Текст книги "Вегетарианка"

– Как не быть здоровым, если есть всего понемногу и все, что хочется? Это и есть доказательство благополучия человека, будь оно физическое или психологическое.

Это сказала супруга исполнительного директора, украдкой бросавшая взгляды на торчащие соски жены. Наконец стрела этой дамы полетела прямо к цели.

– А по какой причине вы стали вегетарианкой?… Или дело в религиозных принципах?

– Нет.

Словно совсем не осознавая, сколько сил мне пришлось потратить, чтобы оказаться здесь, среди этих людей, жена тихо и невозмутимо разжала губы. Вдруг я почувствовал, как по спине побежали мурашки: я знал наверняка, что она собирается сказать.

– …Я видела сон.

Не успела она произнести эти слова, как влез я:

– Жена долгое время страдала болезнью желудка. Из-за этого даже спать по ночам не могла. По совету врача восточной медицины она перестала есть мясо, и ей сделалось намного лучше.

Только после этого объяснения все закивали головами.

– Какое счастье, что диета помогла. Я на самом деле никогда не сидела за одним столом с вегетарианцем. Как это должно быть неприятно – делить трапезу с тем, кто может с отвращением думать о тебе, глядя, как ты ешь мясо. Мне кажется, питание только растительной пищей по психологическим причинам может вызвать ненависть к плотоядным. А что вы думаете по этому поводу?

– Наверное, такое настроение овладевает тобой, и когда ты с аппетитом поедаешь маленьких осьминогов, а сидящая рядом женщина смотрит на тебя зверем, глядя, как они цепляются щупальцами за палочки, которые ты подносишь ко рту.

Вспыхнул смех. Я тоже присоединился к общему веселью, но хорошо осознавал все. Осознавал, что жена не смеется вместе со всеми. Что она, не слушая, о чем говорят окружающие, смотрит на их губы, блестящие от кунжутного масла. Что каждый за этим столом чувствует себя неловко от ее взгляда.

Подали жаренные в кляре кусочки цыпленка в пикантном остром соусе. Потом принесли сырого тунца. Пока все наслаждались вкусом деликатеса, жена не шевельнула даже мизинцем. Демонстрируя сквозь блузку четкие формы сосков, похожих на маленькие желуди, она внимательно, словно впитывая в себя все происходящее, наблюдала за губами собравшихся людей: как они ими двигают, как раскрывают их, сжимают, облизывают.

Около десяти великолепных блюд подали на этом банкете, и из всего предложенного жена позволила себе только овощной салат, кимчхи и суп-пюре из тыквы. Даже жидкую кашу оригинального вкуса из клейкого риса особого сорта она есть не стала, потому что зерна до варки выдерживали в мясном бульоне. А собравшиеся между тем продолжили разговор так, словно и не было ее рядом с ними. Лишь ко мне снисходительно, словно из жалости, кто-то изредка обращался, но в душе я чувствовал, что тоже вызываю у них презрение.

На десерт принесли фрукты, и жена взяла кусочек яблока и дольку апельсина.

– Вы не голодны? Ведь ничего почти не ели.

Так супруга директора великолепно поставленным светским голосом выразила беспокойство. Жена в ответ не улыбнулась, не покраснела, не растерялась, а только молча посмотрела прямо в ухоженное лицо этой благородной дамы. Потекли секунды, за столом воцарилась тяжелая атмосфера. Знала ли жена, куда она попала? Знала ли, кто эта немолодая женщина? Мысли жены, ее внутренний мир, куда мне ни разу не довелось заглянуть, я ощутил как бесконечно глубокую яму, ловушку для себя.

* * *

Надо было что-то делать.

Тем вечером, чувствуя, что все пошло прахом, я вел машину и всю дорогу думал. Жена казалась спокойной. Кажется, она вообще не понимала, что натворила. То ли ей хотелось спать, то ли она устала, но она сидела, прислонив голову к окну. Случись такое раньше, я бы по обыкновению наорал на нее: «Ты что, хочешь увидеть, как мужа выгонят с работы? Что ты вообще себе позволяешь?»

Но сейчас интуиция мне подсказывала: все мои слова бесполезны. Я мог негодовать, пытаться убедить, но ничто не заставило бы ее измениться. Наши отношения уже прошли ту стадию, когда я мог своими руками исправить ситуацию.

Жена приняла душ, надела ночную сорочку и вместо спальни направилась в свою комнату, а я в гостиной походил из угла в угол и остановился у телефона. В далеком маленьком городке трубку подняла теща. Время было непозднее, но голос ее показался сонным:

– Вы там в порядке? Что-то давно от вас нет никаких вестей.

– Да, все нормально. Я сейчас очень занят, поэтому давно не звонил. А как вы, здоров ли отец?

– Мы-то что, у нас всё как всегда. А как твои дела на работе? Все хорошо?

Я немного замешкался, затем сказал:

– У меня все в порядке. Но с женой…

– А что с Ёнхе? Что-то случилось?

В голосе тещи прозвучала тревога. Жена была ее второй дочерью, и я раньше не замечал, чтобы она особо заботилась о ней, но, должно быть, ребенок есть ребенок, никуда не денешься.

– Она не ест мясо.

– Что?

– Она совсем не ест ни мясо, ни рыбу, питается только травой. Вот уже несколько месяцев.

– Не пойму, о чем ты. Это не диета какая-нибудь?

– Трудно сказать. Как я ни отговаривал, не слушает. Из-за этого я сам уже давно дома не ем мясо.

Теща потеряла дар речи. Пока она пребывала в таком состоянии, я решил окончательно.

– Она похудела и ослабла. Не знаю даже, что и делать.

– Это никуда не годится. Если Ёнхе рядом, передай ей трубку.

– Она пошла спать. Завтра утром скажу ей, чтобы позвонила вам.

– Не надо, оставь. Завтра утром я сама ей позвоню. Что это она вдруг… Раньше такого за ней не водилось… Ты уж прости.

Закончив разговор, я полистал записную книжку и набрал номер старшей сестры моей жены. Трехлетний племянник поднял трубку и закричал: «Алло!»

– Маму позови, пожалуйста.

– Слушаю, – тут же ответила свояченица. Внешне сестры похожи, но у старшей глаза больше, поэтому она кажется симпатичнее, и к тому же ей не занимать женственности.

Ее голос, чуть-чуть гнусавый, во время наших телефонных разговоров всегда вызывал во мне некоторое сексуальное напряжение. Я рассказал ей о вегетарианстве жены теми же словами, что и несколько минут назад теще, и, выслушав такие же удивленные восклицания, извинения и обещания, положил трубку. Напоследок хотел позвонить шурину, брату жены, но раздумал. Третий звонок показался лишним.

* * *

Снова приснился сон.

Кто-то убил человека, кто-то другой незаметно спрятал труп, но когда я проснулась, я поняла, что забыла. Забыла, то ли я убила, то ли убили меня. Если я убила, то кого? Может, тебя? Это был какой-то очень близкий мне человек. Или нет, может, ты меня убил?.. Тогда кто спрятал труп? Ни я, ни ты, совершенно точно… Это была лопата. Я уверена. Острым краем огромной лопаты ударили по голове и убили. Гулкий отзвук. Растяжимое мгновение, когда металл обрушился на голову… Реальная картина падающего в темноту мертвого тела.

Этот сон я уже видела. Он приходил ко мне бесчисленное множество раз. А в нем – уже снившийся сон. Так бывает, когда под действием алкоголя вспоминаешь прошедшее опьянение. Много раз кто-то кого-то убивает. Смутное, неуловимое… но до ужаса определенное ощущение.

Ты не поймешь, наверное. С некоторых пор мне страшно смотреть на того, кто режет что-то ножом на доске. Хоть сестра, хоть мама. Не могу объяснить почему. Только чувствую, что не хочу смотреть на это, нет сил. Поэтому я и старалась обращаться с ними со всей нежностью. Но это вовсе не означает, что вчера во сне убили маму или сестру. Просто осталось похожее ощущение, лишь это ощущение, бросающее в дрожь, грязное, ужасное, жестокое ощущение, что я своими руками убила человека или что меня кто-то лишил жизни, и если бы я не испытала его, то вряд ли смогла бы ощутить… нечто категоричное, разочаровывающее, тепловатое, как неостывшая кровь.

Интересно, из-за чего все как будто мне незнакомо? Кажется, я вошла куда-то с заднего входа. Кажется, меня заперли за дверью, у которой нет ручки. Или нет, видимо, почему-то только сейчас мне вдруг стало известно, что я здесь с самого начала. Темно. Все расплющено в черное пятно.

* * *

Вопреки моим ожиданиям ни теща, ни свояченица не сумели убедить жену пересмотреть свои взгляды на вегетарианство. По выходным теща спрашивала по телефону:

– Ёнхе по-прежнему не ест мясо?

Даже тесть, за все время нашей совместной жизни с его дочерью ни разу не соизволивший набрать наш номер, однажды позвонил и отругал ее. Возбужденный громкий голос, рвавшийся из трубки, доносился и до меня:

– Ты что там вытворяешь? О себе только думаешь. А что должен делать твой муж? Он ведь в самом расцвете сил?

Жена лишь слушала, даже обычные «да» или «нет» не произносила.

– Почему не отвечаешь? Ты слышишь, что тебе говорят?

На плите в кастрюле для супа закипела вода, и жена, молча положив трубку на стол, ушла на кухню. Ушла и не вернулась. Пожалев тестя, напрасно изрыгавшего ругательства, которые не доходили до адресата, я поднял трубку.

– Извините, отец.

– Нет, это я должен извиняться.

Такое от патриархального тестя я услышал впервые за все пять лет, что знал его, и очень удивился. Проявлять внимание к кому-то, выражать заботу, просить прощение – все это как-то не вязалось с ним. Он воевал во Вьетнаме и даже получил орден за военные заслуги, что было самым большим достижением в жизни этого человека, говорившего всегда настолько громким голосом, насколько твердой волей он обладал. «Я во Вьетнаме семерых вьетконговцев…» – начинавшийся этими словами рассказ из его репертуара и мне как зятю довелось услышать пару раз. Жена говорила, что росла, терпя от отца удары палкой по голени до семнадцати лет.

– …И без того в следующем месяце я собирался в Сеул. Приеду, посажу ее перед собой и поговорю как следует.

В июне день рождения тещи. Дом родителей далеко, поэтому живущие в столице дети поздравляли мать по телефону и отправляли подарки по почте. Но как раз в начале мая семья свояченицы переехала, и родители решили навестить детей, чтобы заодно посмотреть на более просторную квартиру старшей дочери. Так и получилось, что встреча родственников во второе воскресенье приближающегося июня становилась самым большим событием за несколько лет. Открыто никто ничего не говорил, но было очевидно, что в этот день семья приготовилась вынести порицание моей жене.

Не знаю, догадывалась она об этом или нет, но, как и прежде невозмутимо, без суеты проживала день за днем. Если бы не ее упорное нежелание выполнять в постели супружеские обязанности – она ложилась спать в джинсах, – со стороны наши отношения казались бы вполне нормальными. Но с каждым днем она, продолжая худеть, изменялась, и когда на рассвете, найдя ощупью будильник и нажав кнопку, я с трудом заставлял себя встать, то видел ее, ровно лежащую на спине с открытыми глазами, и была она уже не такой, как раньше. После того злополучного ужина, устроенного руководством фирмы, коллеги некоторое время относились ко мне с подозрением, но как только запущенный мной проект начал приносить доход, и довольно ощутимый, все как будто кануло в Лету.

Иногда я думал, что нет ничего плохого в том, чтобы жить со странноватой женщиной. Жить как с чужим человеком. Или нет, как со старшей сестрой, которая готовит, накрывает на стол, убирает квартиру, или даже как с приходящей домработницей. Но моего возраста мужчине, который привык регулярно заниматься сексом с женой, пусть даже без особых эмоций, терпеть длительное половое воздержание очень нелегко. Случалось, вернувшись домой поздно ночью после попойки с коллегами, под воздействием алкоголя я брал жену силой. Заломив сопротивляющиеся руки, стаскивал с нее штаны и при этом чувствовал неожиданное возбуждение. Она ожесточенно сопротивлялась, но иногда – в среднем один раз на три попытки – мне удавалось, выдавив из себя площадную брань, проникать в нее. В такие минуты жена словно превращалась в одну из так называемых утешительниц – сексуальных рабынь, которые обслуживали японских солдат в годы Второй мировой войны, – и лежала с застывшим лицом, уставившись в темный потолок. Я кончал свое дело, и она, сразу же отвернувшись, с головой накрывалась одеялом. Пока я принимал душ, она, должно быть, приводила себя в порядок и, закончив играть свою незавидную роль, лежала с закрытыми глазами так спокойно, будто ничего не произошло.

В такие минуты меня охватывало странное и мрачное предчувствие. Пусть я уродился толстокожим и никогда не испытывал никаких предчувствий, темнота и тишина спальни заставляли меня сжиматься от страха. Наутро я с нескрываемым отвращением смотрел на плотно сжатые губы жены, которая сидела за столом вполоборота ко мне и не реагировала на мои слова. На ее лице было написано, что она прошла через огонь и воду, преодолев все невзгоды, выпавшие на ее долю, и я ненавидел ее.

Был вечер за три дня до назначенной встречи с ее родственниками. В тот день в Сеуле стояла жара, побившая все рекорды, и во всех зданиях, больших и малых, работали кондиционеры. Я вернулся домой, уставший от холодного воздуха, продувавшего офис с утра до вечера. Открыв входную дверь, я тут же поспешно захлопнул ее за собой, увидев жену. А все потому, что мы живем в доме, в котором квартиры расположены как в гостинице – по обе стороны коридора, и я испугался, что кто-то в этот момент может ненароком пройти мимо. Жена в одних серых легких шортах, с обнаженным верхом, сидела за маленьким столиком перед телевизором и чистила картошку. Под выпиравшими ключицами виднелись ее груди, почти незаметные на фоне худых ребер.

– Почему ты разделась? – спросил я, пытаясь улыбнуться. Не поворачивая головы, продолжая чистить картошку, жена ответила:

– Жарко.

«Подними голову, – я сказал это про себя, стиснув зубы. – Подними голову и засмейся. Покажи мне, что ты шутишь». Однако она не смеялась. Стрелка часов приближалась к восьми, дверь на лоджию оставалась открытой, в квартире не могло быть жарко. Плечи жены покрылись пупырышками, похожими на кунжутные семечки. Куча картофельных очисток лежала на подстеленной газете. Рядом возвышался холмик из более чем тридцати картофелин.

– Что ты будешь с этим делать? – спросил я как можно спокойнее.

– Потушу.

– Вот это всё?

– Да.

Я выдавил улыбку, ожидая, что и она улыбнется мне в ответ. Однако она не улыбнулась. Даже не посмотрев на меня, сказала:

– Просто я ужасно хочу есть.

* * *

Во сне, когда я отрезаю кому-то голову, когда она еще болтается, не отрезанная до конца, и я, схватив ее, режу дальше, когда кладу скользкий зрачок на ладонь и когда после этого просыпаюсь… Наяву, когда у меня возникает желание убить голубей, которые, переваливаясь с боку на бок, дефилируют передо мной, когда хочется придушить соседского кота, за которым я слежу уже давно, когда подгибаются колени и выступает холодный пот, когда мне кажется, что я стала другим человеком, когда другой человек возникает внутри меня и пожирает меня, все это время…

…В это время рот наполняется слюной. Проходя мимо мясной лавки, я закрываю рот. Из-за слюны, появляющейся у самого основания языка и смачивающей губы. Из-за слюны, что сочится между губами и течет вниз.

* * *

Если бы я могла спать. Если бы могла забыться хоть на час. Ночью, когда я то и дело просыпаюсь и босиком мечусь по комнатам, дом стоит уже холодный. Холодный, как остывший рис, как остывший суп. В черных окнах ничего не видно. Входная дверь время от времени громыхает, но стучаться некому. Вернувшись в спальню, суешь руку под одеяло и чувствуешь холод. Все остыло.

* * *

Теперь больше пяти минут поспать уже не удается. Стоит только забыться, как видишь сон. Скорее, даже не сон. Короткие сцены наплывают, сменяя друг друга. Блестящие глаза дикого зверя, кровь, размозженная голова, затем опять те же дикие глаза, словно поднимающиеся из моего нутра. Просыпаешься, вся дрожа, и проверяешь свои руки. Мягкие ли еще мои ногти. Слушаются ли меня мои зубы.

Единственное, чему я доверяю, – моя грудь. Я люблю свои груди. Потому что ими нельзя никого убить. Ведь и руки, и ноги, зубы и язык, и даже взгляд – это оружие, способное убить и нанести вред. А груди на такое не способны. У меня есть две такие круглые груди, и значит, все нормально. Пока все нормально. Однако почему мои груди все худеют? Теперь они не такие уж и круглые. Интересно, почему? Почему мое тело высыхает и высыхает? Что я собираюсь проткнуть, становясь такой острой?

* * *

Это был семнадцатый этаж залитого солнцем дома, окна которого выходили на юг. С лицевой стороны вид загораживало соседнее здание, но с заднего фасада открывалась полоска леса.

– Ну, теперь за тебя можно не переживать. Очень хорошая квартира тебе досталась, – сказала теща, беря в руки палочки и ложку.

Эту квартиру сестра моей жены приобрела в собственность благодаря тому, что она еще до замужества открыла маленькую лавочку, торговавшую косметикой. До рождения ребенка свояченица втрое увеличила торговую площадь, а после появления на свет сына лишь по вечерам приходила в свой магазинчик. Недавно, когда сыну исполнилось три года и он пошел в детский сад, она снова начала заниматься торговлей с утра до ночи.

Я завидовал мужу свояченицы. Он окончил университет искусств и жил как художник, но зарабатывать на жизнь живописью у него не очень получалось. Говорили, ему досталось наследство от родителей, но когда деньги только тратишь, ничего не зарабатывая, любое состояние может закончиться. Поскольку его жена трудилась, засучив рукава, свояк, очевидно, теперь мог жить со спокойной душой, занимаясь искусством. К тому же свояченица, как и моя жена когда-то, очень хорошо готовила. Посмотрев на накрытый к обеду стол, весь заставленный вкусностями, я вдруг почувствовал, как проголодался. Глядя на тело свояченицы, в меру упитанное, любуясь ее большими глазами, слушая ее мягкий голос, я с сожалением подумал: «Как много, должно быть, я упустил в своей жизни».

Жена, не сказав даже обычных для такого случая приветствий типа «Какая хорошая квартира!», «Как много всего наготовила! Устала небось?», сидела молча и ела рис с кимчхи. Кроме этого, на столе не было ничего, что она могла бы съесть. Ее палочки не коснулись даже аппетитных салатов, заправленных майонезом, ведь в его состав входят яйца.

Лицо жены потемнело от длительного недосыпания. Если бы ее увидел кто-то чужой, то принял бы за больного человека. Она, как обычно, была без лифчика, в светлой футболке, и если присмотреться, сквозь тонкую ткань пятнышками просвечивали соски. Несколько минут назад, как только мы вошли в прихожую, свояченица увела ее в спальню, но вскоре вышла оттуда первой. Судя по ее расстроенному лицу, жена отказалась надеть бюстгальтер.

– Сколько стоила квартира в этом доме?

–…Правда? Вчера зашел на сайт недвижимости и увидел, что цена этих квартир поднялась уже почти до пятидесяти миллионов вон. Говорят, в следующем году сюда и метро проведут.

– Как удачно у вас все получилось, – обратился я к свояку.

– Да я тут вообще ни при чем. Это все заслуги жены.

Пока мы вели вежливый, дружеский и прагматичный разговор, дети шумно, задирая друг друга, уплетали еду, да так, что за ушами трещало. Я задал вопрос свояченице:

– Сестра, вы все это сами приготовили?

Она слегка улыбнулась.

– Да я еще позавчера начала потихоньку готовить. А вот устрицы в остром маринаде. Я специально ходила за ними на рынок, зная, как их любит Ёнхе… А она даже к ним не притронулась.

Я затаил дыхание. Началось, наконец.

– Постойте. Ёнхе, ты всё продолжаешь? Ведь я же объяснил тебе, должна была понять…

Вслед за сердитым выговором отца на жену резко набросилась свояченица, укоряя ее:

– Ты, вообще, соображаешь, что делаешь? Человеческий организм должен получать необходимые питательные вещества… А если решила заделаться вегетарианкой, так хотя бы правильное меню составь себе. Ты только посмотри на свое лицо, на что оно стало похоже.

И даже жена шурина вставила слово:

– Я даже не узнала вас сначала. Слышала что-то, но и подумать не могла, что вы занялись вегетарианством вот так, во вред своему здоровью.

– Сейчас же кончай свое вегетарианство или что там. И давай, вот это, это, это – ешь, ешь быстро! Прошли времена, когда еды не хватало, сейчас всего вдоволь. С чего это тебе вдруг вздумалось такое?

Теща пыталась уговорить жену ставя перед ней тарелочки с жареной говядиной, свининой в кисло-сладком соусе, тушеным цыпленком, жареной каракатицей с лапшой под острой приправой.

– Ну, чего сидишь? Ешь, говорю! – раздался трескучий, как из паровозной топки, и настойчивый голос тестя.

– Ёнхе, ешь. Поешь, и сразу силы появятся. Пока человек жив, он должен подкреплять силы. Люди, что ушли в монастырь, могут обходиться без мяса, потому что они праведники и живут в одиночестве.

Свояченица все еще не теряла надежды образумить сестру. Дети не сводили с нее своих округлившихся от любопытства глаз. А она растерянно переводила взгляд с одного родственника на другого, будто не понимая, из-за чего поднялся такой переполох.

Несколько секунд длилось напряженное молчание. Я по очереди смотрел на лицо тестя, загорелое дочерна, на лицо тещи, сморщенное настолько, что не верилось, что когда-то она была молодой, на их глаза, полные беспокойства, на приподнятые в тревоге брови свояченицы, на ее мужа, сидящего с видом стороннего наблюдателя, на безразличные, но при этом недовольные лица шурина и его жены. Я надеялся, моя жена произнесет хоть что-то. Однако вместо этого она положила на стол палочки, и это был молчаливый ответ, который содержал единственное сообщение, направленное прямо в лица всех собравшихся. Ощущение тревоги пронеслось над столом. На этот раз теща ухватила своими палочками кусочек свинины. Поднеся мясо к самому рту дочери, она сказала:

– Ну, давай, скажи: «А-а-а». Съешь это.

Не открывая рта, жена пристально посмотрела на свою мать глазами, полными недоумения перед такой настойчивостью с ее стороны.

– Давай, открой рот. Не хочешь этого? Тогда вот это.

Теща взяла палочками кусочек жареной говядины. Жена по-прежнему сидела с закрытым ртом, и тогда теща опустила мясо и ухватила устрицу.

– Ты же с детства любила это. Как-то даже сказала мне, что хотела бы досыта наесться устрицами…

– Да, и я это помню. Поэтому, как увижу где-нибудь устрицы, так сразу мысли о Ёнхе появляются.

Свояченица пришла на помощь матери, словно отказ младшей сестры есть устрицы в остром соусе – самая большая беда, какая только может случиться. Палочки с устрицей на конце приближались ко рту жены, и она отодвинулась назад.

– Ешь скорее. Рука устала держать…

Рука тещи и в самом деле дрожала. Жена не выдержала и поднялась со своего места.

– Я это не ем.

Это были первые слова, четко произнесенные ею.

– Что?!

Возгласы тестя шурина, обладающих одинаковым сангвиническим темпераментом, раздались одновременно. Жена шурина быстро схватила мужа за рукав.

– Гляжу я на тебя, и сердце разрывается. Тебе все равно, что говорит отец? Сказано тебе есть, значит, надо есть.

Я предполагал, что жена ответит: «Извините, отец. Но я не могу это съесть». Однако в равнодушной интонации, с какой она ответила отцу, извинительные нотки отсутствовали:

– Я не ем мясо.

Палочки потерявшей надежду тещи опустились. Казалось, ее состарившееся лицо вот-вот скривится в отчаянном плаче. Нависла тишина, готовая тут же взорваться. Тесть поднял свои палочки. Ухватив ими кусок свинины, он обошел стол и встал перед моей женой.

Крепкого сложения, закаленный ежедневной работой, он стоял ко мне спиной, сгорбленной неумолимым временем, и держал мясо прямо у лица дочери.

– Ну, давай, съешь это. Послушайся отца, поешь. Мы все ради твоего же блага стараемся. Ну, чего ты упрямишься? А что будешь делать, если ненароком заболеешь от всего этого?

В его словах звучала такая сильная отцовская любовь, что у меня защемило сердце и невольно защипало в глазах. Должно быть, все собравшиеся почувствовали то же самое. Жена одной рукой отодвинула от своего лица палочки, мелко дрожавшие в воздухе.

– Отец, я не ем мясо.

Мгновение – и мощная ладонь тестя разрезала воздух. Жена получила пощечину.

– Отец! – закричала свояченица и схватила его за руку. Тесть, еще находясь в нервном возбуждении, стоял, кривя губы. Я знал, что когда-то он отличался крутым нравом, однако увидеть своими глазами, как он распускает руки, довелось впервые.

– Чон собан[5]5
   Собан – добавляется к фамилии женатого мужчины. Как правило, это обращение к младшему по возрасту.


[Закрыть] и ты, Ёнхо, идите оба сюда.

Поколебавшись, я нерешительно подошел к жене. Удар был такой силы, что ее щека налилась кровью. Она тяжело дышала – казалось, она только сейчас потеряла самообладание.

– Держите ее вдвоем за руки.

– Что?

– Стоит только начать, а дальше сама будет есть. Где сейчас под небом найдется тот, кто не ест мяса?

Шурин поднялся со своего места, недовольный приказом отца:

– Сестра, попробуй съесть. Ведь это просто – сказать «да» и сделать вид, что ешь. Ну почему ты так ведешь себя перед отцом?

– Что ты там болтаешь? Хватай ее за руки. И ты, зять, тоже! – закричал тесть.

– Отец, зачем же так?

Свояченица взяла его за правую руку. Он отбросил в сторону палочки, схватил пальцами кусок свинины и подошел к моей жене. Та начала нерешительно пятиться, но ее схватил Ёнхо, поставил прямо и сказал умоляющим тоном:

– Сестра, давай по-хорошему. Возьми и съешь сама.

– Отец, пожалуйста, не надо!

Тесть вырвался из рук свояченицы с силой, в три раза превышающей ту, с какой она тянула его назад и с какой Ёнхо держал мою жену, и попытался засунуть ей в рот мясо. Жена застонала сквозь стиснутые зубы. Казалось, она не может произнести ни слова, боясь, что кусок окажется во рту.

– Отец!

Ёнхо кричал, просил тестя остановиться, но сам в растерянности продолжал крепко держать ее.

Тесть с силой вдавливал мясо в губы моей мучительно извивающейся жены. Сильными пальцами он сумел раскрыть ее губы, но со стиснутыми зубами ничего поделать не мог.

В конце концов, от злости, поднявшейся в нем до самой макушки, он еще раз ударил дочь по щеке.

– Отец!

Свояченица бросилась к тестю, обхватила его за пояс, но в этот момент ему удалось запихать кусок свинины в рот моей жены разжавшей зубы. Однако Ёнхо, уже уставший ее держать, ослабил хватку, и она с отвращением выплюнула мясо. У нее вырвался крик, напоминающий звериный рев.

– …Пусти!

Жена, согнувшись, побежала, как я подумал, в сторону прихожей, однако вдруг повернулась и схватила нож для фруктов, лежащий на обеденном столе.

– Ёнхе!..

Голос тещи, готовый сорваться, разрезал убийственную тишину. Дети уже не могли сдерживать слезы и разревелись.

Жена стояла, стиснув зубы. Посмотрев в глаза каждому, кто наблюдал за ней, она подняла нож.

– Остановите ее…

– Берегитесь!

Из запястья жены фонтаном брызнула кровь. На белые тарелочки, как капли дождя, пролилась багровая кровь. У жены подогнулись колени, она осела на пол. Отнял у нее нож свояк, до этого сидевший с безразличным видом.

– Чего стоишь? Принеси хоть полотенце, что ли!

Он умело, демонстрируя навык бойца, служившего в армейском спецназе, остановил кровь, а затем взвалил жену на спину.

– Спускайся скорее вниз и заводи машину.

Я суетливо искал свою обувь среди других пар. Всунул правую ногу в левую туфлю. Наконец, обувшись правильно, смог открыть дверь и выйти из квартиры.

* * *

…Собака, укусившая меня за ногу, привязана к мотоциклу отца. Я стою у ворот дома с плотной повязкой на голени. Под повязкой опаленная шерсть с хвоста этой собаки, наложенная на рану. Душный летний день. Пот течет по всему телу, даже когда просто стоишь. С трудом дышит и собака, высунув длинный красный язык. Это симпатичный белый пес, ростом выше меня. До того как он укусил дочь хозяина, в нашей округе все считали его умным животным. Отец подвесил собаку на дерево и, слегка подпалив ее шерсть, сказал, что не собирается сильно ее бить. Он где-то слышал, что самое нежное мясо у собаки, которая умерла от долгого бега. Отец завел мотоцикл и на большой скорости сорвался с места. И собака помчалась вместе с ним. Сделали два круга, три круга по одному и тому же пути. Я стою у ворот как вкопанная и смотрю на белую собаку – как она постепенно теряет силы, как задыхается, как крутит зрачками. Каждый раз, когда наши взгляды встречаются, я шире раскрываю глаза.

Гадкий пес. Как ты посмел укусить меня?

После пятого круга у собаки изо рта появляется пена. С шеи, обвязанной веревкой, стекает кровь. Собаку тянет мотоцикл, она волочится, поскуливая от боли. На шестом круге ее рвет темно-красной кровью. И с шеи, и изо рта льется кровь. Я стою прямо и смотрю на кровавую пену, на два блестящих глаза. Седьмой круг, я жду, когда появится пес, и вижу его вытянувшееся тело, брошенное отцом на заднее сиденье мотоцикла. Я стою и смотрю на болтающиеся лапы, открытые веки, налитые кровью глаза.

В тот вечер в нашем доме устроили большое застолье. На ужин явились все знающие отца мужчины, что жили в переулке рядом с рынком. Как мне сказали – чтобы зажила рана от укуса собаки, надо поесть похлебки из нее, и я попробовала. Вернее, я положила вареный рис в суп, перемешала и съела все без остатка. В нос бил специфический запах, и его не смог полностью перебить даже аромат семян кунжута. Помню, как увидела в миске с похлебкой блестящие глаза – они смотрели прямо на меня. Это были глаза бегущего пса, которого рвет кровавой пеной.

Со мной ничего не случилось, я не заболела. Со мной действительно совсем ничего не случилось.

* * *

Женщины остались дома, чтобы успокоить испуганных детей, шурин приводил в чувство тещу, упавшую в обморок, а мы со свояком помчались в ближайшую клинику за неотложной помощью. Лишь после того как в приемном покое были выполнены все необходимые формальности и жену поместили в обычную двухместную палату, мы оба осознали, что вся наша одежда в пятнах засохшей крови.

Жена спала, в ее правой руке была игла от капельницы. Мы со свояком молча смотрели на лицо моей спящей жены. Смотрели так, словно на нем написан какой-то ответ. Словно этот ответ можно расшифровать, если смотреть все время, не отрываясь.

– Поезжайте домой.

– …Да, поеду.

Свояк как будто хотел сказать мне что-то, однако сдержался. Я полез в карман, зацепил пальцами две бумажки по десять тысяч вон и протянул ему:

– В таком виде не стоит идти, купите что-нибудь в магазине внизу и переоденьтесь.

– А ты?.. Да, как жена соберется сюда, я скажу, чтобы прихватила с собой что-нибудь из моей одежды.

К ужину пришли свояченица и Ёнхо с женой. Сообщили, что тесть до сих пор не успокоился. Теща все порывалась ехать в больницу, но, по словам шурина, он запретил ей даже думать об этом.

– Как вообще такое могло произойти, да еще на глазах у детей?

Жена шурина, видимо, недавно плакала то ли от потрясения, то ли по другой причине, но с ее лица была смыта косметика, и глаза выглядели опухшими.