Текст книги "Римская Галлия"

Цезарь с некоторой неожиданностью заметил среди галлов «удивительное согласие усилий для возвращения независимости». Верцингеторикс, уже бывший царем арвернов, заставил почти все племена Галлии признать себя общим диктатором[228]228
  Caes. VII, 4: «Omnium consensu ad eumdefertur imperium». Позднее диктатура была еще раз возобновлена в его пользу решением довольно бурного собрания. Цезарь рассказывает, как Верцингеторикс неожиданно и искусно выдвинул в этом собрании участие толпы простого народа. Очевидно, существовала аристократическая партия, которая желала другого вождя (VII, 63).


[Закрыть]. Самым важным делом было организовать объединение страны. Галлия как будто стала великою монархиею, для того чтобы бороться против чужеземного ига. Верцингеторикс, как абсолютный государь, назначал численность вооруженных отрядов, которые должны были выставляться отдельными государствами, и налагал на них поборы на военные нужды. Никакая другая власть не ограничивала и не контролировала его распоряжений. Являясь в одно время верховным судьею, как и главою правительства, он владел правом жизни и смерти надо всеми. Он был безусловным господином Галлии[229]229
  Caes. VII, 4.


[Закрыть].

Национальная независимость получила мужественных защитников. Цезарь справедливо оценивает смелость галлов и выдающиеся военные качества их предводителя; но он дает понять, что им было почти невозможно достигнуть успеха. По нескольким чертам его рассказа можно заключить, что Галлия не была на деле такой единодушной, какой казалась. Несколько народцев, как например, ремы и лингоны, оставались верными союзу с римлянами. Ни тревиры, ни белловаки не захотели присоединиться к Верцингеториксу; ни один из народцев Аквитании не участвовал в его войске. Эдуи сначала послали свои вооруженные силы Цезарю, и даже когда им пришлось переменить политику, «они лишь неохотно повиновались приказаниям вождя арвернов»[230]230
  Цезaрь, описывая общее собрание в Бибракте, прибавляет: «Ab hoc concilio Remi, Lingones, Treveri abfuerunt, illi quod amicitiam Romanorum sequebantur, Treveri quod aberant longius» (VII, 63). Что касается белловаков, то они хотели воевать с Цезарем, но одни и сами по себе – «se suo nomine atque arbitrio cum Romanis bellum gesturos dicebant neque cuiusquam imperio obtemperaturos» (VII, 75). Ни одно из аквитанских племен не поименовано в списке союзников (VII, 75). Относительно эдуев можно указать на их колебания и интриги (VI, 37–35) до тех пор, пока они «inviti Vercingetorigi parent» (VII, 63).


[Закрыть]. Отдельные племена не забывали своей зависти к другим.

Сквозь кажущееся единство просвечивала еще одна причина разъединения. Демократическая монархия Верцингеторикса вызывала неудовольствие и ненависть во многих галльских душах. Этот человек так мало рассчитывал на добровольное повиновение, что находил необходимым требовать от всех галльских государств выдачи ему заложников[231]231
  Caes. VII, 4: «Omnibus civitatibus obsides imperat».


[Закрыть]. Он царствовал, лишь заставляя бояться себя. Он не останавливался перед суровыми мерами. Ослушание его приказов каралось смертью; холодность и колебания в общем деле считались важными преступлениями; повсюду воздвигались костры и орудия пытки; система террора висела над Галлиею[232]232
  Caes. VII, 4, 5: «Summae diligentiae summam imperii severitatem addit; magnitudine supplicii dubitantes cogit; maiore comisso delicto, igni atque omnibus tormentis necat; leviore de causa, auribus desectis aut singulis efïossis oculis, domum remittit, ut magnitudine poenae perterreant alios. His suppliciis coacto exercitti…»


[Закрыть].

Подобные факты ясно показывают, что единение сердец не было совершенным. Многие одинаково страшились победы Верцингеторикса, как и его поражения. Национальная независимость не являлась единственным предметом забот; не хотели признать римского завоевания, но чувствовалось, что существовала опасность и помимо этого завоевания. Установление единовластия внутри страны ощущалось некоторыми, как порядок не менее ненавистный, чем иноземное господство, и умы глубоко волновались от беспокойства, что станется с Галлией на другой день после освобождения. Кружки и группы прервали междоусобия, чтобы бороться против внешнего врага, но под таким замирением продолжали жить разногласия, бушевали желания и опасения, горели страсти и злоба.

Верцингеторикс, царь и диктатор, был опутан всевозможными трудностями, которые обыкновенно осаждают монархов, возведенных во власть демократиею. С одной стороны, ему приходилось обуздывать казнями противников, с другой – он должен был противодействовать чрезмерным притязаниям сторонников. Подозрительный сам по отношению к соперникам, он вызывал подозрения в собственных адептах. Ta толпа, которая сделала его царем, при первой же неудаче обвинила в измене: «Его разбили, – так говорилось в толпе, – потому что он вступил в соглашение с Цезарем; он стремился только к царской власти и, конечно, предпочитает владеть ею по воле Цезаря, чем по желанию своих единоплеменников»[233]233
  Caes. VII, 20: «Vercingetorix, quum ad suos redisset, proditionis insimulatus, quod castra propius Romanos movisset… regnum Galliae malle Caesaris concessu, quam ipsorum habere beneficio… accusatus…»


[Закрыть]. Подобные речи показывают, до какой степени продолжительные раздоры галлов помутили сознание в их умах. При таком общем настроении невозможно было одержать победу. Верцингеториксу не хватало того, что составляет необходимое условие торжества в великих войнах: он не стоял во главе нации, свободной от внутреннего разделения. Несогласия и разобщение, которые существуют в обществе, всегда так или иначе отражаются и в войске. В душе каждого воина они воплощаются в виде нерешительности, непокорности, сомнений, недоверия, a все это парализует мужество или делает его бесполезным. Верцингеторикс оказался, правда, в силах собрать многочисленное ополчение; но каковы бы ни были его энергия, искусство, личные качества, ему, по-видимому, не удалось придать своему войску порядок и сплоченность, какие были необходимы для действий против римских легионов. В то время как римская армия повиновалась Цезарю всегда без ропота и никогда не сомневалась в нем; в то время как его солдаты, не ограничиваясь стойкостью в бою, умели выполнять громадные военные работы и переносить голод, причем «никогда не раздавалось из их уст ни одного слова, которое было бы недостойно величия римского народа»[234]234
  Caes. VII, 17.


[Закрыть], – правитель Галлии принужден был постоянно ободрять своих воинов речами, он должен был отдавать им отчет в своих действиях и с трудом доказывать им, что он их не предает врагу[235]235
  Caes. VII, 20.


[Закрыть]. Легионы Цезаря обнаружили в продолжение своих восьмилетних походов в Галлии, «чего могла достигнуть дисциплина Римского государства»[236]236
  Idem, VI, 1: «Docuit, quid populi romani disciplina posset».


[Закрыть]; большие же галльские ополчения показали, как мало значат самые блестящие качества вождя и отдельных воинов для спасения страны, в которой утеряна социальная и военная дисциплина. Если бы количество людей и их боевая храбрость определяли победу, Верцингеторикс восторжествовал бы над римлянами. Побежденный, он пал, как сильный духом человек[237]237
  Впрочем, не следует придавать полную силу часто повторяемым в книгах преувеличенным риторическим рассказам о величии души, которую он будто бы выказал при сдаче Цезарю. Пересмотрим различные свидетельства об этом эпизоде у Цезаря, Флора, Плутарха и Дионa Кaссия и постараемся выделить из них правду. Цезaрь говорит (VII, 89), что, когда y галлов истощились все средства для борьбы, Верцингеторикс посоветовал им «преклониться перед судьбою и выдать его самого, живым или мертвым, Цезарю»; тогда отправлено было посольство к римскому полководцу; последний поставил свои условия: галлы должны были выдать оружие и вождей. «Тогда привели к нему начальников, доставлен был и Верцингеторикс, a вооружение в кучу свалено было к его ногам». Флор (III, 10) прибавляет две черточки: во-первых, что Верцингеторикс «явился к победителю с мольбою», во-вторых, что он произнес следующие слова: «fortem virum, vir fortissime, vicisti». Плутарх (Vita Caes. 27) рисует Верцингеторикса подъехавшим (прискакавшим) к Цезарю верхом на лучшем из своих коней, украшенным лучшим оружием, слагающим наконец перед ним это оружие и «безмолвно садящимся y его ног». Самый же любопытный текст принадлежит Диону Кассию (XL, 41): «Он бросился к ногам Цезаря и сжал ему руки, не произнося ни слова; все присутствующие были тронуты жалостью; но Цезарь поставил ему в упрек то самое, на что галлы рассчитывали для его спасения, то есть старую дружбу, которая некогда связывала обоих вождей; он дал ему почувствовать, насколько после такой дружбы постыдно было его отпадение; и он оставил его y себя в качестве пленника».


[Закрыть].

С его гибелью Галлия утратила то немногое единение, какое он был в силах в нее вдохнуть; по местам продержалось еще один год частное сопротивление, потом весь край приведен был к покорности[238]238
  Аквитания была окончательно покорена лишь несколько лет позже. Cм. Appian. Bell. gall. V, 92; Dio, XLVIII, 49; LIV, 32.


[Закрыть].

Несколько месяцев спустя завоеватель покинул Галлию, уводя с собою свою армию[239]239
  Что Цезарь вывел из Галлии свою армию, это вытекает из его слов – в сочинении De bello сіv. (I, 8): «Legiones ex hibernis evocat», если их сравнить с рассказом о том же в De bello gallico (VIII, 54). Кроме того, известно, что в конце Галльской войны Цезарь, который тогда возвратил уже два легиона Помпею, сохранял лишь восемь y себя в Галлии: это были 7-й, 8-й, 9-й, 10-й, 11-й, 12-й, 13-й и 14-й легионы; между тем известно, что все эти легионы, кроме, может быть, одиннадцатого, упоминаются с точным указанием их номеров как участвовавшие в междоусобной войне, то есть находившиеся в Италии (cм. Caes. De bell. сіv. 1, 7, 15, 18, 46; III, 45, 46, 63, 89; De bell. afr. 34, 60, 62, 81, 89).


[Закрыть]. Галлия не двинулась для своего освобождения[240]240
  Одни белловаки сделали попытку возмущения, которое было подавлено Децимом Брутом (Liv. Epit. 114).


[Закрыть]. Она вооружала людей, но для пополнения армии Цезаря. Она служила в рядах войск ее победителя в Гражданской войне. В начале последней Цицерон писал: «Цезарь очень силен галльскими вспомогательными отрядами; галлы обещают ему 10 000 пехотинцев и 6000 всадников, которых будут содержать на свой счет в продолжение десяти лет»[241]241
  Сіс. Ad Att. IX, 13.


[Закрыть]. Цезарь сам, перечисляя своих римских воинов, прибавляет, что «у него было столько же галлов; он навербовал их, выбирая лучшую часть вооруженного населения каждого народца»[242]242
  Caes. De bell. civ. I, 38: «Parem ex Gallia numerum, quem ipse paraverat, nominatim ex omnibus civitatibus nobilissimo quoque evocato».


[Закрыть]. Когда он был в Испании, к нему опять прибыло подкрепление из 6000 галлов[243]243
  Idem, I, 51.


[Закрыть]. Он составил целый легион исключительно из галлов: последний получил название alauda (жаворонок) и был обучен римскому военному строю[244]244
  Suet. Caes. 24; Plin. XI, H. n. XI, 37.


[Закрыть]. Цезарь насчитывал в своем войске до 10 000 галльских всадников[245]245
  Appian. Bell. civ. II, 49. Многие упрекали меня за эту главу, как и вообще обвиняли меня в том, что я не говорил о Верцингеториксе с надлежащим энтузиазмом. Я отвечаю, что здесь затрагивается вопрос метода исследования. Те, кто думает, что история есть искусство, состоящее в соответственном толковании специально подобранных фактов в видах подтверждения излюбленных религиозных, политических или национальных мнений, могут свободно предполагать и утверждать, что галлы «должны были» долго бороться и постоянно восставать против иноземного владычества. Доказать это они не в состоянии, но их патриотизм требует, чтобы дело происходило именно так, a их историческое чувство обманывается тем же патриотизмом. Те же, которые думают, что история – чистая наука, стремятся только узнать истину, какова бы она ни была. Патриотизм – великое чувство; но незачем вмешивать его в изучение прошлого: не надо влагать его туда, где его не было. Наука не должна заботиться о чем-либо другом, кроме отыскания правды. Мы осуждаем немецких историков, которые исказили прошлое, чтобы создать легендарного Арминия и идеальную первобытную Германию, и не хотели бы сами впасть в подобного же рода ошибку.


[Закрыть].

Глава седьмая
О первых последствиях римского завоевания

Римляне не обратили побежденных в рабство, и галлы сохранили гражданскую свободу[246]246
  Мы не хотим утверждать, что при этом не попало в рабство много народа. Таков был обычай древности. Враги, взятые в плен с оружием в руках, делались собственностью победителя. Так, после взятия Алезии каждый римский воин получил на свою долю по одному рабу в виде добычи (Caes. VII, 89). Да и тут Цезарь отпустил на свободу пленных арвернов и эдуев.


[Закрыть]. Римляне не отобрали y них также земель. Были произведены, без всякого сомнения, частичные конфискации; Цезарь не пропустил, конечно, случая обогатиться сам и обогатить тех, кто ему служил, на счет завоеванных[247]247
  Автор сам приводит пример. Он наградил двоих галлов, которые верно служили ему, отдав им земли, отнятые y других их единоплеменников (cм. De bello сіv. III, 59). Можно еще напомнить тут следующее место Светония (Vit. Caes. 54). «Іn Gallia fana temp laque deum donis referta expilavit, urbes diruit, saepius ob praedam quam ob delictum». Мы не сомневаемся, что семь походов Цезаря были очень разорительны для страны.


[Закрыть]; но не было совершено общей сполиации.

Не будем представлять себе Галлию раздавленною победителем. Исторические документы не показывают нам ничего подобного. «Цезарь, – говорит его сотрудник Гиртий, – стремился лишь удержать галльские государства в дружбе с Римом и не давать им никакого повода к возмущению; обращение его с ними было почетно; именитые граждане осыпались благодеяниями; он не наложил на Галлию ни одного нового побора; он даже заботился о том, чтобы поднять страну, которая была истощена столькими войнами. Таким образом, заставляя галлов чувствовать все выгоды покорности, он без труда поддерживал мир»[248]248
  Caes. (Hist.), VIII, 49: «Unum illud propositum habebat continere in amicitia civitates, nulli spem aut causam dare armorum… Honorifice civitates appellando, principes maximis praemiis afficiendo, nulla onera iniungendo, defessam tot adversis proeliis Galliam conditione parendi meliore facile in pace continuit».


[Закрыть].

Светоний отчетливо изображает участь Галлии после римского завоевания. «Она была обращена в провинцию; впрочем, многие племена, – говорит он, – были признаны союзными или дружественными общинами»[249]249
  Suet. Caes. 25: «Omnem Galliam, praeter sodas ac bene meritas civitates, in provincia formam redegit».


[Закрыть]. В списке таких народцев, сохранивших некоторым образом полунезависимость, мы находим тревиров, нервиев, реймов, суэссионов, эдуев, лингонов, битуригов, карнутов, арвернов, сантонов, сегузиавов и несколько других племен; a это составляло треть Галлии[250]250
  Список таких populi liberi или foederati см. y Плиния, Hist. nat. IV, 105–109; специально для Нарбоннской Галлии. Ibid. III, 31–37. Дежарден думает, что Плиний составил этот список по официальным сведениям, относящимся ко времени Августа. См. «Géogr. de la Gaule», II, 128.


[Закрыть]. Остальная часть стала «провинцией» в прямом смысле, то есть страной, поставленной в подданство римского народа и подчиненной империуму его наместника. Однако произвольная власть не всегда и не по необходимости выражается в утеснении. Несомненно одно, что Галлия должна была платить Риму подати и нести в его пользу воинскую повинность. По словам Светония сумма податей, наложенных на страну, была определена Цезарем цифрою 40 миллионов сестерциев, которые соответствовали по весу восьми миллионам франков[251]251
  Suet. Caes. 25: «Еі quadringenties in singulos annos stipendii nomine imposuit». O значении слов quadringenties sestertium (буквально 400 раз 100 000 сестерциев) см. Cic. Philipp. II, 37.


[Закрыть]: сумма эта очень низкая, и она, вероятнее всего, не выражала собою всех повинностей покоренного края. Относительно величины воинских отрядов, которые должна была поставлять Галлия, y нас нет никаких числовых данных. Скоро мы увидим, что некоторые галлы будут жаловаться на тяжесть налогов, но они жаловались на то же и во времена независимости[252]252
  O тяжести налогов в эпоху независимости Галлии в сочинении Цезаря сообщаются два характерные факта. В одном месте он говорит (VI, 13): «Plerique magnifudine tributorum premuntur». В другом он рассказывает, что Думнорикс сильно обогатился чрез взимание portoria и vectigalia y эдуев (I, 18). Относительно времен Римской империи см. Tac. Ann. III, 40: «Disserebant de continuatione tributorum».


[Закрыть]. Они будут иногда тяготиться римскими воинскими наборами (dilectus)[253]253
  Tac. Hist. IV, 26: «Dilectum tributaque Galliae aspernantes». Следует заметить, что выражения Тацита не должны пониматься слово в слово. Историк говорит здесь о панике, распространявшейся в рассказываемом случае между римскими солдатами, о слухах, которые приводили их в ужас; один из последних и заключался в том, будто вся Галлия отказывалась платить подати и служить в армии. Истина, которая выделяется из рассказа, рассматриваемого во всей его полноте, гласит, что Галлия даже в тот момент продолжала поставлять Риму воинов.


[Закрыть]; однако размеры последних никогда даже отдаленным образом не доходили до того, чем были всеобщие ополчения прежних времен свободной племенной жизни.

Нельзя, следовательно, представлять себе Галлию утесняемой, порабощенной, потрясенной завоеванием. Будем судить об этих событиях, если возможно, не по идеям современного ума, но по понятиям тех поколений, которые их пережили. Невероятно, чтобы жители Галлии того времени чересчур живо оплакивали потерянную независимость, потому что они никогда и раньше не составляли единой нации. Они даже не знали никакой иной формы политического союза, кроме своих мелких государств или народцев, и для развития патриотизма y большинства из них не существовало более широкого и возвышенного объекта. Так ограничен был кругозор их мысли, их обязанностей, любви к отечеству, гражданских добродетелей. Душа их была бы поражена только в том случае, если бы сложившиеся политические тельца оказались разбиты завоевателем. Однако Рим не только не разрушил их, но оставил, за редкими исключениями, нетронутым организм последних и всю их внутреннюю жизнь. Почти ни одно из галльских государств не исчезло. В каждом из них продолжали жить старые привычки, традиции, даже вольности. Большинство населения, мысли и взоры которого никогда не заходят за пределы очень тесного круга, не заметило даже, чтобы произошла значительная перемена в их существовании.

Правда, каждое из галльских государств было с тех пор подчинено чужеземному могуществу. Некоторые высокие души должны были скорбеть об этом, но большинство охотно приспособилось к новому положению. Они сравнивали настоящее с прошлым и особенно поражались при этом тем обстоятельством, что прошлое было полно смут и страданий, настоящее же оказалось спокойным и мирным. Не было более места для междоусобий из-за соперничества государств друг с другом. Нигде уже не раздирали люди один другого за интересы аристократии или за народное дело. Независимость выражалась в беспрерывных войнах; римское владычество стало миром.

У римских писателей того времени часто попадается одно выражение, которое, по-видимому, постоянно употреблялось и в обыденной речи. Чтобы обозначить совокупность земель, подчиненных верховной власти Рима, говорили: римский мир (pax romana)[254]254
  Plin. Hist. nat. XXVII, I, 3: «Immensa Romanae pacis maiestate»; Senec. De provid. 4: «Omnes considera gentes, in quibus Roraana pax desinit»; Tac. Ann. XII, 33: «Additis, qui pacem nostram metuebant» (речь идет здесь o нескольких бретонских народцах); Spartian. Hadr. 5: «Hadrianus tenendae per orbem Romanum paci operam intendit». Плутарх (De fort. Rom.) называет Рим «неподвижным якорем, который укрепил человеческие дела, долго подвергавшиеся ударам бурь».


[Закрыть].

Находясь на далеком расстоянии от этой эпохи и рассуждая о ней чересчур отвлеченно, мы склонны прежде всего полагать, что в Галлии порядок независимости сменился порядком порабощения. Но галлы сами хорошо знали, что, даже до того времени, когда их покорил Цезарь, независимость реже осуществлялась y них на деле, чем подчинение и что искони самые слабые между ними должны были гнуть шею перед более сильными. Кто сосчитал и сравнил, сколько было в Галлии племен, которые на самом деле пользовались свободою, и сколько таких, которые были в подчинении y других?[255]255
  То, что y галлов называлось по Цезарю «клиентскими отношениями» между государствами, было настоящей зависимостью одних от других. Это вытекает из двух мест Цезаря, в которых слова clientela и imperium употребляются как равнозначащие понятия, служащие только для наименования различных сторон одного и того же отношения. Cм. VII, 75: «Clientes Aeduorum… sub imperio Arvernorum»; VI, 12: «Novis clientibus comparatis, quod hi aequiore imperio se uti videbant». Цезарь не перечисляет всех племен-клиентов; он только называет некоторые из них. См., например, IV, 6: «Condrusi, qui sunt Treverorum clientes»; V, 39: «Centroncs, Grudios, Levacos, Pleumoxios, Geidumnos, qui omnes sub imperio Nerviorum erant»; VII, 75: «Segusiavi, Ambivareti, Aulerci, clientes Aeduorum; Eleuteti, Cadurci, Gaballi, Vellavi, sub imperio Arvemorum»; VI, 4: «Carnutes in clientela Remorum»; VI, 12: «Magnae Aeduorum clientelae». Был еще один народец бойев, находившийся в зависимости от эдуев (VII, 9).


[Закрыть] Племена-клиенты, о которых много раз упоминает Цезарь, были народами, потерявшими независимость. Прежде чем попасть под господство Рима, они уже находились под властью эдуев, секванов, нервиев или арвернов. Они платили им дани и поставляли им вооруженных людей, a именно этого в свою очередь стал требовать от них Рим[256]256
  Обычай внесения stipendium’a племенем-клиентом племени-господину упоминается Цезарем в двух местах – I, 30 и V, 27 – галлы уплачивали дань и Ариовисту (I, 36; 44; 45). Обязанность выставлять воинов не столь ясно обнаружена им, но она, кажется мне, может быть выведена из VII, 75.


[Закрыть]. После побед Цезаря все племена должны были подчиниться Риму, как раньше половина их зависела от других галльских племен. A такова уж природа людей, что последние испытали, может быть, больше радости при освобождении от обязанности повиноваться соседям, чем горя от необходимости быть покорными чужеземцам. Римское верховенство смягчалось таким образом исчезновением местных неравенств. Покоренные, с одной стороны, галлы чувствовали себя освобожденными – с другой[257]257
  Несколько малых галльских народцев, которые некогда были насильственно присоединены другими, вновь получили автономию под властью римлян. Страбон, например, говорит, что виллеи, которые раньше принадлежали арвернам, во время римского господства получили собственное управление (IV, 2, 2, edit. Didot, p. 158). Точно так же, несколько позже, Антиполис был освобожден от Массилии (Ibid. IV, 1, 9; р. 153).


[Закрыть].

Надо представить себе этих людей в рамке их действительной жизни и с теми мыслями, которые занимали их ум. Рим являлся для них далеким величием, стоявшим превыше их ссор и страстей. Господство местных властителей, соседское могущество гораздо сильнее вызывало в них недоброжелательство, зависть и опасения, чем власть Рима. Ненавидели в Галлии того человека, который хотел захватить царскую власть в государстве или которого в том подозревали; затем – также того, кто в округе или селении пользовался утесняющим патронатом; того, кто силою принуждал народ опасаться его власти или переносить его покровительство[258]258
  Caes. VI, 13: «Aut aere alieno aut iniurla potentiorum premuntur, sese in servitutem dicant nobilibus».


[Закрыть]; потом – богатого заимодавца, который заставлял должников отдаваться к нему в кабалу; наконец, сильного главаря группы клиентов, который доставлял бедняку пропитание только под условием службы, давал ему защиту лишь ценою подчинения. Таковы были силы, которых галлы действительно страшились. Вот что рисовалось в глазах жителей древней Галлии настоящей неволею, рабством изо дня в день, проникающим в глубину внутренней жизни человека. Рим уже потому, что он распростирал свое главенство над всеми, тем самым препятствовал возникновению таких мелких тираний. Покоряясь Риму, можно было надеяться сохранить свободу от подчинения местному владыке, который был хорошо известен и возбуждал жестокую злобу.

Главным результатом римского завоевания было уничтожение частных клиентских союзов. Теперь уже не могло случиться, чтобы «большинство, удрученное долгами, чрезмерными повинностями или насилиями магнатов, обязано было идти в неволю»[259]259
  Caes. VI, 13.


[Закрыть]. Теперь уже не могло повториться, чтобы могущественные личности держали вокруг себя сотни клиентов – «амбактов», «отдавшихся в кабалу», присуждая одних к службе их особе, других – к отдаче своей жизни для поддержания усобиц, которые такие люди вели между собой, к смерти из-за их честолюбия. Теперь уже и y друидов отнята была власть чинить суд и расправу, наказывать за преступления, утверждать в правах наследства и располагать собственностью, запрещать участие в культе всякому, кто противится их постановлениям, отрешать отчужденного от общения с другими, отказывать ему даже доступ к суду и поддержку правосудия. Вот каковы были великие изменения, которые пережили в своем существовании те далекие поколения галлов; через них должны они были оценивать характер римского господства. Рим не предстал перед ними как утеснитель, но как хранитель мира, гарантировавший свободу в повседневном быту.

Глава восьмая
Пыталась ли Галлия освободиться?

Не следует прилагать к Галлии, подчиненной власти римлян, того суждения, какое подходило бы к положению каких-нибудь современных народов, находящихся под чужеземным игом. Не следует сравнивать ее с Польшею, покоренною Россиею, или с Ирландиею, находящеюся под суровым управлением Англии. Всякое сравнение подобного рода будет неточным. Мы не должны представлять себе завоеванную Галлию содрогающеюся в неволе и всегда готовящеюся сбросить с себя оковы. Факты и памятники дают нам совершенно иное понятие о положении вещей.

Около века после завоевания император Клавдий в речи, обращенной к сенату, произнес следующие слова: «Верность Галлии никогда не колебалась в продолжение ста лет; даже в критические моменты, через которые проходила наша империя, ни разу не пошатнулась ее преданность»[260]260
  См. текст речи Клавдия, найденный в Лионе: «Centum annorum immobilem fidem obsequiumque multis trepidis rebus nostris plus quam expertum». Cp. Tacit. Ann. XI, 24: «Continua et fida pax». Amm. Marc. XV, 12: «Gallias Caesar societati nostrae ioederibus iunxit aeternis».


[Закрыть].

Насчитывают, правда, несколько попыток восстания; но надобно изучить их вблизи, чтобы убедиться, действительно ли они доказывают, что Галлия, рассматриваемая в ее целом, желала в самом деле избавиться от римского владычества.

Первое движение такого рода было так называемое восстание тревира Юлия Флора и эдуя Юлия Сакровира. Оба эти галла носили римские имена и прежде всего добивались и достигли прав римского гражданства[261]261
  Tac. Ann. III, 40: «Ambobus Romana civitas olim data».


[Закрыть]. Подняв восстание, они, правда, стремились вновь оживить кругом воспоминания о старой независимости; но больше всего волновали они людей, нападая на тяжесть налогов и злоупотребления при их взыскании[262]262
  Ibid. «Disserebant de continuatione tributorum, gravitate fenoris, saevitia ac superbiapraesidentium».


[Закрыть]. В то время в Галлии не было римского войска, кроме одной когорты в Лионе (Лугудуне); небрежность императора Тиберия или затруднения, которые он встречал при распределении военной силы по различным областям империи, дали галлам время и простор, для того чтобы произвести восстание. Они имели полную возможность «вести мятежные речи в собраниях и на сходках»[263]263
  Ibid. «Per concilia et coetus sedîtiosa disserebant».


[Закрыть], ковать оружие[264]264
  Ibid. III, 43.


[Закрыть], посылать повсюду эмиссаров. Между тем ни один народец, ни одна из 64 правильно устроенных общин Галлии не объявила себя против Рима. Галльские воины, служившие империи, остались почти все верны ей[265]265
  Tac. Ann. III, 42: «Раuci… corrupti, plures in officio mansere». Люди, o которых здесь говорит Тацит, были набраны y тревиров. Он указывает и в других местах на галльские отряды, находившиеся на службе y римлян (Ann. II, 17; Hist. I, 70).


[Закрыть]. За Флором и Сакровиром пошли только «самые буйные люди и еще те, для кого вследствие отсутствия средств к жизни или страха наказаний, заслуженных их преступлениями, беспорядки оказывались единственным спасением»[266]266
  Ibid. III, 40: «Ferocissimo quoque assumpto, aut quibus ob egestatem ac metum ex flagitiis ruaxima peccandi necessitudo».


[Закрыть]. Мало было племен, в среде которых не были «посеяны зерна возмущения»; но нужно думать, что число восставших было не очень значительно, ибо «для приведения к покорности андекавов и туронов (населения будущей французской области Анжу) оказалась достаточною единственная когорта, прибывшая из Лугудуна»; несколько отрядов, посланных из легионов, расквартированных в Германии, «наказали туронов»[267]267
  Tac. Ann, lII, 41; III, 46: «Una cohors rebellera Turonum (profligavit)».


[Закрыть]; «несколько взводов конницы справились с секванами»[268]268
  Ibid. III, 46; «Раuсае turmae profligavere Sequanos».


[Закрыть]. Начальник тревиров оказался в состоянии сгруппировать около себя в собственной своей же стране только «сброд людей, которые были его должниками и клиентами»[269]269
  III, 42; «Vulgus obaeratorura aut clientium».


[Закрыть]. Крыло конницы под предводительством другого тревира – Юлия Инда – рассеяло без труда «эту сбродную толпу»[270]270
  III, 42; «Iulius Indus e civitate eadem, discors Floro et ob id navandae operae avidior, inconditam multitudinem disiecit».


[Закрыть]. Сакровир был несколько счастливее: ему удалось овладеть городом Августодуном[271]271
  Неточно утверждать, что Сакровир навербовал «учащееся юношество», как делали некоторые историки (см. Henri Martin, Hist. de France, I, 224). Тацит сообщает только, что «он держал этих молодых людей в качестве заложников» (см. Ann. III, 43).


[Закрыть]; он оказался в силах собрать до 40 000 галлов, но три четверти последних были вооружены лишь кольями и ножами; лучшими в их числе были, как кажется, гладиаторы, одетые в железо, подобные тем, которых называли в Риме круппеллариями. Два легиона легко раздавили эту массу, которая даже не вступила в бой; одни гладиаторы продержались несколько времени под защитою своих железных лат[272]272
  Рассказ об этом необычайном сражении находим y Тацита (cм. Ann. III, 45–46). Сакровир выдвинул вперед и поставил в центре своих гладиаторов, по крылам разместил хорошо вооруженные когорты. Силий повел атаку с фронта; фланги галлов, т. е. именно хорошо вооруженные когорты, не продержались даже короткое время («пес cunctatum apud latera»); одни гладиаторы замедлили несколько натиск римского войска (paulum morae attulere ferrati»); эти крупелларии, которые были совершенно закрыты железным панцирем (Ann. III, 43), не могли ни наносить удары, ни обратиться в бегство; меч легионера не мог также сразить их: пришлось сваливать их топорами, либо при помощи кольев или же сбрасывать их на землю, «где они и оставались лежать, как неподвижные массы, не будучи в состоянии подняться». Что касается следующих, задних рядов галльского войска, то Тацит ничего даже не упоминает о них.


[Закрыть]. Нам представляется невозможным усмотреть в приведенных чертах истинные признаки народного восстания. Если бы Галлия в самом деле прониклась желанием вновь сделаться независимой, обстоятельства, без сомнения, сложились бы иначе. Тацит обращает даже внимание на то, что императорское правительство мало придало значения бессильным вспышкам, картина которых, быть может, «была раздута молвою»[273]273
  Tac. Ann. III, 44: «Cuncta, ut mos famae, in maius crédita». Историк прибавляет, что Тиберий выказывал при этом большое спокойствие «или по твердости духа или потому, что он понимал ничтожность движения». Слова Веллея об этом событии – «quantae molis bellum» (II, 129) – мало заключают в себе исторической цены. Достойно замечания, что ни Светоний, ни Дион Кассий не сочли даже нужным упомянуть о факте восстания Флора и Сакровира.


[Закрыть].

Гай Юлий Виндекс, который произвел возмущение в конце царствования Нерона, также не помышлял о независимости галлов. Этот человек, родом из Аквитании, потомок знатной туземной семьи, был римским сенатором и наместником провинции[274]274
  Dio Cassius, LXIII, 22; Suet. Ner. 40: «Galliam provinciam pro praetore obtinebat».


[Закрыть]. Ему не было повода желать ниспровержения римского господства; он стремился только возвести на престол нового императора. Пользуясь недовольством галлов на администрацию Нерона, он возбудил их к восстанию. Древние историки с полнейшею ясностью изображают истинную природу этого движения. Виндекс созвал вступивших в заговор и прежде всего «заставил их поклясться, что они все сделают во имя сената и народа римского»[275]275
  Zonar. VI, 13. Известно, что Зoнара жил и писал много времени позже данного события, но известно также, что он пользовался Дионом Кассием, подлинный текст которого, относящийся к эпохе восстания, до нас на дошел.


[Закрыть]. Он обратился к ним с речью; не говоря ни слова о независимости галлов, вождь перечислил своим сторонникам все злодеяния Нерона: он остановился особенно на описании частной жизни этого чудовища, «которое позорило, по его словам, священное звание императора»; он заклинал их наконец «отомстить за народ римский, освободив от Нерона мир»[276]276
  Cм. y Диона Кассия (в сокр. Ксифилина) LXIII, 22–23. Тацит не дает нам полного рассказа об этом возмущении; но намеки, которые он на него делает (Hist. I, 51), подтверждают рассказ Диона Кассия. То же можно сказать о Светонии (Galba, 9) и Плинии Старшем (XX, 57, 160). Во всем этом нет ни одной черты, которая позволяла бы усматривать в Виндексе защитника независимости страны от Рима.


[Закрыть]. Вслед за тем Виндекс провозгласил императором Сульпиция Гальбу. Жители Центральной Галлии признали нового государя; но население Северной предпочло ему Вителлия и взялось за оружие, чтобы поддержать последнего[277]277
  Tac. Hist. I, 51: «Pars Galliarum, quae Rhenum accolit, secuta easdem partes (то есть последовавшая за Вителлием), ac tum acerrima instigatrix adversus Galbianos; hoc enim nonien, fastidito Vindice, indiderant».


[Закрыть]. Не было речи и здесь о национальной свободе.

Следует ли считать восстанием всей Галлии бунт, поднятый бойем Мариком? Следует ли его рассматривать как усилие народа или друидов вернуть стране независимость? Лучше будет и в данном случае точно держаться смысла рассказа Тацита, единственного известия об этом событии, которое находится в наших руках. «Некий Марик, происходивший из самого низшего класса бойского народа, ложно выставляя себя вдохновленным богами, осмелился сделать вызов римскому оружию. Он объявлял себя освободителем Галлии, он объявлял себя богом»[278]278
  Tac. Hist. II, 61: «Mariccus quidam, e plebe Boiorum… provocare arma romana simulatione numinum ausus est. Iamque assertor Galliarum et deus, nam id sibi indiderat…»


[Закрыть]. Из приведенных первых слов историка можно заключить, что Марик воодушевлялся чувством национальной свободы и, по-видимому, предан был также национальной религии. Впрочем, Тацит не упоминает здесь ни разу имени друидов, и дальнейшее его изложение обнаруживает, насколько это движение было ограничено и неглубоко. «Он собрал восемь тысяч сторонников и увлек за собою несколько волостей эдуев; но община последних, всегда отличавшаяся благоразумною сдержанностью, вооружила отборнейшую часть своего юношества и с помощью нескольких Вителлиевых когорт рассеяла эту толпу, объединенную суеверием. Марик был взят; глупая масса считала его неуязвимым, тем не менее он был предан смерти…»[279]279
  Ibid. «Concitis octo milibus hominum proximos Aeduorum pagos trahebat, cum gravissima civitas electa iuventute, adiectis a Vitellio cohortibus, fanaticam multitudinem disiecit…»


[Закрыть]

Крупное большинство галльских племен оставалось чуждым всех таких волнений, происходивших внутри страны, и, как кажется, не помышляло об освобождении. Между тем нельзя сказать, чтобы такая покорность поддерживалась силою. У Рима не было специальной армии для обуздания галлов. Несколько легионов защищали границы страны против нападений германцев; но внутри ее не существовало военных гарнизонов. Даже полицейские отряды составлялись из галлов, содержались на счет местных жителей и находились под командою муниципальных властей. Если бы Галлия действительно скорбела об утрате независимости, ей бы легко было подняться всей до того времени, когда римские легионы подоспели бы для подавления восстания. Она оставалась верна Риму, потому, что сама того хотела. Один историк той эпохи говорит о ней: «Целая Галлия, хотя она и не изнежена, хотя не выродилась ее храбрость, добровольно повинуется тысяче двумстам римских воинов»[280]280
  Ioseph. Flav. De bell. iud. II, 16.


[Закрыть].

Восстание Цивилиса, разразившееся среди смут между Вителлием и Веспасианом, отличалось – следует признать это – некоторою серьезностью. Но Цивилис был батав, то есть германец[281]281
  Tac. Hist IV, 12–13. Этот германец был, впрочем, на службе Рима и получил командование когорты (Ibid. c. 16, 32).


[Закрыть]. Германцы же наполняли его войско: оно было составлено из батавов, фризов, канинефатов, хаттов, тонгров, бруктеров, тенктеров, хавков, трибоков[282]282
  Ibid. VI, 16, 21, 37, 61, 70, 79.


[Закрыть]. Таким образом, здесь вся передовая линия Германии «шла на разграбление Галлии»[283]283
  Ibid. IV, 21: «Excita ad praedam famamque Germania»; Ibid. 28: «Civillem immensis auctibus universa Germania extollebat».


[Закрыть]. Велледа тоже была германкою, и она предсказывала победу германцам[284]284
  Ibid. IV, 61: «Veleda, virgo nationis Bructerae, late imperitabat, vetere apud Germanos more, quo plerasque feminarum fatidicas arbitrantur… Veleda prospéras res Germanis praedixerat»; Tac. Germ. 8: «Veledam, diu apud plerosque numinis loco habitam». Нам совершенно непонятно, откуда произошла удивительная легенда, обратившая Велледу в галльскую жрицу.


[Закрыть]. Они переправились через Рейн, все сожигая и разрушая на пути. Они овладели Кельном (Colonia Agrippinensis), городом, незадолго перед тем основанным римлянами для ограждения Галлии от их набегов и потому особенно возбуждавшим их ненависть[285]285
  Ibid. IV, 65: «Transrhenanis gentibus invisa civitas opulentia auctuque; neque alium finem belli rebantur quam si promiscua ea sedes omnibus Germanis foret».


[Закрыть].

Все это никаким образом не указывает на попытку освободить Галлию; эти германцы не были избавителями их от неволи. Они даже были более опасны самой Галлии, чем империи. Однако Цивилис рассчитывал добиться присоединения галлов к его предприятию. Это был, по суждению Тацита, честолюбец, мечтавший сделаться царем галлов так же, как и германцев[286]286
  Tac. Hist. IV, 18: «In Gallias Germaniasque infestus, validissimarum nationum regno imminebat…»


[Закрыть]. Чтобы привлечь к себе галлов, он при них говорил о независимости, старался прельстить их надеждою на уничтожение налогов и воинской повинности, напоминал им старую свободу и сулил ее возвращение[287]287
  Ibid. c. 17, 32.


[Закрыть].

Галлы не сразу попали в такую грубую ловушку. Их вооруженные отряды прежде всего присоединились к римской армии как вспомогательные войска, и они с большим рвением бились за империю[288]288
  Ibid. IV, 25: «Affluentibus auxiliis Gallorum, qui primo rem romanam enixe iuvabant». Ниже (гл. 37) Тацит изображает тревиров мужественно борющимися с германцами.


[Закрыть]. Но то было время, когда Италия являлась добычею междоусобия; сражение при Кремоне уже произошло, но в Галлии еще ничего не знали об этом, и страна, находясь в неведении о гибели Вителлия, оставалась ему верна[289]289
  Ibid. с. 37.


[Закрыть]. Скоро распространилась, однако, весть, что империя получила нового господина – Веспасиана, который не был знаком Галлии даже по имени; приходилось, стало быть, в третий раз в продолжение одного года возобновлять присягу. Вместе с тем нельзя было не заметить, что Цивилис и германцы одерживали успехи; они уничтожили несколько римских легионов[290]290
  Ibid. 25: «Мох valescentibus Germanis».


[Закрыть]. Наступил момент, когда многочисленные галлы стали склоняться к восстанию, отказались от уплаты римлянам подати к несения военной службы[291]291
  Ibid. 26: «Delectum tributaque aspernantes».


[Закрыть] и «взялись за оружие с надеждою освободиться или из жажды повелевать»[292]292
  Tacit. Hist. IV, 25: «Pleraeque civitates adversus nos armatae, spe libertatis et cupidine imperitandi».
  6 Ibid. 54: «Galli sustulerant animos».


[Закрыть]. Порыв независимого духа и племенной гордости как бы пронесся тогда над Галлией. При известии о пожаре Капитолия поверили, что боги покидают Рим и что власть над миром должна перейти в руки заальпинских народов: таковы были предсказания друидов[293]293
  Ibid.: «Fatali igne signum coelestis irae datum et possessionem rerum humanarum transalpinis gentibus portendi druidae canebant».


[Закрыть]. Тем не менее из рассказов Тацита собственно не видно, чтобы поднялась вся Галлия; но в римской армии были галльские когорты, которые до тех пор пребывали в верности и покорности, теперь же вдруг возмутились. Три галльских вождя – Юлий Классик, Юлий Сабин и Юлий Тутор – находились на службе империи[294]294
  Ibid. 55.


[Закрыть]. Чувствуя себя среди легионов, ослабленных недавними поражениями, они вошли в соглашение с Цивилисом, умертвили своего главного начальника и заставили остатки легионов примкнуть, как они сами, к возмущению. Это был военный бунт, a не народное восстание[295]295
  Cм. особенно рассказ Тацита в главах 55–62.


[Закрыть].

Люди эти взывали к свободе; они обещали друг другу восстановить старую независимость и даже основать великую галльскую державу[296]296
  Ibid. c. 55, 58.


[Закрыть]. Они приказывали солдатам, присягавшим обыкновенно императорам, произносить клятву в верности «самостоятельной Галлии»[297]297
  Ibid. 59, 60: «Іuravere qui aderant pro imperio Galliarum… In verbà Galliarum iuravere». Тацит говорит здесь только o солдатах, входивших в состав либо римских легионов, либо галльских вспомогательных когорт. Он не указывает, чтобы клятва подобного рода была принесена населением Галлии.


[Закрыть]. Однако один из них – Классик – облекся в знаки римского военачальнического достоинства, другой – Сабин – «повелел приветствовать его, как Цезаря»[298]298
  Ibid. 59: «Classicus sumptis romani imperii insignibus in castra venit»; c. 67: «Sabinus Caesarem se salutari iubet».


[Закрыть]. Эти два факта, засвидетельствованные Тацитом, сильно уменьшают значение клятвы, принесенной в честь галльской державы. Историк не говорит равным образом, чтобы на призыв трех названных вождей откликнулось большинство населения. Автор ясно показывает, что в продолжение нескольких недель в Галлии не было ни одного римского солдата; стало быть, страна могла возвратить себе независимость, если бы того хотела; она была госпожою своих судеб; но он нигде не сообщает, чтобы в ней поднялось восстание. Тацит изображает настроение Галлии колеблющимся; можно догадываться, что целая партия была там склонна к возмущению и что кое-кто поодиночке взялся за оружие; но из 80 общин он называет только две – лингонов и тревиров, которые решились восстать.

Это движение было первоначально подавлено не римским войском, a самими галлами. Секваны, оставшиеся верными Риму, вооружились, чтобы постоять за него, и привели в расстройство Сабина и лингонов[299]299
  Tac. Hist. IV, 67: «Sequanos civitatem nobis fidam… Fusi Lingones».


[Закрыть].

Что касается Цивилиса и его батавов, они отказались присягнуть «Галлии». Они предпочли, говорит Тацит, довериться германцам. Они объявляли даже, что вступят в борьбу с галлами, громко провозглашая, что Галлия годна лишь на то, чтобы послужить им добычей[300]300
  Ibid. 61: «Civilis neque se neque quemquam Batavum in verba Galliarum adigit; fisus Germanorum opibus… certandum adversus Gallos de possessione rerum…»; с. 76: «Gallos quid aliud, quam praedam victoribus…»


[Закрыть].

Верность секванов и их победа, а, быть может, также страх перед германцами вернули Галлию на сторону Рима[301]301
  Ibid. 67: «Sequanorum prospéra acie belli impetus stetit, resipiscere civitates, fasque et foedera respicere».


[Закрыть]. Ремы, которые не совершали отпадения, созвали представителей от всех галльских общин «для совместного обсуждения, что следует предпочесть: свободу или мир»[302]302
  Ibid.: «Remi per Gallias edixere, ut missis legatis in commune consultaent, libertas an pax placeret».


[Закрыть].

Тогда-то и произошло одно из характернейших происшествий во всем изучаемом событии. Послы различных галльских народцев сошлись в городе, который ныне называется Реймсом (Durocortorum Remorum), и образовали нечто вроде Национального собрания. На нем рассуждали без всякого стеснения о выборе между римским владычеством и независимостью. Никогда более высокий вопрос не ставился перед нацией и не рассматривался с большим спокойствием. Были ораторы, которые говорили в пользу свободы, другие высказывались за сохранение покорности чужеземному господству. Но мы совсем не усматриваем никаких указаний на то, чтобы последних обвиняли в измене даже их противники, и, по-видимому, они вовсе не были меньше тех привязаны к родине. Спорили очень много; взывали к великому имени независимости и напоминали о старой славе; немало сердец было растрогано этими девизами. Но люди, обладавшие более холодными темпераментами, обращали внимание на рискованность предприятия: шесть римских легионов уже находились на пути в Галлию. Затем возникал вопрос: как распорядится Галлия своей независимостью, если ей в самом деле удастся освободиться? Какое управление создаст она себе, где будет ее столица, ее центр, на чем будет держаться ее единство? Выставлялось на вид, что немедленно же возродятся смуты, притязания и ненависть, соперничество между племенами и групповая вражда[303]303
  Ibid. IV, 69: «Deterruit plerosque provinciarum aemulatio… Quam, si cuncta procederent, sedem imperio legerent? nondum victoria, iam discordia erat».


[Закрыть]. Благоразумные предсказывали, что галльское общество будет подвержено жестоким колебаниям и постоянным изменениям судьбы или положения, Особенно много думали о германцах, которые вот уже два века тянут руки к Галлии, которых толкают против нее всякого рода вожделения[304]304
  Ibid. IV, 73: «Libido atque avaritia».


[Закрыть], которые только и ждут восстания галлов против Рима, чтобы наводнить страну и предать ее разграблению. Стали наряду с этим взвешивать все выгоды мира и римского господства. Сравнивали настоящее с тем, чем станет будущее, и рассудили, что настоящее лучше такого будущего[305]305
  Ibid. 69: «Pacis bona dissertans… Taedio futurorum praesentia placuere».


[Закрыть]. Результатом всех этих долгих разговоров был тот факт, что собрание торжественно объявило от лица всей Галлии, что она остается связанною с Римом. Оно предложило тревирам, которые одни оставались в восстании, сложить оружие и возвратиться к повиновению[306]306
  Ibid. «Scribuntur ad Treveros epistolae nomine Galliarum, ut abstinerent armis».


[Закрыть]. Затем большое количество галлов добровольно вооружилось для защиты империи[307]307
  Ibid. 79: «Multitudinem sponte commotam ut pro Romanis; arma capesseret».


[Закрыть]. Цивилис, уже один раз побежденный, набрал себе новое ополчение в Германии[308]308
  Ibid. V, 13: «Reparato per Germaniam exercitu».


[Закрыть]. Его разбили вторично, и германцы были изгнаны за Рейн, служивший границею между ними и Галлиею. Страна была избавлена от нашествия и осталась римской.

Тацит влагает в уста одного римского полководца слова, которые справедливо выражают мысль, волновавшую в те времена большинство населения края. «Когда наши войска, – говорил он, обращаясь к галлам, – вступили впервые в вашу страну, это произошло по просьбе ваших предков; собственные раздоры утомляли и истощали их, и германцы уже возлагали на их головы иго рабства. С тех пор мы держим стражу на вашей окраине, чтобы помешать новому Ариовисту прийти царствовать над Галлией. Мы не налагаем на вас никаких иных податей, кроме тех, которые дают возможность доставить вам прочный мир. Платимые вами налоги содержат армии, которые вас же защищают. Если бы исчезла римская империя, что увидели бы мы на земле, кроме всеобщей войны? И при этом какой народ был бы тогда в большей опасности, нежели вы, которые наиболее доступны врагам, которые владеете золотом и богатством, привлекающим хищника?»[309]309
  Tac. Hist. IV, 72–74 (речь Цериалиса).


[Закрыть]