Текст книги "Цвет мести – алый"

– Так кого же хотели убить и за что? – невольно проговорил он вслух и вопросительно уставился на Белова. – Нет никаких соображений, раз уж мои идеи вам кажутся бредом?

– Вы сказали, что стреляли два раза? – вдруг отозвался Вениамин, хотя до этого решил молчать, чтобы не злить сердитого нарядного следователя.

– Экспертиза установила, что одна пуля прошла по касательной, почти не причинив вреда, а вот второй выстрел оказался смертельным.

– А вам не кажется это странным?

– Что?

– Что киллер, профессиональный стрелок, выбравший местом для убийства центр города, промахивается, а? Это вам не кажется странным?

– Ну…

– Вот смотрите. – Белов неожиданно резво вскочил со стула и оживленно заметался по тесному кабинету, размахивая руками. Горелов даже не ожидал от него такой подвижности. Парень казался ему существом неуклюжим и медлительным. – Он в первый раз промахнулся, Марина падает, – от испуга, к примеру, и второй выстрел в этом случае не достигает цели. Что это? Провал? Провал! Стоило ли так рисковать?

– Вы к чему клоните?

– Вот к чему: убийца – не профессионал, это первое. Может, у него хорошее ружье с оптикой и все такое, но он не профессионал. Второе… Только не смейтесь надо мной!

– Не буду, – пообещал Горелов.

Он готов был послушать этого невольного, неожиданного приятеля по их общему несчастью. Может, он хоть какую-то идейку ему подбросит. У самого Горелова уже плавилось все в голове от несуразности версий и нелепости мотивов.

Чего только по этому делу не нагромоздили за прошедшую с момента убийства неделю! Воровскими делами девица не промышляла. С криминалом не водилась. Да и убить ее было бы куда проще и надежнее поздним вечером, возле ее подъезда, а то и в собственной постели, чем на виду у всех. Да к тому же еще, со слов и наблюдений Белова, так непрофессионально. Был же промах, стопроцентно – был промах.

– А что, если не Машеньку и не Марину вовсе хотели убить? – неуверенно предположил Белов, останавливаясь возле стула, с которого недавно вскочил.

– А кого же?

– А кого-то еще, кто мог оказаться рядом с Мариной в тот момент.

– Кто?

– Тот, кто на этот раз остался в живых, – пожал плечами Белов и сел на стул, давая Горелову понять, что разговор на сегодня окончен.

Глава 3

– Ты всю свою жизнь будешь наступать на одни и те же грабли, девочка моя! – предрекала ей мать в далеком детстве, не раз повторяла десятилетиями позже и вот совсем недавно вспомнила о своем пророчестве вновь.

– Нельзя доверять людям, а мужчинам – особенно! – надрывалась мать, увидев ее у дверей своей квартиры с сумкой. – Когда ты научишься понимать жизнь, девочка моя! Когда ты перестанешь наступать на одни и те же грабли!!!

Прошло две недели.

Рита лежала поперек широкой кровати в спальне матери и смотрела, не мигая, в потолок. В спальне матери было холодно, сыро и противно, отопление почти не работало в этой комнате – какие-то неполадки в системе отопления. Толстое одеяло и наброшенный сверху пуховый спальный мешок не согревали так, как хотелось бы. Нос «отмерз» и щеки тоже. Нужно было подниматься и идти в кухню, откуда пахло гренками и какао. Мать суетилась с завтраком. В кухне и двух других комнатах было тепло и уютно. А вот в спальне матери – отвратительно. Не по этой ли причине мать уступила ее дочери? Может, надеялась, что, попав в подобные условия, она тут не задержится?

Уходить от мужа Рита не собиралась, конечно. Это мать решила, что она ушла раз и навсегда. Бред! Она никогда не уйдет от него, не посмеет. Ну, повздорили. Ну, хлопнул он дверью и укатил в двухнедельную деловую поездку, не поцеловав ее. Разве это причина для разрыва отношений? Нет, конечно. Завтра он возвращается, о чем послал эсэмэску на ее телефон, попросив подготовить ему смокинг к вечеру послезавтра. Рита уже сегодня соберет свои разбросанные по материной квартире вещички и вернется к себе домой. И все будет как всегда: мило, тихо, пристойно. До тех пор, пока она снова не взбунтуется.

Бунтовать, может, и не стоило вовсе. Он предупреждал ее, когда они поженились, что с ним ей будет сложно. Что у него – возраст, сложившиеся привычки, менять которые он не станет ни за что. Устоявшийся круг друзей, с которыми ей, возможно, будет неинтересно, а других он в их доме не потерпит. Что он вообще привык к послушанию и нежности, и всяческого рода гормональные взбрыки и капризы Марго пусть забудет сразу же.

Она и забыла: и друзей своих, и капризы, и даже привычки свои изменила. И не было ничего такого неприятного в их совместной чинной жизни. Но вот тут и случился тот самый гормональный взбрык, о котором ее предупреждали, и она посмела ему нагрубить.

– На ужин приготовлю тебе телятину в маковом соусе. – Мать деловито шинковала капусту на громадной деревянной доске, пристроенной на двух табуретках. Капуста ссыпалась в большой эмалированный таз, куда мать уже нарубила полведра морковки. – А еще лучше, если ты вместе со мной ее приготовишь, поучилась бы готовить заодно. Очень вкусно, говорят, и пикантно. И главное, ее теперь везде подают. Давай вместе готовить, деточка?

– Боюсь, не получится. – Рита шумно отхлебнула глоток огненного какао, откусила кусочек жареной булки.

– Что так, милая? – спокойно отреагировала мать, запустила обе руки в эмалированный таз, поворошила капусту. – Неужели на свидание идешь?

– Можно сказать и так, – уклончиво ответила Рита.

Момент, когда придется сообщить матери о ее возвращении в свой супружеский дом, она оттягивала, как могла. Последует непременное неприятное объяснение со слезами, угрозы никогда больше не пустить ее на порог. Напоминание о том, что теперешний муж дочери всего на два года младше самой ее матери. И что Рита окончательно загубила свою молодость и красоту в его мавзолее. И что никакое богатство не может идти в сравнение с молодым темпераментом, которым Ритка, дурочка, пренебрегла. Потом, если Рита замкнется в молчании, мать распалится еще больше. Назовет ее мужа старым хрычом, вампиром, а то и импотентом, использующим ее молодость в своих корыстных похотливых целях.

– Я что, не знаю, что ли?! – причитала мать часом позже. Все прошло по обычному сценарию: мать негодовала. – Я все знаю про своих ровесников! Этот непорядочный старый хрыч, о-о-о, как же тебе не противно спать с ним в одной постели, девочка моя?! Я бы и то с ним не легла никогда, никогда!!!

Да и она почти не ложилась. Редкий день за месяц предоставлялся Рите для утех постельных. Да и то она все должна была сделать быстро и сама. У мужа не было времени, сил, ну и, соответственно, почти не было желания. Если в отведенный ей день желания у него так и не возникало, то виноватой в этом, разумеется, оказывалась она. Что-то она не так делала, что-то у нее не выходило, не получалось. Однажды, всего лишь однажды она посмела слабо возразить и только намекнула, не сказала прямо, что все дело в его преклонном возрасте. И что из этого вышло? Вышел великолепный синяк у нее под глазом, с которым она просидела дома полтора месяца.

Но тс-с-с: никто об этом не должен знать! Никто, особенно мать! Если бы она обо всем, о чем только догадывалась, узнала точно, она давно уже начала бы действовать. А в каком направлении эти «действа» происходили бы, Рита знала наверняка.

– Он унижает тебя, скандалит с тобой, уезжает! – уже чуть сбавив обороты, причитала ее родительница. – Ни разу не позвонил за прошедшие две недели, потом отослал тебе эту говенную эсэмэску, в которой указывает – подготовить ему смокинг для очередного мероприятия! Паскудник!!! Мерзкий, морщинистый паскудник!!! Не смей к нему возвращаться, слышишь! Прокляну!!!

– Ма, ну хватит. – Рита сморщилась, у нее болела голова и щипало глаза, не иначе она простыла в студеной материной спальне. – Я все равно сегодня еду домой.

– Домой! – всхлипнула мать с чувством. – Это не дом, деточка, это тюрьма! Твоя тюрьма пожизненного заключения!!! Господи, что ты натворила?..

И, забыв о тазе с нашинкованной капустой, мать ушла из кухни, плача.

Рите было ее очень жалко. А еще больше ей было жаль себя – несуразную такую. Нет, внешностью ее господь не обидел, а вот сообразительностью, житейской мудростью обделил на все сто процентов. Натворить такое!..

Где-то в глубине квартиры зазвонил домашний телефон. Мать ответила и с кем-то говорила строго и официально минут пять. Потом вошла в кухню с трубкой, сунула ее дочери и скупо пояснила:

– Тебя, непутевые!

Непутевыми мать называла группу школьных друзей Риты, которых она благополучно позабыла, выскочив замуж за «старого хрыча». Потом время от времени вспоминала, но ненадолго. Группа насчитывала пять человек, она была шестой. Ребята ее любили сильно и давно, и она отвечала им тем же. Но встречи их – по понятным причинам – стали крайне редкими.

– Алле, кто там? – спросила сиплым голосом Рита, все же она простыла, супруг разгневается и вновь начнет копаться в причинах.

– Маргоша, приветик. – На трубке висела Стаська. – Есть тема, малыш!

Стаську на самом деле звали Настя, Анастасия то есть. Но со второго класса прилепили ей любящие одноклассники эту самую Стаську, так и повелось. Болтают, что и на работе ее теперь так величают, хоть она и выбилась в начальники.

Стаська была здоровенной крепкой девахой с огромными голубыми глазищами, полными губами и наидобрейшим характером. Как ей удалось при полном отсутствии подлости пробиться к власти, оставалось для всех ее друзей загадкой.

– Что за тема? – Рита притворно зевнула, пусть Стаська не думает, что она готова припрыгать куда-то по первому зову.

На самом-то деле готова она была. И пошел к черту смокинг старого хрыча мужа, завтра у нее для этого дела целый день свободен. И вернется он домой не прямо сейчас и даже не сегодня. А сегодня она запросто может провести вечер с любимыми друзьями. Матери скажет, что она домой поехала. Мужу… мужу ничего вообще не скажет! Он и не звонит ей, одно сообщение за все это время и прислал. Так что у нее совершенно нет необходимости перед ним оправдываться.

А утречком она поднимется, сядет в машинку и поедет домой. Сегодня-то, сегодня ей что делать в их огромном пустом супружеском доме?

– Ты что это зеваешь? – обиделась сразу Стаська. – Неинтересно, что ли?

– Не выспалась, – буркнула Рита.

– А-а-а, а я подумала, что не выспалась! – Подруга заржала над своей примитивной шуточкой. – Короче, давай ноги в руки – и ко мне.

– А ты не на работе?

– Нет, в отпуске я, представляешь! В самом настоящем, в первом за последние четыре года, Марго!

– Ух ты! – с завистью выпалила Рита.

У нее вроде бы не было причин для зависти. Ведь ей не приходилось вставать каждый день по будильнику, мчаться через весь город на работу, простаивая в километровых пробках. Не приходилось лишаться обеденного перерыва и выходных, когда случался аврал. И отпуска ждать она не могла, потому что она нигде, совсем нигде не работала. Она была свободна от всей этой суматохи под названием «серые рабочие будни», и оттого, наверное, все это казалось ей таким пленительным. Разнообразно-суматошным и оттого – пленительным.

Рита разучилась ценить свободное время, потому что вся ее жизнь теперь состояла сплошь из свободного времени. И как убить его, чем заполнить, чтобы не звенело в башке от пустоты, она абсолютно не представляла.

– Приедешь? – тут же, без перехода, спросила Стаська.

– Когда?

– Прямо сейчас! Лесик уже тут, Нинка будет через час-полтора, – начала перечислять Стаська. – Ей надо детей забрать из садика и сплавить свекрови.

– А мужа куда она сплавит?

– А муж у нее – просто умница, он велел жене развлечься. Главное, чтобы ребенки были в надежных руках и при бдительном оке, – хохотнула подруга. – Валек не может, он в командировке. А вот Игоша…

Игорь Мельников, самый удачливый, самый из всех ребят привлекательный и самый глубоко и безнадежно влюбленный в Риту, был единственным, кого ей теперь не очень-то хотелось видеть. Последняя их встреча, состоявшаяся не так давно, как раз когда она позволила себе взбрыкнуть в отношениях с мужем, закончилась двумя глубокими царапинами на Игошиной спине, оторванной пуговицей на ее блузке и Нинкиными разорванными колготками, когда та полезла их разнимать. Они не дрались, нет. Они просто не поняли друг друга, так объяснила им потом – протрезвевшим – Нина. Игоша Риткины призывные улыбки понял по-своему, ну, и полез на нее. Она же ничего такого и не имела в виду, а просто пьяно улыбалась, поэтому он и получил по морде. Разозлился, понятное дело, натиска не ослабил, а как раз наоборот, ну, и понеслось.

– И что Игоша?

Риту передернуло: ложиться с лучшим другом в постель она не собиралась никогда, считая это почти инцестом. Странно, если он на что-то надеется до сих пор. Сколько уже времени прошло со школы!

– Он будет. Но попросил заранее тебя предупредить.

– О чем?

– Он явится не один.

– Ой, да ну и ладно! – рассмеялась она с облегчением. – А с кем? Человек-то надежный?

– Девочка в норме, из его лаборатории. Но они тоже приедут позже. А пока нам втроем придется отдуваться.

– В смысле?

Рита пошла из кухни в спальню матери, где стояла сумка с ее вещами. Начала выбрасывать из нее джинсы, юбки, кофточки, жилетки. Что-то еще валялось на стульях, креслах, на диване в гостиной. Что-то надо надеть сегодня такое… особенное. Игоша непременно шепнет своей новой пассии, что вот, мол, сидит напротив девушка, к которой он когда-то питал чувства, и все такое. Та станет весь вечер на Риту пялиться, сравнивать ее с собой. Нельзя же допустить, чтобы сравнение оказалось в пользу «нормальной девчонки» из лаборатории Игоря! Хотя он сам и не нужен ей совершенно, но уступать его новой пассии в сравнительном анализе их внешних данных Рита не собиралась.

Оделась она уже через полчаса, успев к тому же прекрасно уложить волосы, чуть подкраситься и уложить все вещи в сумки.

– Не пущу! – вдруг встала у порога мать, раскинув крестом руки. Всхлипнула и повторила с чувством: – Не пущу!

– Ты чего, ма? – Рита неуверенно остановилась, не решаясь оттеснить мать с дороги. – Я же домой.

– Нет у тебя дома, кроме этого, детка! И у меня никого нет, кроме тебя! – Крупные слезы вдруг потекли по лицу матери, что случалось с ней крайне редко, последний раз она так горько плакала в день второй Ритиной свадьбы. – Болит у меня душа за тебя, Риточка! Так болит, так болит, что дышать тяжело! Не ходи, не ходи, прошу тебя!

– Ма, но… Но я же замужем, и…

– Я что, не знаю, куда ты собралась?! – вдруг взвилась мать и резко пихнула Риту в грудь, отталкивая дочь от двери. – Позвонила эта толстуха, и ты тут же засобиралась! Ты ведь вечером хотела уйти домой, не так? Так! А тут звонит эта непутевая, и ты сразу за сумки схватилась! Не пущу!!!

Из квартиры Рита еле вырвалась. Уговоры не помогли, пришлось прорываться к двери с боем, грубить, отталкивать ее. Усаживаясь в машину, Рита подняла глаза к окнам. Мать торчала за тюлевой занавеской, вздрагивая всем телом – плакала. На душе у Риты сделалось так погано, что хоть поворачивай обратно. Но что бы это решило? Ничего! Принесло бы ложное успокоение на час-другой, и только. В дом своего мужа все равно ей возвращаться пришлось бы, даже если она и не поехала бы на вечеринку к подруге. А туда мать тоже не пустила бы ее и снова плакала бы. Тяжело с ней.

Рита медленно ехала по городу, старательно объезжая лужи, машину она вымыла только вчера, не хотелось особенно уж ее изгваздать, вдруг завтра не удастся вымыть? Мало ли, времени вдруг не окажется или обстоятельства сложатся не в ее пользу. Или проспит она у Стаськи слишком долго. А супруг снова занудит, снова спрашивать примется: а куда ездила, а где так машину грязью заляпала, а с кем ездила, а по какой причине ездила? Ему же не докажешь, что сегодня утром лил дождь, что и в городе на дорогах может быть грязно. И что если даже дождь шел всего лишь полчаса, машину все равно он убрызгал по самую крышу. Ему не докажешь. У него ведь своя правда, свое видение жизни. Единственно верное, как он полагает.

Как же все надоело, если честно! Может, стоит его послать куда подальше? Просто сказать: а не пошел бы ты со своими сложившимися привычками! Потом собрать вещи, хлопнуть дверью и…

И вот тут-то и начнется самое интересное. Послать-то она может его, и даже сумеет. И даже вид при этом примет весьма гордый и независимый, но вот вещи собрать – это нет. И дверью хлопнуть – тоже нет. Это ей не позволено.

Уйдет, если только он ей это разрешит, а на такое надеяться – тупой быть. И если даже и позволит, то уйдет она от него в том, в чем пришла. А пришла она, если вспомнить, в купальнике и легком льняном сарафане, накинутом прямо на мокрое после купания тело.

Все это ее немудреное летнее добро было домработницей выстирано и выглажено. Упаковано в пластиковый пакет и хранится на верхней полке ее шкафа.

– Не стоит от этого избавляться, – остановил тогда ее супруг домработницу, когда та намеревалась выбросить пластиковый узелок с ее пожитками. – Вдруг понадобится…

Риту тогда будто кто-то по голой спине хлыстом стеганул, отрезвил и место ее ей указал. И, вперив вопросительный взгляд в морщинистую переносицу супруга, она попросила объяснений.

Они не заставили себя ждать. Были лаконичными и всеобъемлющими:

– Уйдешь, в чем пришла, дорогая.

И нельзя ей взять с собой из этого мавзолея ни курточек, ни шубок, ни украшений с джинсами от-кутюр и сапожками ручной работы. Ничего, чему так откровенно и с аппетитом она радовалась первое время.

Большая черная машина Лесика припарковалась рядом со Стаськиной «букашкой». Грязной она была до невозможности. Понятное дело, Лесику не придется объясняться с супругой по поводу заляпанных автомобильных дверец и окон. Он был хозяином положения и жизни самой. Он был хозяином! И у него на верхней полке шкафа не покоилось выходное пособие, упакованное в пластиковый пакетик.

Вообще-то Лесик – не их одноклассник, он старше их всех, но как-то так получилось, что он прибился к их компании на каком-то празднике да так и остался. Давно, кстати, прибился, уже и не вспомнить когда, и подружился с ними со всеми раз и навсегда. Никогда ни к кому из девочек не приставал, симпатий и притязаний, в отличие от Игоши, никому не высказывал. К мальчикам – тьфу-тьфу, как бы не сглазить, – тоже. Дружил хорошо и основательно, хотя в свою личную жизнь пускал не очень-то охотно. О себе рассказывал очень скупо. Будто был он женат, детей нет. Какой-то бизнес вел, и вроде успешно. Это уже Валек сплетничал. Сам Лесик не трындел о своих успехах. Но они и сами, без него, догадывались, что дела у Лесика идут в гору. Одет прилично, запонки – и те из драгметаллов, машины меняет часто, поляну накрывает на две трети от общих расходов.

Все у него было хорошо. Он даже в будний день мог позволить себе забросить все и явиться на встречу с друзьями, попьянствовать.

– О-о-о!!! Маргоша!!! Солнце, дай я тебя расцелую!!! Ум-м-м, ум-м-м какой сладенький, какой славненький!!!

Лесик встретил Риту у порога, уже изрядно накачавшийся. Стащил тут же с нее меховую курточку, отобрал сумку с бутылками и закуской, швырнул все куда-то, обнял ее, притиснул к себе, начал тыкаться в нее влажными губами куда ни попадя и пьяно приговаривать:

– Какой хороший малыш! Какой славненький!!! Ум-м-м, как пахнет! Идем! Идем, там Стаська такие чебуреки забабахала, что просто умереть можно…

Вообще-то, Рита придерживалась диеты, пусть и не излишне строгой, но такие вещи, как мясо с тестом, пельмени с майонезом, жареную картошку на свином сале, в обыденной жизни она себе не позволяла никогда. Но то – в обыденной жизни. В той, что не имела ничего общего с жизнью, царившей на Стаськиной кухне. Здесь готовилось и елось все! Здесь могли за один присест запросто выхлебать пятилитровую кастрюлю борща с чесночными пампушками. Могли в мгновение ока распотрошить рыбный балык, разодрать в клочья запеченную утку. С тем же успехом умели уплетать за обе щеки всякие «запарики», наматывая на вилку длинную китайскую лапшу.

У Стаськи в кухне было вкусно и съедобно все.

– Явилась, Марго? – Подруга, перепоясанная громадным фартуком в яркую синюю клетку, обернулась от плиты, занятой сразу тремя сковородками. – Присаживайся. Лесик, пива даме!..

Потом они пили пиво, много пива. Ели невероятные по размеру и сочности чебуреки. Снова пили, звонили без конца кому-то, хохотали до упаду, вспоминали. Разгадывали какие-то невообразимо сложные шарады и ребусы, разложенные Лесиком на столе. Причем шарады эти были из вполне реальной жизни, казавшиеся Рите чем-то до боли знакомым, что часто ей вспоминалось.

Снова пили, ждали Нинку и Игошу с его новой пассией, обнаруженную им на дне пробирки в его заумной лаборатории. Это Лесик так злословил, не Рита. Стаська подхихикивала и все больше помалкивала сегодня. При этом она как-то странно смотрела на Лесика, выглядевшего даже не на миллион, а на все сто миллионов долларов! Это уже, кажется, Рита так о нем сказала. Так вот, Стаська без конца таращила на Лесика свои голубые глазищи и с воодушевлением облизывала полные губы здоровенным языком. И как он у нее во рту, интересно, помещается, подумала в какой-то момент Рита. Такой огромный, прямо как у овчарки! И отчего она без конца на Лесика пялится? Влюбилась, что ли?

Когда она вдруг спросила об этом у самой Стаськи, в кухне повисла тишина. Эта самая тишина показалась ей такой гнетущей и оглушительной, что Рита зажмурилась и головой замотала.

– Чего вы, ну?! – Распахнув глаза, она увидела, что они еще таращат на нее свои пьяные глазищи. – Я же пошутила!

– Шутки у тебя, мать, скажу я тебе, – обиженно вывернула нижнюю губу Стаська и тут же подтолкнула к ней наполовину наполненный пивом пол-литровый бокал. – Пей лучше, если тебе скучно!

– А еще лучше, пойди приляг, – подсказал вдруг Лесик, показавшийся теперь Рите абсолютно трезвым и чрезвычайно надменным. – Пока Нина с Игошей явятся, ты как раз отойдешь. Негоже тебе перед его девушкой представать в таком состоянии.

Это Риту подстегнуло, и, поддерживаемая с обеих сторон заботливыми друзьями, она отправилась отдыхать в Стаськину спальню. Они прикрыли дверь, но она все равно слышала, как они долго о чем-то шептались. Потом Лесик выругался и, кажется, ушел. Входная дверь – а это точно была входная дверь – с лязганьем хлопнула. Все утихло, Рита задремала. А может, и не дремала она вовсе, а просто лежала с закрытыми глазами, переваривая хмель и собственную глупость. Ей не стоило приходить сюда. Не следовало так напиваться, и подруге она нагрубила зря. Может, та и сохнет по Лесику, но это совсем не Ритино дело… Сквозь полудрему и ее невеселые мысли пробился какой-то странный звук. И негромкий будто, но все же ощутимый. Потом – еще и еще. Кажется, дверь спальни подруги открылась, и кто-то шагнул внутрь. Но Риту он не позвал по имени. Просто стоял на пороге и смотрел на нее. Внутри у нее все похолодело. Это наверняка Игоша явился раньше назначенного им же самим времени и рассматривает ее теперь – пьяную, растрепанную, жалкую. Рита решила: она не обнаружит перед ним, что она не спит, и крепче сжала веки.

Наблюдающий за ней человек не уходил. Он чуть прикрыл дверь, чтобы свет не бил Рите в глаза, и медленно двинулся к кровати.

Начнет снова приставать, как в прошлый раз, – дам в глаз, решила она. Притащил с собой девку, а все равно к ней решил прилипнуть? Не получится! Она не имеет права. Злосчастное напоминание о ее правах каждый раз мозолило ей глаза с верхней полки, стоило ей открыть дверцу шкафа.

Вошедший в спальню человек дошел наконец до кровати и тяжело опустился на самый ее краешек. Рита старательно контролировала дыхание, грудь ее вздымалась медленно и методично.

Не обнаруживать себя! Не дать ему понять, что она не спит! Никоим образом не позволить втянуть себя в очередное объяснение!

В ее оголенное запястье уперся холодный палец и медленно пополз вверх по руке. Достиг локтевого сгиба и чуть сжал, потом ладонью легонько пошлепал.

Ну конечно, это Игоша! Чьи же еще это выходки! Ну, идиотище величайших размеров, а! Пора его остановить. Не остановит – и его наглые пальцы полезут еще выше по ее руке, найдут под одеялом плечо, ключицу, и…

Последнее, о чем она успела подумать, прежде чем на лицо ей улеглась подушка, – что прикосновение чужой руки к ее оголенной коже кажется немного странноватым. Такое ощущение, что это не голые пальцы. Неужели Игоша, переступив порог дома их общей подруги, даже не снял перчатки?..