Текст книги "Москва необетованная"

Галина Полынская
Москва необетованная

Часть первая

Все имена и действующие лица вымышленные,

любое сходство с реальными людьми

и событиями является случайным.

Эпизод 1
Петрушевич и сыновья

«Дилижанс – какое красивое слово!» – подумал Лев Петрушевич, перепрыгивая через большую мутную лужу. Приземлился он на самый край и лишь слегка забрызгал грязной водой чистенькую обувь. «Жизнь прекрасна!» – радостно подумал он, энергично постучал ботинком о ботинок и поспешил к большому старому зданию, в подвале коего размещалась крошечная фабрика, а на первом этаже вполне процветал магазинчик, торговавший продукцией этой фабрики. Все это являлось собственностью г-на Петрушевича, о чем и сообщала вывеска, тщательно сделанная под дореволюционную: «Петрушевичъ и сыновья. Светильники и люстры на любой вкусъ».

Лев имел трогательную слабость ко всему старинному и дореволюционному, и частенько сокрушался, что не родился в те времена, когда он мог быть барином и ездить на извозчике. Эта страсть была похожа на давнюю детскую неосуществимую мечту, глуповатую и милую. Семье его странность не мешала.

Младший сын обожал отца и его причуды, ему нравилось жить в придуманном мире Льва, жена считала, что лучше супругу в барина играть, чем пить как все соседи, вот только старший сын Никита стыдился отца и его фантазий, страстно ненавидя все, что связано с фабрикой и магазинчиком.

Полюбовавшись на вывеску, Лев толкнул стеклянную дверь, звякнул колокольчик, и Петрушевич оказался в утреннем полумраке магазинчика. Никита стоял у окна, куря в форточку, младший Дмитрий сидел за прилавком и вертел в руках странную конструкцию непонятной формы.

– Доброе утречко, сынки! – поприветствовал их Лев, расстегивая пуговицы серого драпового пальто.

– Доброе, – вяло ответил старший, выпуская в окно дым.

– Привет, пап, – кивнул младший, не отрываясь от изучения странной штуковины.

– Опять у тетки ночевали, скоро дом совсем забудете, – Лев пристроил пальто на вешалку и одернул серый пиджак, ладно сидевший на круглом упитанном животике.

– Уж такое забудешь, как же! – ядовито усмехнулся Никита.

– Мы просто засиделись до темноты, пап, – Дмитрий посмотрел конструкцию на свет.

– Открываться пора, – Лев зажег свет и с удовольствием взглянул на развешенные под потолком светильники и люстры на любой вкус.

Вообще-то вкус у покупателей должен быть очень уж неприхотлив, потому что светильников имелось всего четыре вида, а люстр ни одной. Пройдясь веничком по полу и сухой тряпочкой по витрине, где красовались все те же творения, что и под потолком, Лев занял свое место за прилавком. Магазинчик тоже был частью его придуманного мира, любимой игрушкой, доставшейся в наследство от какого-то дальнего родственника.

Вскоре пришли рабочие фабрики – Саша, Илюша и Тима, трое тихих застенчивых алкоголиков, преданно любящих Льва за то, что неизменно в конце рабочего дня он платил им деньги. Поздоровавшись, они, как тени, скользнули в неприметную боковую дверку и неслышно спустились по лесенке, ведущей в подвал.

– Дела идут отлично! – сказал Петрушевич, вдохновенно глядя в окно на промозглое мартовское утро.

Он произносил эту фразу ежедневно, как какое-нибудь магическое заклинание. Кто знает, может, именно поэтому его светильники раскупались? А может и потому, что жизнерадостный Лев распространял вокруг себя столько всего положительно-притягательного, что люди просто не могли пройти мимо. Они заходили в магазинчик и там их с распростертыми объятиями встречал симпатичный, излучающий радость и благополучие продавец. И как уйти, ничего не купив? Надо же сделать человеку приятное!

Лев взял из ящичка под прилавком мягкую кисточку и принялся смахивать ею пыль со светильников на витрине. Эти фонари были сделаны из темно-серой пластмассы и украшены трудно прикрепляемыми завитушками. Называлось такое творение «Вечерняя элегия». Рядом стояла «Ночная элегия» – с пластмассой потемней и завитушками, чем-то напоминающими шаловливые рожки.

– Пап, посмотри-ка, – Дмитрий подошел к отцу, – смотри, кажется, я новую форму светильника придумал.

Лев с интересом уставился на непонятную, явно хрупкую конструкцию.

– Я назвал его «Преломление судьбы», – вдохновенно произнес мальчик, – вот здесь будут разноцветные стекла! Вот только я еще не придумал, куда вставить патрон.

Никита незамедлительно посоветовал, куда именно и, не слушая укоры отца, громко хлопнул неприметной дверью, и прогрохотал по ступеням в подвал.

– Не обращай на него внимания, пап, – сказал Дима, осторожно укладывая свое изобретение на прилавок, – у него переходный возраст.

Лев улыбнулся и погладил сына по светлым волосам. Колокольчик у входа тихо звякнул, в магазин вошел первый покупатель.

– Доброе утро! – радостно воскликнул Петрушевич, думая о том, что на следующей неделе надо бы начать выпуск матовых плафонов, расписанных неподражаемыми цветами. Лев поднял голову, взглянул на посетителя и остолбенел.

Эпизод Zеrо
Лидия Семеновна Швах

Эта старая, высохшая, похожая на тщательно обструганный осиновый кол дама, наводила суеверный ужас на всю округу. Кажется, Лидия Семеновна была потомственной аристократкой и никогда не опускалась до общения с остальным миром. Одевалась она в строгие блузки одного и того же фасона: глухой воротничок с маленькой оборочкой и огромная брошь. Казалось, это украшение специально крепилось там, чтобы поддерживать острую птичью голову Лидии Семеновны, убери ее, и голова тут же отвалится, как сучок, давным-давно изъеденный изнутри жучками. Так же Лидия Семеновна носила длинные узкие юбки черных или коричневых цветов и старомодные туфли на низком, аккуратно подбитом каблучке.

В любую погоду, утром, днем и вечером она выводила на прогулку свою собачку. Какой она была породы никто не знал, – напоминала собачка смесь французского бульдога и пекинеса и, несомненно, тоже являлась потомственной аристократкой. И имя у нее, конечно же, было более благозвучным, чем-то, что слышалось гуляющим во дворе – то ли Водка, то ли Глотка.

Когда Лидия Семеновна прогуливалась вокруг большой дворовой клумбы, вокруг нее, казалось, затихало все – и крики детей, и голоса, и даже ветер с птицами. С застывшим выражением лица, бесцветными стеклянными глазами, она бесшумно ступала по дорожке так, словно в целом свете кроме нее никого никогда больше не существовало. Сделав четыре круга, она возвращалась домой. С ее приближением смолкали все сидящие у подъезда старушки. Они провожали Лидию Семеновну настороженными взглядами и украдкой облегченно вздыхали, когда ее прямая спина исчезала в темноте подъезда. В душе они боялись, что однажды Лидия Семеновна остановится, что-нибудь скажет, и сказанное ею, несомненно, будет пророчеством, которое исполнится незамедлительно. В том, что вокруг Лидии Семеновны днем и ночью кружат и веют темные силы, не сомневался никто, даже учитель физики из сорок девятой квартиры. Он же и утверждал, что Лидия Швах, презрев все известные человечеству законы, живет уже четыреста лет и, наверняка, – вампир.

Лидия Семеновна медленно поднималась по лестнице на второй этаж и отпирала дверь своей трехкомнатной квартиры. Когда-то давным-давно вместе с нею проживало еще двое соседей, один умер, другой куда-то съехал, и Лидия Семеновна получила всю жилплощадь, но по-прежнему продолжала обитать в своей комнате, остальные же держала закрытыми.

Войдя в квартиру, она запирала замок на два оборота, и воцарялась тишина. Чем занималась Лидия Швах в свободное от прогулок время, было не известно, из ее апартаментов не доносилось ни звука. Соседи не сомневались, что она сразу же ложится в свой гроб, закрывает крышку и спит.

Только один человек относился к странной даме с тихим почтением – забитый потомственным отцом алкоголиком, неопределенного возраста парень Петя Бузыкин. Его сутулые плечи, склоненная голова и вечно испуганный взгляд, то и дело мелькали поблизости от непреступной, загадочной Лидии Семеновны. Если у Пети появлялись какие-нибудь средства, он обязательно покупал всякие мелочи в ближайшем гастрономе, скребся в желтую облупившуюся дверь с цифрой тридцать восемь, и молча просовывал свои подношения в узкую щель. Тонкие высохшие пальцы с тусклыми перстнями забирали кулечек, и дверь захлопывалась. Петя топтался на лестничной площадке, пугливо озираясь по сторонам, ожидая, когда дверь откроется снова. Спустя несколько минут, в образовавшейся щели снова появлялась рука, она протягивала Пете деньги и дверь затворялась снова. Ни разу Лидия Семеновн не отдала больше или меньше потраченной Петей суммы, и ни разу не сказала ни слова.

Впрочем, во дворе к Лидии Семеновне вполне привыкли, как к антикварной кочерге, которая уже никогда ни для чего не сгодится, но всегда будет на видном месте, как редкая и, безусловно, когда-то полезная в хозяйстве вещь.

Эпизод Zеrо
Лёвушка и Заинька

С детства Лёвушка был тихим, ласковым мальчиком, росшим без отца. У Левушки была только пламенно, самоотверженно любящая его мама. Закончив школу, техникум, Левушка выучился на старательного электрика, и все было бы хорошо, если бы однажды в трамвае он не встретил Нату – хрупкую голубоглазую принцессу с пшеничными кудрями. Влюбился Левушка сразу и без памяти.

По характеру Ната (или Заинька) была доверчивым вечным ребенком, и в Левушке проснулся древний инстинкт защитника и война. Он был рыцарем, Тарзаном и Терминатором в одном флаконе. Ната слушала Левушкины речи с широко распахнутыми глазами, но однажды, так некстати, спросила, когда же рыцарь познакомит ее со своей мамой? Лёвушка осекся и побледнел, а на длинных ресницах Заиньки закачались крупные слезинки. Наточка была девушкой читающей, поэтому знала, что во всех романах герой непременно должен представить свою избранницу маме с папой, если папы нет, то хотя бы маме. Если же он от этого уклоняется, значит, жениться не будет. Заинькиных слез Левушка выдержать не смог, он расправил плечи, поднял голову и, срывающимся от ужаса голосом, произнес:

– Пойдем!

По дороге от Наточкиного общежития до своего дома, Левушка держал свою избранницу за руку и набирался мужества. Будущим молодоженам катастрофически негде было жить: в Наточкино общежитие Левушку не пускали, снимать квартиру было не на что, оставался только один вариант – двухкомнатная хрущоба Левушки и его мамы Ольги Петровны Небалуй. Убедить эту грузную женщину, педагога по литературе и русскому языку с копной пережженных завивкой рыжих кудрей в том, что у сына кроме мамы должна быть в жизни другая женщина, к примеру, жена, не взялся бы никто не свете. Ольга Петровна не допускала такой мысли. Когда она увидела на пороге своего дома решительного и бледного сыночка, а рядом голубые глаза и пшеничные кудри, с бедной мамой едва не сделался удар.

– Познакомься, мама, это Наточка, моя жена! – выкрикнул Левушка, заслоняя «супругу» своим телом. Левушка не стал посвящать мамулю в то, что Заинька еще только невеста, дабы у Ольги Петровны не было ни малейшего шанса расстроить свадьбу.

Левушка с Заинькой расписались тайком, и начался их тихий семейный ад. Так как счастливый молодожен разрывался меж трех работ, а Заинька находилась в полном распоряжении свекрови, Ольга Петровна сразу же наметила тактику уничтожения Наточки, и принялась за дело. Безропотная Наточка продержалась два месяца, похудела на восемь килограммов и стала вздрагивать при каждом звуке.

Однажды ее терпение лопнуло и она в красках поведала Левушке о тирании свекрови. Ничего не подозревавший супруг был потрясен рассказом Заиньки, он вышел из берегов и наговорил маме много страшного. Ольга Петровна долго, выразительно рыдала в соседней комнате и кляла неблагодарного сына, которому посвятила всю свою жизнь. Левушка запер на ключ дверь их с Заинькой комнатенки и долго ходил от стены к окну и обратно. Наточка молча сидела на кровати, изредка всхлипывая.

– Квартиру снимем! – наконец изрек Левушка, решительно тряхнув головой. – Все, хватит!

– Дорого, – прошептала Наточка.

– Ничего, выкрутимся, продам, займу и снимем! И не просто там какую-нибудь, а с мебелью и телефоном!

Что именно Левушка собирался продавать и у кого занимать, Наточка уточнять не стала. Она не сомневалась, что муж найдет выход из любой ситуации, ведь он у нее был самым сильным, умным и красивым на свете.

Эпизод Zеrо
Алевтина Николаевна Муарова

Алевтина Николаевна без сомнения являлась женщиной роковой. Высокая, статная, с упругими формами и гривой белоснежных крашеных локонов, она разила наповал любого мужчину своей ослепительной красотой. Казалось, что эта королева не идет по улице, а плывет во времени и пространстве чинно, достойно, как айсберг, во всегдашнем сладостном предвкушении какого-нибудь зазевавшегося дурака-корабля в шляпе и галстуке. Когда-то давно Алевтина Николаевна была библиотекарем в Пушкинке, но об этом неприятном факте своей биографии она не любила вспоминать.

Однажды Алевтине Николаевне было видение: явился к ней покойный муж на огненном коне, причем у коня была не морда, а лицо известного киноактера Марлона Брандо. И сказал этот конь, что предназначение Алевтины быть пророчицей и целительницей, а муж все кивал и сурово так пальцем грозил. Алевтина назвалась прорицательницей Алексис, и открыла салон белой магии. Чем белая магия отличалась от черной, новоиспеченная прорицательница представляла себе довольно смутно, посему запаслась соответствующей литературой, купленной на лотках у метро и целых две недели читала не отрываясь.

В довесок к прекрасной фигуре, Алевтина Николаевна обладала весьма незаурядным умом и сразу же поняла, что вся эта галиматья с духами, демонами и магическими знаками, ей совершенно не нужна, да и запомнить все это было довольно сложно и прорицательница засела за книги по психологии. Это давалась значительно труднее, зато результат был гарантирован.

Через полгода Алевтина зарегистрировала свое частное предприятие, и салон прорицательницы Алексис открылся. Хозяйка салона не была стеснена жилплощадью, имела четырехкомнатную квартиру, и самая большая комната стала «магической». На входной двери квартиры появилась пластмассовая табличка с названием фирмы, а в газетах замелькали объявления: «Вы ждали именно меня, и вот – я с вами! Колдунья и прорицательница Алексис! Прием с 9 до 22».

Первые несколько недель прошли довольно тихо, никто в двери не ломился с мольбами о помощи, но Алевтина Николаевна не спешила падать духом. Она тщательно разрабатывала свой имидж, размышляя над вариантами рекламы. Газетные объявления оказались делом весьма сомнительным, таких, как Алексис было по два разворота мелким шрифтом. Рекламный телеролик она пока еще не могла себе позволить, а позориться в передачах вроде «Знака качества» не хотелось.

Помог Алевтине Николаевне случай. Как-то раз, мучаясь от бессонницы и мыслей о бизнесе, который никак не желает сдвигаться с мертвой точки, она курила на балконе, мрачно созерцая двор, палисадник и стройку. И увидела, как из соседнего подъезда вышел шестилетний пацан с болонкой на поводке и двинул в сторону палисадника. Алевтина не придала этому никакого значения, вспомнив про мальчишку лишь через два часа, когда услышала крики его бабушки. Старушка вопила на весь двор, призывая всех идти искать любимого, единственного внучика, который ушел погулять с собачкой, и не вернулся.

Алевтина быстро сообразила, в чем дело, облачилась в приобретенное по случаю длинное развевающееся платье и поспешила во двор, мысленно обещая поотшибать покойному супругу рога, а его лошади переломать копыта, если дело сорвется. Во дворе вовсю формировалась поисковая группа, когда там возникла таинственная Алексис. Она подняла руку к небу, и воскликнула:

– Стойте!

Все замерли. Даже бабулька.

– Я помогу найти вашего внука! – голосом пророка возвестила Алевтина и описала пропавшего мальчика и собаку. Так как видела она пацана со спины, то ограничилась одеждой, примерным ростом и цветом волос, все остальное ей помешали рассмотреть помехи электропроводов и общий нервный фон поискового отряда. Затем прорицательница повела всех к палисаднику и стройке.

– Жив ли он, скажи, жив ли? – причитала бабушка, торопливо семеня за колдуньей.

– Может быть, – задумчиво отвечала она, зорко посматривая по сторонам. «Если он не заигрался на стройке, то он… он… где-то в другом месте», – напряженно размышляла Алексис, понимая, что это дело может оказаться либо началом, либо концом ее карьеры. Остановившись у забора стройки, она провозгласила:

– Ищите здесь!

И пока жильцы рыскали по территории, боролась с мучительным желанием закурить.

– Здесь он! – раздался чей-то крик. У прорицательницы подкосились ноги, а на глаза навернулись слезы радости и счастья. Это был старт ее головокружительной карьеры.

Эпизод 2
Семен Федорович Линец

Работа у Семена была наивреднейшей и наиопаснейшей, после шахтеров и испытателей истребителей – он был редактором журнала «Литературный Олимп 21 век». Под таким длинным и многообещающим названием скрывалась второсортная публицистика с претензией на нечто великое и новое. Но, невзирая на старательные потуги редакционной коллегии, претензии так и оставались претензиями.

Семен Федорович обладал приятной внешностью, мягким проникновенным голосом, носил костюмы приглушенных тонов, а на его чисто выбритом лице, как правило, читалось выражение доброжелательной скуки. За всем этим Линец тщательно скрывал все свои неврозы и психозы, нажитые за долгие годы общения с авторами и коллегами по работе. Семен Федорович никогда не опаздывал на работу, но и не задерживался ни на секунду в конце дня.

После второго развода он четко уяснил для себя, что семейная жизнь не его стихия, и вот уже несколько лет числился в завидных женихах у вечно молодых и вечно подающих надежды писательниц. И поэтесс, которых Линец любил особенно люто. Очертив вокруг себя невидимый круг, он никого не подпускал к себе и сам за пределы этого круга выходить не желал.

То и дело Семен принимался за написание нового масштабного романа, который непременно загасал после пяти-шести глав, и Линец погружался в задумчивую меланхолию и созерцание домов из окна своего кабинета. Вместе с ним, в одном жизненном пространстве, размещались еще два стола – с критиком Травкиным и поэтом Тонкошкуровым. Их Линец обозревал издали, откуда-то из своих, только одному ему известных миров. Критик с поэтом были сравнительно молоды, перед Линьцом робели, и лишний раз старались не нарушить его творческого процесса. Они не знали, что конкретно написал и издал Линец, но задавать ему подобные вопросы считали неприличным, а своим домочадцам говорили шепотом, с придыханием, что работают в одном кабинете с самим Линьцом!

Каждое утро, приходя на работу, Семен Федорович усаживался за свой стол, наугад выбирал из стопки папку с рукописью и принимался быстро листать. Закончив прочтение, он сдвигал брови к переносице, и что-то долго писал и помечал на листе бумаги. Травкин с Тонкошкуровым, затаив дыхание, украдкой наблюдали за головокружительной работой профессионала, не решаясь выпивать в такие моменты.

В обед Линец мчался в буфет так, будто ему дорога каждая секунда, и так же стремительно возвращался обратно. Домой же уходил с умиротворенным видом человека, не напрасно прожившего свой день. И жил бы он так себе не одну, а все десять жизней, если бы начали происходить с Семеном Федоровичем престранные вещи. А началось все с одного автора весьма противной наружности. Вошел этот субъект к Линьцу незадолго до обеда, когда Семен Федорович уже мысленно вожделел котлету с картошечкой пюре и соленым огурчиком, да бутылочку пивка к сему пиршеству… как вдруг, сквозь эти грезы проступил такой лик, при виде которого, Семен Федорович вздрогнул и очнулся. У его стола, одетый в черный мокрый от дождя плащ, высился атлетически сложенный человек непонятного возраста с лицом нездорового бурого цвета. Большие, навыкате глаза, испещренные красными прожилками, не мигая, смотрели на Линьца, нос в черных точках, был длиннее всех допустимых норм, а под ним виднелись плотно сжатые в узкую белую полоску губы. Ко всему вдобавок, на плечи визитера падали редкие пряди грязных спутанных волос непонятного цвета, а в руках с длинными желтыми ногтями он держал картонную папку с зелеными атласными тесемками и черную шляпу с полями. Пожалуй, впервые в жизни Семену Федоровичу сделалось настолько не по себе. Глядя в немигающие буркалы, он вдруг с отчаянием подумал, что напечатает все, что принес этот автор, лишь бы остаться в живых, и больше никогда не видеть это в своем кабинете.

– Семен Федорович Линец? – сказало чудовище неожиданно приятным, даже красивым голосом.

– Да, – хрипло каркнул Линец и откашлялся. – Что у вас, рассказы? Повесть? Стихи?

– Повесть, – оно положило папку на стол и виновато добавило: – небольшая, она у меня первая, я до этого ничего никогда не писал.

– А чем вы занимались раньше? – Линец пристально рассматривал тесемки и папку, но никак не мог разобрать мелкую карандашную надпись на ней.

– Я… ну… – замялся автор, – это не имеет значения.

Линец согласился поспешным кивком.

– Вы прочтите, если вас не затруднит, – вздохнул автор, – я там вложил свои координаты, если… если, это чего-то стоит, буду рад.

– Я прочту, – Линец рывком пододвинул к себе папку, и заставил себя посмотреть на автора. Увидев, что тот собирается улыбнуться на прощание, Линец закусил губу, дабы подавить рвущийся из груди крик, но вместо ожидаемых желтых клыков, Семен Федорович увидел ровные белые зубы, правда, несколько широковатые для обычного человека. Из-за этого казалось, что зубов у автора значительно меньше, чем положено. Попрощавшись, он вышел из кабинета, а Линец открыл папку, и уставился на название повести: «Москва необетованная».