Текст книги "Семь-я"

Галина Миленина
Семь-я

* * *

Долгое время я была уверена, что родилась двадцать второго апреля, в начале второй половины прошлого века в маленьком дальневосточном городке на реке Уссури, названом в честь поэта Вяземского. Позже узнала, что поэт здесь ни при чём, а город назван именем Ореста Вяземского, начальника Управления по сооружению Уссурийской железной дороги. А ещё позже узнала, что родилась не двадцать второго апреля. И так всю жизнь – сначала я была в чём-то уверена, а потом разуверялась. Или сначала очаровывалась, а потом разочаровывалась. Мой отец был настоящим коммунистом. Подтверждение тому – мой день рождения, который так удивительно «совпал» с днём рождения великого вождя. В школе в этот день была торжественная линейка, посвящённая памяти Ленина, а потом субботник вместо занятий и выезд на природу. В этот день все возлагали цветы к памятнику Ленину, а я получала свои первые цветы от мальчиков и первые завистливые взгляды от девочек.

Обман родителей открылся в шестнадцать лет, когда мне выдали паспорт. В нём стояла дата – двадцать первое апреля. Мама, не смущаясь, оправдалась: «Подумаешь, нескольких минут не хватило! Ты родилась в полночь, а отцу так хотелось, чтобы твой день рождения совпал днём рождения Ленина!» Такая была любовь к вождю. Вот так впервые в своей жизни я столкнулась с подлогом. Сейчас бы сказала родителям, что двадцать первое мне больше нравится. Это замечательное, счастливое число. Я знаю людей, которые для удачи носят амулет с этим числом. К тому же в этот день родилась самая известная женщина в мире – британская королева Елизавета Вторая, отметившая бриллиантовый юбилей на троне! Но в советские времена королева для советского человека не была авторитетом, а сегодня, к сожалению, мне уже некому это сказать.

Я была младшей из четырёх детей. Мама как по заказу рожала: девочка – мальчик – девочка – мальчик – девочка. Первая девочка умерла от пневмонии, не дожив до года. Её звали Танечкой. Если бы она осталась жить, у нас была бы настоящая, полноценная семь-я – пять детей и родители. Но Танечка умерла, и нас осталось шестеро. Тоже хорошо – шестерёнка, как в структуре снежинки, для крепости. Но снежинки, как известно, тают – и крепости не получилось. Родители разошлись, когда мне было семь лет. Не могу сказать, что была долгожданным, четвёртым ребёнком. Кажется, тогда аборты ещё были запрещены, но даже если и были разрешены, точно знаю, что отец был категорически против них. Так что я нашла причину, по которой могу уважать отца и быть ему благодарной. Благодаря отцу я была рождена. А ведь могло и не случиться, появись я в столь трудные времена нежданно в другой семье четвёртым не планированным ребёнком! Тогда ведь о контрацепции ничего не знали. Так что низкий отцу поклон.

Когда я родилась, меня хотела забрать его бездетная сестра. Она приехала за мной из Сибири и была уверена, что вернётся домой с дочкой. «У вас уже есть трое, захотите – ещё родите. Вы можете, а я нет. Отдайте мне девочку. Выращу, как свою дочь, дам ей то, чего вы никогда не сможете дать». Родители ей отказали, но назвали меня её именем.

Родители разошлись, когда мне было семь. Мне не хватало отцовской любви. Очень. Помню, лет в четырнадцать я так сильно захотела его увидеть, что мама согласилась на довольно рискованную и авантюрную просьбу отпустить меня к нему в гости. Мы уже переехали из Сибири в Крым. Отец жил на Полтавщине. Иногда он вспоминал о моём дне рождения и поздравлял открыткой. Только меня из четверых своих детей. Все говорили: я его любимица. Да, открытка была, безусловно, мощным подтверждением его любви. Я поехала к нему на летних каникулах без предупреждения, так сказать – сюрпризом. Благополучно добравшись до Полтавы, пересела в переполненную электричку и поздним июльским вечером вышла в городе Лубны. Взяла такси и, когда автомобиль остановился у искомого адреса, увидела в темноте и сразу узнала отца. Он подходил к своему дому с противоположной стороны. Приостановился, заинтересовавшись автомобилем с шашечкой у своих ворот, а я попросила водителя проехать дальше. Мне не хотелось встречаться с отцом во тьме. Тысячу раз мечтала об этом дне, представляя нашу встречу. Хотела видеть его глаза, выражение его лица, первое впечатление, которое нельзя повторить. Я хотела убедиться в его любви, я должна была увидеть доказательства его любви. Увидеть радость в его глазах.

О чём я думала? Мне было четырнадцать. Пока сидела в такси, передо мной, как на киноленте, промчались воспоминания, стоп-кадры с его участием. Вот утро Первого Мая. Отец свежевыбритый, красивый, с чёрной шапкой густых слегка вьющихся влажных волос. Он одет в белоснежную накрахмаленную и безупречно отутюженную мамой рубашку, пахнущий одеколоном, берёт меня на руки и садится в окружении моих старших братьев и сестры на диван. Мама фотографирует нас. А вот я у него на плечах с воздушными шарами. Мы всей семьёй идём на демонстрацию… Сказка!

А самое первое воспоминание – самое мощное, совершенно не детское чувство одиночества и безумной тоски. Я – совсем кроха, годика два или три, мама – в больнице. Помню, мне говорили, что она уехала в другой город. Наверно, так и было, поскольку мы её не навещали в больнице. Конечно, я была не одна, но запомнилось именно это невероятное ощущение одиночества и тоски без мамы. Как будто я одна на всей планете. Отец одевает меня в новое пальтишко малинового цвета и маленькие валеночки. Они такие маленькие, что их вид умиляет отца. Он пытается меня развеселить подарками. Но меня обновки не радуют. Из своего кармана отец достаёт пряник и говорит: «Это от зайчика». Он всегда так говорил, когда в его кармане была припасена для меня конфета или пряник, весь в крошках табака и в карманных крошках от прежних подарков «зайчика». Отец курил, и его папиросы тоже лежали в кармане, в красивом серебряном портсигаре. Я любила рассматривать на его крышке фигурку оленя в прыжке. Мне запомнился запах чистых рук отца с ароматом табака. Думаю, он не держал в своей жизни ничего тяжелее вилки и авторучки. И хорошо запомнились его нетрезвые возвращения домой. Тогда был запах страха. Пьяный отец становился опаснее зверя. Я затыкала уши, слыша крики избиваемой матери, видела её кровь. Я забивалась под большую родительскую кровать и засыпала там, дрожа от страха, в слезах. Наш дом почти не помню, только отдельные предметы: китайскую фарфоровую статуэтку – юную танцующую китаянку в красном наряде, круглый стол под тяжёлой, вишнёвой бархатной скатертью с каймой и кистями по краям и такие же шторы на дверях. Я любила прятаться под столом и заплетать кисточки скатерти, будто это мой личный маленький домик с крышей. Хорошо помню огромный приусадебный участок, где я проводила всё время в зарослях малины и смородины. Действительно огромный – тридцать соток земли! В саду росли яблони, с маленькими ароматными плодами – ранетками, и полноценные груши. Но их почему-то называли «дулями». Возможно, сорт? Переспевшие медовые груши падали в траву, я находила их и ела немытыми. В тени старой груши стояли обеденный стол и две скамьи. Здесь проводились шумные застолья с песнями и танцами. Родители были гостеприимными и умели дружить. Мама была прекрасным кулинаром. Перед вечеринкой – суета и густой аромат готовившихся блюд на кухне. Мой старший брат Володя обладал отличным музыкальным слухом и самостоятельно научился играть сначала на гармошке, потом на баяне. Когда застолье набирало обороты, тринадцатилетний Володя призывался играть для гостей. А сестра Людмила обладала артистическим талантом. Её ставили на стул, и она читала стихи. Виталик и я были ещё малы для выступлений. Мы наблюдали за концертом из укрытия, сидя под смородиновыми кустами. Моя мама выросла полуголодной сиротой, без любви и ласки. Родилась нежданной и нежеланной. Её мать Ольга не планировала второго ребёнка, она была страстно влюблена, собиралась уйти от мужа – и вдруг нежелательная беременность. Ольга пыталась избавиться от ребёнка, но не получилось, Через три месяца после родов она сбежала с любовником. Вот где бы пригодился Михаилу уникальный дар его отца – Александра Батуринского, когда он остался один с малыми детками. Александр был знахарем, лечил и людей и животных, к нему на хутор (Западная область, Екимовичский район в Беларуси), где он жил на отшибе, вдали от людей, шли за помощью из разных деревень. Михаил рассказывал свои детские удивительные воспоминания об отце: тот не сразу брался лечить больного, оставлял решение до утра, а ночью обязательно выходил во двор под открытое небо и долго смотрел на звёзды. Утром он каким-то образом знал, сможет помочь человеку или нет. Иногда отказывал. Знал он и язык зверей. Однажды, маленький Миша ехал с отцом на подводе через лес и услыхал отчаянный крик, похожий на детский. Он спросил у отца: «Слышишь, плачет ребёнок?» Отец ответил: «Не ребёнок, а лягушонок. Испугался змею, умирать не хочет». Миша стал просить: «Папа, спаси лягушонка!» Отец покачал головой – нельзя. Но Миша не отставал: «Спаси!» Тогда отец остановил лошадь, взял сына за руку. Они сделали несколько шагов в гущу леса. Отец раздвинул ветви деревьев, и на небольшой лужайке они увидели картину: лягушонок стоит навытяжку на задних лапках и отчаянно кричит перед змеёй в боевой стойке. Отец протянул руку в сторону змеи, сказал ей что-то, и она, повинуясь, шмыгнула в кусты. Лягушонок упал на четыре лапки и скрылся в противоположной стороне. Довольный Миша даже не удивился. Он думал, что это естественно: все взрослые люди могут так. Но у него таких способностей не оказалось. Когда отец умирал, понимал, что Михаил не годится для роли преемника, и в последние минуты удалил сына из дома – послал на хозяйственный двор закрыть всех животных в загоне. Михаил сначала воспротивился, мол, уже всех давно загнал и запер. Но когда вышел из дому, удивился: лошади, коровы с телятами оказались во дворе и, волнуясь, скакали по кругу, не слушая его команды, ржали, мычали. Михаил долго бился с этим восставшим стадом, а потом все, как по мановению волшебной палочки, вдруг успокоились, вошли в загон и дали себя запереть. Вернувшись в дом, Михаил увидел, что отец отошёл в мир иной.

Эта удивительная история про моего предка похожа на сказку, но я знаю: наш серьёзный дед Михаил, бывший красный партизан, во время Великой Отечественной был на ответственном стратегическом посту ДВЖД, не из тех, кто станет дурачить своих детей пустыми выдумками. Младшие внучки знахаря Александра – моя мама и её сестра – предсказывали будущее на картах. Я, бывало, просила маму: погадай! Правда, до одного момента, когда мне очень не понравилось то, что она предсказала. Я расстроилась и больше не обращалась с просьбами. Прошло время – и все её предсказания сбылись. Итак, мой дед Михаил остался с двумя маленькими детьми. Удивительно, как мама выжила. Вскоре он встретил женщину, у которой была дочь от первого брака. Со временем у них появились совместные дети. Объявилась сбежавшая Ольга и забрала свою старшую дочь Веру. Маленькую нелюбимую Аллу оставила мачехе. Сюжет из сказки вошёл в её жизнь, и маленькая Алла стала девочкой для битья. Мачеха, жестокая от природы, падчерицу ненавидела и не скрывала своей ненависти. Жизнь маленькой Аллы с первых дней была полна страданий и унижений. После четвёртого класса мачеха запретила ей ходить в школу. Читать, писать, считать можешь, а больше ничего не требуется – нужно смотреть за младшими детьми, их уже четверо родилось.

В семнадцать лет Алла работала в офицерской столовой лётного полка. Там познакомилась с Ярославом, нашим будущим отцом. Он был военнослужащим. Они были похожи, как брат и сестра. Мама его очень любила. Они поженились. Рассказывала, что первые семь лет очень хорошо жили. Я этого времени не застала. Мама, выросшая подранком, не знавшим ласки в детстве, нежеланным и нелюбимым, не умела выражать свою любовь к нам – детям. Она была открыта и наивна, и у неё было сильно развито чувство сострадания. Помню, как она шила маленькие мешочки из полотна и фасовала в них различные крупы. А я сидела рядом и ждала: у меня была ответственное и приятное задание – разнести эти гостинцы, так называла их мама, по соседским дворам. Все соседи у мамы были в друзьях. Особенно она жалела стариков. Мы жили в достатке, – отец, облачённый партийной властью, всегда трудился на хлебных местах, и у нас были свой сад и огород. Мне наш приусадебный участок казался безграничными джунглями.

У мамы было много талантов, среди которых и поэтический. Она писала стихи в толстую тетрадь, а когда случались события планетарного масштаба, тут же отзывалась и на них. Я помню, очень гордилась её стихотворением: «Леонов и Беляев взметнулись гордой птицей. Леонов и Беляев, как вами не гордиться!»(о наших космонавтах). Да, два космонавта взметнулись одной птицей. Ну, и правильно: корабль-то один! Значит, и птица одна. Или вот это:

 
«Когда умру – ничем я стану,
Быть может, небом голубым,
Земли цветеньем, птицей в стае,
А может, облаком седым…» (После маминой смерти эти строки легли на гранитный памятник на её могиле)
 

Стихов было много, все друзья получали в дни рождения открытки с её искренними добрыми стихами. Маму пригласили в городское литературное объединение, и однажды их посетил Ярослав Смеляков. Он сказал, что у мамы, несомненно, есть талант, но ей необходимо учиться. Речь шла пока о вечерней школе. Она поверила и в себя, и популярному тогда поэту Смелякову, стала заниматься в вечерней школе. Но после каждого посещения школы свой Ярослав устраивал такие «поэтические вечера» дома, что было слышно на соседней улице, а мы прятались на чердаке до конца разбора полётов. Жертва всегда найдёт своего палача. Её не научили защищаться. Так что мама отказалась от мысли об учёбе. А жаль, до последних дней она была верна своему таланту, вставала и по ночам записывала стихи, выгружала свою боль и тоску на бумагу, писала в больничной палате, где часто находилась, посвящала свои творения медсёстрам и врачам. Её стихи печатали в местной газете.

Мне нравились про детство, про природу:

 
«Далёкий стук у старого колодца
Зовёт напиться рыжих лошадей.
Затянуто осокою озёрце,
Мы в детстве в нём ловили карасей…»
 

Первые годы моей жизни прошли в путешествиях по необъятным просторам нашего приусадебного участка. Я лакомилась малиной, смородиной всех сортов, наблюдала за курами, которые в самых глухих местах в зарослях малины несли свои яйца – прямо в мягкую, как пух, рыхлую землю. Я пыталась разгадать их тайну: чем им не подходил курятник со специальными удобными корзинками? Почему они прячут яйца здесь, где кроме меня к ним никто не подберётся и их никогда не найдут? Мне было невдомёк, что так работал основной инстинкт всех живых существ. Спустя некоторое время мама недосчитывалась одной из несушек и с трудом находила её, благополучно высиживающую в засаде своё незапланированное потомство.

Однажды, когда мне было лет пять, со мной произошло незабываемое событие. Был летний, очень знойный день, и я, как обычно, путешествовала по нашим владениям. Вдруг резко потемнело, воздух стал душным и пыльным. Я посмотрела на небо и не увидела солнца, которое только что ярко светило. Начался ураганный ветер, в воздухе стремительно закружились доски, куски шифера и толи, сорванные с крыш. Всё это сопровождалось тревожным гулом, небо почернело, в глаза швыряло песок и пыль, началась настоящая песчаная буря. Я растерялась и не видела, куда бежать, в какой стороне наш дом. Вдруг почувствовала, что меня, словно песчинку, ветер отрывает от земли и уносит. Я кричала и цеплялась за кусты. Стихия словно забавлялась со мной, как куклу поднимая над землёй и швыряя на деревья. На пути моего полёта оказался забор, мощным порывом ветра меня швырнуло на него. Я зацепилась платьем за торчащий в заборе большой гвоздь и повисла; оно не выдержало и разорвалось пополам; я съехала на землю и вцепилась изо всех сил в большие кусты помидоров. Всё это время ветер доносил до меня голос мамы. Она искала и звала меня, но порывы ветра относили и её, и мой голос, и мы не могли найти друг друга. Казалось, это продолжается вечность. Я поняла, что мне необходимо держаться за кусты и не допускать, чтобы ветер снова оторвал меня от земли. Своим голым, липким от крови животом я чувствовала нагретую солнцем землю и прижималась к ней всем тельцем. Разорванное платье сбилось на боках. К счастью, гвоздь не глубоко проник – только прорезал кожу. Было не больно, но очень страшно. Кричать я не могла – ветер забивал землёй рот. Я зарылась руками в корни помидорных кустов и держалась из последних сил, в этот момент меня нашла мама. Она подняла, прижала меня к себе и понесла домой. Раздался сильный гром, всё завершилось грозой и ливнем, который зарядил надолго. Сутки мы оставались в доме и боялись выйти наружу, так как оборванные электрические провода болтались повсюду, лежали в лужах. Мы наблюдали в окно, как постепенно светлело небо и мутные потоки воды неслись по дороге. А потом по радио передали, что в Тихом океане и в Японии произошли землетрясение и цунами, а их отзвуки, таким образом, докатились и до нас. Наверное, с тех пор из овощей я больше всего люблю помидоры и готова есть их всегда и в любом виде. Возможно, они спасли мне жизнь… А след от гвоздя – тоненькая белая полоса, идущая от солнечного сплетения до пупка, – ещё несколько лет оставался на моём теле. И меня это нисколько не огорчало, даже наоборот – я гордилась боевым ранением, показывая его подружкам.

Скоро мне стало тесно в границах нашего приусадебного участка, и я всё чаше убегала к железнодорожному полотну – ждать, когда мимо проедет поезд. Спасибо Оресту Вяземскому, это было огромное событие в жизни маленькой девочки – промчавшийся мимо пассажирский поезд. Мне казалось, он летит из другой, неведомой мне, чудесной жизни в ещё более прекрасную жизнь. И когда-нибудь, я тоже обязательно помчусь в этом поезде в своё удивительное будущее. Поезд проносился с грохотом мимо, а я махала изо всех сил чужим лицам, мелькавшим за маленькими окошками. И сердце моё ликовало, когда я видела, что кто-то в ответ махнул мне тоже. Я смотрела вслед последним вагонам, пока они не исчезали из поля зрения, и возвращалась домой, храня в своей памяти стук колёс и приветственный взмах рукой, как знак одобрения и обещания прекрасного далёка. Да, я очень люблю путешествовать, это вошло в меня тогда.

Вот так, довольно благополучно, на первый взгляд, мог бы дрейфовать наш корабль под названием «Семья». Возможно, мой старший брат стал бы известным музыкантом, а сестра актрисой, оставаясь в родных местах, обрастая дружбой, авторитетом и связями. Если бы не характер и образ жизни отца. А характер – это судьба. Кто-то более предприимчивый воспользовался ситуацией, а он расплатился благосостоянием всей семьи. Отец был довольно умным человеком, всегда занимал руководящие посты в районе. По утверждению Сергея Довлатова, современника моего отца, в советские времена для стремительного номенклатурного восхождения необходимо было обладать четырьмя качествами – быть русским, партийным, способным и трезвым. Совокупность этих качеств была обязательна, а отсутствие одного из них делало комбинацию совершенно бессмысленной. Трезвость – существенное качество, отсутствующее у моего отца, развалило всю комбинацию. На предприятии, которым он легкомысленно руководил, ревизоры обнаружили большую недостачу. Чтобы избежать тюрьмы, отец продал наш дом. Итак, разгульная и безответственная жизнь нашего отца поставила крест на его стремительном восхождении и на процветании семьи. А мы оказались в небольшом сибирском городке Свирске, куда его пригласила сестра, тоже партийная активистка и профсоюзный лидер местного значения.

Отец, отделавшись лёгким испугом, снова получил достаточно высокую должность на оборонном заводе, который ещё во время войны был эвакуирован из Ленинграда. Прошлые ошибки папеньку ничему не научили. Он вёл себя эгоистично. Семья из шести человек жила в шестнадцатиметровой комнате в коммуналке. Мама работала на этом же заводе в очень опасном для здоровья цехе.

Я хорошо помню маленькие синенькие талончики на молоко, которые ей выдавали за вредность, но она не пила молоко, а собирала для нас. На маленьком клочке бумаги – пол-литра молока. Когда талоны накапливались, кто-то из детей шёл в столовую. Трёхлитровый бидон молока – на шесть талонов. Я помню, как стояла в длиннющей очереди, не переставала волноваться, хватит ли для всех молока. Бывало, что не хватало. Но чаще я возвращалась с добычей, спешила, ноша была тяжела, я боялась расплескать. Иногда свежего молока не было, и мне взвешивали сухой молочный порошок. Глупенькая, я радовалась! Он гораздо вкуснее! И к тому же легче. Вкус молока пополам с маминой любовью. Бывало, не было никакого молока – и талоны пропадали. Уже с вышедшим сроком годности, они долго лежали на комоде, на вышитой мамой салфетке. Рука не поднималась их сразу выбросить. А вдруг?!

Потом врачи скорой помощи всё чаще стали выносить маму прямо из цеха. Недостаточное питание, ночные смены, а дома четверо детей и возвращающийся за полночь навеселе муж… Бедная мамочка! Мы ждали отдельную квартиру, но отец пил, гулял, дома были постоянные скандалы. Мы жили в доме рядом с секретным заводом, у нас и адрес был необычный. Не было улицы, а был «промышленный участок № 7». Где остальные шесть – неизвестно. Это был один дом, в котором проживали все работники заводоуправления с семьями. К своим подругам я могла зайти свободно в любое время – так же, как и они ко мне.

Зимой мы заливали деревянную горку водой. Она мгновенно застывала, – морозы были стабильны, и часто столбик термометра опускался до сорока двух градусов. Мы катались с горки – кто на санях, кто просто на картонках, а мальчишки съезжали на ногах. Это было очень круто. Я не отставала от мальчишек – надевала сапоги брата и скатывалась, как сорванец. Горка казалась мне тогда такой большой, что дух захватывало! Наверное, это тоже осталось из детства – соперничать с мужчинами. А зря – природа распорядилась мудро и, конечно, не в мою пользу.

Наш город находился на берегу быстрой и холодной реки Ангары, куда мы в разгар лета бегали купаться. Рядом – сосновый лес. В июне собирали в лесу мелкую, очень душистую и сладкую землянику. Сосны тогда росли до неба. Однажды, увлёкшись сбором ягод, мы с подругой зашли необычно далеко. И вдруг на открытой солнечной полянке я увидела голых мужчину и женщину. Они были заняты друг другом, и нас не заметили. Рядом с голыми телами на покрывале лежали красивые зеркальные солнцезащитные очки моего отца, а на траве – его туфли и одежда. Я толкнула подругу, и мы со всех ног пустились бежать без оглядки. Сердце выскакивало из груди. Я очень боялась, что отец увидит меня и подумает, что я слежу за ним. Никогда и никому я не рассказывала об этом, даже тогда своей подруге не призналась, что узнала отца. Мне было семь лет.

Мама очень его любила, потому и скандалы были у нас каждый день. Она не выдержала, подала на развод. Мы переехали в Крым. Удивляюсь её решимости и стойкости. Видимо, в то время было не так страшно остаться одной. В то время все жили одинаково скромно. Правда, я не помню голодных и бездомных. Кстати, о голоде. Однажды, когда мне было лет десять, пришлось оставаться голодной в течение четырёх суток. Мы уже жили в Крыму, в Бахчисарае. А в Одессе, где мама лечилась в санатории, случилась вспышка холеры. В городе объявили карантин и закрыли для въезда и выезда. В то время такие события замалчивали. Мама не могла вернуться вовремя, а деньги у меня закончились. Старший брат уже служил в армии, сестра жила и работала в Севастополе, младший из братьев – в пионерском лагере. Попросить или занять денег было стыдно, да и не у кого. Думаю, на родине или в Сибири мне бы не дали голодать. Я ещё в детстве заметила одну вещь: чем суровее природа, тем ближе друг к другу люди. И наоборот. В Крыму прекрасные природа и климатические условия… Да, здесь в Крыму меня стали называть Гала, Галочка. Не люблю такой вариант моего имени, ассоциация с вредной, вездесущей птицей галкой. Мне думается, я другая, – Галина в переводе с греческого – штиль, тишина на воде. Наедине с собой я штиль, а вообще – такая галька на морском берегу гранённая волнами веками, закалённая и солнцем, и ветрами, и штормами, стойкая ко всем житейским бурям, не сломившаяся, живущая не благодаря, а вопреки… Как-то сложилось с рождения… И звала меня мама – Галечка. Так вот, эти голодные четыре дня оставили в моей памяти след на всю жизнь. Понимаю, что глупо, но не могу ничего поделать: когда у меня большие неприятности, я иду в магазин и покупаю продукты. Не наряды и конфеты, не украшения и духи, а продукты. В особо сложных случаях в бой идёт «тяжёлая артиллерия» – красная икра, ну и, конечно, шампанское. Шампанское – всем понятно, а красная икра… Дело в том, что на Дальнем Востоке, где я родилась, кету и горбушу – рыбу семейства лососевых – заготавливали на зиму, как на юге огурцы или помидоры, в бочках. Икру мама тоже сама солила. Я помню этот процесс: мама в нашем дворе на столике промывает через марлю икринки, а мы с братом развлекаемся, прыгая по огромным пузырям. Они похожи на большие дирижабли. И вот уже на следующий день искрящаяся горка икры лежит в большой глубокой миске, сверху – лук кольцами, и вся эта роскошь полита домашним подсолнечным маслом. Ели ложками.

Ещё обожаю запах свежеиспечённого хлеба. Конечно, это тоже из детства. Когда мы жили в Сибири, летние каникулы я проводила у бабушки в деревне. У меня была обязанность ходить в пекарню за свежим хлебом. Я едва доставала до высокого прилавка пекарни и, встав на цыпочки, протягивала деньги продавщице. Хлеб был горячий, только что из печи, и продавщица в толстых брезентовых рукавицах проворно складывала в мою сумку четыре буханки белого хлеба. Сумка казалась невероятно тяжёлой, и я поспешно семенила, изогнувшись в одну сторону. А дома, вынув хлеб, прижимала к лицу и, закрыв глаза, вдыхала аромат золотистой корочки. Буханка пшеничного высшего сорта стоила в семидесятые годы прошедшего столетия всего восемнадцать копеек. Бабуля, командировав меня в пекарню, клала в кармашек сумки рубль, иногда позволяя мне на сдачу купить молочных ирисок. Правда, такая щедрость с бабушкиной стороны проявлялась не часто: бабушка не была жадной, но расчётливой и экономной, конечно же, благодаря тяжёлому жизненному опыту. Её звали Марией. Родилась она в знатной сибирской семье, Марии было четыре года, когда её отец, (возможно, унтер-офицер) Алексей, в 1914 году ушёл на фронт и не вернулся. Вскоре умерла и её мать. В детских воспоминаниях Марии запечатлелось одно: отец погиб во время газовой атаки, сражаясь с немцами. Теперь мы можем только предполагать и гордиться тем, что наш предок, возможно, участвовал в беспримерном событии – героической обороне русской крепости Осовец. Их просили продержаться сорок восемь часов, они продержались сто девяносто дней… Когда германские цепи приблизились к окопам, из густо-зелёного хлорного тумана на них обрушилась контратакующая русская пехота. Зрелище было ужасающим: бойцы шли в штыковую атаку с лицами, обмотанными тряпками, сотрясаясь от жуткого кашля, буквально выплёвывая куски лёгких на окровавленные гимнастёрки. Это были остатки 13-й роты 226-го пехотного Землянского полка – чуть больше шестидесяти человек. Но они ввергли противника в такой ужас, что германские пехотинцы, не приняв боя, ринулись назад, затаптывая друг друга и повисая на собственных проволочных заграждениях. Это сражение войдёт в историю как «Атака мертвецов». Возможно, наш Алексей и не был именно там; может быть, он сражался под командованием своего тёзки – генерала Алексея Брусилова и участвовал в Брусиловском прорыве? Теперь мы точно не узнаем, ясно лишь одно: он ушёл на фронт защищать свою Родину и, наверно, не думал, что решает чьи-то геополитические интересы, весьма далёкие от его Сибири. Алексей честно исполнил свой долг, долг сына, отца и мужа – защитить Родину-мать. А маленькую Марию удочерила бездетная пара. Приёмная мать Марии была строга и значительно старше своего мужа, до женитьбы на вдове он батрачил у неё. Девочку в приёмной семье не баловали. А в шестнадцатилетнем возрасте Марию изнасиловал так называемый отчим. Когда мачеха заметила округлившийся живот своей падчерицы, поспешно выдала её замуж, можно сказать, за первого встречного, а родившегося вскоре мальчика – моего отца – забрала себе и вырастила, как собственного сына. Бездетная женщина своего приёмного сына баловала, мальчика называла нежно по-девичьи Ярочкой и ни в чём ему не отказывала.

А у Марии жизнь так и пошла наперекос: сначала она потеряла любящих, трудолюбивых родителей, и её жизнью стали распоряжаться посторонние люди, выдали силой замуж, забрали первого сына. Они встретились, когда мой отец уже был взрослым. Мария овдовела и снова вышла замуж. Второй муж не вернулся с войны. Несколько раз она выходила замуж, то ли время было такое, то ли её судьба, но мужья рано погибали – кто из шахты не вернулся, кто с войны. Да и сама Мария во время войны вместо мужа спускалась в забой добывать уголь и однажды попала под завал. Её спасли, но с тех пор она осталась хромая. Хромая гордая сибирская красавица! Такой я запомнила свою бабушку. Совсем не помню, как она смеялась. Но и не помню, чтобы она хоть однажды повысила на кого-либо голос. «Породу ничем не вышибить – ни революцией, ни войной, ни голодом», – говорили про мою бабушку.

Она никогда не повышала голоса. У неё не было даже среднего образования, но её, интеллигентку от природы, уважали и даже побаивались. Она не сплетничала и не осуждала никого. Я никогда не видела и даже представить не могла мою бабушку судачащей с соседками на скамейке. Всегда в трудах, всегда в заботах. У Марии было большое хозяйство: коровы, гуси, утки, и при этом дом сиял чистотой. Молоко её односельчане раскупали вмиг. А когда мы садились пить чай, то строгая бабушка не позволяла класть сахар в чай, если я ела варенье. Мне запомнилось удивительное варенье из корня ревеня, а малиновое такое ароматное я больше никогда в своей жизни не ела. Не думаю, что ей было жаль ложки сахара для внучки, скорее – жаль внучку. Да и таким образом прививалось уважительное отношение к продукту человеческого труда. После обеда бабуля обязательно ложилась на полчаса отдохнуть и меня укладывала. Это тоже было железным правилом.