Текст книги "Микеле. Роман с элементами истории"

Глава 9 Флоренция, Тоскана 1514—1521

Раны, полученные в детстве, оставляют шрамы на теле. Раны, полученные в юности, оставляют не только шрамы, но подчас резко меняют характер.

Микеланджело, большой ценитель прекрасного, с рождения не выделялся ни красотой, ни ростом, ни выдающимися физическими данными. До определенного момента внешний вид не играл для него большой роли. Его мысли постоянно были заняты работой.

Новые картины. Масса набросков. Необычные идеи.

Фигуры Богов, приближенные к человеческим.

Смелые темы. Неуемные фантазии. Необычные сюжеты.

Творчество являлось его жизнью. Только этим он был одержим. Все остальное прилагалось к ежедневным потребностям, как к еде прилагаются столовые приборы, чтобы удобнее было есть и не обжечься.

Торриджано, один из учеников флорентийской Школы скульпторов, не мог простить Микеланджело его выпирающий во все стороны талант.

Зависть обвила ядовитой лентой молодое сильное сердце.

Остановила дыхание.

Замедлила бег мечтаний.

Опутала тело колючими шипами.

Заставила защищаться от чужого таланта.

Зависть сжала в кулак сильную руку и нанесла сокрушительный удар в лицо будущему гению.

Зависть одного сделала другого на всю жизнь одиноким.

Оставила на память уродливое лицо. Шрам на сердце. Поломанный характер.

Ненависть к зеркалам.

Такая судьба.

Микеланджело чудом избежал смерти.

С первой минуты, как узнал о несчастье, Лоренцо Великолепный разослал во все концы Тосканы гонцов с наказом привезти лучших лекарей. Бесконечные, беспросветные недели и месяцы ученые мужи не отходили от постели раненого, который несколько дней не приходил в сознание. И даже с обретением ясности в голове, рана юного Микеланджело никак не хотела затягиваться, гноилась, открывалась вновь, кровоточила, доставляла массу неудобств и ему, и всему дому Медичи.

Печаль опустилась на дом герцога.

Хозяин Флоренции беспокоился о воспитаннике, как о собственном сыне, опасался потерять не столько талантливого подопечного, сколько будущего гениального скульптора. Выпирающую с юных лет гениальность Лоренцо де Медичи распознал в Микеле давно и незаживающая рана на лице подростка рвала ему сердце.

Удар Торриджано не только сломал Микеланджело нос, но образовал на месте анатомической возвышенности воняющую смрадом зависти яму. Юноша выжил, рана в конце концов затянулась, но жизнь его разительно изменилась. Не очень общительный, теперь он замкнулся еще больше и проводил практически все дни за работой. С той самой минуты, как встал с постели, безносый теперь Микеланджело забыл навсегда, что такое свободное время.

Молодое время для себя. Время вне работы.

Уродливое лицо заставило более четко ощущать красоту во всех ее проявлениях.

Он стремился всем своим существом к прекрасному.

Стремился к красоте – где бы она себя не проявляла.

Но, видя красоту, надломленная душа художника резко отступала, трепетала от несправедливости, чувствовала, что красивый человек боится или просто не хочет приблизиться к такому уродцу, как он.

Рана отложила свое безобразие на всю жизнь гения.

А теперь задай себе вопрос, читатель: Может быть, это судьба сделала гения безобразным, отвернула от жизни, чтобы не отвлекать соблазнами и удовольствиями того, чье единственное предназначение – творить?

Творить для поколений.

Творить на века.

Сам Микеланджело давно ответил на этот вопрос. Он шел в фарватере своей судьбы. Брал от жизни то, что интересовало его талант. И – молчал. С годами, когда молчание становилось невыносимым, он стал выплескивать эмоции на бумагу. Отдавать бумаге то, чем не мог поделиться с живым человеком. И даже за положенными на бумагу строками скрывалось глубокое молчание.

Он стал не только скульптором, но и поэтом.

Не только художником, но и философом.

Не только архитектором, но и мыслителем.

Гений подтвердил свою гениальность во всем.

Безносое лицо заставило Микеланджело поставить перед собой цель – стремиться в творчестве к совершенной красоте. Он с благоговением и трепетом искал и находил натурщиков.

Совершенных телом.

Совершенных лицом.

Несмотря на найденную красоту, художник в своих творениях добавлял в одном месте, убирал в другом, стараясь улучшить созданное природой.

Старался сделать красоту более совершенной.

Достичь апогея красоты.

Он находил прекрасное и желал донести свое видение до зрителя. Внешняя красота определяла для художника красоту внутреннюю, духовную. Ведь только дух, по его представлению, выражает самое прекрасное и высокое в мире. Но вот парадокс: художник всегда заворачивал красоту внутреннюю во внешнюю оболочку совершенства, не давая себе задуматься, что такой совершенной гармонии в природе практически не существует.

Микеланджело упивался красотой.

Он хотел показать всем и каждому свое восхищение.

Так пьяница хочет налить всем жаждущим из бочки, на которой сидит.

Так влюбленный хочет сделать счастливым весь мир.

Так молодая мать хочет обнять всех младенцев на свете.

Уже известный, он наделил свое величайшее творение, Давида, лицом и фигурой, которые хотел бы иметь сам. Трудно спорить с тем, что красота и совершенство Давида – автопортрет души художника.

Его мысленные устремления.

Его сокровенные желания.

Микеланджело не имел ни жены, ни детей. В каждую картину, скульптуру, фреску, чертеж он вкладывал частицу себя, своих мыслей, своих желаний, своей жизни. Он считал свои творения членами семьи, своими детьми и надеялся, что они переживут его и останутся надолго в памяти потомков.

Нет, не надеялся. Он знал!

Он щедро орошал семенем-талантом все, к чему прикасались его руки.

Знал это сам. Знали другие.

С годами Микеланджело мог купить все, что пожелает. Он стал богат, но оставался также нелюдим и одинок. Великий художник мог приобрести за деньги многое, но ему претило покупать привязанность или любовь. Искренние чувства ему мало кто мог подарить. Кто же захочет отбивать себе руки, стучась в закрытую тяжелую дверь захлопнутой от людей души?

Удар, сделавший Микеланджело одиноким, перерезал пуповину искренности, связывающую людей. Безобразие превратилось в гения, умеющего получать выгодные заказы и считать деньги. Он часто сидел за одним столом с власть предержащими, не опуская ни головы, ни взгляда. Разговора или встречи с Микеланджело просили епископы, кардиналы, римские правители, Папы. Великий художник и скульптор прекрасно знал цену и себе, и даже маленькой ложке герцогского супа – тирамису⁹⁾ за столом людей, имеющих огромную власть. Он не стремился к дружбе с ними. Между ними могли быть только деловые отношения…

Рождественские праздники во Флоренции 1518 года выдались на удивление сухими. И даже шествие в великий католический праздник Волхвов не замочила ни единая капля январского дождя. Небо хоть и было затянуто тучами, но влага оттуда проливалась скудно.

Власть над Флорентийской Республикой сосредоточил в своих руках Джулио де Медичи, кардинал Флорентийской Республики. Шесть лет назад стараниями Папы Льва Х, Джулио из сана архиепископа резво нырнул в красную робу кардинала.

Замечательная и быстрая карьера.

Если не знать, что римский Папа приходился новому кардиналу двоюродным братом и в миру звался Джованни де Медичи.

Мир тесен.

Семейные связи прочны.

Большая власть – большие планы. Через год после назначения кардиналом Джулио вызвал из Рима знаменитого Микеланджело, заманив в Тоскану большим дорогостоящим проектом.

Честолюбивые замыслы обоих Медичи остановились на семейном храме семьи – церкви Сан Лоренцо. Великий скульптор должен был одеть фасад церкви в мрамор. По замыслу двоюродных братьев Медичи, богатейший и искуснейший фасад смог бы олицетворять могущество и величие семьи, а заодно стать гордостью всей Италии.

Двоюродные братья, казалось, рассчитали все, кроме одного. Интриги и недовольство против Флорентийской Республики и правления Медичи возрастали. Справиться с недовольными помогали старые испытанные методы: подкупы, дорогие подарки, денежные пожертвования. Расходы возрастали день ото дня, казна пустела на глазах. Финансовые обязательства давили со всех сторон. Братьям пришлось всерьез задуматься вначале о переносе сроков облицовки фасада, а затем и о закрытии архитектурного проекта.

В середине января кардинал Джулио де Медичи пригласил Микеланджело на беседу. Принятое решение об отказе от дальнейшего строительства фасада из-за его непомерной дороговизны кардинал собирался озвучить на аудиенции со строптивым художником. Но, чтобы не поссориться и не оттолкнуть его, они с братом приготовили встречное, не менее лестное предложение. У них и в мыслях не было похоронить проект увековечения фамилии Медичи.

Увековечения великого имени семьи.

Кардинал пригласил гостя в огромный баптистерий¹⁰⁾ Сан Джованни. Такой странный выбор места официальной встречи оказался не случаен: действиями Джулио де Медичи руководил тонкий расчет. В здании баптистерия крестили всех родившихся во Флоренции младенцев. Всех до единого Медичи также окунали в святую воду огромной мраморной купели. Назначая встречу в баптистерии, кардинал хотел лишний раз подчеркнуть с одной стороны не флорентийское происхождение Микеланджело, с другой – его тесную связь с могущественной семьей Медичи. Такими аргументами церковный правитель Флоренции хотел сразу поставить Микеланджело в более низкое положение и принизить его значение.

Кардинал учитывал чувствительную душу художника, и не предполагал намеренно обозлить его отказом. Предстоящий разговор обдумывался долго и тщательно, а странное место для аудиенции было выбрано еще по одной причине. Во время учебы в Школе скульпторов молодой Микеле, впервые приблизившись к Восточным воротам баптистерия, разделенные на десять золоченых панелей с выступающими на них Библейскими мотивами, воскликнул зачарованно: «Я захожу не в Баптистерий, а в Ворота Рая. Создатель, прими меня!» С тех пор Восточные ворота получили второе официальное название Ворота Рая. Кардинал рассчитал правильно – Баптистерий цепко хранил в серых камнях юношеские воспоминания Микеланджело, которые тот вряд ли мог забыть. К тому же, такого рода слава приятна даже спустя годы.

Время аудиенции настало.

Гость зашел в огромное светлое помещение, окунул пальцы в мраморную чашу со святой водой, преклонил колено и истово перекрестился. Поднявшись, он не спеша направился к возвышению, начинающемуся за непривычно большой восьмигранной купелью.

За ней, как раз напротив входа, стояло кресло с высокой спинкой, на котором восседал кардинал Джулио де Медичи. Ноги его покоились на бархатной скамеечке для ног. Все это время он наблюдал за Микеланджело, поглаживая длинную густую бороду и пряча в ней незаметную глазу хитрую улыбку.

– Ваше Преосвященство, – второй раз встал на колено знаменитый гость и поцеловал протянутую руку. – Благодарю за приглашение. Для меня большая честь беседовать с вами.

– Я пригласил вас по просьбе Папы Льва Х. Он не захотел обременять великого скульптора поездкой в Рим на аудиенцию. Мы уверены, что вы оцените такую милость. Итак, вы знаете, мой друг, что нам необходимо сегодня решить вопрос со строительством фасада.

Джулио де Медичи взмахом руки пригласил художника сесть в стоящее неподалеку кресло и положил руку на обтянутый бархатом подлокотник. Беседа с Микеланджело доставляла ему мало удовольствия. Осторожный кардинал всегда помнил слова старшего двоюродного брата, папы Льва Х, сказанные о художнике: «Он страшен и неподкупен… С ним нельзя иметь дела».

– Ваше Преосвященство, я рад, что аудиенция посвящена, в том числе, вопросу строительства фасада. Несколько дней назад я приехал с мраморных карьеров Пьетрасанте. Материал для облицовки фасада мне могут доставить в любой момент, но нужны деньги для оплаты.

– Деньги, деньги… – заворчал под нос Джулио де Медичи, как обыкновенный торговец с рынка. – Вы своим проектом хотите разорить не только Флоренцию, но и Рим. Нет-нет, – торопливо добавил он, видя протестующий жест скульптора, – я не хотел вас обидеть. Проект фасада мы утвердили в Palazzo Ducale¹¹⁾ на Совете восьмидесяти, это правда, но… Поверьте, сейчас трудные времена. Флоренции приходится финансово поддерживать Рим. Мы ведем строительство других не менее важных объектов. Из-за недавних волнений в Европе наши банки не получили рассчитанной заранее прибыли. Реалии сегодняшнего дня не дают нам свободно распоряжаться истощившимися доходами… Впрочем, все эти неприятные перипетии не должны занимать великий ум творца.

– Ваше Преосвященство, – смиренно склонил голову Микеланджело, скрывая недовольный взгляд: его амбиции великого флорентийца находились сейчас под угрозой. Да и что может быть печальнее для художника, как отказ заказчика от договора? Комплимент о великом уме он принял, как должное. – Правильно ли я понял, что вы аннулируете заказ на работу над фасадом церкви Сан Лоренцо? Если это так, то кто оплатит мои расходы? Я восемь месяцев жил на мраморных карьерах и выбирал материал для работы. Подходящие куски мрамора готовы к перевозке. Мои помощники сложили их в специальные сараи, чтобы потом было лучше вывезти все глыбы и брусы одновременно. Все восемь месяцев мы жили на мои деньги. Задаток за мрамор в сто двадцать золотых флоринов оплатил тоже я.

– Уважаемый Буонаротти, заказ аннулирую не я, а Папа Лев Х, с которым вы заключили соглашение. Объективные причины расторжения договора на облицовку фасада я озвучил раньше. Что касается расходов, то, насколько мне известно, городская касса выдала вам в счет договора две тысячи золотых флоринов. Это целое состояние. Впрочем…

– Даже если договор расторгнут по вине заказчика, деньги я не смогу вернуть, – быстро и невежливо перебил кардинала художник. В глазах его загорелся злой огонек обиженного человека.

Микеланджело не стал жаловаться и причитать о том, что с отказом от большого проекта чувствует себя обманутым и преданным. История предательства Медичи по отношению к нему жгла его сердце давно, читателю же позволено познакомиться с ней ниже – вот она.

Около трех лет назад семья Медичи, имея большие строительные планы, приобрела мраморный карьер в Пьетрасанте. Джованни де Медичи, восседающий на троне в Ватикане, включил в текст договора со скульптором обязательное условие покупки мрамора для фасада только с их карьера. Карьер был новый, неосвоенный. Горы из мрамора, окруженные болотами – вот куда загнала несчастного художника расчетливая жадность Медичи. К тому же, карьер находился далеко от Флоренции и Микеланджело пришлось почти три года не столько наблюдать за работами, сколько прокладывать дороги через болота, чтобы суметь без потерь вывозить оттуда мрамор.

Микеланджело умолчал и о разрыве отношений со своим другом, маркизом Альбериго Маласпина. Много лет тесная дружбы связывала скульптора и владельца земель Каррары, близлежащего от Флоренции мраморного карьера. Теперь же, узнав о «предательстве» Микеланджело и покупке им мрамора у конкурентов, маркиз запретил пользоваться своими каменоломнями и вывозить оттуда мрамор. Вчерашний друг тут же перешел в стан влиятельных врагов и прервал отношения.

«Я разбит, – думал тогда Микеланджело. – Три года пустых хлопот. Три года тяжелой работы. Невосполнимая, неутешная потеря верного друга. Пятно на моем честном имени творческого человека. Какая несправедливость. Как же мне горько!»

Джулио де Медичи был прекрасно осведомлен об этих деталях. То, что дорога из Пьетрасанте до Флоренции была в три раза длиннее, чем из Каррары, его не волновало: деньги были казенными, остальное – забота скульптора. Самое главное, что мрамор, добытый Микеланджело и складированный в каменоломнях братьев Медичи, не пропадет, а сможет пригодиться и в других работах. Если же таковых не случится – мрамор можно всегда выгодно продать: цена на качественный, прочный и красивый тосканский камень никогда не падала.

Напоминание о предварительной оплате договора и следом новость об отказе от договора заставили Микеланджело сжать кулаки и зло скрипнуть зубами. Терять время, силы и деньги совсем не входило в его планы. Но ответить на весьма неприятную новость он не успел. Видя тяжелое состояние приглашенного на аудиенцию, Джулио де Медичи поспешил подсластить горькую пилюлю.

– Мы прощаем нашей пастве тяжкий грех стяжательства, сын мой, – сказал догадливый кардинал и перекрестил сидящего в кресле. После небольшой паузы, призванной гостя задуматься над сказанным, он продолжил: – Договор расторгнут по вине заказчика, поэтому задаток возвращать не нужно. Мы, волей Господа, поручаем вашему таланту новую работу. Вместо фасада церкви Сан Лоренцо мы хотим возвести к ней пристройку: Новую Ризницу на четыре гробницы. Там, под одной крышей, успокоится прах великих Медичи: Лоренцо Великолепного, его убитого брата Джулиано де Медичи, его сына, Джулиано, герцога Немурского и его внука Лоренцо, герцога Урбинского. К этому комплексу позднее примкнет библиотека Лауренциана – там будут находиться все книги и рукописи, собранные нашим великим Лоренцо ди Пьеро де Медичи. Но приоритет все же отдается Новой Ризнице, не библиотеке.

– Пристройка к церкви вместо фасада с восемнадцатью фигурами? Капелла с четырьмя гробницами? – удивленный, переспросил художник и надолго задумался.

Воспоминания тридцатилетней давности накрыли его с головой. Он вспомнил своего покровителя и приемного отца, Лоренцо Великолепного. Много лет назад тот поселил молодого Микеле в своей резиденции, воочию убедившись в несомненном таланте юноши и относился к нему, как к сыну.

На ум тотчас пришел рассказ Лоренцо о заговоре против семьи Медичи. Самому Микеланджело во время заговора едва сравнялось три года, поэтому об этих событиях он точно знал только по рассказам своего покровителя.

Коварные завистники во главе с Франческо и Якопо де Пацци при поддержке Ватикана в лице Папы Сикста lV задумали захватить власть во Флоренции и передать ее Папскому племяннику Джироламо Риарио. Семья Медичи была сильна и свергнуть ее можно было, только уничтожив всю физически.

Итак – смерть всем представителям великой семьи.

Сблизившись с молодым Микеланджело, правитель Флоренции поведал ему, как подручные Папы Сикста lV совершили гнусное убийство его младшего брата Джулиано и как сам Лоренцо сумел чудом спастись в одной из ризниц Собора Дуомо¹²⁾, куда семья Медичи пришла послушать пасхальную литургию.

Вспомнил Микеланджело и о том, что в Соборе Дуомо, запятнанном убийством одного из Медичи, лежат мумии похороненных там великих флорентийцев Филиппо Брунеллески и Джотто ди Бондоне. Перед мысленным взором художника вставали воспоминания, картины, строения, скульптуры, фрески, фигуры. Он окунулся в прошлое, на короткое время забыв, где находится. Очнулся он от громкого голоса.

– Что ответит ваш талант на наше щедрое предложение, Микеланджело? Возьметесь ли за трудную, но очень почетную работу?

Униженный отказом от работы над фасадом, которой он отдал три года жизни, оскорбленный скульптор посмотрел в глаза кардинала и вежливо ответил:

– Почтительно прошу Ваше Преосвященство дать мне время на раздумья. Смею согласиться, что предложение для меня так же почетно, как и неожиданно.

Ответ художника, даже такого знаменитого, был дерзок и неуважителен. Вместо того, чтобы склонить голову в знак глубокого уважения к сану и учтиво принять новый заказ, он впился непочтительным взглядом в лицо кардинала. Микеланджело был хорошо осведомлен об интригах против него. Во Флоренции, как и в Риме у него было достаточно не только врагов, но и завистливых коллег по цеху. Теперь он быстро просчитывал, где ему будет работать спокойнее. Отказываться от работы он не собирался, но и о своих интересах забывать не хотел. Великий ваятель прикидывал, кто из его конкурентов сможет перехватить такой хороший заказ, если он от него сейчас окончательно откажется.

В Микеланджело проснулся деловой прагматик.

Кардинал, приняв раздумья гостя за нерешительность, близкую к отказу, внутренне всполошился. К горлу вдруг подступило тошнотворное чувство, что он может проиграть и потерять Микеланджело, как придворного ваятеля. Джулио де Медичи стало неуютно, но наружу чувства не проявились. Кардинал был настроен на то, что Микеланджело с радостью и благодарностью примет новый заказ, но вместо этого приходилось долго и нетерпеливо ждать ответа. Будет ли ответ положительным, по виду гостя определить оказалось невозможно.

– Мы, Медичи, очень ценим ваш талант, – начал кардинал вкрадчиво. Он хотел избавиться от неприятного чувства неуверенности, немного подбодрить гостя и ускорить нужное решение. – Вы получаете от нас хорошие заказы и мы очень довольны качеством вашей несравненной работы. Мы не забыли, что вы являлись любимым воспитанником нашего дяди Лоренцо Великолепного. Вспомните, как вероломно был убит мой юный отец, а ваш наставник успел удачно избежать смерти. – Кардинал поднял к небу глаза и перекрестился. – Разве они не заслужили великой памяти за великие деяния при жизни? Мы знаем, как вы любили Лоренцо.

Так докажите вашу любовь.

Заключите ее в замечательное каменное творение и оно останется на века связано с вашим именем.

– Да, я любил Лоренцо Великолепного, Вашего дядю и приемного отца. Его стараниями сегодня я тот, кем всегда хотел стать – великим скульптором.

Ваше Преосвященство, – Микеланджело встал на колено перед креслом кардинала и почтительно поцеловал его руку, – ваш покорный слуга благодарит за оказанную ему высокую честь выстроить капеллу для Лоренцо и Джулиано де Медичи. Примите уверения в моем самом высоком к Вам уважении и разрешите откланяться.

Высокий гость резко встал и, развернувшись, зашагал к выходу.

Кардинал остался неподвижно сидеть. Неучтивую выходку Микеланджело ему опять пришлось проглотить: тот ушел, не дождавшись благословения и первый прервал аудиенцию, что было недопустимо для высокого сана кардинала. Чтобы поправить пошатнувшееся уважение к красной сутане, он посмотрел вниз на пишущего секретаря и негромко произнес:

– До чего же художники впечатлительны! Буонаротти вспомнил милости моего дяди и от потрясения забыл об этикете. – Заметив, что секретарь опять взялся за перо, он спешно добавил: – Манфредо, этого не нужно записывать. Поставь точку там, где наш гость говорил о глубоком уважении ко мне.