уж просто, но это только усиливало азарт. Каждый бросок сопровождался криками и улюлюканьем.

Какой-то мальчуган лет четырех подошел к Яше, сгибаясь под тяжестью строительного кубика, и жестами предложил тому тоже испытать свои силы.

Тут Яша не выдержал.

Выхватив у мальца камень, он швырнул его в ноги детишкам и заорал диким голосом:

– Вон отсюда, бегом.

Детвора прекратила обстрел, но расходиться не собиралась. Все с интересом наблюдали, что же будет дальше. Яша бросился к машине, вернее, к той груде металлолома, которая еще неделю назад была предметом его гордости. Теперь у машины не было дверей, колес, крыши, сидений, руля и номерных знаков. На месте было только пуленепробиваемое заднее стекло, мотор, который просто не смогли выдрать, и содержимое тайника, о существовании которого просто не догадались. В тайнике за бардачком лежала кассета с записью могилы «Дудаева» и пистолет.

Яша выхватил оружие и пару раз пальнул в воздух:

– Я кому сказал, брысь!

Детвору как ветром сдуло. Яша подобрал с пола свой затоптанный блокнот и, навесив на машину с двух сторон надписи «Осторожно! Заминировано!», отправился на поиски автосервиса.

С автосервисом было туго. Халкилой – это не Москва, где в любое время суток вам окажут любые услуги, только плати. Кстати, с деньгами у Яши тоже было туго. Поэтому, пробегав впустую полчаса по городу, он оказался у исходной точки. И как раз вовремя.

Вокруг его машины уже суетился какой-то предприимчивый одноглазый мужичонка. Он подогнал трактор, в кузове у которого торчала лебедка. Установив две широкие доски, он, не обращая внимания на угрожающие Яшины предупреждения о минах, медленно, но уверенно втаскивал «девятку» к себе в кузов.

– Мужик, ты чего делаешь? – мирно спросил Яша, сжимая в кармане пистолет. Он наконец вволю напился воды из какого-то колодца. И совершенно зря. У похмелья открылось второе дыхание. Яшу повело.

– Металлолом собираю...

– А макулатурой не интересуешься или стеклотарой?

– Ты знаешь места? – насторожился мужик.

– Не, просто это моя машина.

– Чем докажешь?

– Вот. – Яша, пребывая в состоянии легкой прострации, предъявил весьма спорное, но весомое доказательство своих имущественных прав. Он достал пистолет и щелкнул предохранителем.

– Верю. – Мужик не торопясь отстегнул крюк, и черно-голубая развалина сползла обратно на дорогу. – Хотя я мог бы починить...

– Ты это серьезно? – засомневался Яша. Мужик своей помятостью и обшарпанностью не очень-то внушал доверие. Хотя если вспомнить Воху в его критические дни, так этот просто английский лорд. Да и сам Яша своим исцарапанно-нетрезвым внешним видом вряд ли вызывал безграничное доверие.

– А почему бы и не починить?.. – Мужик потер пыльный ботинок о грязную штанину и выжидающе смотрел на Пенкина.

– Дорого возьмешь?

– А сколько дашь?

Эта здешняя манера отвечать вопросом на вопрос стала уже раздражать.

– Скоро сделаешь?

– Годика за полтора управлюсь, пожалуй.

– Ладно, мужик, езжай своей дорогой, я, пожалуй, еще какого-нибудь Кулибина поищу.

– Поищи, конечно... Только тут больше нет никого. Одни чеченцы. А они больше по автоматическому оружию... – Мужик отвернулся и полез в кабину.

– Постой, – вдруг осенило Яшу. – А трактор это чей?

– Знамо дело, мой. – Он присел на подножку и принялся сворачивать самокрутку, набивая ее табаком прямо из кармана, пополам с землей и крошками.

– А мог бы ты отвезти мою машину, скажем, до ближайшего города, где есть нормальная мастерская?

– Отчего же не отвезти. Могу.

– ...А до Москвы? – обнаглел Яша.

– Могу и до Москвы, – удивительно легко согласился тракторист, выпуская дым через нос. – Я сейчас свободен.

– А чем вообще занимаешься? – Яша тоже присел: стоять, не раскачиваясь, было тяжело, а при малейшем движении поташнивало.

– Бомжую.

– И давно?

– Да года два...

– А до того чем занимался?

Мужик дососал самокрутку, раздавил каблуком окурок и деловито поднялся.

– Хорош трепаться, до Москвы путь не близкий. Тебя как звать, кого мне в Москве спросить-то?

– Яков. Пенкин.

– Михалыч. Баленков. Егор... в смысле Егор Михалыч... – исчерпывающе отрекомендовался тракторист и потер отсутствующий глаз.

– А не пропьешь агрегат по дороге?

– Помоги лучше, – ушел от ответа Михалыч и полез в кузов к лебедке.

Вдруг где-то вдалеке что-то протяжно ухнуло. Потом километрах в двух к западу в небо взметнулся столб огня. Рвануло так, что задребезжали и посыпались стекла в домах. На месте взрыва заклубился жирный черный дым.

– На Насосной опять чего-то не поделили, – спокойно объяснил Михалыч, продолжая работу.

Яша почувствовал запах сенсации, а заодно и славы. Пока еще его коллеги доберутся сюда из корпункта в Грозном. А он имеет реальный шанс стать очевидцем и репортером в одном лице.

И Яша помчался к эпицентру событий. Однако, пробежав шагов десять, вернулся:

– Ты тут сам заканчивай. Доберешься до МКАД по Варшавскому шоссе, я тебя найду. Некогда мне, репортер я, понимаешь, а там взрыв. Без меня никак не обойдутся, – и, не дожидаясь ответа, зайцем поскакал по кочкам.

Но к его величайшему удивлению, его опередили. Утопая в чаду, ребята с ОРТ уже выгружались с камерами из фургона.

– Вы когда успели? – возмутился Яша.

Его узнали, и оператор охотно объяснил:

– Мы еще утром приехали. Тут стрельба была. Снять-то мы ничего не успели, а вот корреспондента нашего подстрелили. Придется теперь только картинку гнать без комментария.

– Дай я скажу, – предложил Яша.

– Ты ж оператор.

– Дык не машинного доения, журналист же, мать его, – досадливо поморщился Яша, обиженный недоверием коллеги, и, схватив микрофон, сделал скорбно-сопереживательное лицо. – Поехали.

Заработала камера. Яша начал говорить, не совсем отдавая себе отчет в том, что именно он говорит. Но слова лились как бы сами собой, практически независимо от сознания, и по потеплевшему взгляду оператора, по поднятому вверх большому пальцу Яша понял, что все идет нормально.

– ...По словам местных, то есть чеченских, специалистов, сгорело около тысячи тонн нефти...

И тут Яша вспомнил все.

Абсолютно внезапно он осознал, почему ему снились стеклянные глаза и деньги и, главное, почему ему вдруг захотелось в Лихтенштейн.

Яша возвращался в Москву вместе со съемочной группой ОРТ. На него вначале очень оскорбились за неадекватное поведение перед камерой, а также за то, что в порыве вдохновения он, оказывается, перепутал половину названий. Но, прослушав душещипательный рассказ о его мытарствах в чеченском плену, сразу простили и пытались поить водкой.

Яша, ссылаясь на ослабленное в плену здоровье, практически не пил: голова должна оставаться свежей. Он обязан убедиться, что все всплывшее накануне из глубин памяти не бред зеленой кобылы, а достоверная информация.

В ту ночь, когда он состязался с Назаром, в той же комнате между хозяевами-чеченцами произошел любопытнейший разговор. Яша, разумеется, выглядел, как бревно, и потому на него не обращали внимания, кроме того, говорили по-чеченски.

Однако какая-то часть воспаленного Яшиного мозга бодрствовала, и, видимо, в этой же части сосредоточились его немалые познания в чеченском языке. Теперь, чтобы ничего не напутать, Яша пытался вспомнить все, что он слышал, но всплывали только обрывки фраз:

«Мажидов украл деньги у народа и Джохара...»

«У Мажидова стеклянный глаз...»

«Много миллионов лежат в Лихтенштейне...»

«Глаз – это ключ к сокровищам...»

«Мажидов – предатель...»

«Собаке собачья смерть...»

«Аллах велик...»

«Джохар отец...»

«Бисмиллах...»

«Аллах акбар...»

Впрочем, последние утверждения вряд ли имеют отношение к делу.

Мажидова Яша знал. Тот был влиятельным полевым командиром из ближайшего окружения Дудаева и, судя по всему, погиб вместе с Джохаром. Но до того он украл много миллионов «зеленых» денег и положил их в Лихтенштейнский банк. Мажидов, как многие великие полководцы, был одноглазым, и каким-то образом его стеклянный глаз открывает доступ к сейфу или счету. Но Мажидов погиб, и миллионы теперь ничьи.

Яша даже вспотел от напряженной умственной работы.

Ясно одно – он стал обладателем ключа от квартиры, где деньги лежат. И было бы неразумно им не воспользоваться.