Текст книги "Убийственная красота"

В о п р о с. Я ничего не говорю. Я задаю вопросы. Откуда вам известно, что Марату Игоревичу угрожали?

О т в е т. Он мне сам рассказывал! И потом, нам звонили домой. Мужской голос. Часто трубку брала я и слышала эти угрозы. Звонки были почти ежедневными. Вернее, еженощными. Последний месяц почти каждую ночь, в три часа, как по будильнику.

В о п р о с. И что за звонки? Кто и что говорил?

О т в е т. Звонил мужской голос. И всегда одна и та же фраза: «Я тебя, Литвинов, в порошок сотру». Я очень хорошо помню эти слова.

В о п р о с. А что отвечал муж?

О т в е т. Ну… что его запугать не удастся. Что он выполняет свои служебные обязанности. И будет выполнять их впредь. Но он очень нервничал после этих звонков. Расстраивался. Очень, знаете ли, больно разочаровываться в людях. Тем более в тех, кого раньше уважал, перед кем испытывал пиетет.

В о п р о с. Вам известно, кто угрожал Марату Игоревичу?

О т в е т. Конечно, он всем этим со мной делился. Я его жена, это естественно. Ему угрожал Анатолий Иванович Нестеров. Это бывший преподаватель Марата, еще по институту. Это он обещал расправиться с Маратом! (Всхлипывает.)

В о п р о с. Не плачьте, пожалуйста, Марина Ильинична. Выпейте воды. Вот так. Скажите, вы лично знакомы с Анатолием Ивановичем Нестеровым?

О т в е т. Да, знакома. Мы встречались несколько раз на всяких официальных мероприятиях. Конференции, симпозиумы. После завершения работы обычно бывают банкеты. Марат всегда брал меня с собой. Я видела Нестерова. И голос его слышала. У него характерный такой голос, резкий. Так что по телефону я его узнавала. У меня болит сердце! Я так переволновалась за эти дни! Что вас еще интересует?

В о п р о с. Мы закончили. Распишитесь, пожалуйста, на каждом листке. И вот здесь, что с ваших слов записано верно. Ну вот и все. Спасибо.

Турецкий подошел к окну, глядя на снующих внизу людей. Какой-то неведомый антициклон прочно завис над Москвой, прожаривая столицу яркими солнечными лучами, создавая ощущение затянувшегося лета. «А лето – это маленькая жизнь», – как поется в одной симпатичной песенке. Вон сколько там, в мирной жизни под окном, прелестных женщин в легких разноцветных одеждах. Только у тебя, Турецкий, что зима, что лето – все одним цветом. Темно-серым. Преступление и наказание. Ладно, не ной! Как шутит кто-то из тех же бардов: взялся за грудь – говори что-нибудь!

– Надо бы на этого Литвинова посмотреть своими глазами. Да и с самим доктором Нестеровым тоже интересно увидеться.

Александр повернулся к Грязнову, который все изучал документы в папке по делу о взрывах.

– А почему тебя в первую очередь не интересует погибший Климович?

– Он меня, безусловно, тоже интересует. Но он нам, к сожалению, уже ничего не расскажет. А у Литвинова есть конкретные подозрения. От этого отмахиваться нельзя. Что же касается Климовича, направь туда своих оперативников, пусть прочешут все квартиры в доме погибшего и в близлежащих домах тоже. Время взрыва не такое уж раннее. Восемь утра – люди на работу идут. Кто-то мог во дворе находиться, да и из окон могли что-либо видеть. Надо порасспрашивать, поговорить со свидетелями покушения на Литвинова. А сам, пожалуй, съезжу к этому господину домой, познакомлюсь. И попытаю его по поводу Нестерова. Вот сейчас и позвоним болезному.

Саша отыскал в деле нужный телефон, набрал номер.

– Але, вас слушают, говорите, – раздался дежурно-любезный женский голос.

– Добрый день. Девушка, могу я связаться с Маратом Игоревичем?

– Здравствуйте. Кто его спрашивает?

Турецкий представился.

– Одну минуту. Я доложу. – Саша прямо-таки увидел, как секретарша «подобралась». Никакой дежурной любезности. Сплошная официальность.

Возникла пауза. Турецкий подмигнул Вячеславу. Тот понял мимику друга по-своему и налил в рюмки коньяк.

– Марат Игоревич? Здравствуйте. Вас беспокоит Турецкий Александр Борисович. Старший следователь Генеральной прокуратуры.

– Да-да, мне доложили. Здравствуйте, Александр Борисович. Чем могу служить, так сказать? – ответил довольно густой баритон.

– Хотелось бы встретиться с вами.

– Пожалуйста. Я очень рад, что Генеральная прокуратура обратила внимание на мое письмо. Тем более что мои опасения подтвердились самым ужасным образом. Мне к вам подъехать?

– Пожалуй, лучше я к вам. Чтобы спокойно побеседовать. Обстоятельно, так сказать. Чтобы никто не мешал.

– О, тогда нам лучше увидеться после окончания рабочего дня. А то у меня здесь телефон трещит без умолку, будут отвлекать. Давайте в восемнадцать?

Александр как бы на минуту задумался, зашелестел бумагами.

– Видите ли, в восемнадцать часов я буду по делам в районе Арбата, освобожусь где-то в восемнадцать тридцать. Знаете что, я мог бы заехать к вам домой. Вы ведь там рядом.

– Что ж, пожалуйста, буду рад, – с секундной паузой откликнулся собеседник. – Мы можем поужинать вместе. Жена будет рада.

– Вот это совершенно излишне, – сухо прервал его Турецкий. – Убедительно прошу вас ничего такого не затевать.

– Хорошо, хорошо, – испугался голос. – Значит, в половине седьмого вечера?

– Да. До встречи.

Саша дал отбой.

– Ну что, Сашенька? Отказался от жареной кугочки? Под хогоший агмянский коньячок? – прогнусавил Грязнов.

– У следователя, Вячеслав, голова должна быть ясной, руки чистыми…

– Это у чекиста, ты все перепутал.

– В данном случае неважно. А важно то, что у нас осталось еще по рюмочке своего, не менее хорошего. Давай тяпнем. Я горю желанием посмотреть на господина Литвинова. И его жену, которая, как было обещано, будет мне очень рада.

– Ты там не переусердствуй с женой-то.

– И в мыслях такого нет. Есть, Слава, время обнимать, и есть время уклоняться от объятий, – пафосно произнес Турецкий.

– Что это ты, батенька? Никак Екклисиаста цитируешь? С чего бы это?

– Надо знать и помнить должное, Слава! – не сбавляя пафосности, откликнулся Турецкий. – Ибо храбрость без знания должного превращается в безрассудство.

– Э, ты поосторожней в словах-то, – как бы перепугался Грязнов.

– А осторожность без знания должного превращается в трусость.

– Это ты о ком, я что-то не понял? То есть понятно, что не обо мне, тогда о ком?

– А прямодушие без знания должного превращается в грубость, Славочка! Так сказал великий Конфуций. Лучше не скажешь, так что давай лучше выпьем.

– М-да… Давненько я за тобой такого не наблюдал, – покачал головой Грязнов, внимательно разглядывая друга.

Они выпили, взяли по последнему бутерброду. Слава все разглядывал друга.

– И не таращись на меня. – Александр вдруг почувствовал, что краснеет, чего не водилось за ним лет сто. Он тряхнул головой, словно отгоняя некое наваждение, и уже другим, деловым тоном произнес: – Ну, у меня сегодня Литвинов. Время до вечера есть, займусь сбором информации по доктору Нестерову. Интересно будет сопоставить с мнением Литвинова о кровожадном Пигмалионе.

– Почему – Пигмалионе?

– Так Нестеров творит своих пациентов, как Пигмалион Галатею. А ты, Слава, со своими орлами займись Климовичем.

На том и расстались.

Глава 7
Теория относительности

Турецкий подъехал к Литвинову за десять минут до назначенного времени. Припарковался во дворе дома сталинских времен. Отыскал нужный подъезд. Тринадцатая квартира – это пятый этаж. Предпоследний. Александр вошел в подъезд. Часть помещения была отгорожена под каморку консьержки. Наполовину застекленная передняя стена. За ней – молодая женщина с телефонной трубкой в руке. На вошедшего – беглый равнодушный взгляд. Александр двинулся к лифту.

– Вы к кому? – в спину ему крикнула женщина.

– Я в…цатую, – невнятно произнес Турецкий, продолжая движение.

– В какую? – переспросила дежурная.

Но Саша уже скрылся в кабине лифта. Вот так. Пройти ничего не стоит. Гипотетический взрывник мог также запросто проникнуть в подъезд. Если с восемнадцатого на девятнадцатое августа дежурила эта милая барышня. Он вышел из лифта этажом ниже и поднялся на пятый. Итак, квартира тринадцать находится на площадке слева. Шахта лифта – в середине площадки. Широкая лестница окружает ее лентой. Саша подошел к квартире. Коробочка с пластитом висела слева от квартиры, если смотреть с лестничной площадки, – таковы показания жены Литвинова. Справа от двери узкий простенок, далее под прямым углом другая стена с дверью в четырнадцатую квартиру. Это в ту, где проживает одинокий старичок. Турецкий попробовал повторить путь Литвинова. Вот я вышел из квартиры, направился к лифту. Но взрывное устройство остается сзади. Наткнуться на него взглядом, как утверждал на допросе Литвинов, затруднительно. Для этого нужно по крайней мере обернуться. Он и обернулся, чтобы закрыть дверь. Но из протокола следует, что дверь за супругом закрывала Литвинова. Как следует из материалов дела, коробка висела над звонком, довольно высоко. Нужно было глаза на нее поднять, что ли?

Ладно, пока что просто интересно. Саша нажал на кнопку звонка. Послышалась мелодичная трель и тяжелая мужская поступь. Дверь распахнулась. Литвинов оказался полноватым рослым брюнетом.

– Александр Борисович? Милости прошу. – Он отступил, пропуская гостя в просторную прихожую.

Шкафы с витражами, настенные светильники, столик со стеклянной столешницей, рядом удобное, глубокое кресло. Все это выглядело весьма респектабельно.

– Добрый вечер, Марат Игоревич, – улыбнулся Турецкий, протягивая руку.

Ладонь Литвинова оказалась слегка влажной. Волнуется? Впрочем, это естественно. Почему-то все люди волнуются, сталкиваясь с представителями, так сказать, законности. «Так сказать», потому что на соблюдение этой самой законности в основном не рассчитывают, подумал Турецкий, следуя за хозяином по начищенному до блеска дорогому дубовому паркету.

– Нам сюда. – Марат Игоревич открыл небольшую, в приглушенных тонах комнату. – Это мой кабинет, здесь нам будет удобно.

Обширный письменный стол, явно из какого-нибудь антикварного магазина, оттуда же и настольная лампа под зеленым абажуром, и массивные каминные часы. Ноутбук одной из последних моделей. Кожаный диван, маленький столик с двумя креслами. Стеллаж с книгами, бар в виде квадратной этажерки. Коньяк, виски, джин, сок. Александр подумал, что обстановочка тянет на пристанище маститого академика. Впрочем, академики нынче вряд ли так процветают. Скорее, жилище средней руки «нового русского». Хозяин словно прочел его мысли.

– Прошу вас, присаживайтесь. Это моя берлога. – Он широким жестом обвел комнату. – Здесь я отдыхаю и работаю. Сейчас заканчиваю докторскую. Материал давным-давно собран, но все некогда сесть и оформить работу. Текучка. Заместитель директора по научной работе – это, как говорили совсем недавно, прораб перестройки. Директор у нас человек преклонных лет, довольно часто не здоров, так что со всеми вопросами, от сломанного унитаза, прошу прощения за прозу жизни, до организации конференций, симпозиумов, подписания договоров, – со всем этим сотрудники бегут ко мне. Приходится решать кучу проблем, зачастую очень прозаических, далеких от науки.

– Но, видимо, работа эта неплохо оплачивается? – Александр опустился в кресло.

– Да, слава богу, на кусок хлеба зарабатываем. Причем сами, не ждем милостей от государства. Получили наконец право на достойную оплату своего труда. Вот, смогли с женой квартиру отремонтировать – она нам от родителей Марины досталась – и обставить по вкусу. А то помните шутку советских времен? Жена говорит мужу: «Вот мы с тобой умрем, и никто не узнает, какой у нас вкус». Помните эти одинаковые мебельные стенки, обыгранные Рязановым в ежегодно-новогоднем «С легким паром»?

– Помню, конечно. А в чем состоит труд, который теперь успешно оплачивается? Расскажите, пожалуйста, чем занимается ваш институт?

– Мы контролируем все биологические препараты, которые разрабатываются в нашей стране. То есть диагностические тесты, вакцины, иммунные гаммаглобулины, анатоксины и так далее. Все биологическое – живое или убитое, – прежде чем дойти до человека, проходит у нас тщательный контроль и апробацию. И только потом – путевку в жизнь. Если, разумеется, результаты положительные.

– Что ж, замечательно, что государство достойно оплачивает достойный труд.

– Нет, мы на общей тарифной сетке, как и все бюджетники. Просто еще при предыдущем министре здравоохранения получили разрешение заключать договора на проведение своей работы с достойной оплатой этой работы. Ну вот пример: для получения водительских прав, вы ведь платите в ГАИ, чтобы сдать экзамен, так? Нечто подобное и у нас.

«И чем больше раз сдаешь, тем больше плата „за проезд“. Потому никто с первого раза и не сдает», – подумал про себя Турецкий.

– Я вас заговорил! Хотите выпить?

– Нет, благодарю. Во-первых, я за рулем, а во-вторых, у нас с вами деловая встреча.

– Да-да. Но от чашечки кофе не откажетесь?

– Не откажусь.

– Мариша, принеси нам кофе, дорогая! – крикнул в дверь Литвинов.

Из глубины коридора тут же послышались шаги, словно невидимая Мариша стояла наготове, как часовой на границе. Молодая, но очень некрасивая женщина в очках вкатила в кабинет столик. Единственным ее украшением были густые светлые волосы, собранные в прическу. Но и они не могли скрыть слишком широкий нос и очень полные, словно вывороченные губы.

На столике уютно разместились хромированный кофейник, две белоснежные чашечки, столь же ослепительно белые десертные тарелочки, молочник со сливками, сахарница, тарелка с крошечными бутербродами-канапе. Сырокопченая колбаска, икорка, севрюжка – все это было отмечено Турецким. М-да, готовился товарищ! Что ж, это предполагалось, посему перед визитом к Литвинову Турецкий заехал в кафе и перекусил.

– Вот, Мариша, знакомься.

Александр Борисович поднялся навстречу хозяйке дома.

– Это Александр Борисович Турецкий. Из Генеральной прокуратуры. Простите, какая у вас должность? Следователь по… чему?

– По особо важным делам. Госсоветник юстиции третьего класса.

– Это что же за звание, если перевести? Подполковник?

– Нет. Если перевести на армейские чины, генерал-майор.

– О! Мариша, видишь, какие у нас люди в доме! Моя супруга и помощница во всех делах – Марина Ильинична.

Женщина улыбнулась одними губами. Светло-серые глаза за стеклами очков смотрели настороженно.

«Это же надо быть столь совершенно некрасивой», – с сочувствием подумал Саша.

– Очень рад, – вслух произнес он.

Женщина разлила кофе.

– Спасибо, Мариночка, – ласково поблагодарил Литвинов.

Женщина молча удалилась.

– Ну-с, продолжим? – Литвинов пододвинул тяжелую пепельницу из темно-зеленого, почти черного нефрита. – Можете курить, если желаете.

– Спасибо, пока не хочется. Марат Игоревич, после взрыва, который унес жизнь Вадима Яковлевича Климовича, руководство Генпрокуратуры поручило оперативно-следственной группе, которой я руковожу, расследование обоих покушений.

– Да, это такой ужас, что погиб Вадим Яковлевич! Мы часто пересекались по служебным делам. Это был исключительно порядочный человек! Такая потеря! Вот видите, я не зря опасался чего-либо подобного! Надеюсь, теперь, когда следствие в столь квалифицированных руках, преступники будут найдены и наказаны по заслугам.

– Я читал ваши показания. Вы считаете, что взрыв, или взрывы, мог организовать…

– Боюсь, что я не ошибусь, если назову Анатолия Ивановича Нестерова.

– Откуда такая уверенность?

– Ну как же! Я же говорил следователю, который вел дело до вас, как его…

– Томилину.

– Да, я говорил товарищу Томилину, что Нестеров неоднократно угрожал мне. И в моем кабинете служебном, и по телефону.

– Расскажите, пожалуйста, еще раз. Чем занимается Нестеров? Почему он вам угрожал?

– Клиника Нестерова занимается операциями по омоложению. Методика, которую он использует, основана на применении эмбриональной ткани. Это достаточно новый метод. Новый в нашей стране. Вместо привычных уже пластических операций пациенту вводят экстракт эмбриональных клеток человека. Ну… как бы вливают свежую кровь. Эффект, как правило, положительный.

– А откуда берется этот самый экстракт?

– Правильный вопрос. – Литвинов благосклонно кивнул, словно учитель усердному ученику. – Экстракт получают из абортного материала. Вот здесь-то мы и столкнулись с Нестеровым лбами. Видите ли, все, что вводится человеку, должно быть строго регламентировано по очень многим показателям. Иначе возможны непредсказуемые последствия. Ткани, которые получает Нестеров для своих операций, невозможно отконтролировать по всем нужным параметрам. Все материалы различны, так же как все дети рождаются разными. И мало ли что… А вдруг через десять лет у пациента, прошедшего курс лечения у Анатолия Ивановича, обнаружится опухоль или медленная инфекция, приводящая к летальному исходу? Или болезнь Паркинсона или Альцгеймера?

– А у людей, не лечившихся у Нестерова, такие заболевания невозможны?

– Возможны, конечно. Но зачем же устраивать их своими руками? То есть нашими? Если мы даем разрешение на использование препарата, мы несем за это ответственность.

– Но, насколько мне известно, ваш институт уже давал Нестерову разрешение?

– Да, это было два года назад. И под сильным давлением одного очень влиятельного человека.

– Вот как? То есть разрешение можно получить под давлением? – вцепился Александр.

– Нет, я неправильно выразился. – Литвинов поставил чашечку на стол, достал сигаретницу. – Вы не возражаете, я закурю?

– Нет, конечно. Я и сам уже созрел. Так что охотно присоединюсь, если вы не возражаете.

Александр достал свою пачку, жестом отказавшись от предложенных хозяином сигарет.

– Так как вы хотели выразиться?

– Дело в том, что два года назад, когда Нестеров внедрял свой метод, не было каких-либо сведений, порочащих его детище. И действительно, внедрение препарата педалировалось через очень известного человека. Мы не могли не дать добро на разработку Нестерова. Не было оснований.

– А теперь они появились?

– Да! Наука не стоит на месте. За рубежом, где этот метод применяется пару десятков лет, появились публикации о возможных отдаленных последствиях. Вот например, Рональд Рейган делал себе подобную операцию. И что мы видим теперь? В каком он состоянии, знаете? Словно годовалое дитя. Болезнь Альцгеймера. А главная заповедь врача – не навреди! Основной принцип внедрения нового препарата – безопасность! А потом уже эффективность.

– И вы запретили Нестерову работать?

– Мы каждый год проводим контроль серий препарата, который выпускает и использует Анатолий Иванович. В этом году требования ужесточились. Мы сообщили об этом в Лицензионную палату с сопроводительным письмом, в котором обосновываем необходимость доработки препарата Нестерова. Лицензионная палата отозвала лицензию, разрешающую этот вид деятельности. Так что окончательное решение принимала Лицензионная палата.

– И что последовало дальше?

– Нестеров как с цепи сорвался. Прибежал ко мне в кабинет. Кричал, что, дескать, в порошок сотрет. И меня, и Климовича. Все эти угрозы повторялись в течение двух месяцев. И вот видите…

– Он вообще неуравновешенный человек, этот Нестеров?

– Да, в общем-то, слишком спокойным его не назовешь.

– Вы знаете, что накануне того дня, когда вы обнаружили взрывчатку, он попал в больницу по «скорой»?

– Ну и что? – Литвинов на секунду смешался, сделал глоток кофе и продолжил: – Во-первых, он действительно мог нервничать, замышляя убийство. И не сам же он его готовил! Смешно. Сейчас человека убрать ничего не стоит. Вернее, стоит очень дешево. Бомжа можно нанять. Стукнут по голове – и конец.

– Действительно, а что же было не нанять? – как бы про себя осведомился Турецкий.

– Вы меня спрашиваете? – взвился вдруг Литвинов. – Почему я живой перед вами? Ну извините, что не убили! Может, с трупами легче разбираться. Труп уже ничего не скажет! Можно свою версию сочинить!

Александр внимательно смотрел на Литвинова, выдавшего «свечку».

– Это вы извините, я не хотел вас обидеть! – миролюбиво промолвил он. – Просто вы человек умный, я пытаюсь вместе с вами рассуждать, – глядя на гладкую поверхность стола, продолжил он. – Я не понимаю вот чего: зачем Нестерову идти на убийство? Что уж он, такой уголовник потенциальный? Ведь если два года тому назад некто очень-очень влиятельный помог ему открыть свою клинику, то почему же этот «некто» не помог ему еще раз, два года спустя?

– Потому что этот человек уже прошел курс лечения у Нестерова. Ему лет на десять хватит, а больше и не надо – столько не живут. А сделанная услуга ничего не стоит, вы разве не знаете? И потом: это он два года тому назад был очень-очень влиятельным. А теперь уже не очень-очень, понимаете? И что вы думаете, заказ на убийство только уголовники дают? А как жены добропорядочные мужей заказывают? И наоборот? А партнеры по бизнесу? Вы разве не знаете, как это бывает? Приличные люди заказывают других приличных людей! – Литвинов почти кричал.

Турецкий вскинул глаза. На лице хозяина выступили красные пятна. В комнату влетела Марина Ильинична.

– Марат, еще кофе подать? – страдальческим голосом спросила она.

– Нет, Мариша, спасибо, – глухо ответил Литвинов.

– А вам? – Женщина перевела взгляд на Турецкого. Глаза чернели дулами артиллерийских орудий.

– Нет-нет. Мы закончили.

Турецкий поднялся.

– Благодарю вас за беседу, Марат Игоревич. А вас, Марина Ильинична, за превосходный кофе. Если в ходе следствия у меня возникнут еще какие-либо вопросы, надеюсь, вы не откажетесь на них ответить. Возможно, в ближайшие дни вас побеспокоят наши оперативники и следователи, мало ли что нужно будет уточнить, так что заранее прошу извинить за беспокойство. В наших общих интересах скорее выявить и обезвредить преступника. Или преступников.

Марина Ильинична неожиданно всхлипнула.

– Боже мой, когда же это кончится! – сквозь слезы простонала она.

– Мариша, я прошу тебя! – вскричал Литвинов, обнимая жену.

– Нет, подожди, Марат! – Женщина вырвалась и приблизилась к Турецкому.

«Сейчас укусит», – испугался было Александр.

– Сколько нас будут мучить?! – прокричала Марина ему в лицо. – Сначала два месяца угроз, шантажа, телефонных пыток! Он звонил нам днем, по ночам. Почти каждую ночь, в три часа – я время запомнила! Потому что это изо дня в день повторялось! И всегда одна и та же фраза: «Я тебя, Литвинов, в порошок сотру!» От него не было покоя. Марат ходил весь издерганный! Потом мы обнаружили эту коробку, а следователь, который был до вас, он все это рассматривал как чью-то шутку неудачную! Он ничего не принял всерьез! Марату даже охрану не предложили! Мы написали в Генпрокуратуру, и опять ничего – как в вату! Пока не убили человека, никто не шелохнулся! А этим человеком мог быть Марат! Если бы его убили, я бы… со мной бы… – Женщина разрыдалась, уткнувшись в грудь мужа.

– Тише, Мариша, успокойся.

– Марина Ильинична, я понимаю вашу тревогу за мужа и уверяю вас, что будет сделано все, чтобы разобраться в этом деле и наказать виновных. Это я вам обещаю, – твердо произнес Турецкий и вышел в прихожую.

– Я вас провожу, – воскликнул Литвинов, усадив жену на диван и выходя вслед за Турецким. – Вы ее, пожалуйста, извините. Она вся извелась за это время.

– Я понимаю, – кивнул Александр. – Извините и вы меня. Работа у меня такая. Приходится иногда наступать на больные мозоли.

Уже выйдя из квартиры, Турецкий спросил у стоящего в дверях Литвинова:

– Так где же висело это взрывное устройство?

– Вот здесь, справа. – Литвинов поднял руку, указал на бледное меловое пятно на стене.

– Справа от кого? – чуть улыбнулся Турецкий.

– От меня.

– А от меня получается слева! Вот она, теория относительности в действии! – Турецкий еще раз улыбнулся и исчез в кабине лифта.

Бороздя просторы московских проспектов, Саша думал о Литвинове. Что ж, визит удался. Что уяснил для себя Александр? Литвинов беспринципен: то выдает разрешение на работу, то не выдает и нервничает, когда его в этом уличают. А может быть, и продажен. Обстановочка в квартире говорит сама за себя. Надо будет побывать в институте. Благо это рядом, Сивцев Вражек. Дальше. Литвинов уверен, что убийца – Нестеров. Или желает убедить в этом Турецкого. Вон какую тираду выдал про заказные убийства. Получается, что каждый может убить каждого. В жизни что-то такого пока не наблюдается. К счастью. Вообще производит впечатление человека неискреннего, что-то скрывающего.

Вот кто понравился Турецкому, так это жена Литвинова, некрасивая Марина Ильинична. Она была совершенно искренна. И мужа своего любит без памяти, это видно невооруженным глазом. Впрочем, при такой ужасающей некрасивости единственная возможность удержать красавца мужа (а Литвинов, пожалуй, красавец – в опереточном варианте) – это безусловная и бесконечная преданность.

…А у тебя, Турецкий, жена красавица и умница. И тоже бесконечно тебе предана… И куда ты сейчас направляешься? Домой? Нет. Может быть, по служебным делам? К предполагаемому преступнику Нестерову? Тоже нет. Нестеров от правосудия не скрывается. Оставим его на завтра. Вот его-то интересно посмотреть на рабочем месте. Что там за ужасы такие с эмбрионами, прости Господи! Так куда же направляешь ты своего усталого коня, амигос? Уже вечер. Но еще не ночь. Время свиданий…

Так разговаривал сам с собою Александр, боясь признаться, что волнуется как юноша.

Ибо он действительно направлялся на свидание. С девушкой Настей.