Текст книги "Опоздать на казнь"

Глава 9

Ахмет Гучериев удобно расположился в мягком кресле и закурил. Не мешало бы еще и выпить после столь удачно проведенной операции, но это успеется – за ужином. Сладковатый дым анаши полз по комнате. Аллах не возбраняет своим воинам немного расслабиться в минуты отдыха. Главное, что воин должен быть собран, когда Аллах призовет его. Но до этого момента еще далеко.

Ахмет щелкнул пальцами, в комнате тут же появился его подручный Джабраил, появился моментально и незаметно – будто материализовался из воздуха. И замер в почтительной позе.

Гучериев приоткрыл один глаз:

– Скажи, Джабраил, сколько их было?

– Четверо, Ахмет.

– Ты уверен? – Гучериев говорил с ленцой. Казалось, что тема разговора нисколько его не интересует. Он курил и смотрел в окно.

– Уверен… – замялся с ответом Джабраил.

– Так пойди и спроси! – голос Гучериева звучал низко и тревожно, так, что Джабраил поежился от его звука. – Ты этих еще в расход не пустил?

– Нет, – мотнул головой Джабраил.

– А куда дел? – Ахмет сделал глубокую затяжку, почти на полминуты задержал дым в легких и, прикрыв глаза, с наслаждением выпустил его через нос. Джабраил дождался, когда тот откроет глаза и ответил:

– В подвале сидят.

– А профессор? С ними?

– Нет, ты же сказал, что он гость.

– Правильно, гость. Где он?

– Я его в комнату отвел.

Ахмет одобрительно кивнул:

– Молодец… Так иди и спроси!

– У профессора?! – осторожно поинтересовался Джабраил.

– Дурак ты, Джабраил! Профессор знать их не знает! У этих, в подвале, спроси, им все равно отсюда не выйти!

– Хорошо, Ахмет.

– А профессора береги! Пусть покормят его хорошо. Я с ним потом говорить буду.

Гучериев раздавил окурок в пепельнице и закрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.

Он попытался вздремнуть, но ему мешали полностью расслабиться мысли о предстоящем разговоре с профессором. Неожиданно перед ним снова возник Джабраил. И снова замер, не поднимая на командира глаз.

Гучериев спросил:

– Что? – и сам тут же догадался: – Сколько их было?

– Пятеро… – ответил подручный, не смея поднять глаз.

Гучериев произнес гортанное ругательство. Потом поднялся с кресла:

– Ты уже узнал кто: адрес, фамилия, машина?

– Все узнал, но он же не дурак, он вряд ли там объявится… – быстро ответил Джабраил.

– Он-то не дурак, раз ушел от нас… – вздохнул Гучериев. – Это мы дураки. Понял?

Джабраил, не зная, как отреагировать, поднял глаза, потом чуть кивнул. Ахмет снова тяжко вздохнул и махнул рукой:

– А ты, Джабраил, совсем дурак будешь, если найти не сумеешь…

– Да, Ахмет…

– Пойдешь и уберешь, чтобы я больше никогда о нем не слышал. Ты понял?

– Да.

– Справишься?

Подручный неуверенно кивнул, а командир, недовольно посмотрев на него, продолжил:

– Ладно… Машина у него какая?

– Джип, белый, прошлого года.

– Какой джип?

– Джип, – недоуменно повторил Джабраил. – Такой большой…

– Какой джип, я спрашиваю! – в голосе Ахмета сквозило раздражение. – Марка какая, марка!

– А-а… «мицубиси-паджеро»… Кажется.

– Что значит «кажется»? Ты точно не помнишь? – взвился командир.

– Точно, точно, Ахмет… – поспешил заверить его Джабраил.

– Хорошо… Вот тебе и премия, Джабраил. Сделаешь его – можешь тачку себе оставить.

– Спасибо, Ахмет.

– Как там профессор?

– Нормально. Спит.

– Это хорошо. Не буди.

Гучериев прошелся по комнате, потирая острый подбородок. Он ступал неслышно, как кошка. И дело было даже не в мягких коврах, которые покрывали пол, просто он привык так передвигаться…

– …Запомни, Ахмет, в лесу и в горах каждый листик, каждый сучок может тебя выдать.

Так говорил старый Автандил-ага молодому Ахмету Гучериеву, когда еще тот был совсем маленьким.

– А где тут лес? – спрашивал Ахмет, который родился и вырос в окрестностях Караганды. – Да и горы далеко, на востоке…

– Нет, малыш, – отвечал аксакал. – Горы там… На нашей родине.

Сухая морщинистая рука показывала на запад. Там Ахмет никогда не бывал.

– А разве наша родина не здесь? – удивлялся мальчик.

Автандил-ага мотал головой, отчего длинные шелковистые волосы поблескивали в лучах жаркого казахстанского солнца.

– Нет, сынок. Наша родина не здесь. На нашей родине есть высокие горы, покрытые зеленым кустарником, где легко спрятаться. И быстрые горные речки со студеной водой и глубокими омутами. И непроходимые леса, где враг испытывает ужас, а ты чувствуешь себя как в собственном доме. И глубокие пещеры с длинными подземными ходами, которые могут вывести на поверхность в самом неожиданном месте, чтобы зайти врагу в тыл и убить его раньше, чем он успеет обратиться к своим богам…

Ахмет слушал эти странные слова, которые произносил старик, и ему до боли хотелось попасть в этот чудесный край, который Автандил-ага почему-то называл их родиной. Но вокруг расстилалась нескончаемая степь, покрытая сухой травой. Здесь, в Казахстане, в шестидесятые годы под бодрые лозунги об освоении целины пытались сажать пшеницу, сюда со всех концов Советского Союза приезжали люди…

Но суховеи сметали тонкий слой плодородной почвы прочь, и оказалось, что в этой степи не растет ничего, кроме чахлой степной травы. Люди потянулись прочь отсюда, оставляя построенные в ударные сроки колхозы, поселки городского типа, одиноко стоящие в бескрайней степи элеваторы…

Оставались только те, кто жил здесь до начала покорения целины. Казахи, корейцы, немцы. И чеченцы, которые оказались в казахских степях в середине сороковых годов.

Ахмет рос бойким мальчиком. Здесь, под Карагандой, чеченцев было мало, а в школе, где учился Ахмет, их почти совсем не было. Только Ахмет и еще один парнишка, на год старше его – Салман. Они, конечно, дружили, вместе защищались от местной шпаны, и, надо сказать, получалось это довольно успешно. Дрались они так, как будто от исхода стычки зависела их жизнь. Не просто «до первой крови» (по негласному закону местной пацанвы), а до того момента, когда рядом стоящие или появившиеся на шум драки взрослые не разнимут. Если бы не вмешательство, неизвестно, чем могли закончиться эти драки. И Ахмет и Салман сражались, как бойцовые псы, самозабвенно, забывая обо всем на свете, видя перед собой только врага.

Постепенно их стали обходить стороной. Никому не хотелось повстречаться с чеченцами на узкой дорожке – кто знает, что могло прийти в голову этим «диким горцам», как их называли в поселке городского типа, который носил звучное название «Имени Заветов Ильича». В просторечии «Заветка».

И только старый Автандил-ага одобрительно кивал, когда мимо проходили приятели Ахмет и Салман, костяшки рук которых были вечно разбиты, а на лицах всегда можно было заметить две-три свежие царапины.

Впрочем, к окончанию школы Ахмет остался один. Вот как это произошло.

В северной части поселка, которая примыкала к железнодорожной платформе, появилась шпана с соседней станции Пролетарская. Они приезжали по выходным, наведывались в местный клуб на танцы, после которых увязывались за местными девчонками, которых и тискали в ближайших подворотнях. Конечно, местные, «заветчики», как их называли, стерпеть такого не могли, и то и дело вспыхивали драки не на жизнь, а на смерть. Тем не менее хулиганье с соседней станции одерживало верх – ребята там были здоровые, крепкие, кроме того, на соседней станции находились железнодорожные мастерские, где всегда можно было добыть цепь, выточить кастет, а то и заточку. На Заветах же Ильича имелась только хлопкопрядильная фабрика, и то работающая вполсилы.

Так что противостоять «пролетарским» было положительно невозможно. Поэтому местные ребята постепенно оставили попытки им противостоять, заключили мирное соглашение, по которому пришельцы имели полное право хозяйничать в поселке.

Ахмет и Салман держались особняком во время этих разборок. К местным они относились корректно, но близко не подпускали. У Салмана уже была девушка, красавица Фатима, с которой он гулял по местному «бродвею» – площади, носящей одноименное с поселком название Заветов Ильича, где можно было зайти в кафе «Целинница», поесть мороженое, а потом и в клуб, где крутили кино. Обычно Ахмет сопровождал их, и только вечером, после сеанса, Салман говорил ему по-чеченски, что пора ему домой, и Ахмет, не обижаясь, возвращался. Ходить по поселку один он не боялся.

В этот день они гуляли до поздней ночи. И уже когда собирались возвращаться домой, в конце освещенной улицы появилось шестеро «пролетарских». Ахмет сразу узнал их.

– Салман, их много, – вполголоса сказал он.

– Не бойся, – ответил Салман. – Положись на меня.

Фатима по-чеченски не понимала, но ледяное спокойствие Салмана передалось и ей.

Они продолжали не спеша шагать по улице навстречу хулиганам. Те шли молча, лишь тихо посмеиваясь в предвкушении забавы.

– Эй вы, чурки малолетние, давайте-ка мы вашу девку проводим. А вам баиньки пора! – наконец раздался голос, когда они поравнялись с бандой.

Салман молчал. Впрочем, Ахмет почувствовал, как тот напрягся.

Кто-то из банды протянул руку к Фатиме. В темноте блеснуло лезвие ножа. Даже не ножа, это больше походило на тесак, который вытачивали в железнодорожных мастерских из вагонных рессор.

– Ну давайте, мальчики, – почти ласково произнес тот, кто вытащил нож. – Идите домой.

И схватил Фатиму за локоть.

Что произошло дальше, Ахмет запомнил очень хорошо. Салман оттолкнул Фатиму назад и сам отскочил. Потом выхватил из кармана что-то, тускло блеснувшее в свете грязного фонаря, освещавшего улочку.

– Еще один шаг – и я стреляю, – сказал он спокойно, сняв пистолет с предохранителя.

Ахмет глазам своим не мог поверить. В руке Салмана был настоящий пистолет!

– Ну ты че, вообще, оборзел! – «пролетарский», впрочем, не потерял хладнокровия. – Думаешь, я твоей пушки испугаюсь? Пуганый, и не такими сопляками, как ты. В прошлом году освободился!

И он сделал шаг по направлению к Салману.

Выстрел прозвучал коротко и глухо. Салман умудрился приставить дуло к грудной клетке «пролетарца», так что пуля прошла навылет. Он рухнул как подкошенный.

– Валим отсюда! – почти шепотом произнес кто-то из «пролетарцев», и они всей гурьбой побежали прочь, оставив тело своего товарища на потрескавшемся асфальте. Впрочем, и Ахмет, и Салман, и Фатима тоже быстро скрылись.

На следующий день весть об убийстве потрясла поселок. Ахмет немного волновался за товарища, но тот хранил олимпийское спокойствие. Он не сомневался, что «пролетарцы» не выдадут.

– Почему? – задал ему вопрос Ахмет.

– Потому что мы – чеченцы, – ответил Салман. – Если они донесут, то завтра их самих убьют.

– Кто?

– А ты не знал, что в Пролетарском живут мои родственники? Вот они и убьют. Кровная месть…

Так Ахмет первый раз ощутил себя частью народа, который способен постоять за себя и который нещадно отомстит за каждого.

Это было приятно. Это было спокойно – например, «пролетарские» больше не появлялись в их поселке. Это вселяло уверенность в завтрашнем дне.

Но у Ахмета не было родственников. Своих родителей он не помнил, говорили, что они погибли, когда ему было не больше двух лет от роду. Воспитывала Ахмета дальняя родственница. Кроме нее, Ахмет родных не знал. И рассчитывать на то, что за него кто-то объявит кровную месть, было глупо. И Ахмет решил, что единственный выход – научиться самому мстить за себя. Его поразил тот случай, когда Салман застрелил из пистолета человека. Ахмет понял: для того чтобы стать сильнее всех, надо иметь в руках оружие.

Но где его взять? Тогда для Ахмета этот вопрос был серьезной проблемой. Единственным человеком, имеющим оружие, среди знакомых Ахмета был все тот же Салман. Но он, конечно, никому не показывал свой пистолет, а после убийства, возможно, вообще его выбросил или спрятал так, что ни одна живая душа его не найдет. Но Ахмет считал иначе. Он судил по себе. Вот если бы у него был пистолет, он бы его не выбросил. Он бы его, конечно, очень хорошо спрятал, но так, чтобы иногда любоваться им. Гладить его прохладную вороненую поверхность. Вдыхать запах оружейной смазки и пороха. Чувствовать в руке его тяжесть…

Долгих два года Ахмет выслеживал Салмана. Делать это было непросто, потому что они были друзьями и много времени проводили вместе. А Салман, ясное дело, наведывался к месту, где был спрятан пистолет, один.

И вот наконец Ахмету удалось узнать, где Салман прячет свое сокровище. Это был заброшенный барак в окрестностях поселка. Там, в узкой щели между перекрытиями, и хранился тот самый пистолет, аккуратно завернутый в промасленную бумагу.

Ахмет узнал тайну и теперь не мог усидеть на месте. Ему хотелось поскорее пробраться в тот барак и взять в руки оружие. Что он будет делать с ним дальше, Ахмет представлял плохо. Но главное – он будет обладать оружием…

Прошли две недели. Ахмет решил, что ждать достаточно, и, выбрав подходящий момент, когда Салман был в школе, пошел к заветному бараку. Без труда отыскал щель между перекрытиями. Вынул тяжелый сверток и развернул бумагу…

Да, это был он, тот самый пистолет. Изрядно потертый, видавший виды пистолет «ТТ», с накладками на рукоятке.

Теперь надо было уходить. Ахмет давно подыскал другое место, где он надежно спрячет пистолет. Он уже собирался снова завернуть оружие в бумагу, когда снаружи донеслись шаги. Они приближались. Человек явно шел к бараку…

Перед глазами Ахмета пронеслась давняя сцена на темной улице. Именно из этого пистолета был застрелен человек! И если оружие найдут в руках Ахмета, то именно его обвинят в убийстве!

Ахмет хладнокровно снял пистолет с предохранителя. И когда в двери появилась фигура, ни секунды не сомневаясь, нажал на спусковой крючок.

Выстрел прозвучал точно так же, как в ту ночь – коротко и глухо. Человек упал. Ахмет хладнокровно завернул пистолет в бумагу и направился к двери. И подойдя к выходу из барака, обомлел.

На пороге лежал Салман… Ахмет переступил через труп и осторожно огляделся. Нигде никого. Только метрах в пятистах от барака играли какие-то шкеты.

По дороге домой Ахмет без сожаления выбросил сверток с пистолетом в протекавшую неподалеку реку Нуру. Теперь он представлял опасность для него, так как за убитого Салмана будут мстить. И эта месть может оказаться посерьезнее милицейского расследования.

Но все обошлось. Ни милиция, ни родственники убийцу Салмана не нашли. И только один человек на всем белом свете знал, кто убил Салмана. Ахмет Гучериев…

Ахмет прошелся по комнате. Джабраил поворачивал голову вслед за ним.

– Кстати, насчет машины… Есть у меня мысль. – Гучериев умолк, раздумывая.

Джабраил почтительно выжидал.

– Пусть скажут, что это жена профессора убила. Нам так спокойней будет…

– Как это сделать? – удивился Джабраил.

Гучериев нахмурился:

– Придумай сам. Только так, чтобы комар носа не подточил. Понял?

– Да, Ахмет, – кивнул подручный.

– Тут одной машины мало… Надо чтобы несколько причин было ее обвинить. Ясно?

– Да, Ахмет, все сделаю.

– Хорошо… А теперь – давай, девок зови, обедать будем. То есть я буду обедать, а ты иди!

Джабраил вышел из комнаты. И тут же появились женщины в темных одеждах, и с косынками на голове. Они начали накрывать на стол.

Кстати, убранство комнаты, впрочем, как и других помещений этого загородного дома, было выполнено в европейском стиле – если не считать ковров и расшитых подушек, которые во множестве лежали на диване. А в остальном обстановка никак не свидетельствовала, что тут живут люди с Кавказа. Солидная дубовая мебель – столы и стулья, массивные светильники и удобные кресла. Обстановка даже не дачная, а городская, причем подобранная со вкусом и очень современная. Шкафы-купе, книжные стеллажи под потолок, камин с причудливой лепниной и жалюзи на окнах.

Чеченский командир Ахмет Гучериев любил комфорт, лишений он натерпелся и во время военных действий. Приходилось неделями в пещерах жить, где не то что кресло – подушка роскошью казалась. А случалось, что ночевал на голой земле под открытым небом. Война есть война. Но сейчас он не на войне. А в минуты отдыха Аллах многое своим воинам позволяет.

Гучериев сладко потянулся и, встав с кресла, пошел к столу – трапезничать.

На ходу кинул «сестрам», накрывшим на стол и отступившим в глубь помещения:

– Профессора зови!

Глава 10

– Сотовые телефоны – величайшее изобретение человечества! – сказал Гордеев, поворачиваясь к Лене. Они ехали в служебной машине, водитель был почему-то мрачный, слушал блатные песни по «Радио-шансон» и хмуро крутил баранку.

Лена растерянно кивнула.

– Ты уверен в эксперте? – спросила она.

– Абсолютно. Это профессионал, знаток своего дела.

– Но все же Дублинский был у любовницы за час до смерти. И они долго сидели, обедали…

– А ты уверена в том, что тебе наговорили эти две сумасшедшие? Что-то уж больно у них по-киношному все выходит. Надо бы по программе посмотреть, не повторяют ли «Место встречи» в утреннем эфире? – усмехнулся Гордеев.

– Уже посмотрела. По дороге купила телепрограмму. Не повторяют. По каналу «Россия» фильм начинается в 17.00. Вот, я подчеркнула тут, посмотри.

– Может быть, его показывают параллельно по двум каналам? – Юрий взял в руки газету.

– Я об этом тоже думала. Нет, только «Россия».

– Видеомагнитофон?

– У соседки нет видеомагнитофона, телевизор старенький, «Радуга», он для этого не приспособлен.

– Молодец, отрабатываешь все версии. Тогда у нас получается интересная история. Я бы даже сказал – мистическая. Смотри. Дублинский приезжает. Звонит любовнице. Забегает домой. Бросает вещи, переодевается в парадный костюм. Покупает цветы. Его похищают неизвестные, убивают, вывозят к песчаному карьеру и сжигают. Вывозят, прошу заметить, на автомобиле, принадлежащем его супруге. Вероятнее всего, она и есть организатор преступления. За отсутствием, так сказать, других улик. Затем наш клиент раздваивается. Одна его часть лежит в лесу и не подает признаков жизни. Вторая – продолжает свой путь, вручает цветы любовнице, садится с ней ужинать. Появляется соседка и делает выводы. Дублинский смотрит на часы. Хлопает себя по лбу: «Блин, дорогая, извини, совсем забыл. Меня же тут убили два часа назад! А я с тобой тут сижу. Пора мне обратно в лес». Уезжает и сливается в единое целое с сожженным на костре трупом.

– Ты всегда был таким циником? – недовольно поморщилась Лена.

– Я просто пытаюсь логически мыслить. А логически мыслить в такой ситуации невозможно. Показания свидетелей, последними видевших Дублинского живым, противоречат данным экспертизы. Что это может означать? Что кто-то из них все-таки ошибается. Возможно, преднамеренно.

– Маловероятно. Судя по всему, старуха-квартировладелица очень въедливая бабка и находится с Галковской в не совсем дружеских отношениях.

– Значит, в лесу найдено тело другого человека.

– Еще менее вероятно – супруга и сослуживцы опознали его вещи.

– Вещи! И только… Все равно надо ждать результатов экспертизы ДНК.

– Это долгая история… Нам надо еще раз побеседовать с женой Дублинского. Она единственная, кто может хоть как-то пролить свет на эту ситуацию.

– Давно пора. Но не забывай, что пока у нас рабочая версия состоит в том, что именно жена Дублинского, по крайней мере, имеет отношение к его убийству, о чем свидетельствуют следы протекторов на месте преступления.

Более часа понадобилось Лене на то, чтобы оформить разрешение на допрос. Ох уж этот бюрократический Петербург! В Москве эти вопросы решались за считанные минуты. А тут – никому ничего не надо, а если тебе вдруг надо, то сама и разбирайся с этим. Секретарша в приемной начальника питерской прокуратуры откровенно раскладывала пасьянсы в компьютере и насмешливо следила за Лениной суетой. «Побегай-побегай, столичная штучка! Жируете там в своей Москве на наши деньги!» К слову сказать, приталенный деловой костюм Лены отвергал всякие обвинения в том, что она в Москве жирует.

Кстати, и со служебной «волгой» случились какие-то неполадки, поэтому они, не желая дожидаться, пока машину починят или дадут другую, остановили первый попавшийся автомобиль. Гордеев коротко сказал: «В Кресты!»

«Голуби летят над нашей зоной!» – надрывался радиоприемник в кабине. Водила притормозил возле поребрика (так в Питере называют бордюрный камень).

– Что, прямо в Кресты? – поинтересовался коротко стриженный водитель, на толстом и волосатом среднем пальце которого красовалась татуировка в виде перстня с белым крестом, украшенным короной.

– Ага… – кивнул Гордеев. – К самым воротам.

– Передачу несешь? – поинтересовался водитель.

– Нет. На свиданку, – в тон ответил Гордеев.

– А-а, родственники…

Гордеев кивнул.

– Да, бывал я в Крестах… Вот и отметился, – показал водитель свою татуировку. – Это значит, был в Крестах.

– А корона что означает? – спросил Гордеев.

– Король камеры, – не слишком уверенно ответил водитель и до самого конца пути молчал.

– Вон Кресты, – хмуро показал он, и Гордеев с Леной выгрузились из машины.

– Слушай, – спросила Лена. – А чего это он так погрустнел, когда ты его про корону спросил?

– Видимо, на месте короны был какой-то знак, который сделали насильно. Ну там, парашник, например, или шнырь… А потом, чтобы его замаскировать, он вытатуировал там корону. Вот и погрустнел, когда пришлось врать…

– Забавный народ, эти уголовнички…

На противоположной стороне улицы высилась красно-кирпичная твердыня начала века с суровыми решетками на окнах. Атмосфера угрозы, отчаяния и безысходности исходила от следственного изолятора, в народе известного как Кресты. Название свое он получил от внешнего сходства: сверху два здания, из которых, собственно, и состояло это скорбное учреждение, напоминали два креста вроде тех, что можно увидеть на машине «скорой помощи». Излечение посредством госпитализации души.

Коридоры, коридоры… Решетка хлопает за спиной, а впереди равнодушный контролер уже распахивает новую.

– Подождите в комнате для допросов. Подследственную сейчас приведут.

Комната для допросов соответствовала всему облику здания – унылые стены, выкрашенные зеленой краской. Жесткие стулья, обшарпанный канцелярский стол.

– Мужчина, вы не имеете права присутствовать при допросе, – ткнула в Гордеева пальцем надзирательница с лицом мопса. – Кто вы вообще такой?

– Это адвокат обвиняемой, Юрий Гордеев, – вмешалась Лена. – Вот разрешение на посещение. Мои документы. Что еще? – жестко спросила Лена, вытаскивая из сумочки пачку документов, – Юра, достань паспорт.

Физиономия надзирательницы из недовольно-брюзгливой сделалась угодливой и даже слегка приветливой, но от этого не стала хоть немного приятнее. Бывают такие лица, которые, вне зависимости от выражения лица, выглядят уныло, тоскливо, жалко. Казалось, что надзирательница была частью этой тюрьмы, ее порождением. Бегала в подвале вместе другими крысами, потом встала на задние лапки, отгрызла себе хвост, подъела товарок, серую шубку заменила на серое обмундирование – и вышла на свет. Хотя нет, вряд ли крыса. У крыс – умные и злые глаза маленьких хищников, а глаза надзирательницы не выражали ничего. То есть, ровным счетом ничего.

Юрий и Лена присели за стол. Гордеев попытался устроиться с максимальным комфортом и чуть не свалился на пол, так как спинка стула со скрипом начала отъезжать назад, увлекая за собой заднюю пару ножек.

– Черт побери! Тут даже стульев приличных нет! – воскликнул Гордеев, отставляя стул в сторону и придвигая к себе новый. Новый скрипнул, но выдержал. Лена предусмотрительно присела на кончик стула и, шевеля губами, перечитывала заключение эксперта. На восклицание Гордеева она отреагировала непроизвольным пожатием плечами.

– Удивительная новая генерация советских людей нарождается, – заметил Юрий. – Пример – наш сегодняшний водила. Он сидел, но при этом сохранил самые теплые воспоминания о времени, проведенном в этом мрачном месте. Он слушает блатное радио и даже – ты слышала – подпевает по мере слуха и возможностей. Но попадись ему настоящие уголовники – плохо бы ему пришлось. Пара наводящих вопросов – и наш водитель колется. А там уж – в зависимости от статуса и настроения «пацанов». Могут просто припугнуть, а могут и полоснуть ножом, чтобы не забывал о субординации.

– Зачем ему это? – не отвлекаясь, спросила Лена.

– Чувствует себя настоящим мужиком, воином, если угодно. Брутальным таким уголовником, за спиной у которого – сила несметная. Раньше такую же гордость мы испытывали, думая о нашем советском государстве, о том, что мы – его часть. Сейчас модно косить под блатного. Девки это любят.

– Это здесь модно, потому что Петербург – город бандитский, – возразила Лена. – А в Москве предпочитают просто богатых людей, без этого мелкоуголовного имиджа.

– Ну не скажи. Женщины всегда любили бандитов с большой дороги. Впрочем, – добавил Гордеев, подумав, – приличные и симпатичные мужчины тоже всегда пользуются успехом. Конечно, у соответствующим образом воспитанных женщин.

– Это ты о той Гайке, у которой я тебя выкупала? Ну-ну, – презрительно бросила Лена, поправляя очки.

– Ревнуешь? – поднял брови Гордеев.

– Обязательно, – фыркнула Лена. – Тешь себя иллюзиями.

«А она стала жестче. Острее, отрывистее говорит, отрабатывает версии и отбрасывает все ненужные. Не только в работе. Но и в жизни. Эх, Гордеев, отработанная ты версия! И эта новая тяжелая черная оправа. По последней моде. Того и гляди – обскачет», – подумал Юрий, искоса взглянув на Лену. Лена отложила бумаги, расправила спину – ну просто королева на скромном приеме с двумя президентами и олигархом.

– Оксана Дублинская, – важно произнесла надсмотрщица с мопсьим лицом, вводя подследственную.

Лена заправила бумагу, стукнула по паре клавиш, проверяя ленту. «Странно, везде уже давно при допросах пользуются компьютерами. Анахронизм, причем бессмысленный», – машинально отметил Гордеев.

– Здравствуйте, Оксана… э-э-э…

Жена профессора выглядела довольно жалко. Несвежая одежда уродливо смотрелась на ее крупном теле. Лицо, привыкшее к хорошей косметике, глядело рыхлым куском недопеченного теста. Взгляд направлен как-то книзу и вбок.

«Что ж ты, милая, смотришь искоса?» – невесело подумал Гордеев. А ведь в камере ей досталось. Царапина на щеке, мизинец на правой руке распух и отливал сизым.

– Я буду вашим адвокатом, – продолжал Гордеев, не услышав отчества обвиняемой.

– Витальевна, – запоздало подсказала Лена, не менее его пораженная увиденным.

– Оксана Витальевна, подпишите договор. Вот тут.

Он подвел ее к столу, вложил ручку в негнущиеся пальцы. Дублинская подписала не глядя.

– Садитесь.

Дублинская опустилась на стул и уставилась в зеленую, плохо окрашенную стену с влажными потеками.

– Оксана Витальевна, вы обвиняетесь в убийстве вашего мужа, Сергея Дублинского.

– Я это уже знаю, – почти не шевеля губами, произнесла Дублинская.

– Что вы можете сказать по этому поводу? Вы признаете обвинение?

– Нет. Я не убивала… – без всякого выражения ответила Дублинская.

– Во время обыска вы заявили, что не знаете, как в вашей квартире оказался нож со следами крови, откуда на вашей обуви и колесах автомобиля оказался грунт с места сожжения трупа и почему ваша обувь залита бензином.

– Да, я не знаю откуда это все, – отвечала Дублинская.

– Оксана Витальевна, – вмешался Гордеев, – а вы можете предположить, откуда это все взялось? Ведь не мог же этот нож, например, с неба свалиться.

Дублинская задумалась.

– Не знаю… Это не мой нож. У меня никогда такого ножа не было.

– Ваших отпечатков пальцев на ноже не найдено, – сказала Лена. – однако то, что нож найден именно в вашей квартире, в совокупности с другими уликами и стало основанием для обвинения.

– Нож могли подбросить, – возразил Гордеев.

– Это следует доказать, – сказала Лена.

– Скажите, – обратился Гордеев к Дублинской, – кто-нибудь мог вам подбросить этот нож?

– Не знаю…

– Может быть, у вас были чужие люди в гостях, конечно, после исчезновения мужа. Или не чужие? Припомните!

– Нет, – подумав, ответила Дублинская, – только родная сестра. А она не могла ничего подбросить.

– Может быть, вы замечали что-то странное в квартире? – не отставал Гордеев.

– Нет, – ответила Дублинская после недолгого колебания.

Лена посмотрела на Гордеева. «Ну что я тебе говорила?» – прочел он в ее глазах.

– Хорошо… Откуда на колесах вашего автомобиля грунт с места сожжения трупа?

– Не знаю…

– А на обуви?

– Не знаю…

– Вы можете объяснить хотя бы, почему ваши туфли залиты бензином?

– Не знаю… – в третий раз повторила Дублинская. – Но когда я их последний раз снимала, на них не было ни земли, ни бензина. Это я точно помню.

– Когда вы последний раз одевали эти туфли? – спросил Гордеев.

– Примерно неделю назад.

– То есть до пропажи вашего мужа?

– Да.

– И они стояли там, где их нашли? В прихожей?

Деблинская задумалась.

– Нет, – наконец ответила она. – Я их спрятала в шкаф для обуви.

– Вы уверены?

– Да. Дело в том, что я купила новые босоножки, а старые спрятала.

– И с тех пор не доставали?

– Нет. Я их ношу, когда дождь, а все эти дни стояла теплая погода.

– А согласно протоколу обыска, эти туфли были найдены в прихожей на полу, – заметил Гордеев, обращаясь не столько к Дублинской, сколько к Лене. Впрочем, та промолчала.

– Да, я помню, – сказала Дублинская, – я как раз стояла в прихожей, когда эксперт поднял с пола мои туфли. А шкаф они еще тогда не открыли.

– И как вы объясните этот факт?

– Не знаю… Я не могу это объяснить.

– На полу, в шкафу… – вмешалась Лена. – Какая разница? Важно, что на обуви были найдены следы грунта и бензина.

– Я думаю, это на самом деле очень важно, – ответил Гордеев.

– Итак, – обратилась Лена к Дублинской, – вы утверждаете, что около пяти ваш муж уехал, и с тех пор вы его не видели.

– Да.

– У вас есть версии, куда он мог поехать?

– Да, но… Мне бы не хотелось об этом говорить.

– Почему? – спросила Лена.

– Это личное… – Дублинская опустила глаза.

– Оксана Витальевна, поймите, любая деталь важна для следствия… – сказал Гордеев.

– Хорошо… Я скажу… Дело в том, что у Сергея была женщина на стороне… – Было видно, что это признание дается ей нелегко.

Лена кивнула:

– Итак, он поехал к своей любовнице Ирине Галковской, не так ли?

Дублинская подняла глаза:

– Вы все и без меня знаете… Да, я подумала именно об этом.

– И вас это задело – муж возвращается из загранпоездки и немедленно летит к любовнице? Не так ли?

Что-то Лена крутенько взялась за подследственную. Гордеев подался вперед, вдохнул, словно собираясь что-то сказать, но передумал.

– Нет. Я знала о существовании этой Ирины и принимала ее как неизбежное. Я и сама раньше…

– Да, вы тоже были аспиранткой убитого, прежде чем стать его женой, – кивнула Лена. – Скажите, а не было ли у вашего мужа врагов?

– Врагов? Таких, чтобы явных, – нет. Может быть, недоброжелатели в научных кругах, я не знаю. Я совсем отошла от науки в последние годы.