Текст книги "Оле-Лукойе (сборник)"

Ганс Христиан Андерсен
Оле-Лукойе (сборник)

О́ле-Луко́йе

Никто́ на све́те не зна́ет сто́лько ска́зок, ско́лько зна́ет их О́ле-Луко́йе. Вот ма́стер расска́зывать!

Ве́чером, когда́ де́ти споко́йно сидя́т за столо́м и́ли на скаме́ечках, явля́ется О́ле-Луко́йе[1]1
  Оле, закрой глазки! (датск.)


[Закрыть]. В одни́х чулка́х он неслы́шно поднима́ется по ле́стнице, пото́м осторо́жно приотворя́ет дверь и бры́зжет де́тям в глаза́ сла́дким молоко́м – в рука́х у него́ ма́ленькая спринцо́вка, кото́рая выбра́сывает молоко́ то́ненькой стру́йкой. Тогда́ ве́ки у всех начина́ют слипа́ться, и де́ти уж не мо́гут разгляде́ть О́ле, а он подкра́дывается к ним сза́ди и начина́ет лего́нько дуть им в заты́лок. Поду́ет – и де́тские голо́вки пони́кнут. Но э́то не бо́льно – О́ле-Луко́йе ведь ничего́ плохо́го не замышля́ет, он хо́чет то́лько, что́бы де́ти угомони́лись, а утихоми́рятся они́ не ра́ньше, чем их уло́жишь в посте́ль. И как то́лько они́ зати́хнут, он начина́ет расска́зывать им ска́зки.

Но вот де́ти засну́ли, и О́ле-Луко́йе приса́живается на край крова́тки. Оде́т он преле́стно – в шёлковый кафта́н; то́лько нельзя́ сказа́ть, како́го цве́та э́тот кафта́н: он отлива́ет то си́ним, то зелёным, то кра́сным, смотря́ куда́ повернётся О́ле. Под мы́шкой он де́ржит два зо́нтика. Оди́н зо́нтик – тот, что с карти́нками, – О́ле раскрыва́ет над хоро́шими детьми́; и им тогда́ всю ночь сня́тся увлека́тельные ска́зки. Друго́й зо́нтик – совсе́м просто́й, гла́дкий, и О́ле раскрыва́ет его́ над озорны́ми детьми́; ну они́ и спят как чурбаны́ всю ночь, а у́тром ока́зывается, что они́ ро́вно ничего́ не ви́дели во сне!

Вот и послу́шаем, как О́ле-Луко́йе це́лую неде́лю навеща́л одного́ ма́ленького ма́льчика, Я́льмара, и ка́ждый ве́чер расска́зывал ему́ ска́зки. Це́лых семь ска́зок рассказа́л – в неде́ле ведь семь дней.

Понедельник

– Так! – сказа́л О́ле-Луко́йе, уложи́в Я́льмара в посте́ль. – Пре́жде всего́ я принаряжу́ ко́мнату!

И вот все цветы́ в горшка́х мгнове́нно вы́росли, ста́ли больши́ми дере́вьями и протяну́ли свои́ дли́нные ве́тви к са́мому потолку́; ко́мната преврати́лась в чуде́снейшую бесе́дку. Ве́тви дере́вьев покры́лись цвета́ми; и ни оди́н цвето́к не уступа́л ро́зе в красоте́ и арома́те, а на вкус (е́сли бы то́лько вы захоте́ли

его́ попро́бовать) был сла́ще варе́нья; плоды́ же блесте́ли, как золоты́е. А ещё на дере́вьях росли́ пы́шки, кото́рые чуть не ло́пались – так ще́дро они́ бы́ли начинены́ изю́мом. Про́сто чу́до! Но вдруг из я́щика стола́, где лежа́ли уче́бники Я́льмара, раздали́сь гро́мкие сто́ны.

– Что там тако́е? – спроси́л О́ле-Луко́йе и, подойдя́ к столу́, вы́двинул я́щик.

Оказа́лось, что э́то треща́ла и скрипе́ла а́спидная доска́: в реше́ние напи́санной на ней зада́чи вкра́лась оши́бка, и все ци́фры гото́вы бы́ли разбежа́ться кто куда́; гри́фель, как собачо́нка, скака́л и пры́гал на свое́й верёвочке: он горячо́ жела́л помо́чь де́лу, да не мог. Из тетра́ди Я́льмара то́же доноси́лись жа́лобные сто́ны, и слы́шать их бы́ло стра́шно. На ќаждой страни́це э́той тетра́ди в нача́ле ка́ждой строки́ стоя́ли ря́дом больши́е и ма́ленькие бу́квы – и те и други́е о́чень краси́вые. То бы́ли про́писи. А во́зле них располага́лись други́е, вообража́вшие себя́ столь же краси́выми. Их писа́л сам Я́льмар, и они́ пря́мо-таки́ вали́лись на проведённую карандашо́м ли́нию, вме́сто того́ что́бы стоя́ть на ней пря́мо.

– Вот как надо держа́ться! – учи́ла про́пись. – Вот так, с лёгким накло́ном впра́во!

– Ах, мы бы и ра́ды, – отвеча́ли бу́квы Я́льмара, – да не уме́ем! Мы таки́е убо́гие!

– Так вас на́до немно́жко подтяну́ть! – проговори́л О́ле-Луко́йе.

– Ах нет, нет! – закрича́ли бу́квы и сра́зу вы́прямились, про́сто загляде́нье!

– Ну, тепе́рь нам не до ска́зок! – сказа́л О́ле-Луко́йе. – Бу́дем-ка упражня́ться! Раз-два! Раз-два!

И он так вы́школил бу́квы Я́льмара, что они́ тепе́рь стоя́ли пря́мо и стро́йно – так уме́ют стоя́ть то́лько бу́квы в про́писях. Но когда́ О́ле-Луко́йе ушёл и Я́льмар у́тром просну́лся, бу́квы сно́ва сде́лались таки́ми же кривы́ми, как и пре́жде.

Вторник

Как то́лько Я́льмар улёгся, О́ле-Луко́йе дотро́нулся свое́й волше́бной спринцо́вкой до ме́бели, и все ве́щи в ко́мнате сейча́с же приняли́сь болта́ть друг с дру́гом – все, кро́ме плева́тельницы; она́ молча́ла и про себя́ возмуща́лась ве́треностью други́х веще́й: ну мо́жно ли говори́ть и ду́мать то́лько о себе́ да о себе́, не обраща́я внима́ния на ту, что так скро́мно стои́т в углу́ и позволя́ет в себя́ плева́ть!

Над комо́дом висе́ла больша́я карти́на в золочёной ра́ме. На ней была́ изображена́ краси́вая ме́стность: высо́кие ста́рые дере́вья, трава́, цветы́ и широ́кая река́, убега́вшая ми́мо роско́шных дворцо́в куда́-то далеко́ за лес, в безбре́жное мо́ре.

О́ле-Луко́йе прикосну́лся волше́бной спринцо́вкой к карти́не, и вот нарисо́ванные пти́цы запе́ли, ве́тви дере́вьев зашевели́лись, а облака́ поплы́ли по не́бу; ви́дно бы́ло да́же, как скользи́ли по карти́не их те́ни.

Зате́м О́ле приподня́л Я́льмара до у́ровня ра́мы, и ма́льчик ступи́л пря́мо в высо́кую траву́. Освещённый со́лнышком, сия́вшим сквозь листву́ дере́вьев, он побежа́л к воде́ и усе́лся в ма́ленькую ло́дку, кото́рая пока́чивалась на воде́ у бе́рега. Ло́дочка была́ вы́крашена в кра́сный и бе́лый цвет, а паруса́ её блесте́ли, как сере́бряные. Шесть лебеде́й в золоты́х коро́нах, наде́тых на ше́и, с сия́ющими си́ними звёздами на голова́х, повлекли́ ло́дочку ми́мо зелёных лесо́в, где дере́вья шепта́ли о разбо́йниках и ве́дьмах, а цветы́ – о преле́стных ма́леньких э́льфах и о том, что рассказа́ли им ба́бочки.

Удиви́тельные ры́бы с серебри́стой и золоти́стой чешуёй плы́ли за ло́дкой, ныря́ли и, подпры́гнув, опя́ть с шу́мом шлёпались в во́ду; кра́сные и голубы́е, больши́е и ма́ленькие пти́цы лете́ли за Я́льмаром двумя́ дли́нными верени́цами, комары́ толкли́сь, а ма́йские жуки́ гуде́ли: «Бум! Бум!» Всем им хоте́лось проводи́ть Я́льмара, и у ка́ждого была́ для него́ нагото́ве ска́зка.

Да, э́то бы́ло пла́ванье!

Леса́ то густе́ли и темне́ли, то станови́лись похо́жими на краси́вейшие сады́, освещённые со́лнцем и усе́янные цвета́ми.

На берега́х реки́ возвыша́лись больши́е хруста́льные и мра́морные за́мки, а на балко́нах э́тих дворцо́в стоя́ли принце́ссы – и все они́ бы́ли знако́мые Я́льмару де́вочки, с кото́рыми он ча́сто игра́л, – они́ протя́гивали ему́ ру́ки, и ка́ждая держа́ла в пра́вой руке́ хоро́шенького са́харного поросёнка – тако́го ре́дко мо́жно купи́ть у торго́вки сла́достями. Я́льмар, проплыва́я ми́мо, хвата́л поросёнка, но принце́сса не выпуска́ла его́ из рук; поросёнок перела́мывался, и о́ба получа́ли свою́ часть: Я́льмар – побо́льше, принце́сса – поме́ньше. У всех за́мков стоя́ли на часа́х ма́ленькие при́нцы, они́ отдава́ли Я́льмару честь золоты́ми са́блями и осыпа́ли его́ изю́мом и оловя́нными солда́тиками – э́то я́вно бы́ли настоя́щие при́нцы!

Я́льмар плыл че́рез леса́, каки́е-то огро́мные за́лы и города́… Проплы́л и че́рез тот го́род, где жила́ его́ ня́ня, кото́рая ня́нчила его́, когда́ он был ещё малю́ткой, и о́чень люби́ла своего́ пито́мца. И вот он уви́дел её: она́ кива́ла ему́, маха́ла руко́й и пе́ла тро́гательную пе́сенку, кото́рую сама́ когда́-то сочини́ла и присла́ла ему́:

 
Живу́ я, а мы́сли мои́ всё с тобо́й,
Мой Я́льмар, мой ма́льчик люби́мый!
Ведь я целова́ла твой ло́бик круто́й,
И щёчки, и ро́тик, роди́мый.
 
 
Я слы́шала пе́рвый твой ле́пет, дитя́,
Грусти́ла, тебя́ покида́я…
Госпо́дь огради́т от несча́стий тебя́:
Ты а́нгел из све́тлого ра́я!
 

Пти́чки подпева́ли ей, цветы́ припля́сывали, а ста́рые и́вы кива́ли кро́нами, подда́кивая Оле́-Луко́йе, сло́вно он и им то́же расска́зывал ска́зку.

Среда

Ну и дождь лил! Я́льмар слы́шал его́ шум да́же во сне; когда́ же О́ле-Луко́йе откры́л окно́, оказа́лось, что вода́ стои́т вро́вень с подоко́нником. Це́лое о́зеро! Зато́ к самому́ до́му прича́лил великоле́пный кора́бль.

– Хо́чешь пое́хать, Я́льмар? – спроси́л О́ле. – Побыва́ешь но́чью в чужи́х края́х, а к утру́ – опя́ть до́ма!

И вот Я́льмар, в воскре́сном пла́тье, вдруг очути́лся на великоле́пном корабле́. Пого́да мгнове́нно проясни́лась, и кора́бль поплы́л по у́лицам, ми́мо це́ркви – круго́м бы́ло сплошно́е огро́мное о́зеро. Наконе́ц он уплы́л так далеко́, что земля́ скры́лась из ви́ду. В поднебе́сье лете́ла ста́я а́истов; они́ то́же поки́нули ро́дину и напра́вились в да́льние тёплые края́. Лете́ли они́ дли́нной верени́цей, оди́н за други́м. А́исты бы́ли в пути́ уже́ мно́го-мно́го дней, и оди́н из них так утоми́лся, что кры́лья почти́ отка́зывались ему́ служи́ть.

Он лете́л позади́ всех, пото́м отста́л и на́чал опуска́ться всё ни́же и ни́же.

Вот он взмахну́л распу́щенными кры́льями ещё ра́за два, но… напра́сно! Вско́ре он заде́л за ма́чту корабля́, скользну́л по снастя́м и – бух! – упа́л пря́мо на па́лубу.

Ю́нга подхвати́л его́ и посади́л в пти́чник, к инде́йкам, у́ткам и ку́рам. Бедня́га а́ист стоя́л и уны́ло озира́лся.

– Ишь како́й! – закуда́хтали ку́ры.

Индю́к наду́лся что бы́ло си́лы и спроси́л у а́иста, кто он тако́й, а у́тки пя́тились, толка́лись и кря́кали: «Дур-ра́к! Дур-ра́к!»

И вот а́ист рассказа́л им о жа́ркой А́фрике, о пирами́дах и о стра́усах, кото́рые но́сятся по пусты́не так же бы́стро, как ди́кие ло́шади. Но у́тки ничего́ не по́няли и опя́ть ста́ли подта́лкивать друг дру́га и кря́кать:

– Пра́вда, он дура́к?

– Коне́чно, дура́к! – подтверди́л индю́к и от возмуще́ния наду́лся и залопота́л что́-то.

Тогда́ а́ист замо́лк и стал ду́мать о свое́й А́фрике.

– Каки́е у вас чуде́сные то́нкие но́ги! – сказа́л индю́к. – Поче́м за арши́н?

– Кряк! Кряк! Кряк! – закря́кали смешли́вые у́тки; но а́ист как бу́дто и не слыха́л ничего́.

– Могли́ бы и вы посмея́ться с на́ми! – сказа́л а́исту индю́к. – А ведь хлёстко я состри́л! – доба́вил он. – И́ли вы шу́ток не понима́ете? Ну и тупоголо́вый! Что ж, позаба́вимся без него́! – И он сно́ва залопота́л что-то.

Ку́рицы закуда́хтали, а у́тки закря́кали: им бы́ло о́чень смешно́.

Но Я́льмар подошёл к пти́чнику, откры́л две́рцу, помани́л а́иста, и тот вы́прыгнул к нему́ на па́лубу – он уже́ успе́л отдохну́ть. И вот

а́ист склони́л пе́ред Я́льмаром го́лову, как бы в знак благода́рности, взмахну́л широ́кими кры́льями и полете́л в тёплые края́. Ку́ры опя́ть закуда́хтали, у́тки закря́кали, а индю́к так наду́лся, что гребешо́к его́ побагрове́л.

– За́втра из вас сва́рят суп! – сказа́л Я́льмар и просну́лся в свое́й крова́тке.

Сла́вно они́ с О́ле-Луко́йе попутеше́ствовали э́той но́чью!

Четверг

– Зна́ешь что? – сказа́л О́ле-Луко́йе. – То́лько не пуга́йся! Я сейча́с покажу́ тебе́ мы́шку! – И пра́вда, в руке́ у него́ была́ прехоро́шенькая мы́шка. – Она́ яви́лась пригласи́ть тебя́ на сва́дьбу: две мы́шки собира́ются пожени́ться ны́нче но́чью. Живу́т они́ под по́лом в кладово́й твое́й ма́тери. Чуде́сное помеще́ние, как говоря́т!

– А как же я проле́зу сквозь ды́рочку в полу́? – спроси́л Я́льмар.

– Положи́сь на меня́! – отве́тил О́ле-Луко́йе. – Ты у меня́ сде́лаешься совсе́м ма́леньким.

И не успе́л он дотро́нуться до Я́льмара свое́й волше́бной спринцо́вкой, как тот вдруг стал уменьша́ться, уменьша́ться и наконе́ц сде́лался совсе́м кро́шечным – ни дать ни взять ма́льчик-с-па́льчик.

– Мунди́р мо́жно бу́дет заня́ть у оловя́нного солда́тика, – сказа́л О́ле-Луко́йе. – Я ду́маю, он тебе́ бу́дет впо́ру. Как прия́тно быть в гостя́х в мунди́ре!

– Ла́дно! – согласи́лся Я́льмар и, когда́ переоде́лся, стал похо́жим на образцо́вого оловя́нного солда́тика.

– Не уго́дно ли вам сесть в напёрсток ва́шей ма́тушки? – сказа́ла Я́льмару мы́шка. – Я бу́ду име́ть честь отвезти́ вас.

– Наде́юсь, что э́то не затрудни́т вас, фре́кен? – отозва́лся Я́льмар.

И вот они́ пое́хали на мыши́ную сва́дьбу.

Проскользну́в в ды́рочку, прогры́зенную мыша́ми в полу́, они́ снача́ла попа́ли в дли́нный коридо́р, тако́й у́зкий, что здесь то́лько в напёрстке и мо́жно бы́ло прое́хать. Коридо́р был я́рко освещён светя́щимися гнилу́шками.

– Как хорошо́ здесь па́хнет, пра́вда? – сказала́ мы́шка-возни́ца. – Весь коридо́р вы́мазан са́лом! Что мо́жет быть лу́чше!

Наконе́ц добрали́сь и до того́ за́ла, где пра́здновали сва́дьбу. Напра́во, перешёптываясь и пересме́иваясь, стоя́ли мы́шки-да́мы, нале́во, покру́чивая ла́пками усы́, – мы́шки-кавале́ры; а посреди́не, на ко́рке вы́еденного сы́ра, восседа́ли жени́х с неве́стой и ненасы́тно целова́лись на глаза́х у всех. Ну что ж, ведь они́ уже́ обручи́лись и сейча́с должны́ бы́ли обвенча́ться.

А го́сти всё прибыва́ли и прибыва́ли; и в да́вке счастли́вую па́рочку оттесни́ли к са́мому вхо́ду, так что никто́ уже́ бо́льше не мог ни войти́, ни вы́йти. Зал, как и коридо́р, то́же был весь вы́мазан са́лом; никако́го друго́го угоще́ния не́ было, а на десе́рт госте́й обноси́ли горо́шиной, на кото́рой одна́ ро́дственница новобра́чных вы́грызла их имена́ – то есть, коне́чно, то́лько пе́рвую бу́кву ка́ждого и́мени. Ди́во, да и то́лько!

Все мы́ши призна́ли, что сва́дьба удала́сь на сла́ву и вре́мя прошло́ о́чень прия́тно.

Я́льмар пое́хал домо́й. Довело́сь и ему́ побыва́ть в блестя́щем о́бществе; пра́вда, пришло́сь совсе́м съёжиться, что́бы вле́зть в мунди́р оловя́нного солда́тика.

Пятница

– Про́сто не ве́рится, како́е мно́жество пожилы́х люде́й жа́ждет залучи́ть меня́ к себе́! – сказа́л О́ле-Луко́йе. – И осо́бенно хотя́т э́того те, кото́рые сде́лали что-нибу́дь дурно́е. «До́бренький, ми́ленький О́ле, – говоря́т они́ мне, – мы про́сто глаз не мо́жем сомкну́ть, лежи́м без сна всю ночь напролёт, и нас окружа́ют на́ши дурны́е дела́: расся́дутся, сло́вно га́дкие гно́мы, по края́м крова́ти и бры́зжут на нас кипятко́м. Хоть бы ты пришёл

и прогна́л их, О́ле, что́бы мы могли́ покре́пче усну́ть; а уж мы бы тебя́ вознагради́ли! – добавля́ют они́ с глубо́ким вздо́хом. – Ну, споко́йной но́чи, О́ле! Де́ньги на окне́!» Но я ни к кому́ никогда́ не прихожу́ за де́ньги, – заключи́л О́ле-Луко́йе.

– Что бу́дем де́лать сего́дня но́чью? – спроси́л Я́льмар.

– Не хо́чешь ли опя́ть побыва́ть на сва́дьбе? То́лько не на тако́й, как вчера́. Больша́я ку́кла твое́й сестры́, та, что одета́ ма́льчиком, её зову́т Ге́рман, – хо́чет повенча́ться с ку́клой Бе́ртой. Кро́ме того́, сего́дня день рожде́ния ку́клы и ей гото́вят мно́го пода́рков.

– Зна́ю! Зна́ю! – сказа́л Я́льмар. – Как то́лько ку́клам пона́добится но́вое пла́тье, сестра́ сейча́с же пра́зднует их день рожде́ния и́ли сва́дьбу. Так она́ уже́ раз сто проде́лывала.

– Да, а сего́дня но́чью э́то бу́дет в сто пе́рвый и, зна́чит, в после́дний раз. Оттого́ и гото́вится не́что необыкнове́нное. Взгляни́-ка!

Я́льмар посмотре́л на стол. На нём стоя́л карто́нный до́мик с освещёнными о́кнами, и все оловя́нные солда́тики держа́ли ру́жья на карау́л. Жени́х с неве́стой в заду́мчивости сиде́ли на полу,́ прислони́вшись к но́жке стола́; да им и бы́ло о чём заду́маться! О́ле-Луко́йе, облачи́вшись в ба́бушкину чёрную ю́бку, перевенча́л их, и вот вся ме́бель в ко́мнате запе́ла на моти́в ма́рша заба́вную пе́сенку, кото́рую сочини́л каранда́ш:

 
Пуска́й к неве́сте с женихо́м
Примчи́тся на́ша пе́сня в дом.
Горды́ собо́й, сидя́т вдвоём –
Их сде́лали, взяв па́кли ком
И ла́йкой обтяну́в круго́м!
«Ура́! Ура́!» – мы им поём.
 

Зате́м молоды́е получи́ли пода́рки, но от еды́ отказа́лись – они́ бы́ли сы́ты свое́й любо́вью.

– Ну, пое́хать нам тепе́рь на да́чу и́ли отпра́виться за грани́цу? – спроси́л молодо́й муж.

На сове́т пригласи́ли о́пытную путеше́ственницу ла́сточку и ста́рую ку́рицу, кото́рая уже́ пять раз выси́живала цыпля́т. Ла́сточка рассказа́ла о тёплых края́х, где зре́ют тяжёлые виногра́дные гро́здья, где во́здух так лёгок, а го́ры отлива́ют таки́ми кра́сками, о каки́х здесь и поня́тия не име́ют.

– Но там не растёт на́ша кудря́вая капу́ста! – сказа́ла ку́рица. – Одно́ ле́то я со свои́ми цыпля́тами жила́ в дере́вне; там была́ больша́я ку́ча песку́, и мы могли́ в нём ры́ться и копа́ться ско́лько уго́дно. Кро́ме того́, нам разреши́ли ходи́ть в огоро́д, где росла́ капу́ста. Ах, кака́я она́ была́ зелёная! Нет ничего́ краси́вее её!

– Да ведь оди́н коча́н капу́сты похо́ж на друго́й как две ка́пли воды́! – сказа́ла ла́сточка. – К тому́ же здесь ча́сто быва́ет нена́стье.

– Ну, к э́тому мо́жно привы́кнуть, – проговори́ла ку́рица.

– Но здесь так хо́лодно, того́ и гляди́ замёрзнешь!

– Для капу́сты э́то как раз хорошо́, – заме́тила ку́рица. – Да наконе́ц, и у нас быва́ет тепло́! Вот, наприме́р, четы́ре го́да наза́д ле́то у нас тяну́лось це́лых пять неде́ль. А жара́-то кака́я стоя́ла – дыша́ть не́чем бы́ло! Кста́ти сказа́ть, у нас нет тех ядови́тых тва́рей, каки́е во́дятся в тёплых края́х. Нет и разбо́йников. То́лько отщепе́нец не счита́ет на́шу страну́ лу́чшей в ми́ре. Тако́й недосто́ин жить в ней! – Тут ку́рица запла́кала. – Я ведь то́же путеше́ствовала, це́лых двена́дцать миль прое́хала в бочо́нке – и ничего́ прия́тного в путеше́ствии не нашла́.

– Да, ку́рица на́ша – у́мница, – сказа́ла ку́кла Бе́рта. – Мне то́же не нра́вится шля́ться по гора́м; то́лько и зна́ешь: то вверх, то вниз, то вверх, то вниз! Нет, лу́чше мы перее́дем в дере́вню, где мно́го песка́, и бу́дем гуля́ть по огоро́ду, где растёт капу́ста.

На том и пореши́ли.

Суббота

– А сего́дня бу́дешь расска́зывать? – спроси́л Я́льмар, как то́лько О́ле-Луко́йе уложи́л его́ в посте́ль.

– Сего́дня не́когда, – отве́тил О́ле и раскры́л над ма́льчиком свой краси́вый зо́нтик. – Погляди́-ка вот на э́тих кита́йцев!

Зо́нтик был похо́ж на большу́ю кита́йскую ча́шу, распи́санную голубы́ми дере́вьями и у́зенькими мо́стиками, на кото́рых стоя́ли ма́ленькие кита́йцы и кива́ли голово́й.

– Сего́дня на́до бу́дет принаряди́ть к за́втрашнему дню весь мир! – продолжа́л О́ле. – За́втра пра́здник, воскресе́нье. Мне надо влезть на колоко́льню, что́бы прове́рить рабо́ту церко́вных домовы́х, кото́рые должны́ вы́чистить колокола́, а не то они́ за́втра бу́дут пло́хо звони́ть; пото́м вы́йду в по́ле посмотре́ть, смахну́л ли ве́тер пыль с травы́ и ли́стьев. А уж пото́м насту́пит вре́мя и для са́мой тру́дной рабо́ты: придётся снять с не́ба и почи́стить все звёздочки. Я их собира́ю в свой пере́дник и при э́том нумеру́ю ка́ждую звёздочку и ды́рочку, в кото́рой она́ сиде́ла, что́бы пото́м размести́ть их все по места́м, не то они́ бу́дут пло́хо держа́ться и пока́тятся с не́ба одна́ за друго́й!

– Послу́шайте-ка, вы, господи́н О́ле-Луко́йе! – проговори́л вдруг висе́вший на стене́ ста́рый портре́т. – Я праде́душка Я́льмара и о́чень призна́телен вам за то, что вы расска́зываете ма́льчику ска́зки, но вы не должны́ извраща́ть его́ представле́ния. Снима́ть с не́ба звёзды и чи́стить их невозмо́жно: звёзды таки́е же свети́ла, как на́ша Земля́, тем-то они́ и хороши́.

– Спаси́бо тебе́, праде́душка! – отозва́лся О́ле-Луко́йе. – Спаси́бо! Ты глава́ семьи́, наш родонача́льник, но я всё-таки поста́рше тебя́! Я ста́рший язы́чник; дре́вние ри́мляне и гре́ки счита́ли меня́ бо́гом сновиде́ний. Я быва́л в знатне́йших дома́х, и тепе́рь туда́ вхож, и зна́ю, как обходи́ться и с больши́ми, и с ма́лыми. Мо́жешь тепе́рь расска́зывать сам.

И О́ле-Луко́йе ушёл, су́нув зо́нтик под мы́шку.

– Ну уж нельзя́ и мне́ния своего́ вы́сказать! – проворча́л ста́рый портре́т.

Тут Я́льмар просну́лся.

Воскресенье

– До́брый ве́чер! – сказа́л О́ле-Луко́йе.

Я́льмар кивну́л ему́, вскочи́л и поверну́л праде́душкин портре́т лицо́м к стене́, что́бы он опя́ть не вмеша́лся в разгово́р по-вчера́шнему.

– А тепе́рь ты расскажи́ мне вот каки́е ска́зки: про пять зелёных горо́шин, что родили́сь в одно́м стручке́, про петуши́ную но́гу, кото́рая уха́живала за кури́ной ного́й, и про што́пальную иглу́, кото́рая возомни́ла себя́ шве́йной иго́лкой, – сказа́л Я́льмар.

– Ну, хоро́шенького понемно́жку! – отозва́лся О́ле-Луко́йе. – Я лу́чше покажу́ тебе́ ко́е-что. Я покажу́ тебе́ своего́ бра́та, его́ то́же зову́т О́ле-Луко́йе, но он ни к кому́ не явля́ется бо́льше чем оди́н раз в жи́зни. А уж е́сли я́вится, то берёт челове́ка, сажа́ет к себе́ на коня́ и расска́зывает ему́ ска́зки. А зна́ет он их то́лько две: одна́ из них так прекра́сна, что и описа́ть нельзя́, но зато́ друга́я… нет слов вы́разить, кака́я она́ стра́шная!

О́ле-Луко́йе приподня́л Я́льмара, поднёс его́ к окну́ и сказа́л:

– Сейча́с ты уви́дишь моего́ бра́та, друго́го О́ле-Луко́йе. Лю́ди зову́т его́ Сме́ртью. Ви́дишь, он во́все не тако́й стра́шный, каки́м вы́глядит на карти́нках, где его́ рису́ют в ви́де скеле́та. Кафта́н на нём вы́шит серебро́м, как гуса́рский мунди́р; за плеча́ми развева́ется чёрный ба́рхатный плащ… Гляди́, как он ска́чет!

И Я́льмар уви́дел, как мчи́тся во весь опо́р друго́й О́ле-Луко́йе, сажа́я к себе́ на коня́ и ста́рых, и ма́лых. Одни́х он сажа́л пе́ред собо́ю, други́х позади́, но снача́ла всегда́ спра́шивал:

– Каки́е у тебя́ отме́тки?

– Хоро́шие! – отвеча́ли все.

– Покажи́-ка! – говори́л он.

Приходи́лось пока́зывать; и вот тех, у кого́ бы́ли отли́чные и́ли хоро́шие отме́тки, он сажа́л впереди́ себя́ и расска́зывал им весёлую ска́зку, а тех, у кого́ бы́ли посре́дственные и́ли плохи́е, сажа́л позади́ себя́, и э́ти должны́ бы́ли слу́шать стра́шную ска́зку. Они́ трясли́сь в у́жасе, пла́кали и стара́лись спры́гнуть с коня́, да не могли́, потому́ что сра́зу же кре́пко прираста́ли к седлу́.

– Но ведь Смерть – чуде́снейший О́ле-Луко́йе! – сказа́л Я́льмар. – И я ничу́ть не бою́сь его́!

– Да и не́чего боя́ться! – сказа́л О́ле. – Смотри́ то́лько, что́бы у тебя́ всегда́ бы́ли хоро́шие отме́тки.

– Вот э́то поучи́тельно! – пробормота́л праде́душкин портре́т. – Всё-таки́, зна́чит, не меша́ет иногда́ вы́сказать своё мне́ние.

Он был о́чень дово́лен.

Вот тебе́ и вся исто́рия об О́ле-Луко́йе! А ве́чером пусть он сам расска́жет тебе́ ещё что-нибу́дь.