Текст книги "Призрачное очарование осени. Женские рассказы"

Крыло чайки

Пусть сильнее грянет буря!..

М. Горький

Баркас подошел к пристани. Шустрый юнга лихо перепрыгнул полосу мутной воды, разделяющую утлую посудину от берега.

– Лови! – строго скомандовал боцман и бросил конец швартового троса.

Пацан перехватил его в воздухе. Баркас ткнулся бортом о потемневшие бревна, обрамляющие причал, и одновременно проворный малый восьмерками обмотал кнехт11
  Кнехт – специальный чугунный столбик на причале для крепления швартовного троса


[Закрыть].

– Все! Готово!

Теперь юнга суетился, налаживая сходни, сколоченные из нескольких досок, скреплённых поперечными рейками.

Капитан, которого все звали просто Мишкой, заглушил мотор, поправил видавшую виды фуражку и облокотился на штурвал, поглядывая на берег через мутное стекло. Луч света отразился от него и улетел далеко от пристани к распахнутым настежь окнам старого приземистого дома, который одиноко стоял на возвышенности, круто уходящей в море.

Молодая женщина в белой косынке, повязанной поверх иссиня-черных кос, мыла окно, стоя снаружи. Ветер озорничал с ее пестрой юбкой, бессовестно обнажая ноги. Но женщина не обращала на это внимания. Вокруг никого не было. Воскресный день позвал всех обитателей рыбацкой деревни на шумную ярмарку, где на вырученные за рыбу деньги можно было всласть повеселиться, отдохнув от забот. Только эта женщина, да старый Хруст остались в деревне.

Хруст (прозванный так за постоянные покрякивания при ходьбе) еще утром приковылял к пристани, устроился на перевернутом бочонке и, покуривая цигарку, пялился в море. Когда его еще зоркие глаза разглядели на горизонте баркас, дед довольно крякнул и наблюдал за ним до тех пор, пока тот не пришвартовался.

– Здорово, дедунь! – Мишка, выбравшись из рубки на палубу, помахал Хрусту.

Дед, кряхтя, подошел ближе.

– Здорово, моряк, как улов?

– Да, поймали малость, – отмахнулся моряк, а сам подмигнул юнге, и тот, без слов понимая капитана, ухватил несколько крупных рыбин и завернул в кусок плотной бумаги от провианта.

– На вот, поешь свеженькой, – Мишка не спеша сошел на берег и протянул деду сверток.

Хруст снова крякнул, но от удовольствия. Не забывал бывший постреленок старого моряка, когда-то учившего его премудростям профессии!

Мишка сел рядом, закурил, глубоко затягиваясь. Ветер с моря ударил в лицо. Моряк прищурился, отвернулся, подставляя обветренную щеку. Взгляд отметил движение у бывшего заброшенным дома на возвышенности. Мишка пригляделся. Женщина как раз закончила работу и с двумя ведрами спускалась по крутой тропке к морю.

– Кто это?

Хруст глянул на холм, прищурился и, не спуская глаз с белой косынки, под порывом ветра поднявшейся над головой женщины, как крыло чайки, небрежно протянул:

– А-а! Эта! Да Анна, вдовая, пришла недавно. Говорит, племянница нашего брадобрея. Ну, племянница, так племянница, кто ж проверит? Терентий уже не скажет… Вот, поселилась у него в доме. С сыном она. Мальчишка мал еще, даже для юнги. Но шустрый малый, с нашими, как положено, кулаками помахались, а теперь не разлей вода, особливо с Толиком, ну, с сыном твоего боцмана.

Миша слушал деда очень внимательно, но еще внимательнее наблюдал за молодой женщиной. Издали только и видно ее косынку, голые ноги и крепкий стан, но что-то шевельнулось в груди у моряка. Сам он еще не был женат, да и не спешил с этим делом, хоть каждая из незамужних рыбачек готова была отдать ему не только сердце, но и все остальное свое богатство. Мишка же, не в пример другим, не покушался на девичью честь, на зовущие взгляды отвечал полуулыбкой, шуткой, намеком, а свою мужскую похоть удовлетворял с молодухами из поселка, где ныне кипела весельем ярмарка.

Деревня у них небольшая, все на виду. Моряки люди суровые, прямые. На берегу могут не просыхать неделями, если погоды нет, да в морду дать невзначай, а в море – друг другу всегда в помощь. А как подашь руку, если делом нечист? Нет ничего превыше мужской дружбы! Это молодой капитан для себя законом считал.

– И что молодуха? Где муж ее, откуда она пришла?

Мишка встал, вглядываясь. Женщина исчезла из поля зрения, спустившись за утес. «Махнула крылом и улетела…» – подумал Мишка.

– Да кто ж его знает?! – дед тоже поднялся. – Она все больше молчит. Но женщина работящая. Нашим и улов разобрать помогает, и сети починяет. Ей за то рыбу дают. В поселок ходит, носит на продажу тряпье какое-то, шьет сама. Тем и кормится. За мальцом хорошо смотрит. Строга! Но ни с кем не сошлась. Одна! – дед хитро глянул в лицо моряка. – А что, хороша баба, в твоем вкусе как раз!

Мишка расплылся в улыбке.

– Ох, дед, много ты о моем вкусе знаешь!

– А что? Баба она бывалая, не девка, чего-то в жизни повидала. Да и одна, а ты парень видный…

– Ладно тараторить, иди уже, – последние слова деда, как рукой, сняли очарование. – Мне надо с уловом разобраться, может, еще свежей рыбы успею на ярмарке продать, – окурок отлетел в сторону, Мишка встал. – Сашко! Отобрал? Чего там мотыляешься без дела? Грузи корзины, да за подводой бегом, а то день закончится, пока ты отелишься! – выдал он юнге, вернувшись к баркасу.

Дед озадаченно крякнул и поспешил убраться восвояси, так и не поняв, чего это Мишка взъерепенился. Да Мишка и сам не понял, какие струны его души невзначай тронул Хруст. Только белая чайка над морем словно хохотала над моряком, изредка взмахивая крыльями.

День шел на убыль. По пыльной дороге с ярмарки возвращались селяне: кто на подводах, кто на своих двоих. Анна с убранными в венчик косами, с пестрой шалью поверх белой блузки стояла чуть в стороне, поджидая сына, которого отправила погулять вместе с Марией, матерью его закадычного друга Тольки. Вон и они! Пацаны все еще резво носятся друг за другом, а Мария с пустой корзиной идет под руку с мужчиной. «Муж!» – догадалась Анна, вспоминая причаливший поутру баркас. Поздоровались. Муж Марии оказался мужчиной в годах, а может, это усы и борода, скрывающие пол-лица, делали его старше, но и взгляд моряка был таким пронзительным, что Анне стало не по себе. Молодые так не смотрят! Те по фигуре скользнут, ухмыльнутся, а по глазам без труда их похотливые мысли прочитаешь. С такими Анна не церемонилась, отшивала парой слов. А тут стушевалась, отвела глаза. Во взгляде боцмана сквозил интерес другого плана.

– Так, значит, ты та самая Анна… – не спрашивал, а изучал ее бывалый моряк.

– Меня зовут Анна, а та самая или нет, я не знаю, – все же отрезала.

– Да ты не бойся, я с добром, Мария вот рассказала, что вдвоем с сыном живешь…

Анна обняла подбежавшего сына, вскинула голову.

– А мне бояться нечего, а коли с добром, то спасибо.

Она поклонилась, живо так, глядя на Марию – ей спасибо предназначалось, за сына, – и пошла к своему одинокому дому.

– Анна! – Мария окликнула ее, одарив мужа недобрым взглядом.

– Да постой ты, гордячка, – боцман, словно извиняясь, крикнул вслед, – работа есть, мы ж с уловом вернулись!

Анна остановилась, вполоборота взглянула на боцмана.

– Тот-то же! – усмехнулся он в усы. – Завтра поутру приходи.

На том и расстались. Но встревожили Анну слова, а более всего изучающий взгляд моряка. Вспомнилась свекровь. Та, когда Василий привел ее в дом, взглядом так и сверлила, даже не стараясь скрыть своего недовольства. Ревновала к единственному сыну, думала, век с ним вдвоем проживет. А не вышло. Ни ей с ним, ни Анне. Сразу после свадьбы ушел Василий на войну, да сгинул там. Без него Лешка родился. Свекрови бы радоваться, вот оно – продолжение рода, живая память о сыне! Но и внук не смягчил сердце заносчивой женщины. В конце концов, не выдержала Анна, собрала нехитрый скарб и ушла. Родных у нее, кроме дядьки Терентия, не было, к нему и подалась. А как пришла, то узнала, что теперь и его нет, только вдвоем с сыном они на всем белом свете и остались. Но люди в рыбацкой деревушке не прогнали ее, напротив, разрешили в доме Терентия жить, в работе не отказывали.

– Леш, ты не знаешь, улов-то большой? – спросила у сына за ужином.

– Не-а, – встрепенулся он.

Мальчик клевал носом, в полусне тыча ложкой в тарелку. Анна улыбнулась.

– Иди спать, горе луковое!

Алешка сполз со скамьи и плюхнулся на настил в углу, приспособленный матерью вместо кровати. Анна укрыла сына одеялом, слатанным ею из кусочков ткани. Прилегла рядом.

– Спи, Алешенька, спи, родной. Может быть, заплатят, ботинки тебе справим к осени…

Рыбацкая деревня просыпается рано. Солнце только окунуло первые лучи в море, позолотив воду, а моряки, смоля цигарки, потянулись к своим посудинам. Женщины управились с нехитрым хозяйством и тоже отправились на работу. Ее всем хватало: рыбу, что накануне наловили рыбаки, солить надо, сети для сушки развесить, а там и починить, где прохудились, посуду, бочки мыть, да за детьми малыми присматривать походя. Кто постарше, сами стайкой на берегу собирались, целый день у моря околачивались. То отцам помогут, то плавают, а то и сидят без толку, байки травят.

Анна накормила сына вчерашней похлебкой, дала кусок хлеба на день и отпустила к ребятам. А сама туго скрутила косы, чтобы не мешали, повязала передник и пошла к причалу.

Чайки кружились над берегом, ожидая легкой добычи. Вчерашний моряк уже командовал над долговязым подростком, распекая его в хвост и в гриву. А тот носился по берегу, как оглашенный. То бочку катит, то сеть расправляет.

– Пришла? – боцман окинул взглядом ладную фигуру Анны.

– Пришла! – она оправила передник и с вызовом ответила на откровенный взгляд: – Небось не на смотрины звал! Говори, что делать!

Боцман ухмыльнулся.

– Посиди пока, сейчас Мария подойдет, Мишка, скомандуем.

Анна присела на скамью рядом с деревянным столом, на котором разделывали рыбу. Дух от него шел… Анна повела носом, поморщилась. Никак не могла она привыкнуть к тошнотворным запахам, остающимся после разделки рыбы. Огляделась, увидев ведро, ухватила его и пошла к морю.

Свежий ветер наводил рябь на плавно покачивающуюся поверхность воды. Легкая волна плескалась в прибрежных камнях. Повсюду валялись пучки водорослей, створки мелких ракушек. Вздохнув полной грудью, Анна улыбнулась. От воды шел запах простора и свободы.

Анна смотрела вдаль, задумавшись о чем-то своем, слушая шелест волн и крики чаек. Но вот за спиной раздались голоса людей, послышался смех, окрик боцмана. Анна еще раз вздохнула с удовольствием и, не оглядываясь, прошла по большим камням ближе к воде, зачерпнула ведром, выпрямилась и… едва не упала, столкнувшись с Мишкой. Ведро ударилось о его ногу, вода вылилась, намочив и штиблеты, и брюки, а заодно и ее юбку.

– Ой! Простите…

– Да ничего, это я сам виноват, – Мишка, ретируясь, улыбался, поглядывая на смутившуюся женщину исподлобья, – хотел помочь…

От его слов Анна растерялась еще больше. Помочь… Не замечала Анна до сох пор, чтобы рыбаки помогали женщинам ведра с водой носить. А незнакомец, выпрямившись, не спешил уходить. Анна быстро взглянула на него и утонула бы в его глазах, если бы не отвела взгляда. Сердце зачастило в груди, кровь прилила к щекам. А мужчина широко улыбнулся, открывая крепкие белые зубы. Морщинки пробежали по загорелому лицу, задержавшись в уголках глаз.

– Меня Мишкой зовут, – он протянул руку, – давай ведро!

Анна отдала пустое ведро и хотела пройти по камням, но нога соскользнула с первого же, и крепкая рука обвила талию.

– Осторожно, камни мокрые, – чарующий голос у самого уха едва не лишил Анну сознания. Голова закружилась от необыкновенно притягательного мужского запаха, жаром обдало все тело. Женская сущность, жаждущая ласки и спящая последние годы в глубине души, пробудилась в Анне. Но гордость напомнила о себе.

– Отпустите! Что это вы хватаете незнакомых женщин?!

Мишка нехотя опустил руку. Набрал воды, сунул ведро Анне и забалагурил, как всегда.

– Держи, незнакомая женщина! Вот, хотел помочь, а получил от ворот поворот! Так, может, познакомимся?

Анна негодовала. Слезы собрались было выплеснуться из глаз, но она сдержала их, задрала нос, сжала губы и процедила:

– Шел бы ты своей дорогой, помощник… мне до тебя дела нет.

В словах Анны было столько желчи, что Мишка опешил. Не так представлял он себе знакомство с «чайкой», как про себя окрестил незнакомку, еще вчера впечатлившую его.

– Вот и познакомились… очень приятно… – тихо проговорил вслед удаляющейся гордячке.

Мишка ходил сам не свой. Влажные глаза – черные, затягивающие в омут тайны – не давали покоя. Мишка не спал ночами, пялясь невидящим взглядом в потолок своей одинокой хибары. Днем, смурной, возился в лодке. Сашко избегал капитана – не ровен час отвесит оплеуху ни за что. Кому охота?! Боцман ухмылялся в усы, дома шептался с женой. Не нравилось ему, что женщина моряка с пути сбивает. Девки задевали молодого капитана, кто шуткой, кто намеком. Он балагурил с ними, нарочито выставляясь, как петух, но Анна словно не замечала его, скребла рыбу, будто интереснее того занятия и нет ничего.

Отработав свое, она попросила заплатить деньгами. Боцман было возразил, а Мишка без слов выдал все, что выручил за свежую рыбу. Женщины притихли, глядя на такое. Но Анна вернула деньги, оставив себе пару купюр, прикинув еще до того, сколько надо на ботинки сыну.

В сердцах Мишка укатил в поселок. Прогудел там несколько дней, профукал все деньги и вернулся еще смурнее. Пора было снова уходить в море. Для Мишки, как для любого моряка, море было единственной любовью на всю жизнь.

Как только ноги ступили на покачивающуюся палубу, а руки привычно сжали штурвал, сердце капитана ожило, словно омытое терпкой соленой водой.

– Отдать швартовые! Право руля! – зычно командовал Мишка, сам крутя штурвал и чувствуя в этот момент себя хозяином моря, сияющего солнечными звездами, тихо покачивающегося всей толщей вод и безразличного к людским проблемам.

Мишка смотрел вдаль, дыша всей грудью и впитывая в себя пахнущий водорослями и рыбой воздух. Но когда уже обогнули остров, что горой возвышался посередине бухты, Мишка не удержался, оглянулся на утес, над которым одиноко стоял старый дом брадобрея. Белая косынка мелькнула рядом с ним… или то чайка махнула крылом?.. Мишка сжал губы. «Это еще не конец. Начала-то не было! Подожди, вернусь, куда ты от меня денешься!» – подумал зло и вывел баркас в открытое море.

В сердце Анны было мятежно, как и в море. Среди светлого дня налетел ветер, наползли облака. Море, до того теплое и приветливое, вмиг ощетинилось гребнями волн. До вершины холма доносился их ворчливый рокот, и Анна крепче обнимала Алешку, инстинктивно защищая его от стихии или сама находя успокоение рядом с единственным близким человеком.

Мысли Анны улетали далеко, туда, где с бурей сражалось утлое суденышко, ведомое человеком, о котором Анна не переставала думать.

«Хороший он парень, хороший он парень», – звучали в голове слова Марии, которая намедни заглянула вроде как по делу – платье пошить новое, но разговор завела о Мишке.

– Хороший он парень, ты не думай…

– А я и не думаю! Мне о нем думать нечего, у меня сын растет.

– Сыну отец нужен, – Анна вспыхнула от тех слов, но Мария возвысила голос, – ты сама не видишь, как твой Лешка возле моряков крутится, тянется к мужикам? Как на Тольку смотрит, когда тот с отцом на баркасе? Мальчишкам и строгость мужская нужна и пример…

– Строгости ему хватает, вот отругаю за то, что шляется, где ни попадя.

– Я ей про Фому, она мне про Ерему! Да что ты за женщина такая… мужика из себя корчишь, неужто по мужским рукам не скучаешь?..

– А это никого не касается, по кому и по чему я скучаю! – Анна готова была выпроводить Марию за эти слова. Обидой они в сердце влезли, разбередили свежие раны. – Ты за шитьем ко мне пришла? Так давай, говори, что шить хочешь, а что касается Мишки или кого другого – не лезь! Это мое дело, да и замуж он меня не звал, а рук, охочих до женского тела в деревне и без него немало. Что ж, мне каждому поддаваться, коли соскучилась?

…Ветер ударил в окно, стекло задребезжало, едва не выпрыгнув из рамы. Анна встала, зажгла свечу. Хотелось бежать, далеко, куда глаза глядят. Убежать от всего, что навалилось на нее. Но куда?!

– Ох, – вырвалось из груди.

Анна прикрыла рот, глянула на сына. Пухлые мальчишеские губки шевельнулись, будто причмокивая, но сын спал крепко. Анна потушила свечу и села к окну, прислонившись лбом к холодному стеклу. Ветер завывал, влетая в трубу, терзал край железной обшивки стока снаружи. От того скрежета кошки скребли на душе. Вдруг вдали мелькнул свет. Анна вскочила. Баркас! Он вошел в бухту! Но… его же разобьет о скалы! Тот остров…

Анна схватила шаль, обвязалась ею, зажгла масляный светильник и выбежала наружу.

Лодку бросало из стороны в сторону, как щепку. Сашко от страха притулился в углу рубки, шепча молитвы. Мишка стоял, широко расставив ноги, и крутил штурвал, по наитию определяя направление. Боцман в плаще, с надвинутым по самые глаза капюшоном, задраивал трюм, чтобы уберечь улов. Волны окатывали бывалого моряка, не иначе как решив смыть его с баркаса и утащить в море на потеху. Но боцман держался крепко и ругался так же, от всей души посылая хозяина морей ко всем нечистым.

– Ничего, выстоим! – кричал Мишка, не сводя глаз с окна рубки то и дело заливаемого водой.

Боцман ввалился внутрь вместе с волной. Пристроился рядом, подперев дверь спиной.

– Ох, Мишка, не дело это лезть в бухту во время шторма! Разобьет, и следа от судна не останется!

– Не разобьет! Не дам! Лево руля! – капитан крутанул штурвал, баркас накренился, черпнул бортом, но тут же завалился на другой бок, взлетел на волне и понесся на гребне быстрее ветра.

– Держи, Мишка, держи! Щас как даст! – Тарасыч вжался в дверь, руками оперся о стены.

Сашко захныкал в углу. Лодка вознеслась на высоту волны. Мишка с восторгом смотрел вперед безумными глазами, и тут слабый огонек мелькнул вдали. Погас. Снова мелькнул. «Это с утеса!» Мишка прикинул расстояние, и волосы зашевелились под фуражкой.

– Остров! Несет на остров, зараза… Нет, не возьмешь! – орал он, выкручивая руль.

Волна упала, баркас провалился вслед за ней, но другая волна подбросила его с новой силой, вода схлынула с палубы, как с поплавка. Еще одна волна ударила сзади, лодка клюнула носом. Но судно легло в разворот. С левого борта раздался скрежет.

– Сзади зацепило! – кричал боцман.

Мишка насупился и дал полный ход. Лодка птицей отлетела от предательских камней и понеслась вперед.

– Стоп! Сашко, кидай якорь! Тарасыч…

А боцман, не дожидаясь команды, и сам полез в трюм проверить, какова течь. Сашко бросил якорь, баркас дернулся, как собака на привязи, и затих. Волны кидались на него со всех сторон, но посудина крепко держалась и только качалась, черпая воду…

Ромашки кивали желтыми головками, окруженными венчиком из белых лепестков. Пчелки жужжали над пахучими цветами. Солнце сияло в безоблачном небе, будто и не было никакой бури накануне. Словно черт поиграл с морем, а как только заря проснулась, убежал в преисподнюю, утащив с собой и ненастье.

Мишка поднимался к дому брадобрея, собирая по пути букет для Анны. Теперь он знал, что скажет ей: такие слова, от которых ее глаза наполнятся не слезами отчаяния, а счастьем. И одарит она Мишку взглядом, полным любви, и… Мишка подошел к распахнутой двери и прислушался. Внутри кто-то всхлипывал.

– Анна, – отчего-то волнуясь, чувствуя недоброе, тихо окликнул он, но в ответ не Анна, Алешка выбежал ему навстречу.

– Дядь Миша! – мальчик прижался к нему, всхлипывая чаще.

– Что случилось? – Мишка присел на корточки перед пацаном. – Где мама?

– Там, она… она…

Мишка влетел в хату и прищурившись оглядел маленькую комнатку. В рассеянном свете, пробиравшемся внутрь через окошко, он разглядел топчан в углу и на нем Анну. Она лежала с закрытыми глазами. Растрепанные косы оттеняли бледное лицо.

– Анна…

Мишка склонился над ней, трогая лоб.

– Ты вся горишь… Лешка, дуй к Марии, скажи, мамка заболела, жар у нее. Да быстро!

Лешка шмыгнул носом и перекати-полем понесся в деревню, к дому боцмана. Мишка намочил полотенце, обтер лицо Анны. Ее веки подрагивали, ноздри приподнимались при вдохе, губы – малиновые, необычайно яркие – были сухими.

– Пить, – попросила Анна.

Мишка зачерпнул из ведра, приподнял голову Анны и поднес чашку к губам.

– Пей, тихонько…

Вода струйкой полилась в приоткрытый рот, стекла по губам, увлажнив их. Анна открыла глаза, но ее взор казался затуманенным, поддернутым пологом беспамятства.

– Баркас! Там скалы! – закричала Анна, подняв руку.

– Чайка ты моя! – Мишка не выдержал, покрыл поцелуями ее лицо, сжал горячую ладонь. – Твое крыло защитило меня от беды… Аннушка, очнись, я люблю тебя, жизни мне нет без тебя…

Но Анна страдала в бредовом сне, стоя на утесе и держа светильник высоко над головой, всей душой надеясь на то, что Мишка увидит его свет. А безжалостный ветер бил ее в грудь, трепал косы, пробирал холодом до самого сердца…

Вечерняя зорька угасала. Море впитало ее свет и теперь розовело, как стыдливая барышня. Анна любовалась закатом, сидя на своем любимом месте – на краю скалы, отвесно уходящей в море. С такой высоты лодки, стоявшие на якорях в бухте, казались бумажными корабликами. Они легко покачивались на волнах, которые, доходя до утеса, плескались о его крепкий бок. В шум волн вплетались тревожные крики чаек.

– Почему они всегда так кричат, словно жалуются?

– Не знаю. Тебе виднее, чайка! – Мишка крепче прижал Анну к себе. Ветер толкнул в спину и улетел, но тут же вернулся и дунул прямо в лицо. Мишка поправил на Анне шаль. – Пойдем в дом, воздух холодный, тебе нельзя.

– Сейчас. Еще немного. Смотри, как тускнеют краски, и море сразу из ласкового котенка превращается в хищника.

Да, хищник! Мишке не забыть моря, которое охотилось на него в ту памятную ночь. Если бы не Анна… но… если бы не та буря…

Над головой с криком пролетела чайка. Махнула белым крылом и скрылась за утесом. Мишка и Анна проводили ее взглядом.

– Даже не думай, – шепнул Мишка, прикасаясь губами к нежному ушку, – ты от меня теперь никуда не улетишь.

Анна блаженно закрыла глаза и положила голову на надежное плечо.