Текст книги "Картель правосудия"

КАТЯ

12 февраля

Ровно в 12.00 Катя была у ресторана «Ореховый». Расторопный Сеня тут же подлетел и попытался распахнуть перед ней дверцу. В стоящем неподалеку сером «БМВ» опустилось левое переднее стекло, и Кротков приветственно помахал ей рукой. Сквозь тонированные стекла на заднем сиденье смутно угадывались трое, один из которых вполне мог быть Эльдаром. А мог и не быть.

– Я никуда не пойду, пока не увижу Эльдара, – сказала Катя, искренне поразившись тому, насколько твердо и уверенно прозвучал ее голос.

Сеня, кивнув, молча испарился. Задняя дверца «БМВ» открылась, и из машины неуверенно выбрался Эльдар. Он был бледен и небрит. В Катину сторону даже не взглянул, опершись на дверцу, принялся ковырять асфальт носком ботинка и, казалось, был полностью поглощен этим занятием.

Катя вышла из машины и медленно направилась к «БМВ». Никаких признаков милиции в природе не наблюдалось. Только дворник у входа в ресторан усиленно трудился. И еще работал «дворник» на лобовом стекле «БМВ». Первый из двух, не видя реальной перспективы в том, чтобы убирать беспрерывно идущий снег, щедро присыпал его песком, изготовляя огромный слоеный пирог – слой песка, слой снега и так далее, рискуя за день поднять уровень тротуара сантиметров на сорок.

Катя прошла примерно половину расстояния между машинами, когда из «БМВ» вылез Кротков и, широко улыбаясь, пошел ей навстречу:

– Здравствуйте, Екатерина Ивановна. Я рад, что вы смогли почтить нас своим присутствием.

– Вот деньги, – не отвечая на приветствие, произнесла Катя и протянула ему сумку. – Здесь ровно… – начала она условную фразу и осеклась. Кротков остановился в трех шагах и досадливо махнул рукой:

– Что вы так сразу, деньги… Пойдемте, посидим, выпьем шампанского за счастливое освобождение вашего возлюбленного и наше дальнейшее плодотворное сотрудничество.

– Знаете, как раз сегодня мне что-то не хочется шампанского, – отказалась Катя, лихорадочно соображая, просчитал ли капитан Лихачев такой поворот событий. – Забирайте.

– Да будет вам… – Кротков отвернулся и пошел ко входу, где вышколенный швейцар уже распахивал перед ним дверь, одновременно сгибаясь в почтительном поклоне. Сеня потащил Эльдара туда же, и Кате ничего другого не оставалось, как идти следом.

Передача не состоялась, деньги остались у нее, и брать Кроткова было не на чем. Она беспомощно оглянулась, но рядом по-прежнему никого не было.

Кротков поджидал ее в вестибюле. Он уже разделся и перед огромным зеркалом тщательно центрировал крошечный узел своего очередного умопомрачительного (наверняка от единственного в своем роде кутюрье) галстука.

– Позвольте вашу шубку, – подлетел к Кате кто-то невыносимо услужливый.

Катя с тоской взглянула на дверь. Никто не торопился ей на помощь. Все пошло не так, как было задумано. Что толку теперь от этого «жучка»? Пока они добегут, будет уже поздно. И Катя сбросила шубу на руки гардеробщику.

Кротков взял ее под локоть, но сумку она продолжала нести сама. Официант провел их к столику, за которым уже сидели Сеня и Эльдар. Причем Эльдар, безвольно перевесив руку через спинку стула, уставился куда-то в пространство и Катю, кажется, даже не узнавал. Да Эльдар ли это вообще?!

Она подошла к нему и повернула лицо к себе. Взгляд не сфокусировался. Он определенно не осознавал, где он и что с ним происходит.

– Что вы с ним сделали?

– Не волнуйтесь. – Кротков махнул рукой. – У нашего маэстро был творческий кризис, плавно перетекший в криз. Пришлось оказать квалифицированную медицинскую помощь. Я вас уверяю, через пару часов он будет как огурчик.

Подали шампанское «Ив Роше». Кротков поднял бокал:

– Разрешите выпить за вас, дорогая Екатерина Ивановна, за вашу красоту и прекрасные деловые качества, совершенно неотделимые друг от друга.

Катя проигнорировала возможность произнести ответный тост и молча пригубила из своего бокала. В зале было пусто, кроме их столика, только за одним еще, держась за руки, ворковали влюбленные.

Официант уже принес закуски, а Кротков так и не заикнулся о деньгах. Хотя, может, это и к лучшему. Пока он будет тут пировать, может быть, руоповцы сумеют сориентироваться и как-то перегруппироваться. Катя вяло ковыряла в тарелке свой любимый креветочный салат, но так и не отправила в рот ни кусочка.

За горячим (жаркое из телятины, фаршированное вишней) Кротков разошелся и принялся расписывать Кате радужные перспективы их дальнейшего совместного бизнеса. А ей было отнюдь не до радужных перспектив, от напряжения ее потрясывало. Она украдкой поглядывала на часы, ожидая, что с минуты на минуту ворвется милиция, но прошло уже почти полчаса, а в зале не появилось ни одного нового посетителя.

Сеня не пил, находясь при исполнении, и только провожал жадным взором рюмки и рюмочки, которые залихватски вливал в себя его шеф. Наконец, отведав десерт, Кротков блаженно откинулся на стуле и закурил.

– Что ж, теперь можно и о делах поговорить. – Запрокинув голову, он пускал к потолку аккуратные колечки дыма.

Катя вытащила из-под стула сумку и поставила на краешек стола. Говорить или не нужно условную фразу? Кто ее теперь услышит, «жучок» то остался в гардеробе. Но, как говорится, кашу маслом не испортишь.

– Здесь ровно шестьдесят тысяч.

– Сеня, проверь, – вяло распорядился Кротков.

Сеня расстегнул «молнию» и одобрительно хмыкнул, увидев пухленькие зеленые пачки. Закрыв глаза, он сунул руку в сумку и наугад выдернул одну. Ногтем сковырнув обертку, он раскрыл пачку веером, на его лице появилось выражение оскорбленной добродетели, васильковые глаза широко распахнулись и, начав фразу образцом ненормативной лексики, он с возмущением попытался закончить ее уже литературно:

– …Босс, так это же…

Кротков на мгновение отвлекся от наблюдения за расплывающимися под потолком колечками, чтобы узнать, что же так возмутило Сеню. И в этот момент, схватив со стола к счастью неубранную вовремя десертную тарелочку с великолепным произведением кулинарного искусства, которого она так и не отведала, Катя уверенно приложила ее к наглой физиономии Кроткова. Сеня замер, возмущение на его лице уступило место удивлению. Не дожидаясь, пока он придет в себя, Катя вскочила и опрокинула столик. Остатки сервировки вместе со скатертью накрыли удивленного Сеню, опрокинувшегося вместе со стулом.

Когда Катя опомнилась, влюбленные с наручниками уже оседлали отплевывавшегося Кроткова. А в зал вбегали парни в камуфляже и дворник с автоматом.

Эльдар продолжал сидеть, не обращая внимания ни на что.

ГРЯЗНОВ

16 февраля, день

В Москву они возвращались уже на машине Лозинского. «Нива» сгорела безвозвратно, а джип Дениса требовал основательного ремонта. Его довезли до Калуги и пока что оставили там, в первом попавшемся автосервисе.

– Скажите, а вы когда-нибудь прежде стреляли во что-нибудь? – поинтересовался Лозинский у Турецкого.

– Да, – простодушно ответил тот. – Когда служил в армии. В моего соседа, когда он забрал у меня одеяло. – Изрядно устав от всех недавних перипетий, Турецкий снова задремал, автоматически отметив про себя, что физиономия Лозинского выглядит явно знакомой. А чертова простуда никак не проходит.

– Ваш приятель шутник, – оценил Лозинский.

– Да, – с легкой душой согласился Грязнов. – Если только не забирать у него одеяло, – и после паузы добавил: – Вот уж не думал, что вы такой завзятый охотник.

– Надо же как-то бороться с волками, – серьезно сказал Лозинский.

– И не страшно это делать одному? – простодушно спросил Денис.

– Волков бояться, – засмеялся Лозинский, – сами знаете. А в России они живут повсеместно. Ну, разве за исключением Сахалина и, надо полагать, кое-каких арктических областей.

– Неужели их так много? – Грязнов внимательно следил за президентом «Артельбанка», лихо рулившим своим комфортабельным «вольво-кросс-кантри». Эта темно-синяя машина, которую Лозинский перед началом так и не состоявшейся охоты оставил в мотеле на трассе, вызвала всеобщее восхищение. Огромный багажник делал ее вместительнее Денисова джипа. Впрочем, что было о нем вспоминать…

– В последнее время поголовье волков растет бешеными темпами. Десять лет назад их было двадцать тысяч, сегодня – уже тридцать пять.

– Вроде не так уж и много.

– Это как считать. В среднем одна стая (а это от пяти до пятнадцати волков) «владеет» сектором в двадцать – тридцать тысяч гектаров. Значит, по самым скромным подсчетам волки обжили уже шестьсот тысяч квадратных километров.

– Я смотрю, вы крупный специалист по хищникам.

– Да, это довольно любопытно… Поголовье волков растет сообразно числу катаклизмов и неурядиц в стране. Их количество возрастало после обеих Отечественных войн и Октябрьской революции. То есть в те времена, когда следить за ними государству было некогда. Раньше излишки отстреливали с самолетов. Теперь же не хватает денег даже на патроны лесничим.

– А охотники что же? – спросил Денис. – Для них ведь пристрелить волка довольно почетно, разве нет?

– Надо полагать, отсутствует материальный интерес. Вознаграждение за убитого волка – сумма не больше сорока долларов. Да и та, надо полагать, не выплачивается. А волчья шкура – это так, приз для охотника-альтруиста.

– Я смотрю, вы крупный специалист по хищникам, – занудно повторил Грязнов.

Лозинский засмеялся.

– У этой машины, – он похлопал по рулю, – характер спокойный и рассудительный, как у меня. Но если что не так, она может сделать сто десять километров в час за девять секунд из состояния покоя. И на этой же скорости запросто может повернуть на сто десять – сто двадцать градусов. Впечатляет, не правда ли? Люди на такое не способны. А вот отдельные хищники…

– Знаете, – скрипнул зубами Грязнов, – после того как мой лучший друг расстрелял мою любимую машину, меня впечатляют любые четыре колеса. Тем более с багажником, куда удалось затолкать эту мертвую собаку Баскервилей.

Лозинский снова молча засмеялся. И Грязнов в очередной раз невольно почувствовал симпатию к странному человеку. И был весьма этим недоволен. Значит, нет нынче материального интереса в отстреле волков…

РАКИТСКАЯ

13 февраля, раннее утро

В 7.30 адвокат Алла Ракитская вошла в полутемный кинозал, расположенный на втором этаже великолепного трехэтажного загородного особняка. И особняк, и кинозал, рассчитанный на одного зрителя, принадлежали главе домодедовской группировки Сенатору, и Ракитскую он вызвал за город в восемь утра отнюдь не для совместного просмотра очередного блок-бастера.

Сенатор всегда смотрел фильмы в гордом одиночестве, но, должно быть, случилось что-то экстраординарное – рядом с креслом хозяина стоял еще один стул. Сенатор, не отвлекаясь от экрана, жестом пригласил Ракитскую садиться. Однако, пока фильм не закончился, он не произнес ни слова.

Сенатор был заядлым киноманом и одновременно очень богатым человеком, а потому мог позволить себе относиться с пренебрежением к восьмимиллиметровому кино и тем более к видео. В его доме был оборудован настоящий стереокинозал – «театр в одной коробке», или, как теперь говорили, «домашний кинотеатр», он лично приобрел в Англии, когда в России еще и не слышали о таком. В абсолютно пустой комнате был установлен видеопроектор, экран, изготовленный из специальной ткани, который отражает только лучи проектора и поэтому окружающее освещение никоим образом не влияет на качество изображения, колонки для фронтальных и боковых каналов и многоканальный усилитель с процессом окружающего звучания, позволяющим имитировать «живой» звук.

Но настоящие, крутые стереофильмы, на которые только и стоит тратить время в таком домашнем кинотеатре, пишутся в новом формате DVD, и пока во всем мире не наберется и пятисот таковых. Впрочем, большинство из них у Сенатора были. И как человек последовательный, имея такую технику, он, естественно, не желал мириться с гнусавыми голосами, тупо, без выражения переводящими реплики голливудских звезд. Сенатор нашел хорошего переводчика и двух неплохих, но малооплачиваемых молодых актеров, которые дублировали все новинки его фильмотеки.

Любимым актером Сенатора был Томми Ли Джонс. Сенатор находил, что между ними много общего, и это общее он всячески культивировал и развивал. Внешне они действительно походили друг на друга: черные жесткие волосы, глубоко посаженные глаза под нависающими сросшимися бровями, волевой подбородок, глубокие морщины от крыльев носа к уголкам рта, высокий лоб и большие залысины. Даже форма ушей у них была одинаковой. И еще оба родились в сорок шестом году. Конечно, никакого Гарвардского университета, да и вообще никакого университета Сенатор не заканчивал, но зато он, по собственному мнению, был так же целеустремлен, непоколебим и последователен, как и большинство героев, сыгранных Томми Ли. Его не смущало, что его кумир в большинстве своем играет всяких там фэбээровцев, судебных исполнителей и прочих представителей официальной власти, с которой у Сенатора всегда были проблемы. Сенатор тоже обладал властью, пусть и не официальной, но реальной и в иерархии этой власти стоял гораздо выше героев Джонса.

Сейчас он (в девятый уже раз) смотрел «Людей в черном». Смотрел не от нечего делать, а потому, что под фильм лучше думалось, а подумать было о чем.

На экране гигантский жук пожирал обожаемого Томми Ли Джонса, и пока прочие герои проводили незначительные отвлекающие маневры, отважный Томми Ли отчаянно боролся с отвратительной инопланетной дрянью изнутри.

Вчера у Сенатора был праздник – пятилетие его «коронации». Собрались лучшие (по его мнению) люди столицы. Мэр, конечно, не присутствовал, но в актерах, известных спортсменах, фотомоделях и прочем бомонде недостатка не было. Ну и разумеется, пришла солнцевская, балашихинская и прочая братва. Не говоря уже о своей, домодедовской.

С вертолетов разбрасывали цветы и ассигнации, из фонтана во дворе вместо воды била струя коньяка, и весь вечер играл специально привезенный из Англии джаз. Сенатор слышал, что отечественный джаз даже как будто лучше, но тут дело было не в качестве, а в марке. Сенатор хотел именно такого торжества, пьянки в загородных саунах ему осточертели, ибо при всем внешнем лоске от них за версту разило дешевым бардаком. И праздник удался на славу, хотя, надо признать, что дела группировки в последнее время шли не так уж хорошо.

После отмены государственной монополии на торговлю и производство спиртного в России Сенатор неплохо себя чувствовал в качестве бутлегера, и около сорока процентов подпольной водки, распродаваемой в Москве и области, вырабатывалось на его заводиках. Спирт из Турции, Канады, Штатов и Украины шел через российско-грузинскую границу, грузины за транзит спирта получали свои десять центов за литр, и все были довольны. Но пропускные пункты Верхний Ларс и Нижний Зарамаг прикрыла Федеральная пограничная служба.

На сходке Сенатор и другие авторитеты приговорили к смерти руководство Кавказского особого погранокруга, но пока спирт все еще сливается в терминалы в Поти, Хашури и Гори. А Сенатор теряет деньги, и с каждым днем его положение все ухудшается, ибо другие источники дохода не столь щедры.

И вот вчера во время юбилея ему сообщили еще одну плохую новость – РУОП арестовал Кроткова и четверых его ребят. Что это – простое совпадение или кто-то, желающий подмять его под себя, планомерно давит его бизнес и сдает властям его людей? Кротков, конечно, не был незаменимым, но и разбрасываться людьми Сенатор не привык. По этому поводу он и вызвал Ракитскую, которая, кроме чрезвычайно эффектной внешности, обладала и другими полезными достоинствами.

Силу Сенатора определяли в первую очередь «быки» и «торпеды», обеспечивавшие его права без суда и арбитража, умевшие вламываться в квартиры и офисы, ходить на стволы, ставить к стенке, короче, умевшие «разбираться по-своему». А именно это умение и заставляет других с тобой считаться, вовремя платить и блюсти щепетильность в сделках. Но он никогда не пренебрегал услугами чиновников и дипломированных юристов, которые тоже могут решать проблемы по-своему. И иногда такой подход может оказаться более эффективным, нежели привычные методы.

У Сенатора уже была возможность убедиться в этом, когда год назад РУОП повязал его бригаду прямо во Внуковском аэропорту. «Гоп-стопники» чистили «бобров», то есть богатых пассажиров, прилетающих в Москву. Та же Ракитская сумела вытащить ребят прямо из зала суда. Как она это делала, Сенатора не интересовало. Он платил деньги и получал конкретный результат. А платил он хорошо, щедро платил. Имелся у Сенатора и свой карманный депутат в Мосдуме, но в данном случае Ракитская по профилю подходила больше.

Задумчиво глядя на бегущие по экрану бесконечные титры, Сенатор цедил водку со льдом.

Ракитская закурила и грациозно прошлась по залу. Ей уже миновало сорок, но выглядела она лет на десять моложе. Бежевые твидовые брюки а-ля Марлен Дитрих, двубортный синий пиджак и тонкая шифоновая блуза на полтона светлее пиджака создавали иллюзию строгого делового костюма и при этом подчеркивали ее шарм и утонченный вкус, черные волосы, собранные на затылке в причудливую ракушку, оставляли открытой лебединую шею. Но Сенатор смотрел сквозь нее абсолютно равнодушно. Нет, он был еще не в том возрасте, когда женщины, да и то не всякие, могут доставлять только эстетическое наслаждение, но так уж сложилось, что их отношения носили чисто деловой характер.

– Я уже знаю, твои парни попали в переделку.

Сенатор вышел из оцепенения:

– Кроткова надо вытащить. И побыстрее.

Ракитская усмехнулась:

– Постараюсь. Хотя ты мог бы мне и позвонить, а не заставлять тащиться сюда в такую рань.

Сенатор не обратил внимания на ее реплику.

– Узнай, кто его сдал. Это все.

– Да, сэр. – Ракитская, отвесив легкий поклон, покинула комнату, размышляя, действительно ли Сенатор, потеряв своего первого заместителя по рэкету, уже овладел собой, или он просто опять вошел в образ Томми Ли откуда-нибудь из «Беглеца» или «Клиента».

ТУРЕЦКИЙ

18 февраля, день

Зарплата старшего следователя по особо важным делам при Генеральном прокуроре РФ вместе со всеми эфемерными премиальными, надбавками и индексациями упиралась в невысокий потолок, который, пользуясь выражением Грязнова, «в переводе на нормальный зеленый хруст» не превышал пятьсот долларов США. Но и тогда Ирина, жена Турецкого, презрительно называла индексацию конденсацией: дескать, слишком много было пара, а превратилось это все, как обычно, в воду.

В свое время от бывших «клиентов», а ныне весьма процветающих бизнесменов и уважаемых меценатов и культуртрегеров Турецкий получил парочку приличных предложений преподавательской деятельности в частных учебных заведениях и всерьез заколебался. Но всезнающий Меркулов отсоветовал, тонко намекнув о спонтанной возможности анонимки, которую не задумываясь накатают доброжелатели – «…Мыслимое ли дело – совмещение работы на столь ответственном посту и откровенно коммерческой деятельности?!.». И потом уже никому ничего не докажешь. Тьфу ты. Турецкий тогда с досадой махнул на это дело рукой и продолжал существовать в прежнем рабочем режиме, изредка разбавляемом внеплановыми лекциями в ведомственных учебных академиях, частными консультациями и конфиденциальными советами. И как выяснилось, не прогадал.

Полгода назад, летом девяносто седьмого, в Генеральную прокуратуру пришло официальное приглашение прочесть эксклюзивный (без права повтора!) курс совмещенных лекций на юридическом и психологическом факультетах персонально на имя старшего советника юстиции Турецкого А. Б.

И вот уже три последних месяца раз в неделю он ездил на Ленинские горы. Составление программы далось гораздо труднее, чем он предполагал, и Ирка, профессиональный педагог (хотя и музыкальный), не уставала оттачивать свое остроумие по этому поводу. После первого же месяца занятий Турецкий понял совершенно удивительную для себя вещь. Эти лекции были для него лично ничуть не менее важны, нежели для будущих юристов и психологов. Тем более что с нынешним-то положением вещей еще бабушка надвое сказала, станут ли они однажды работать по специальности. Впрочем, время от времени на лекциях появлялся начинающий пинкертон Дениска Грязнов, вечный племянник вечного врио начальника МУРа.

Хаос текущей работы, беспрерывный поток новых «висячих» нераскрываемых дел, неожиданное прекращение уже почти расследованных старых абсолютно не давали передохнуть, но в то же время и не создавали систематического процесса расследования. А дискретность наслаивавшихся друг на друга проблем была настолько абсурдна, что временами Турецкий начинал чувствовать себя персонажем Кафки. Пресловутая преподавательская деятельность давала возможность поддерживать, а временами и поднимать планку профессионального концептуального мышления.

Тот же Слава Грязнов, постоянно жалующийся, что основная головная боль – какую бумагу куда и в какой момент отправлять, не без зависти язвил, что «Саня преподает турецкий язык». Турецкий действительно пытался говорить своим личным языком, стараясь почти не оперировать профессионально-конъюнкту# рными примерами. Расследовать повседневную, а не криминальную жизнь оказалось ничуть не менее интересно.

Турецкий чихнул несколько раз подряд и что-то посчитал в уме. Он расположился поудобнее и обвел взглядом БНЗ – большой наклонный зал, заполненный почти на треть, – недурственный показатель посещаемости.

– Даже при самом беглом знакомстве с работой следователя бросается в глаза, что это деятельность прежде всего познавательная. Во многом она сходна с работой ученого. То есть следователь – всегда исследователь. К ведущим свойствам следственных способностей относятся познавательные (эвристические) качества – творческое мышление, которое предполагает творческое воображение, развитую интуицию, аналитическое мышление, острую наблюдательность, продуктивную память, самостоятельность, гибкость и критичность ума. Таким образом, творческое мышление – ядро следственных способностей…

Давайте сегодня подумаем об идеальных следователях и банальных преступлениях. То есть отчасти о ситуации, к которой надо стремиться. Как вы, возможно, догадались, я говорю о детективной литературе, иногда совершенно не имеющей отношения к реальным вещам, а иногда все-таки причудливо преломляющей действительную жизнь.

Пятьдесят – шестьдесят лет назад знаменитый автор «черных детективов» Реймонд Чандлер утверждал, что школа современного (ему и тогда) детектива вернула убийство (как максимальную форму преступления детективного романа) тому разряду людей, которые совершают его по определенным причинам, а не просто для того, чтобы снабдить сюжет трупом, и совершают теми орудиями, что у них под рукой, не прибегая к дуэльным пистолетам ручной работы, кураре и тропическим рыбкам. То есть подчеркнутый реализм этих историй отчасти списывался из окружающей действительности… – Турецкий обратил внимание, что по рядам к нему плывет записка. В этом, конечно, не скрывалось ничего удивительного, хотя все же обычно уже давно привыкшая к нему аудитория задавала свои вопросы вслух. – Но я как раз думаю, что мы вполне вправе называть так называемые жесткие романы чувствительными. Их постоянные темы вам прекрасно известны – одиночество в большом городе и мучительные терзания человека с душой, который имеет дело с самой мерзкой частью продажного общества. В результате… – Турецкий развернул наконец записку и изумленно впился в нее: «В результате чувствительный следователь, вроде г-на Турецкого, вынужден предстать даже худшим циником, чем он есть, чтобы защитить себя от неизбежного разочарования в своей главной мечте. Постоянный язвительный цинизм якобы защита от собственной неподкупности».

Турецкому стало нехорошо. Это была следующая фраза сегодняшней лекции, кроме вставки «вроде г-на Турецкого», слово в слово записанная в его собственном конспекте лекции… Это же… невозможно?! Или у него амнезия и он забыл, что сам себе написал записку и пустил ее через зал?! Бред, не может быть… Значит… Значит… что? Ирка прочитала конспект и пришла на лекцию поиздеваться? Турецкий торопливо снял очки и принялся пристально разглядывать зал… Нет, жены тут как будто не было… Да и не ее это почерк… Значит, нужно брать за аксиому худшее. И Дениса, как назло, здесь сегодня нет, возится парень со своим джипом после злосчастной охоты.

Чтобы выиграть время, Турецкий прочитал все-таки эту фразу, хорошо представляя, как смеется над ним респондент, приславший записку.

– В чем скрывается первое коренное отличие литературного детектива от жизненных криминальных ситуаций? Литературный следователь не просто преуспевает в своем расследовании, он к тому же единственный персонаж, способный преуспеть! Заметьте, что еще в противопоставлении Шерлока Холмса и инспектора Лестрейда была задана концепция, которую разрабатывают и поныне: в этой паре подразумевается весьма контрастное противопоставление блестящего интеллекта и индивидуализма – с одной стороны, и вялости ума и регламентации – с другой.

– И какое же это имеет отношение к нам? – спросили из зала.

– Резонный вопрос. Поскольку мы ведем речь о государственных системах расследования, то приходится признать, что и без того нечастый блестящий интеллект (если уж он вообще имеет место) поневоле сочетается в одном и том же лице с вялостью ума и регламентацией. Вот вам характерный пример последнего. Федеральное бюро расследований разослало по всей стране четыре фотографии опасного преступника в фас, профиль слева-справа и сзади. Как вы думаете, сколько времени после этого понадобилось американским полицейским? Первая ответная телеграмма пришла уже через несколько часов. Бравый провинциальный шериф откликнулся таким образом: «Я получил фотографии и арестовал всех четырех человек».

Студенты откровенно заржали.

– Итак, предпримем следующий шаг и оторвемся от литературных ситуаций не без помощи их создателей. В начале двадцатого века Артур Конан Дойл избавился от своего порядком надоевшего детища – отправил Холмса на пенсию, разводить пчел. А сам, вооруженный опытом своего персонажа, принялся за расследование загадочных преступлений. Само собой, интерес общества к этому событию оказался весьма пристальным. Но успехи Конан Дойла на криминалистическом поприще оказались гораздо более скромными, чем на литературном. В деле об убийстве на птицеферме в Кроуборо он не продвинулся дальше заключения, что преступник – левша и ботинки его подбиты гвоздями; в то же время полиция почти сразу установила и задержала преступника. В чем тут дело?

В литературной ситуации с любым «великим» сыщиком от читателя ждут, что он пренебрежет очевидной истиной, – ведь любой другой умный человек, основываясь на тех же собранных данных, абсолютно закономерно извлечет из них совершенно другой, но ничуть не менее логически обоснованный набор фактов! Который может свидетельствовать о чем угодно, начиная с того, что убийцей является автор, и заканчивая тезисом, что преступления не происходило вовсе.

– Так какое все-таки это имеет отношение к жизни? – снова поинтересовался зал.

– Прямо противоположное. В реальной жизни следователь, не являясь, естественно, суперменом, становится не фатальным, неотвратимым вершителем судеб преступного мира, а скорее своеобразным свидетелем расследования, подобно тому, как существуют свидетели преступления. В современном расследовании задействовано такое количество разнообразных движущих сил как «за», так и «против», что отдельно взятый следователь обычно даже не в состоянии с ними ознакомиться. И как правило, оказывается перед дилеммой: либо заняться бухучетом этих сил, либо, простите мне это выражение, просто забить на них и решать свою локальную задачу в рамках расследования конкретного дела.

– Кажется, нас учат более решительно вмешиваться в противоправные действия…

– Верно, – с тяжелым сердцем согласился Турецкий и два раза чихнул, тут же что-то подсчитывая в уме. – Но вас учат не управлять криминальными процессами – я пока что ничего не слышал о колледжах мафии, – а умению последовательно отслеживать их…

Турецкий заметил, что к нему снова плывет записка, и внутренне сжался. Достал из портфеля пластиковую бутылку «Боржоми» и хорошенько отхлебнул. Спокойней, Турецкий, записки не взрываются.

– На чем я остановился? Ага, дилемма сыщика… А перед тем? Да, у следователя на руках есть некий набор фактов. И здесь он упирается в очень серьезный момент – необходимости определенных догматов, оперируя которыми можно будет сдвинуться с нулевой отметки и начать поиск преступника. Итак, что же такое преступление? И что такое преступность? «Преступность – это разновидность поведения человека; борьба с ней – попытка изменить умы и души людей». Тридцать один год назад американская президентская комиссия по обеспечению соблюдения законов – заметьте, в самом ее названии кроется небольшая тавтология, что характерно для криминалистической лексики, – подарила цивилизации вот это одно из самых коротких и емких определений преступности.

В этот момент Турецкий развернул свежую записку: «Борьба с преступностью – проблема, скорее, статистическая». Ага! Это уже было кое-что новенькое.

– Борьба с преступностью – попытка изменить умы и души людей, – медленно повторил Турецкий, вставая и разминая затекшие ноги. – Разные умы. Разные души. Разных людей. И естественно, везде это делается по-разному. Например, в Японии в полицию обращаются по самым разным житейским поводам. Спрашивают дорогу, обращаются за разъяснением закона, просто изливают душу! Издержавшиеся граждане могут попросить денег в долг, чтобы добраться до дома. Для этой цели в будках есть специальный ящик с мелочью, которая выдается без лишних формальностей. Процент возврата при этом очень высок – около восьмидесяти процентов! Так вот я спрашиваю вас, кто-нибудь обращается с подобными вопросами и просьбами к нашим стражам закона?

В зале раздался откровенный смех.

– Вот именно, – грустно резюмировал Турецкий. – В Стране восходящего солнца дети, играющие на улице, часто приносят в полицию свои маленькие находки. Для их поощрения (!) заведены там карточки, в которые вписываются данные ребенка и наименование найденной вещи. Как вы думаете, зачем это делается?

– Чтобы вернуть владельцу, – немедленно последовал из зала естественный ответ.

– Само собой. Но карточки непосредственно предназначены для родителей, на них заранее отпечатан текст, который просит похвалить ребенка. Обладание такой карточкой для любого пацана – весьма престижно. Ну и конечно, время от времени какой-нибудь несмышленыш притаскивает в полицию вещь из собственного дома – чтобы официальным образом быть отмеченным. Возможно ли это адаптировать у нас? – снова риторически вопросил Турецкий, чтобы дать себе время прочесть доставленную записку.