Текст книги "Торговка счастьем"

Галина Романова
Торговка счастьем

© Романова Г. В., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Глава 1

То ли он потерял хватку, то ли постарел, а может, просто утратил интерес к делу, которым занимался всю сознательную жизнь, или устал быть холодным и беспристрастным, но объект ему вдруг начал нравиться. Он понимал, что так нельзя. Что это непрофессионально. Что если об этом узнают его клиенты, он сразу потеряет заказ, а следом и репутацию. Но ничего не мог с собой поделать. Эта девочка ему нравилась. Очень!

Он наблюдал за ней по шестнадцать часов в день. Остальное время она закрывалась от него плотными шторами. Она ложилась спать в своей спальне – угловая комната в двадцать пять квадратных метров на втором этаже. План дома у него имелся. И в доме самом он побывал. Все осмотрел и запомнил. Даже запах ее духов и пудры для тела.

Просыпалась она рано. Всегда в одно и то же время – около восьми. Сначала ползли в разные стороны плотные шторы на широком окне. Потом застилалась громадная кровать, в которой она была вынуждена спать одна. Затем она шла бродить по дому. Зачем? Он пока не понял.

Она медленно шла по комнатам – заспанная, непричесанная, с недовольным угрюмым выражением лица, которое он находил очень привлекательным. На ходу трогала мебель, зевала, что-то рассматривала на улице через окна комнат, сквозь которые проходила. Потом шла в кухню.

Кухня ему не очень нравилась. Сначала она не понравилась ему на плане. После, когда уже был в доме, она не понравилась ему особенно. Первый этаж, стен почти нет. В том смысле, что негде было укрыться, случись перестрелка. Одни окна! В крохотных простенках едва разместился кухонный гарнитур с варочной панелью. В центре огромный стол. Неуютный и неудобный, на его взгляд. Вокруг стола дюжина стульев. На какой ни сядь, ты отличная мишень. Потому что сидишь спиной либо к окну, либо к двери. Нет, кухня – дерьмо. Кухня – не укрытие.

А вот она почему-то любила тут бывать. Часами там сидела! То с чашкой кофе замрет у окна. То за стол сядет и будто окаменеет. Не понимала, что она как на ладони? Не догадывалась, что за ней могут следить? Что ее могут снять одним выстрелом даже непрофессионалы?

Или…

Или догадывалась, а может, и знала, и нарочно мозолила глаза возможным наблюдателям? И словно дразнила их: вот она я, смотрите, смотрите, пока глаза не лопнут. Все равно ничего не увидите и не поймете. Все равно не разгадаете меня!

Эта мысль его возбуждала. Ему очень хотелось думать, что эта хрупкая девчонка не глупая курица, оставшаяся в одиночестве сидеть в гнезде на золотых яйцах, а такая вот – умненькая, расчетливая и даже очень коварная. И она обведет вокруг пальца всех, всех, всех, включая его! Она обманет и полицию, и партнеров своего покойного мужа, и родного брата своего покойного мужа. Всех поимеет это милое, славное создание. И никто никогда не догадается, что она стоит за зверским убийством своего мужа. Никто никогда!

Но…

Но это так ему хотелось думать о ней. Пока его мечтательные мысли не находили никакого подтверждения. Пока она выглядела именно курицей. В такую и стрелять-то было западло. Такую можно было убрать голыми руками. Просто сдавить ее хрупкую нежную шейку и…

Точно! Так он и сделает. Если поступит приказ устранить объект, он убьет ее именно так. Он не станет в нее стрелять.

На улице заметно стемнело. Надо было надевать прибор ночного видения, чтобы видеть все, что происходило в ее дворе и в неосвещенных комнатах дома, где никогда не зашторивались окна. Он потянулся с хрустом, сидеть без движения на одном месте в его возрасте стало тяжеловато. Потом вытянул левую руку, не глядя, нашарил прибор на низком столике, который был придвинут почти вплотную к высокому стулу, с которого он вел наблюдение. Нацепил прибор, заученно протерев стекла мягкой фланелевой тряпочкой, снова потянулся, зевнул и… тут же едва не вывихнул челюсть.

– Что за черт! Что за падла? – выпалил он громким шепотом и осторожно подвигал нижнюю челюсть пальцами. – Что за…

Кто-то, кроме него! Кто-то еще наблюдал за девчонкой! Кто-то ходил под окнами первого этажа. И не просто ходил, а крался! И в намерения этой сволочи не входило просто подсмотреть за красивой телкой, нет! Он подсматривал за ней со значением. Он прятался в тени деревьев, подсматривал и…

И черт знает, что этот наблюдатель вытворит в следующее мгновение! Он может сейчас вытащить из-за ремня своих штанов ствол и разрядить всю обойму в ее милую прелестную головку, которая склонилась в этот момент над книгой все в той же отвратительной кухне все за тем же отвратительным столом.

А ему-то что в настоящий момент делать, что? Звонить заказчикам и докладывать о стороннем наблюдателе? Какой он тогда, к чертям, профессионал, если станет звонить по каждому пустяку? Он просто слышал недовольство в глухом хриплом голосе, когда тот ему ответит:

– Я что, должен думать за тебя? Платить тебе и за тебя же и думать? Это твой объект, ты за него отвечаешь…

Он, конечно, мог бы возразить заказчику. И сказать, что его дело – наблюдать! Наблюдать, изучать привычки, составлять жизненное расписание объекта, чтобы, когда наступит момент, устранить без промаха и без единого следа. И что где-то за ее забором сейчас должна находиться тачка с людьми уже другого заказчика, которые водят девчонку по городу. И тачка эта там должна находиться круглосуточно. И…

А кстати! Чего это парни расслабились? Чего пропустили за калитку какого-то чела и даже не сделали попытки его остановить? Пропустили? Проспали? Напились? Или это один из них решил полюбоваться на красивую полуголую девчонку?

Вот уроды, а! Их дело наблюдать за ней в городе! В магазинах, кафе, ресторанах, клубах! Последние, правда, она сейчас не посещала, носила траур по супругу, которого схоронила всего полтора месяца назад. Но все равно! Их дело вести ее по городу. В городе ему делать нечего. Он не должен светить свой интерес. О нем вообще никому ничего не известно. Тут он хозяин! Он смотрит на нее в ее доме! Он! Он рассматривает ее голые ноги, когда она в коротких шортах. Он любуется ее грудью, бедрами, когда на ней только нижнее белье и ничего больше.

Какого же хрена?!

Он вдруг так разозлился, что чуть не сорвался с места и не побежал в сад, где за стволом каштана стоял неизвестный. Вот честно, готов был нарушить все правила своего контракта и снять наблюдателя.

Остановило нежелание избавляться от трупа. Во-первых, он никогда этим не занимался и понятия не имел, где можно спрятать тело в городе. Во-вторых, ему за это не платили. А он ничего не делал сверх контракта. Никогда! Ну, и потом это могли быть люди другого заказчика, которым надоело сидеть в машине, и они вышли отлить, а заодно и поторчать под окнами. Понаблюдать за полуголой девицей, тем и развлечься.

Он о них знал. Они о нем – нет.

Наблюдатель исчез как-то незаметно. Вот только что копошился за стволом каштана. Он точно видел его локоть и колено, ощущал его движение. И вдруг его нет! И тень от ствола каштана стала ровной и прямой, как прежде. Куда он подевался? Не сквозь землю же провалился! И не в дом пошел. Девчонка как сидела с книгой у стола, так и продолжала сидеть. А мужик исчез! Странно!..

Все же он постарел. И утратил эту чертову хватку, которая помогала ему выживать все эти годы. И слух стал не таким острым. Или тот, чье присутствие он ощутил за своей спиной за мгновение до того, как умереть, был все же лучше?..

Глава 2

Настя захлопнула книгу на той же самой странице, на которой развернула полтора часа назад. Она не прочла ни строчки.

Интересно, подумала она, а тот, кто за ней наблюдает, понял, что она не читает? Заметил, что она не листает книгу, а просто смотрит в нее, не видя ни единой буквы?

Она протяжно вздохнула, вытянула ноги под столом, покосилась на окна. Их в кухне было великое множество. Не кухня, а аквариум! Прежде ей это нравилось. Прежде, когда они тут жили с мужем, ей нравилось, что эта комната наполнена солнцем. Оно жило тут от рассвета до заката! Его лучи медленно скользили из окна в окно слева направо, теряясь ближе к вечеру в самом последнем, которое выходило на соседний дом, откуда за ней велось наблюдение.

Она вычислила этого чудака почти сразу, как он там появился. По едва заметным признакам, на которые кто-нибудь другой никакого внимания не обратил бы. Она обратила. Она вычислила его. И не старалась прятаться. Нарочно не задергивала шторы и ходила по дому у него на виду. Начни она прятаться, рассудила она, он полезет в дом. Зачем? Пусть смотрит из окон дома напротив. Пусть составляет для себя распорядок ее дня. Чтобы потом…

Чтобы потом, когда ему отдадут приказ, нажать на спуск, направив ствол ей в голову в самое удобное для них время. Она знала, что так будет. Знала, что ей не спрятаться от них. Они везде ее найдут. Везде! Поэтому и не пряталась. Не было смысла. Как не было смысла заметать следы и пытаться скрыться, выезжая на машине за ворота. Припаркованная метрах в пяти от ее ворот машина наблюдателей будет следовать за ней по пятам. Затем, где-то в центре, ее передадут другим наблюдателям, и уже те поведут ее. Потом еще одна смена караула и…

И когда она возвращалась, те, кто провожал ее от дома, уже были на месте. Однажды они настолько обнаглели, что даже помахали ей рукой сквозь ветровое стекло. Или ей показалось? Может, это было непроизвольной жестикуляцией? Стоило ли обращать внимание? Стоило ли обнажать свою наблюдательность?

Она кто? Правильно! Она глупая курица, унаследовавшая целую империю после смерти мужа! Глупая курица, от которой можно будет избавиться в нужный момент! Надо только этого самого момента дождаться. Она должна вступить в права наследования, а это – полгода после смерти мужа. А потом ее надо устранить.

Чтобы что? Правильно! Чтобы унаследовать уже после нее эту самую империю. А поскольку наследников у нее не было и назначить себе наследников она никак не могла, – ей просто этого не позволят, – то унаследовать империю должен был брат ее покойного мужа – Дмитрий Дмитриевич Дворов.

Три «Д», как называл его ее зверски убитый муж – Лев Дмитриевич Дворов. Называл с издевкой, вкладывая свой собственный смысл, который однажды открыл ей по секрету.

– Дурак, дерьмо, дебил! – выпалил он ей на ухо, когда они сидели в ресторане вместе с Димой, ужинали. – Вот кто такой мой братец, Стаська! Три «Д»! Дурак! Дерьмо! Дебил!..

Вроде и шептал негромко. И в ресторане было шумно. И Дима сидел не рядом. Но, кажется, он все услышал. Потому что тут же скомкал салфетку, швырнул ее Льву в лицо и сказал, что никогда ему этого не простит. Никогда!

Или он насчет чего-то еще ему так сказал? Они ведь перед этим о чем-то долго спорили, она не вслушивалась. И по телефону с домработницей говорила как раз в тот момент, когда они спорили. Вот поэтому так и не поняла, чего конкретно не простит Льву Дима: предмета их спора или того, что Лев так оскорбительно называл своего брата за его спиной?

Но ведь это ничего не меняло, правда? Льва теперь нет. Его зверски, до смерти мучили. Он умирал долго и страшно. И от этого было особенно тяжело. Лучше бы он умер быстро, сразу! Нет, нет, нет, лучше бы он вообще не умирал! Но раз уж так случилось, то лучше бы быстро, сразу.

Но еще тяжелее ей было жить с мыслью, что за смертью ее Льва стоит его родной брат. Это лживое мерзкое существо, первым примчавшееся к ней, чтобы сообщить ей об утрате. Это чудовище, разрыдавшееся у ее ног так искренне, так горько, что она ненадолго, пусть на какой-то час, но поверила в его горе. Этот дьявол, который не отходил от нее ни на шаг первые, самые страшные часы…

Потом стало еще хуже.

Недели через две после похорон адвокаты Льва почти открытым текстом заявили ей о том, что ее ждет в недалеком будущем. И настоятельно рекомендовали ей вести себя осмотрительно, быть умной и покладистой, поддерживать родственные отношения с этим чудовищем, чтобы не вызывать подозрений у представителей органов правопорядка.

Ей так велели адвокаты. Один не выдержал и сказал:

– Проживите нормально хотя бы эти полгода, отведенные вам контрактными условиями!..

По их рекомендациям, ей следовало принимать его в своем доме, ездить в гости к нему, улыбаться, делать вид, что верит словам сочувствия, делать вид, что она – глупая курица – ни о чем таком не догадывается.

И знать при этом, что это тройное, пардон, дерьмо, обложило ее со всех сторон наблюдателями.

Ей иногда казалось, что весь город наблюдает за ней! Куда она идет. С кем общается. Кому звонит. И кто звонит ей.

– Господи-ии… – выдохнула Настя, уставившись на книжную обложку пустыми, холодными глазами. – Скорее бы уже…

Ее убьют. Она знала, что ее убьют, как только она вступит в права наследования и напишет завещание в пользу Димы. А она обязана его написать. Это тоже сказали адвокаты.

– Семейное дело не должно переходить к третьим лицам. Вдруг вы выйдете замуж? Да и Дмитрий Дмитриевич слишком много вложил в империю, чтобы потом работать на кого-то еще!

– Но я могу оформить в его пользу дарственную, – слабо возражала Настя, в голове у нее тогда все кружилось.

– Не можете, – поджимались узкими линиями адвокатские рты. – Лев Дмитриевич составил ваш брачный контракт таким образом, что унаследованный вами бизнес в случае его внезапной кончины не может быть продан, подарен, поделен и так далее. Вы хоть читали брачный контракт, Анастасия Сергеевна, когда выходили замуж?

– Нет, – качала она головой и плакала.

Какой контракт?! Какие, к черту, условия?! Она любила Льва всем сердцем! Она верила ему! Она не собиралась с ним разводиться. Не собиралась ему изменять. Не собиралась потерять его через два года после свадьбы!

Она беззаботно смеялась, помнится, подписав все страницы в трех экземплярах, которые услужливо ей подсовывали адвокаты Льва. За каждым ее плечом стояло по одному, зорко наблюдая за соблюдением процедуры.

Подписала и забыла. И просто беззаботно была счастлива все эти два года. Семьсот тридцать дней безоблачного счастья.

– Господи-ии… – снова прошептала Настя.

На книжную обложку неожиданно упала слеза, потом вторая, третья. Книжный глянец поплыл перед глазами, название книги крупно вздулось.

Интересно, подумала она, а наблюдатель, засевший в соседнем доме с биноклем и прибором ночного видения, видит ее слезы? Догадывается о причине ее слез? Или равнодушно рассматривает ее шею, примеривая на ней свои пальцы?

Она вздрогнула – то ли от мыслей о неминуемой смерти, то ли от странного звука с улицы. Быстро вытерла глаза ладонью, потом прошлась кухонным полотенцем по книжной обложке.

Нельзя показывать свою слабость. Нельзя обнажать свой страх. Если ей и суждено умереть, она умрет достойно. Да!

Мобильник, который она всегда оставляла на подоконнике, все больше для наблюдателя, чтобы он в бинокль смог рассмотреть, кто ей звонит, неожиданно завозился и тренькнул. Пришло сообщение. Интересно, от кого? Ей чаще звонили. Писал обычно Лев, когда долго отсутствовал дома, или когда задерживался, или когда скучал. Мог написать такое! Ей становилось немного стыдно от прочитанного.

– А вдруг кто-то еще прочтет, Лёва! Так нельзя! – возмущалась она, но скорее несерьезно, когда он возвращался.

– Пусть завидуют! – шептал он ей, прижимая к себе. – Пусть завидуют моему счастью!

– Нельзя, тс-сс…

– Чего нельзя?

– Нельзя, чтобы наше счастье стало предметом зависти. Нельзя! – пугалась она суеверно. – Его так можно сглазить!

– Предрассудки, Стаська! Все это предрассудки!..

И все же сглазил. Сглазил их счастье. Не уберег. Не уберег себя. Не уберег ее. Погиб сам. И ее скоро убьют.

Непрочитанное сообщение напомнило о себе, повторно тренькнуло. И Настя нехотя полезла из-за стола.

Писал Дима. Зачем? Мог бы и позвонить. Может, все же стыдно слышать ее голос? Может, все же корчится в муках совести, когда слышит ее голос?

Лаконичное «как дела» ее взбесило так, что она не сдержалась и принялась тут же набирать ответ.

«Мне мерзко, гадко, страшно! Мне одиноко так, что выть хочется! Я потеряла любимого человека! Я нахожусь под наблюдением! Под твоим наблюдением, сволочь!»

Она вовремя остановилась, хотя очень хотела добавить, что всем сердцем ненавидит его. Что точно знает, что это он убил Льва. Убил из-за чертовых денег! Из-за зависти!

Вовремя остановилась. Все удалила. И ответила ему еще более лаконично: «Нормально». Осторожно положила мобильник обратно на подоконник, будто он был в стеклянном, а не в золотом корпусе. Вытерла руки о футболку, словно испачкалась. Она теперь все время чувствовала себя грязной после общения с Дмитрием. Запачканной, подлой предательницей.

Как гадко! Как гадко, что ей приходится платить такую цену. Отмаливать по умолчанию своим хорошим поведением каждый новый день под солнцем. Не у Бога! У Дмитрия!

– Сволочь! – едва слышно произнесла она.

Сунула книжку под мышку, выключила свет в кухне и пошла наверх, в спальню. Единственная комната, где она была без любопытных глаз наблюдателя, засевшего в доме напротив. Зашторивала окно, снимала с себя одежду, шла в душ. Надевала пижаму, залезала под одеяло и большую часть ночи ворочалась без сна. Либо напряженно думала, либо вспоминала, либо плакала. Под утро забывалась тревожным сном, по будильнику в восемь вставала. Зачем? Привыкла! Лев поднимался ровно в восемь. Она всегда поднималась с ним, готовила ему завтрак. Потому что он не терпел прислуги в доме, когда в нем присутствовал он.

– Все должно делаться в мое отсутствие, – раздавал он четкие указания, принимая на работу горничную, кухарку или садовника. – Я должен видеть результаты вашего труда, а не вас. А тарелку с супом мне и жена подаст.

Настя подавала и суп, и жаркое, и сама вызвалась готовить ему горячий завтрак. Лев сначала сомневался в ее кулинарных способностях. Но потом сказал:

– Да! Да, Стаська! Это было бесподобно вкусно!..

Он почти каждое ее действие сопровождал похвалой. Поругал, и то не слишком сильно, лишь однажды. Это когда она с Димой вернулась с конной прогулки чрезвычайно довольной.

– Ты не можешь и не должна поддерживать с ним приятельские отношения, дорогая!

Лев сильно кричал, и левое веко у него дергалось. Пару раз он даже брызнул слюной в ее сторону. И это ее рассмешило.

– Ты ревнуешь? – Настя повисла у мужа на шее. – Ты что, и правда ревнуешь меня к своему брату, милый?

– При чем тут ревность! – воскликнул он и прижал ее к себе. Повторил чуть тише: – При чем тут ревность? Было бы к кому ревновать!

– Ну, не скажи… – она игриво рассмеялась. – Он очень даже интересный мужчина – этот твой братец. Молодой, красивый, высокий. Женщины висят на нем гроздьями!

– Вот-вот. – Лев тяжело вздохнул. – Гроздьями! А одной-единственной, как у меня, у него нету! И знаешь почему?

Ей было неинтересно, если честно. Она стояла, тесно обнявшись с мужем. И с удовольствием теперь вместо разговоров о его брате отправилась бы с ним в душ. Тем более что после конной прогулки она его так и не успела принять, и от нее пахло пылью и потом. И слова мужа о том, что Димка – всего лишь злобный неудачник, всю жизнь пытающийся насолить более сильному, более удачливому брату, она как-то пропустила мимо ушей. И забыла о них через минуту, потому что Лев поднял ее на руки и потащил в душ со словами, что должен сам смыть с нее всю пыль.

Тогда забыла, теперь вспоминала ежедневно.

Если бы они были чуть осторожнее! Если бы были чуть бдительнее! Если бы не выставляли напоказ свое счастье! Все, все сейчас было бы по-другому. Она бы не плакала каждую ночь в постели. Не ждала с ужасом каждый следующий день. Не содрогалась от отвращения, когда ей приходилось подставлять щеку для поцелуя Дмитрию.

Лучше бы они были нищими, подумала она перед тем, как уснуть. Жили бы в стареньком домике на опушке, ничего бы не имели, не раздражали никого своей удачливостью и умением зарабатывать деньги. Просто любили бы друг друга каждый день и никого никогда не ждали бы в гости.

Почему она об этом подумала? Что это вдруг ей пришло в голову именно это? Не помнит! Ничего не помнит! Все вытеснили горе и страх. Большую часть воспоминаний, а кажется… кажется, это что-то важное. Что-то ускользающее из воспоминаний, но очень, очень важное!..

Этим утром она проснулась в половине восьмого. Разбудил ее странный шум. И шел он откуда-то снизу, с первого этажа. Настя приподняла голову от подушки, сильно щурясь, приоткрыла глаза. На будильнике половина восьмого. Какого черта?! Кто орет? Горничная? С какой стати? Забыла правила?

Настя снова уронила голову на подушку, глубоко подышала, чтобы унять сильное сердцебиение, вызванное шумом. Сердце унялось не сразу, переполошившись. Слишком свежи в нем были воспоминания о том страшном дне, когда ей сообщили о гибели Льва. Тогда так же верещала горничная, потом грохот шагов по лестнице, затем растрепанный, заплаканный Дима у ее ног.

Сейчас по лестнице никто не поднимался. Горничная верещала внизу в кухне, что было странно. В половине восьмого она должна была уже уйти. Тихо, безмолвно, успев справиться с делами по дому. Начинала в пять, к половине восьмого заканчивала и уходила. Потом возвращалась к трем и работала до шести. После шести мог вернуться Лев. Ее в доме он застать был не должен. Таковы были правила.

Сейчас все шло не так. Настю хоть и слушались, но без должной охоты и боязни. Теперешние непозволительно громкие возгласы Ирины Глебовны были тому подтверждением.

Настя свесила ноги с кровати. Помотала головой, разгоняя сон. Сбегала на пять минут в душ. И на всякий случай надела трикотажное платье темно-серого цвета, которое Лев называл мышиным нарядом. Волосы зачесала наверх и с помощью резинки сделала на макушке «колечко». Глянула на себя в зеркало. Угрюмая, невыспавшаяся, с потухшими глазами серого цвета. Как раз под «мышиное» платье, хмыкнула она. Чуть пощипала себя за щеки, чтобы не быть такой мертвецки бледной. Вдела ноги в домашние туфли без каблуков и пошла на шум.

– Я сказала, что не пущу вас к ней! Она скоро поднимется и выйдет к вам! Оставьте бедную девочку в покое! Ей и так досталось!

Ирина Глебовна намертво перекрыла вход на лестницу, ухватившись одной рукой за перила, второй упершись в стену, аккурат под портретом Льва, где он был запечатлен в рабочем кабинете. Тот, кого она не пускала, не делал попытки прорвать оборону. Он просто стоял, пожевывая зубочистку, и с недоумением рассматривал пожилую разгневанную женщину. Потом он увидел Настю, выронил зубочистку себе под ноги, не потрудившись поднять. Сунул руки в карманы широких штанов. Полы короткой куртки при этом разошлись, обнажая темный свитер и кобуру на поясе. Но это гостя ничуть не смутило. Он как стоял, с наглой ухмылкой рассматривая спускавшуюся по лестнице хозяйку, так и продолжил стоять. Зубочистка у его ног на полу. Кобура на виду. Морда небритая.

Либо мент, либо бандит, вяло подумала Настя. Добралась до Ирины Глебовны. Мягко тронула ее за плечо.

– Все в порядке, – улыбнулась она ей, когда женщина, вздрогнув, испуганно на нее обернулась. – Вы можете идти, ваше время уже…

– Никто никуда идти не может! – фыркнул наглый гость, не двигаясь. – Все пойдут, когда я скажу. И туда пойдут, куда я скажу.

– Ух, ты!

Настя сошла с последней ступеньки. Прошла мимо него. Не меняя походки, направилась в кухню, где – она точно знала – уже был готов кофе. Оставалось лишь нажать кнопку, чтобы получить его в чашку.

Гость последовал за ней. Шагов почти не было слышно. Слышно было рассерженное дыхание. Гость гневался.

Она встала к нему спиной возле кофейной машины. Нажала кнопку. Ароматная кофейная струйка полилась в чашку, приготовленную Ириной Глебовной заранее. Пятьдесят граммов, или чуть меньше. Ровно на крохотную чашечку. Машина фыркнула, выпустила пар. Настя снова нажала кнопку, выключая. Подхватила чашку и пошла с ней к столу. Сердитый гость все это время стоял, опершись задом о кухонный шкаф.

Выгодная позиция, рассеянно подумалось ей под первый кофейный глоток. Лицом к двери и к окнам. Спина защищена. Не дурак, подумала она под второй глоток.

– Я на кофе, как понимаю, рассчитывать не могу? – едко поинтересовался он, потому что Настя хранила упорное молчание.

Она лишь дернула плечом и едва заметно отрицательно двинула подбородком в ответ на вопросительный взгляд Ирины Глебовны. Бедная женщина переживала, теребя в руках широкий передник форменного платья. Лев, как только вселился в этот дом, придумал униформу для прислуги.

– Ладно… – он скрипнул зубами. И тут же, без переходов, задал вопрос: – Где вы были минувшей ночью, Анастасия Сергеевна?

На «вы» и по имени-отчеству, значит, мент. Ну да, все правильно. Кобура, щетина, темный свитер, мятые портки. Ах да, еще зубочистка! Это непременный атрибут некоторых оперативников. В том, что перед ней опер, сомневаться не приходилось. Небритый, наглый, со стволом. И… очень рано приперся.

Настя вздохнула, поставила на сверкающий стол пустую чашку. Глянула на визитера холодно и строго.

– А вы, собственно кто, мужчина? Насколько я помню, лицо мне постороннее. Почему вы задаете мне вопрос, который может задать мне лишь человек, вступивший со мной в личные отношения.

– Чёй-то? – его небритые щеки вытянулись.

Так и сказал – чёй-то! Представитель, тоже еще, правопорядка! Не понял, что ли? Настя мысленно выругалась. А вслух сказала:

– Представьтесь…

Он спохватился, сквозь щетину проступил румянец. Полез во внутренний карман куртки, вытащил удостоверение, мотнул им и невнятно пробормотал о своих должностных полномочиях, попутно назвав фамилию, имя-отчество и звание.

– Капитан Алексеев, – задумавшись, повторила Настя. – Игорь Николаевич… Что привело вас ко мне в дом?

– Где вы были минувшей ночью, отвечайте!

Капитан грозно свел брови, густые и неухоженные, как сад за соседним забором, откуда за ней велось наблюдение.

– Я была дома. Здесь вот. – Настя ткнула пальчиком в стол. – Долго читала именно здесь. Потом пошла спать. Ах, да! Еще ответила на сообщение моего…

Назвать Дмитрия «своим» вдруг не повернулся язык. И она сказала:

– Брат моего покойного мужа прислал сообщение. Я на него ответила.

– Что он написал?

Капитан нашел взглядом ее мобильник, оставшийся лежать на подоконнике со вчерашнего вечера. Без разрешения влез в него. Прочел сообщение от Дмитрия. Ее ответ. Еще чего-то там посмотрел. Положил мобильник обратно.

– Спасибо, что спросили разрешения, – ядовито заметила Настя.

Тут же нашла взглядом кухонное окно, из которого открывался прекрасный вид на соседний дом. И подумала: интересно, ее наблюдатель видит, что у нее гость? Уже доложил Диме? Как скоро тот явится в окружении своей тупоголовой свиты? Он ведь один последнее время не ходил никуда. Везде в сопровождении двух охранников и шофера. Трех громадных придурков, жутко шаркающих ногами и вечно что-то жующих. Честно, Настя находила странной подобную осторожность. Кто мог посягать на его жизнь? За Льва мстить было некому. Она была бы рада, да связана по рукам и ногам.

– Кто может подтвердить, что вы были дома? – капитан насупленно глянул в ее сторону.

Дамочка его не просто раздражала, она его бесила. Похоронила мужа, погибшего при жутких обстоятельствах чуть больше месяца назад, а хоть снова замуж выдавай. Идеальная фигура, идеальная осанка, идеальная кожа. Понять, что она сильно страдает, было невозможно. Ни тогда, в день похорон, когда она словно окаменела. Ни теперь, когда она смотрит на него пустыми глазами, ничего не выражающими или отлично все скрывающими.

В плане внешних данных она была прекрасна. В плане душевных качеств она была страшна. С такой надменной, холодной красоткой он ни за что не хотел бы оказаться в темной комнате темным вечером.

Хотя внешность ее – спору нет – была безупречной.

– Никто, – ответила она просто и вдруг уставилась на соседний дом. – Хотя…

– Что? – Игорь проследил за ее взглядом и сразу насторожился. – Что?

– Хотя мне кажется, что за мной постоянно кто-то наблюдает из окон соседнего дома. Может, это паранойя. Может, нет. Но кто-то там живет. Наверняка видел, как я передвигаюсь по дому. Спросите его.

У нее язык не повернулся сказать: а еще лучше спросите у Дмитрия Дмитриевича Дворова, который приставил к ней наблюдателей. Уж он-то знает о каждом ее шаге точно! Поминутно! И хотя она себя тешила тем, что скрывается за плотными шторами в собственной спальне от глаз наблюдателей, в глубине души тому не верила. Камер слежения и микрофонов, конечно, не нашла, сколько ни искала, но…

Но не мог ее оставить Дима один на один с самой собой на целых восемь часов! Не мог! И плевать он хотел на ее личное пространство!

– То есть, другими словами, вы знали, что из соседнего дома за вами ведется слежка? – тут же прицепился капитан.

И неожиданно покинул свой уголок у шкафа и сел к ней за стол строго напротив.

– Я этого не говорила. – Настя коротко улыбнулась его тугоумному лбу. – Я сказала, что там кто-то живет и за мной наблюдает.

– А зачем? Зачем за вами наблюдать вашим соседям?

Взгляд его темных глаз тут же пробежался по ее безупречной фигуре, обтянутой серым трикотажем. Капитан судорожно дернул кадыком перед тем, как спросить:

– Вы что, ходите по дому голой?

Ирина Глебовна судорожно всхлипнула: о боже. Настя снова улыбнулась в лоб капитану и соврала:

– Случается…

И гость вдруг засопел, завозился на стуле, его руки засновали по карманам куртки и штанов, производя невероятное шуршание. И под щетиной на его щеках расползлись два красных пятна.

– И вы считаете, что сосед вас рассматривает, когда вы гуляете по дому голой, – не спросил, констатировал капитан, не отреагировав на очередное возмущенное восклицание горничной.

– Возможно. – Настя осторожно пожала плечами. – Вам лучше у него самого спросить.

– О чем?

– С какой целью он за мной наблюдает?

В душе всего лишь на мгновение, на одно крохотное мгновение загорелась надежда. Вот сейчас они допросят этого наблюдателя, тот расскажет им, что послан Дмитрием. И тогда они его…

Что?! Ну что, господи, они его? Призовут к ответу за то, что он приставил к ней наблюдателей?! А он скажет, что это охрана! Что он опасается и за ее жизнь тоже, потому и приставил к ней охрану!

Попробуют доказать его причастность к гибели брата?! А он скажет, что ни при чем! Что скорее жена заинтересована, потому что является единственной наследницей. А он нет. Он не наследник. И мотива у него нет никакого.

Подобные разговоры уже имели место быть сразу после похорон Льва. Это когда с Настей еще не говорили строго адвокаты. Это когда она невнятно пыталась взвалить вину за гибель любимого мужа на его брата. И когда в полиции еще прислушивались к ее невнятным утверждениям.