Текст книги "Интервью под прицелом"

Пролог

Весна в столице в этом году выдалась ранняя. К полудню веселое солнце растапливало слежавшиеся к концу февраля сугробы – и днем по новостройкам невозможно стало пройти, не замочив ног.

В центре Москвы вовсю суетились дворники, ломами и лопатами очищая забитые зимним мусором водостоки, гудели уборочные машины, но до грандиозных окраин, где ночами отсыпался многомиллионный город, руки у высшей власти не доходили. А муниципалы тихо делили небольшие местные бюджеты, забыв про собственные обещания до следующих выборов.

Вечером подмораживало, и тротуары превращались в каток. Рабочий люд, падая и кроя все на свете, пробирался к своим подъездам, чтобы утром снова скользить обратно – к остановкам троллейбусов и маршруток.

Особенно несладко приходилось пенсионерам, у которых тоже находились дела в ранние утренние часы.

Вот бабуля в облезлом пальто торопится в небольшую аптеку, открывшуюся в восемь. Учреждение ютится в цокольном этаже типового жилого муравейника. Четыре обледеневших ступеньки вниз. На дверях объявление: «Осторожно – скользко!» Забота о людях, что приятно. Хотя повесить его много проще, чем скалывать лед.

Ветхая старушка не в силах ни прочитать это объявление, ни удержаться на непослушных, изъеденных трофическими язвами ногах. Она скользит по ступеням, отчаянно хватаясь за перила. Ее подхватывает, не давая упасть, мужчина, спускающийся следом.

Старушка бормочет слова благодарности и пристраивается в длинный хвост перед окошком с надписью «Социальный отдел». Здесь обещаны скидки для пенсионеров, инвалидов и прочих социально беззащитных слоев населения. Скидки небольшие, всего лишь до пяти процентов, однако сама иллюзия дешевизны регулярно собирает тут очередь. В этом же окошке выдают и бесплатные лекарства – те, что строго по льготным рецептам. Но их все время не хватает.

Казалось бы, у медицинских чиновников есть все сведения о состоящих на учете льготниках – диабетиках и других хронических больных, которые имеют право на бесплатное лекарственное обеспечение, на те препараты, которые считаются жизненно важными. Достаточно просто заказать необходимое количество лекарств, но каждый раз оказывается, что медикаментов, заказанных на определенную сумму, поступает гораздо меньше. Кто-то объясняет это скоростью инфляции, а кто-то говорит, что дело в значительных «откатах» чиновникам. Якобы закупки делаются дороже и у строго определенных фирм. В итоге тот, кто «заказывает музыку», получает приличную сумму денег – за выбор поставщика, а больные люди и их родственники вынуждены бегать от аптеки к аптеке, стоять в очередях, унижаться – лишь для того, чтобы получить то, что гарантировано им законом.

Очередь перед социальным окошком: пенсионеры, ветераны, инвалиды – скорбная горстка людей, готовых потратить свой лишний час, чтобы сэкономить пару рублей. Провизор ушел, видимо, надолго. Очередь не двигается вовсе. Две тетки в бесформенных шапках-самовязках, из-под которых выбиваются кудряшки перманента, обсуждают свои болезни, кому из них хуже.

– Мне этот андипал уже не помогает. Просила своего врача что-нибудь посильнее прописать. А то даже «скорую» пришлось вызывать, давление прыгает, таблетки пью, а оно зашкаливает – двести двадцать на сто семьдесят уже.

– Да брешешь! – отвечает ей товарка. – С таким давлением тебе с кровати не встать, как ты до аптеки дошла-то?

– А со мной зять вчера таблетками поделился – забыла, как называются, их еще по телевизору рекламируют. Вот пришла узнать, – может, есть тут.

– Зятя, что ли, по телевизору показывали?

– От дура глухая! Я говорю – лекарство!

– Ну это вряд ли. Если по телевизору рекламируют, значит, дорогое.

– Да хоть и дорогое, лишь бы действовало…

– Так пусть зять тебе и покупает.

– От него дождешься, как же! Все самой приходится, все самой.

– Угу, и как подопытный кролик – все на себе пробуешь, что поможет, а что – нет.

– Точно. Вот я брала на днях верошпирон своему свекру, а толку – пшик!

– Это что?

– Мочегонное, камни у него.

– Ну-у-у, камни… Это оперировать надо.

– Да ему за семьдесят, его уже и оперировать не берут. Так боюсь, сляжет – и так все на мне, и за ним еще, лежачим, ходить.

Девушка, вторая в очереди, нервно поглядывая на часы, говорит в растерянности:

– Я ребенка одного дома оставила, у меня тестовые полоски закончились, муж на работе, пришлось выскочить, и вот застряла.

– Чего с ребенком-то? – вступает с ней в разговор дедок.

– Диабет… – вздыхает девушка. – Мало того что инсулин постоянно требуется, дочка маленькая, не может пока определить свое состояние и регулировать, всегда неожиданно плохо становится, уже два раза из комы вытаскивали, все время сами ей сахар меряем, а бесплатных полосок дают мало, и кончаются они быстро…

Дедок тоже вздыхает и начинает жаловаться, что список льготных лекарств все сокращается: то, что ему нужно, в социальном отделе нету, а в обычном стоит просто бешеных денег. И вроде бы вчера кто-то видел нужные ему капли – в круглосуточной аптеке на Весенней улице, но он туда с утра уже наведался, а там, оказывается, еще вечером все закончилось, пришлось пешком сюда тащиться. Пешком, потому как бесплатный проезд отменили и на трамваи-троллейбусы теперь не напасешься.

– Но москвичам же проезд бесплатный, – вмешивается в его жалобный монолог одна из теток.

– Так я в области прописан, сейчас вот у сына живу, только сын уехавши, еле-еле перебиваюсь.

– Да ладно, для Подмосковья тоже льготы оставили, – возражает ему тетка.

– Так это надо съездить по месту жительства – оформить все, никак не соберусь.

Разговор прерывается, потому что продавец-фармацевт вернулась на свое рабочее место и открыла окошечко. Первый в очереди начинает заученно зачитывать список требуемых лекарств:

– Актовегин, гентамицин, кофетамин, тавегил…

– Последний только по рецептам, а на первые два льготы отменены.

– Это как? – ахает покупатель. – Неделю назад же брали.

– Так теперь префектуры устанавливают список дотационных препаратов, а также и льготников, одного рецепта недостаточно, ишь привыкли на всем бесплатном.

Вся очередь напряженно прислушивается к разговору, люди теснятся у окошечка, наперебой выкрикивают название необходимых им лекарств:

– Клозапин! Тровентол! Пентоксифиллин!

Большая часть требуемых препаратов отсутствует, аналоги, которые предлагает фармацевт, идут совсем не по льготным расценкам. Назревает истерика. Чтобы ее прекратить, провизор прикрикивает:

– Все вопросы в порядке очереди!

Пятью минутами раньше спасенная на ступенях аптеки бабуля, кряхтя, повернулась и поковыляла к скользкому выходу. Сэкономить тут не удалось, раз льготу на актовегин отменили. А у нее денег в обрез. И что теперь делать – непонятно: солкосерил отчего-то не помогает, хоть и говорят, что аналог. Пока сестра жива была – присылала из Волгограда раствор бишофита. Вот он помогал. А теперь ей и помочь некому.

– Устал, Шурик? – Ирина Генриховна сочувственно посмотрела на квелого мужа.

– Не знаю, – ответил Александр Борисович и поежился. – Неважно чувствую себя как-то.

Жена коснулась губами его лба:

– Холодный. Может, пониженная даже. Не знобит?

– Есть маленько.

– После ужина ложись сразу. Под одеялом согреешься. Я тебе сейчас горячего чая сделаю. Да и время позднее. Нельзя же столько работать. Хоть сегодня выспись, отдохни…

– В гробу отдохну, – мрачно бросил Турецкий.

Ирина хмыкнула:

– Все мы так… – И миролюбиво поинтересовалась: – Много дел навалилось?

Муж только кивнул со вздохом.

– Что же это в стране творится? – Ирина Генриховна помрачнела. – Раньше хоть как-то выкраивал время для семьи. А теперь скоро и ночевать в своей прокуратуре станешь. С ума народ посходил, что ли? Преступление за преступлением. Вон только сегодня по телевизору видела: прямо перед камерой зарезали ветерана какого-то.

– Как это – перед камерой? – не понял Турецкий, привычно пропуская мимо ушей каждодневные попреки в занятости.

– Ты не видел? Все каналы только это и крутят. А начал «сплетник» наш. Московский народный. У них передача есть, когда ловят на улице прохожего и начинают вопросы задавать. Глас будто бы. Так сегодня они ветерана какого-то выбрали и стали про войну спрашивать. Ко Дню Победы стараются…

Ирина Генриховна перевела дух. Старший помощник генерального прокурора смотрел на нее чуть исподлобья, но крайне заинтересованно.

– Так вот. Про войну он рассказывать не стал, а начал говорить о том, как у старых и больных людей отняли лекарства при недавней монетизации льгот. О том, что не хватает их, поддельные встречаются и вообще. Он там какую-то свою ветеранскую комиссию организовал и провел расследование. Только стал виновных называть – вдруг рукою за сердце схватился…

– И что? – не понял муж. – Эх, Фроловская, и где же тут преступление? Приступ обычный.

– А ты не перебивай. – Ирина скорчила шутливо-обиженную мину. – Тогда все узнаешь. То-то и оно, что не сердце. Ножом его сзади ударили.

– Ого! На глазах у всей Москвы? – не поверил Александр Борисович.

– Именно. В «Новостях» так и сказали: «Убили во время прямого эфира». Потом «скорых» понаехало, милиции.

– Почему – потом? А кто же преступника задерживал?

– В том-то и дело, что никто.

– Сам сдался? – Турецкий все еще не понимал.

– Не поймали.

Муж присвистнул:

– Скрылся? А толку-то? На всю страну почти засветился.

– Опять не то. Его и на экране не было видно.

– Невидимка, что ли? Быть такого не может!

– А ты возьми и сам посмотри. – Ирина Генриховна обиделась всерьез. – Сейчас без трех. В десять опять новости будут.

Она протянула мужу пульт.

Экран замерцал, и Александр Борисович увидел скопище «скорых» и милицейских машин, бессмысленное мельтешение большого количества людей в форме и без.

«Да уж, – подумал он. – В такой толпе…»

Но на всякий случай продолжал профессионально рассматривать мелькающих в кадре персонажей, позабыв даже о надвигавшемся недуге.

В это время и зазвонил телефон.

1

Бык попался неудачный, скучный какой-то. Лениво мотал башкой, будто от мух отмахивался, не реагировал ни на красную тряпку, ни на безграмотное подобие «вероники», ни на довольно болезненные тычки ножом или удары хлыста.

Это был самый обычный бычок-двухлетка, к бойцовым породам не имеющий никакого отношения, деревенский обыватель, вытащенный сегодня утром из родного стойла, погруженный в фургон и доставленный на белоснежный пляж Коста-Бланки. Новый хозяин быка, выкупивший его у прежних хозяев, разочарованный безучастностью животного, достал из ножен старинный андалузский стилет и зло ткнул быка в левый бок.

Бык обиженно замычал и уныло замотал головой. Драки не получалось. Его мучитель – новоявленный тореро – раздраженно сплюнул и выматерился. Светло-золотистый песок обагрился первой бычьей кровью, но это было больше похоже на бойню, чем на рискованное приключение под палящим южным солнцем.

Коста-Бланка – «Белый берег», который ласкают волны Средиземного моря. Местечко, похожее на рай. Городок Коста-дель-Соль – самый юг испанского побережья. Край цветущего миндаля и розовых фламинго, пальмы соседствуют с сосновыми лесами, песчаные дюны декорируются отвесными скалами. Такова и бухта, где происходит нелепая по своей жестокости коррида.

Залив идеально правильной полуокружности со скалистыми выступами, обрамляющими его по краям. Легкий морской бриз. Солнечные отблески на небе, море, белый песок-ракушечник. У причала замерли яхты и гидроциклы. За пляжем виднеется рощица апельсиновых и лимонных деревьев в цвету, за ней – небольшой городок. Всего лишь полтора десятка белоснежных двухэтажных вилл в мавританском стиле – чугунная ажурность балконов и оград. Верхние этажи вилл – открытые площадки-солярии, вокруг домов – просторные цветущие сады.

На веранде прибрежного ресторана расположилась компания молодых людей, жителей этого городка. Они лениво наблюдают за малоартистичной корридой. Девушки в простых белых платьях и мужчины – в светлых майках и шортах. Кроме них в ресторане нет других посетителей, впрочем, пустует и частный пляж.

Компания наблюдает за развитием событий на берегу. Мучитель быка – их приятель. Его темные длинные волосы убраны в аккуратный хвост, на подбородке безупречная трехдневная щетина, глаза прикрывают узкие солнцезащитные очки. Он дразнит животное красной тряпкой, которая еще пять минут назад числилась скатертью на одном из ресторанных столиков.

Мужчины улюлюкают, подзадоривая быка, и вяло аплодируют удачным, на их взгляд, выпадам тореро. Девушки повизгивают, а временами брезгливо морщатся.

Неожиданно одна из них встает и отправляется к «арене действий»:

– Гера, а давай его искупаем!..

«Герой» корриды, которому уже наскучило истязать безответное животное на берегу, с радостью хватается за новый вариант мучений, он кричит девушке:

– Веревку с яхты притащи!

Девушка танцующей походкой поднимается на белоснежную яхту под названием «Adventure» и, словно лассо, кидает Герману веревку. В следующую минуту петля оказывается на шее раненого быка, и вот уже его с хохотом затаскивают в воду:

– Даешь водное поло! Даешь морское родео!

Герман, забравшийся в море, прямо в костюме пытается привязать быка к красному водному скутеру, а девушке приходит очень интересная идея – оседлать несчастное животное и покататься на нем по бухте.

Но ей никак не удается забраться на его спину, бык отчаянно брыкается.

В это время Герман уже завел мотор гидроцикла, и, вторя его звуку, жалобно замычал бык, задыхающийся от душившей его веревки.

Все кончилось довольно быстро – бык просто захлебнулся в морской воде раньше, чем любитель острых развлечений, хозяин пляжа, а также прибрежного городка и яхты с романтическим названием «Приключение», успел сделать хотя бы один круг.

– Вот мерзость-то! – сказала одна из девушек, наблюдающих за этой сценой с веранды ресторана.

– Ты чего? Бычка пожалела? Так у него все равно судьба одна – шашлык или стейки.

– Да какого черта мне его жалеть! – огрызнулась девица. – Вот пляж весь загадили кровищей и дерьмом, и воду тоже. Какая радость рядом с этой дохлятиной купаться?

– А ладно… Не боись, сейчас Григорию скажем – он все со своими людьми уберет и бычка нам в лучшем виде – на вертеле запечет. – Это ей ответил уже вышедший из воды Герман, настроение которого заметно улучшилось в связи с гибелью животного. В руке он держит отрезанное бычье ухо, которое галантно предлагает девице в качестве утешительного приза.

Словно услышав его слова, из ресторана на веранду вышел его хозяин – югослав Григорий, согласно закивал:

– Конечно, уберем и зажарим. В лучшем виде, не сомневайтесь! – и захохотал оглушительно.

Одна из девушек лениво тыкает вилкой в тарелку с овощным салатом, другая томно обсасывает гигантскую клешню омара. Молодые люди пьют виски со льдом и изредка бросают взгляды в сторону кухни, где бычок на вертеле приобретает все более соблазнительный аромат – жара углей, молодого мяса и специй.

Темнеет стремительно, теплая южная ночь начинается практически внезапно. Сотрудница ресторана выносит на веранду масляные светильники-фонарики, кувшины вина и лед – для следующих порций виски.

Разговор не клеится.

– Уж полночь близится, а Германа все нет, – торжественно декламирует один из мужчин.

Девушки оживляются:

– Да, кстати, а где же Гера. Ушел переодеться и пропал на весь вечер.

– Да Гера опять в казино закатился…

Раздается дружный смех, видимо, посещения Германом местных казино стали уже притчей во языцех.

– Нет, в казино его не пустили, потому что решил он отправиться в самый центр города и опять забыл купить галстук. Он его пытался купить у швейцара, но тот сказал, что родиной не торгует.

– Ладно, наврал с три короба, а теперь помолчи. Когда это я без галстука выезжал?!

Рассказчик вздрогнул от неожиданности, поперхнулся виски, начал откашливаться, а вся компания развернулась и уставилась на незаметно подошедшего Германа.

Он подкрался тихо и незаметно – с кошачьей грацией. Кожаные сандалии на босых ногах, короткие шорты, но поверх них шикарный светлый пиджак и строгий песочного цвета галстук:

– Ну что! Готов наш бычара?

– О, Гера! Где пропадал? А бычок уже цветет и пахнет, ожидая нашей компании и пару кувшинов риохи.

– Тьфу-ты, кислятину такую пить! – сморщилась черноволосая девица, принимавшая участие в сегодняшнем «морском родео». И капризно протянула. – Хочу-у– амонтильядо.

– Да хоть бочку! – довольно кивнул Герман. – Надо новую сделку обмыть.

– Что за сделка? На «городок в табакерке» покупателя нашел?

«Городком в табакерке» компания называла небольшое поселение – десяток шале и дюплексов – неподалеку от Коста-дель-Соль в горах, владельцами которых они являлись по доверенности и все искали выгодных арендаторов или покупателей.

– С этой ерундой сами возитесь, у меня другие интересы! – ухмыльнулся Герман и четким жестом указал в сторону моря.

Словно повинуясь этому жесту, на посадку в бухту заходил небольшой спортивный самолет, эффектно освещаемый лучами заходящего солнца.

– Ого-го! – закричала компания. – Ну ты даешь!

Девушки выскочили из-за стола и, восторженно вереща, бросились разглядывать-ощупывать новенькое приобретение Германа, а заодно кокетничать и зубоскалить с летчиком из рода местных мачо.

Анастасия поднялась сегодня рано. Снились ей вещи неприятные. Отряхиваясь от липкой паутины сна, прошла в ванную комнату, где долго плескала холодной водой себе в лицо, бормотала, рассказывая утекающей воде о своих кошмарах. Это ее бабушка так приучила – рассказать бегущей воде плохой сон, чтобы он ушел, утек с водой, не сбылся бы и забылся навсегда…

Правда, бабушка рассказывала свои сны стремительной ледяной речке Теберда, на берегах которой прожила почти всю жизнь – с тридцать восьмого, когда ее, потомка боковой ветви древнего княжеского рода, коммунисты сослали из «города Ленина» на Кавказ сразу после окончания университета – без права возвращения в Ленинград или Москву.

Баба Дуся была всю жизнь им благодарна. За то, что дали выучиться, несмотря на происхождение, по какому-то недосмотру, видимо. За то, что не арестовали, как почти всех родственников. За то, что выслали на юг, а не в Архангельскую область, к примеру.

Биолог по образованию, она прижилась в этом краю, сдружилась с карачаевцами, стала одним из организаторов заповедника задолго до того времени, когда были построены многочисленные корпуса первого туберкулезного санатория.

А потом, когда появились гостиницы, турбазы, туристы понаехали, бабуля, сторонясь шумной толпы, поселилась в небольшом домике прямо на территории заповедника, став его хранителем и смотрителем.

И уже никуда не захотела уезжать. Ее мужа, командира одной из частей, с которым она познакомилась еще в войну, перевели в Москву в середине пятидесятых. Он обещал, что добьется пересмотра ее дела. Но она просила его не рисковать карьерой, а обеспечить в столице достойное будущее их дочери, которая потом стала Настиной мамой. Так и прожили они с мужем остаток дней порознь.

Бабушка всегда мечтала посмотреть на город своей юности, но так в Ленинград и не выбралась. Не сложилось.

Зато Настя приезжала к ней на каникулы каждое лето вплоть до бабушкиной смерти. Они вместе поднимались альпийскими лугами заповедной тропой к метеорологической станции почти на двухкилометровую высоту. И бабушка по пути показывала ей травки и цветы, рассказывая, как они применяются при лечении разных болезней.

Наверное, еще тогда, в детстве, Настя выбрала свою жизненную стезю. И, окончив школу, отправилась учиться в Ленинградскую химико-фармацевтическую академию. Хотелось заодно и посмотреть на «бабушкин город». Но после выпуска девушка сразу же вернулась в родную Москву. Северная столица ей не понравилась. Слишком холодной, чопорной, медлительной показалась. В Москве радостней жить. Да и возможностей больше…

И пусть теперь, спустя много лет, перед ней был не горный ручеек, а обыкновенный водопроводный кран в современной квартире, Анастасия верила, что вода унесет все дурное.

Но ощущение липкой паутины не исчезало, Анастасия заткнула сливное отверстие ванны пробкой, насыпала на дно ароматической соли и на полную мощность вывернула оба крана. Пока вода набиралась, женщина прошла на кухню: тонкий свист кофемолки, щелчок чайника, аромат свежемолотого кофе – успокаивающие привычные мелочи, подтверждающие реальность весеннего утра.

Тостер выплюнул из своих недр подсушенные теплые и румяные хлебцы. Кофе поднялся в джезве пышной шапкой. Розового мрамора ванна уже наполнилось ароматной горячей водой.

Собрав завтрак на небольшой поднос, Анастасия отправилась в ванную. Джакузи она включать не стала, хотелось побыть в тишине.

Но кофе не взбодрил ее, а горячая ванна с природной морской солью из Нанта (ей привозили настоящую соль с французского побережья, московскими расфасовками она брезговала – по объяснимым причинам), наоборот, Анастасию разморила, и она задремала. Ей приснился прежний кошмар.

Снилось ей, что она снова работает в институте микробиологии и испытывает новые лекарственные препараты на подопытных крысах. И белые крысы, участницы эксперимента, вырастают прямо на глазах – до размеров кроликов и даже больше, при этом становятся крайне агрессивными, прокусывают ей халат и перчатки. В этом сне у Анастасии нет помощников, она вынуждена делать все сама: эксперимент засекреченный, довериться некому, и расчеты, и смешивание химикатов, и уход за лабораторными животными – все на ней. И вот она должна сделать очередной укол гигантской крысе, которая уже доросла до крупной собаки, а та вырывается, не дается, опасно скалит острые зубы и, наконец, вцепляется в ее руку со шприцем.

Анастасия кричит во сне, выдирает окровавленную руку из пасти мутанта, свободной рукой хватает швабру – и бьет, бьет животное, зло и отчаянно. Но главный кошмар еще впереди.

Забив ирреальную крысу до смерти, женщина обнаруживает, что это и не животное вовсе, а ее собственный сын. Она снова кричит – и просыпается, так же как и ночью, от собственного хриплого крика.

Проснувшись и сообразив, что ей снова приснился кошмар, Анастасия сначала не может понять – почему она уснула не в спальне, с трудом узнает собственную ванную, вздыхает облегченно и включает холодную воду. Что за глупость, будто ей поможет горячая ванна, ледяной душ – вот что ей сейчас необходимо.

Через четверть часа, завернувшись в махровую гигантскую простыню, Анастасия пьет свой остывший кофе уже на кухне. Кошмар утонул в ванне, теперь она собирается с духом, чтобы позвонить сыну. Закурив, она берется за телефон, слушает длинные гудки, напрягается – что-то случилось, – но в конце концов слышит на той стороне провода заспанный родной голос:

– Аллоу…

– Але, сыночка, ты как?!

– Мать, ну ты даешь, на часы посмотри, с ума сошла – в такую рань звонить. У тебя стряслось что-то?

– Да нет, ничего…

– Ну и нечего тогда звонить, – заявляет невежливый сынок и дает отбой.

– Вот паршивец! Как с матерью разговаривает, – уже сама себе говорит Анастасия, но «паршивец» в ее устах звучит ласково и даже влюбленно. Главное, что сын жив-здоров, теперь можно забыть ужасный сон и заняться делами, а дел накопилось немало, причем довольно срочных.

Анастасия снова берется за телефон:

– Доброго утречка, Афанасий Леонидович!

Ее собеседник узнает голос и недоуменно переспрашивает:

– Что так официально, Настенька? Случилось чего?

– Да назрели некоторые проблемки, и встретиться бы нам не помешало. Поговаривают тут, что ко мне ревизия какая-то хочет наведаться, добрый дружочек сообщил – обсудить с тобой надобно.

– Неужели опять ревизия? Зачастили что-то.

– Вот ты и побеспокоился бы, Фонечка.

– Ладно, не переживай – побеспокоюсь. Приезжай. На секундочку. Все обсудим…

Елисея Тимофеевича Голобродского тоже мучили кошмары сегодняшней ночью. Довольно часто в последнее время ему снилась война. Прибавив себе пару лет в военкомате, он пошел воевать добровольцем в пятнадцать и прошел войну до самых стен Берлина. Счастливой случайностью оставшийся в живых, фронтовик постоянно возвращался в своих сновидениях к тому критическому моменту, когда жизнь его висела на волоске.

Сегодня сценарий его сна несколько изменился. То же солнце пекло нещадно над безбрежными полями Украины, так же он остался в живых – один из всего взвода, отправленного на задание, но только он – желторотый новобранец – уже получил свое ранение, и больше, чем сохранность собственной жизни, его беспокоит невозможность доставить ценную информацию в штаб.

С глухим рокотом над его головой проносятся самолеты, нарезая круги все ниже и ниже, он точно знает, что обратного пути нет – поле, на которое он ступил с другими солдатами, оказалось заминировано. Можно затаиться в густой пшенице, переждать налет, отползать потихоньку, но тогда в штабе не получат его донесение, что может привести к гибели многих и многих других.

Надо ценою собственной жизни заставить себя встать, позабыв о ранении, совершить рывок назад – к дальнему перелеску, тогда у него будет шанс не только остаться в живых, но и послужить Отчизне.

Елисей встает в полный рост и тут же видит – как в замедленной киносъемке – тот смертоносный снаряд, сброшенный бомбардировщиком. И фронтовик просыпается с сознанием, что погиб. Первые несколько секунд после пробуждения Елисей Тимофеевич собирается с мыслями, пытается отделить сон от реальности, убедиться, что попал не на тот свет, а просто проснулся в собственной постели, что это и есть его реальность, а выжженное поле и фашистский бомбардировщик – призрачное ночное видение.

Проснувшись без будильника, он знал, что сейчас ровно 6 утра – обычное время его пробуждения, рывком встал с кровати и чуть не упал – в глазах у Елисея Тимофеевича потемнело. Присел осторожно обратно, встал уже аккуратнее, усмехнулся: семьдесят семь лет – это вам не шутки. Прошел на кухню, достал из холодильника два стеклянных пузырька. Нет, никакой аптечной дури, в нее отставной полковник не верил. Уже в течение пятидесяти лет ежедневно, точнее, каждое утро натощак Елисей Тимофеевич принимал лекарство – по рецепту своего фронтового друга, полевого врача, спасшего его от ранения в живот. После войны его спаситель стал известным хирургом-онкологом – сейчас его, правда, нет в живых, но вовсе не по причине небрежного отношения к собственному здоровью, а по вине несчастного случая – автомобильной катастрофы. Жители крупных городов платят свою цену за комфорт и достижения цивилизации: никто из нас – аборигенов асфальта – не застрахован от техногенных аварий.

А рецепт полевого врача был таков: каждое утро натощак необходимо выпивать пятьдесят граммов крепкого алкоголя – чем крепче и чище, тем лучше – и сразу запивать это хорошим растительным неочищенным и нерафинированным маслом, например оливковым. «Таким образом ты бережешь сосуды, – говаривал знаменитый хирург, – а вместе с ними и весь остальной организм». Действительно, уже столько лет Елисей Тимофеевич, неуклонно следовавший данному совету, не страдал ни сердечными, ни сосудистыми заболеваниями, все в порядке было и с желудком, и с печенью. Спирт он очищал молоком и березовыми почками, но выпивал его только пятьдесят граммов утром натощак – в оставшееся же время алкоголем не злоупотреблял.

Каждый день обязательна сорокаминутная зарядка, вот только жаль, сейчас нету таких радиопередач, чтобы приседания и отжимания можно было бы делать под бодрую музыку и задорные голоса. Одна муть сейчас по радио в шесть утра – полковник даже подумывал отключить радиоточку на кухне. Но любил по вечерам слушать новости, быть в курсе российских и зарубежных событий, поэтому терпел и бестолковую болтовню ведущего, который в шесть утра обращался не к тем, кто проснулся, а к тем, кто задержался в пути или просто загулял и только собирается ложиться спать.

Сорок приседаний, сорок отжиманий, упражнения с гирей, а потом уже холодные обтирания – и плотный простой завтрак: геркулес, заваренный крутым кипятком, пожаренное яйцо на ломте ржаного хлеба и крепкий несладкий чай. Еще пару лет назад Елисей Тимофеевич ежедневно бегал по утрам, но времена стали тревожные и малопонятные. Нет, полковник никого не боялся – ни шпаны с бессвязной речью и плывущим взглядом, ни угрюмых собак бойцовых пород без ошейников и намордников, которых выгуливали в соседнем парке наглые хозяева, совершенно не реагирующие на замечания возмущенного ветерана, ни пьяных мотоциклистов, с визгом рассекающих по аллеям парка в шесть утра. Не боялся он никого, только в какой-то момент бывший фронтовой разведчик перестал получать удовольствие от утренних пробежек – одно раздражение да отрицательные эмоции.

Иногда он задумывался о том, что прошел войну и победил, чтобы отстоять свободу и границы той страны, которая уже не существует полтора десятка лет. А жизнь, которую он наблюдает сейчас, по-прежнему слишком уж далека от совершенства. Зато те, которых тогда били, объединились и неплохо живут: богато, спокойно и тихо. Размышлять об этом было неприятно, будто он прожил жизнь зря.

– Ну нет, мы еще повоюем, – проворчал отставной полковник и принялся собираться на улицу.

На этот раз старший помощник Генерального прокурора Российской Федерации, Государственный советник юстиции третьего класса Александр Борисович Турецкий выглядел озабоченным, но отнюдь не усталым или больным. Его супруга наверняка знала, что организм мужа обладает свойством мобилизоваться и перебороть недомогание, если Шурик впрягается в очередное важное расследование. Потом, правда, могла наступить расплата: в редкие периоды затишья на службе муж мог позволить себе и прихворнуть. Но очередной звонок начальства действовал лучше всяких антибиотиков…

Позавчерашний исключением не был. Вернувшись вчера вечером домой, Турецкий сетовал:

– Насколько же ты права оказалась, а! В нашей стране ни дня без громкого преступления. Ни выходных, ни проходных. А люди праздник уже отмечают вовсю… Костя позавчера позвонил, помнишь? С утра я у него уже был. И что ты думаешь? Именно дело гибели ветерана на меня и собираются навесить.

– Но ты же вроде бы еще предыдущее дело не закрыл?

– Вот и я так же Меркулову сказал.

– И?

– Костя ответил, что я, собственно, там могу уже и не участвовать. Материалы подготовят к процессу Поремский с Перовой. А мне – бездельнику – только проконтролировать останется. Все фигуранты установлены. А ветеран, мол, это очень важно. Убийство видела вся Москва, журналюги мгновенно растиражировали на всю страну. До самых верхов информация дошла за считаные минуты. Ну и ценные указания тут же скатились…

А сегодня Ирина Генриховна встретила на пороге мужа, уже похожего на обычного, вечно занятого и немного отрешенного Шурика.