Текст книги "Ромашка. Легенда о пропавшем пирате"

4. Пожар

Едва Эй оказался в гроте, он первым делом разжег трубку и сделал пару затяжек, закрыв глаза. Я любовалась ботом. Вчера мы ставили дубовые мачты – это было целое дело. В итоге удалось установить только одну, потому что свод грота низкий. А на носу бота появилась лебедка. С помощью нее и во´рота, который потом разобрали, мы и подняли мачту – уж не знаю, как ее затащили в грот. Теперь мы должны установить стяжки. Я надеялась, что Эй отправит меня на самый верх мачты. Размышляя над этим, я заметила: тюк с бельем перетащили. Может, чтобы легче было ходить вдоль стены? Но, если пораскинуть мозгами, кто мог его сдвинуть – ведь я вчера задремала на нем, а потом мы ушли из грота? Значит, ни Эй, ни я тюк не трогали. Я несколько раз прокрутила в голове варианты событий, но все они вели к одному тревожному заключению. Я рассмотрела тюк с бельем, подошла, потрогала. Кто-то приходил сюда в наше отсутствие. Кто-то передвинул его. Вчера Эй вышел вперед меня в туннель, а сегодня утром мы пришли вместе. Кто-то еще приходил в грот. Надо предупредить отца.

Но что-то меня останавливало… А вдруг мне просто приснилось?

Эй помог мне вскарабкаться на мачту и передал стяжки одну за другой. Я принялась закреплять кончики с помощью железных пластин – вкручивала их изо всех сил! Кажется, Эй остался не очень доволен – показал, чтобы я вкручивала сильнее. А мне надо было найти улики, прежде чем рассказывать ему про передвинутый тюк. С высоты отлично просматривался весь грот, но я не заметила ничего нового. Никакого надежного доказательства.

Перед уходом, воспользовавшись тем, что Эй пошел в туннель первым, я разровняла песок у входа в грот. Все следы исчезли. Если наш гость неосторожен, он точно тут натопчет.

Вечером, лежа в кровати, я размышляла, что сделает Эй, если узнает: его тайна раскрыта. Мне было страшно. Но я не могла оставить отца в неведении. Стрелой я спустилась за ключом и спрятала его под подушкой. Эй не уйдет в грот без меня.

– Маргарита, пойдешь с нами. Поторопись.

Отец Самюэль, одетый в черную сутану, вошел без стука в сопровождении двух монахинь.

– Мы тебя ждем, – любезно продолжил он.

Дедушка ничего не возразил, просто молча кивнул.

– Зачем мне идти с вами? Что происходит? – спросила я одновременно у Дедушки и этой троицы у входа.

– Пойдем. Не волнуйся, мы объясним всё что нужно.

– С места не сдвинусь, – услышала я собственный дрожащий голос.

Кажется, отец Самюэль смутился. Он опустился передо мной на колени, посмотрел прямо в глаза, мгновение поколебался, а потом мягко сказал:

– Кое-что случилось с твоим отцом.

Кое-что с Эем? Сегодня утром он отправился на рыбалку. Еще нет и полудня, он должен быть по-прежнему в море. Что могло с ним случиться?

Оглушенная, я послушно отправилась с монахинями и отцом Самюэлем в город. Я оробела и больше не задавала вопросов; тысячи тревожных мыслей роились у меня в голове. Будто со стороны я слышала, как повторяла сама себе: «Ты всего лишь ребенок, ты всего лишь ребенок». Прохожие с любопытством оглядывались на наше странное шествие. Я заметила глухонемую торговку: она пристально и тревожно смотрела на меня. Какая погода сегодня? Ветра нет… Мы дошли до порта, отец Самюэль не сбавлял шага. Монахини следовали по пятам. Мы завернули за церковь, шагнули за ворота и оказались возле огромного молчаливого здания. Двор пустовал; все окна выглядели одинаково. Отец Самюэль остановился у двери.

– Следуй за этими женщинами, Маргарита, я вас скоро догоню.

Сестры поднялись по каменной лестнице, звонко вышагивая. Я совсем ничего не понимала. Что здесь делает Эй? Мы зашли в какую-то комнату, похожую на общую спальню: там в два ряда стояли кровати. Никого.

– Можешь занять вторую кровать справа, дочь моя, мы вернемся за тобой перед ужином.

Не сказав больше ни слова, монахини закрыли дверь и повернули ключ в замке, оставив меня в беспомощном одиночестве. Что будет со мной? Я как рыба, которую вытащили из воды! Неведение, тревога, удушье… Я бросилась на кровать, свернулась клубком и попыталась восстановить дыхание. Странные звуки отскакивали от стен со всех сторон – мои всхлипывания. Получается, я никогда раньше не плакала?

Наверное, я уснула. Меня разбудил какой-то шум. В окно я увидела детей: они играли во дворе. Девочки, все одеты одинаково. Они бегали, болтали, ходили туда-сюда, разбившись на группы. Кажется, они веселились, но от их криков у меня звенело в ушах. Я отвернулась от окна и заметила отца Самюэля. Не слышала, как он вошел. Он положил свою мягкую руку мне на плечо, я подпрыгнула и попятилась. Он широко улыбнулся.

– Не волнуйся. С твоим отцом все хорошо, дитя мое. Ничего страшного не случилось. Знаешь ли ты, что это за место?

Он повысил голос, отчеканивая каждое слово:

– Ты в школе. Тебе очень повезло. Ты сможешь…

– Отпустите меня!

– Нет, Маргарита. Твое место здесь. Твой отец – негодяй. Он не воспитывает тебя должным образом, а твой дед слишком стар. Ты способная и скоро нагонишь своих одноклассниц. Тебе понравится жить с этими девочками, я уверен. Сестры всё тебе объяснят.

Он замолчал на мгновение, продолжая улыбаться.

– Дедушка будет тебя навещать. Кстати, надо, чтобы он принес тебе кое-какие вещи. А сейчас предлагаю спуститься к твоим новым подругам в трапезную. Время ужина.

Я отказалась. Отказалась идти за ним, слушаться его. Ярость закипела внутри. Если бы мне подвернулось что-нибудь под руку, я тут же запустила бы прямо ему в лицо. Хотелось кричать. Меня ослепили. Меня обманули, как глупого ребенка, которым я и была… Я закричала:

– Я сбегу! Вы никогда меня не найдете! И вы за это поплатитесь! Эй обо всем узнает!

Я топала ногами, как все тот же глупый ребенок, глупый и беспомощный. Вдруг я замолчала, осушила слезы и отвернулась к окну – бесполезно уговаривать, бесполезно приказывать. Ярость продолжала бурлить внутри. Какая же я наивная! Как нелепо я попалась!! Как могла я позволить – я, ученица Эя, – обвести себя вокруг пальца? Как я могла!!

В конце концов отец Самюэль вышел, заперев дверь. Во дворе опять воцарилась тишина. Шиферная крыша блестела под последними лучами солнца. Я потихоньку успокаивалась, сидя на кровати, уткнувшись лбом в колени.

Но одна картина засела у меня в голове: Дедушка, молчаливый, неподвижный. То есть Дедушка меня предал? То есть он все решил за меня и даже не сказал?

Как только за дверью послышался шум, я спряталась под одеялом. Шаги и детские голоса ворвались в комнату. Женский голос обратился ко мне, кто-то попытался стащить одеяло. Дети смеялись. Я не поддавалась: глухо, молча, упрямо. Никто не проникнет в мой грот. Голос велел детям, чтобы те замолчали. Вскоре женщина вышла из спальни, оставив после себя лишь редкие перешептывания. Я заснула.

Утром зазвонили церковные колокола, потом голос приказал нам встать. Я не двигалась под одеялом, но никто и не подходил его стаскивать. Девочки пересмеивались между собой, звали меня, проходя мимо. И вновь тишина… Я знала, что осталась одна. Чуть позже я вылезла из-под одеяла. День был серый. Девочки снова шумели во дворе. Кто-то положил яблоко рядом с моей подушкой.

Эй умел жить и быть сильным, не произнося ни слова. Никто им не командовал. Кажется, настал мой черед сделать выбор, о котором говорил Дедушка.

Следующая ночь тянулась бесконечно. Я слышала, как пробило три, затем – четыре. Как только пробило пять, я встала. Второе яблоко. Я положила его в шапочку. Медленно открыла окно – ветер полон запахов моря, кроны деревьев бесшумно качаются. Я соскользнула во двор по водосточной трубе. Никого. На крыльце было так темно, что ворота я нашла почти на ощупь. Закрыто, конечно же. И я ждала, на коленях, в темноте. Прошел еще один час, прежде чем я услышала чьи-то шаги во дворе. Приближался свет фонаря. Я застыла, едва дыша. Ключ повернулся, и одна из створок ворот приоткрылась. Фонарь исчез. Не колеблясь, я ринулась на улицу и со всех ног понеслась в порт. За моей спиной не доносилось ни звука.

Все произошло очень быстро. Я сделала свой выбор, пока бежала. Домой не вернусь – там Дедушка. В порту несколько человек уже принялись за работу. Лодка Эя не пришвартована. Он вышел в море или же направился в грот? А ключ он нашел? Без тени сомнений я побежала к скале. Если Эй там, мое место рядом с ним. Если его там нет, надо убедиться, что туда никто не ходит. Мне стало лучше после того, как я приняла такое решение. Я свободна от отца Самюэля. Я чувствовала, что сама стала легче, а в голове прояснилось.

Холодный и серый рассвет наступил поздно. Пошел косой мелкий дождь. Ветер раздевал деревья, листья забивались в дорожные ухабы. Но я мчалась вперед, окрыленная радостью. Больше никаких тайн, никаких сомнений! И нет нужды прятаться – никого не удивит деревенский ребенок на дороге между двумя селами.

Проникнуть в грот предстояло через пляж, ведь ключа у меня не было. Я свернула в последнюю расщелину на северо-запад. На склонах виднелись две фермы, а дальше – ничего. Тропинка вела вдоль ручья, который бежал по пустошам, усеянным травой и еловыми иголками. Несколько овец паслись, не обращая на меня внимания. Перед пляжем тропинка резко пошла вниз и сузилась. Я изо всех сил старалась не поскользнуться. На горизонте белели редкие паруса. Вода прибывала, и мне приходилось идти по тонкой линии неустойчивой гальки. Местами море подобралось совсем близко к скале, поэтому ноги у меня быстро намокли. Идти стало трудно. Гораздо утомительнее, чем я думала. Я возвращалась мысленно ко всему, что видела и слышала у отца Самюэля. Игры во дворе. Девочки в одинаковой одежде. Спальня, наполнявшаяся то шумом, то тишиной. Интересно, что еще дают на ужин кроме яблок? Что это за школа? Что там за учителя? Эти женщины, эти монахини… Их голоса, то нежные, то суровые…

А вот и ослепительный известняк, который море еще не поглотило, – осталось идти совсем чуть-чуть. Я заметила, что волны небольшие, но с легкостью вкатываются в грот. Надо было подождать отлива.

Голод терзал меня изнутри. Я уселась и принялась старательно грызть сразу оба яблока. Что за удивительная терпкая нежность! Я бы целую бочку таких съела…

Вода окрасилась в горчичный цвет после недавних дождей. Ритмичный шум волн убаюкивал меня. Они оставляли после себя потрескивающую пену, замиравшую на гальке от волны к волне.

Наверное, я походила на маленькую точку на линии скалы, сдерживавшей море. Кто еще кроме меня вырос в подобном месте? Чайки, вечно мечущиеся между морем и землей, гнездились вдоль скалы. Я смотрела, как они вьются и кричат. Нигде больше в мире не смогут они поселиться. Все время в западне этих мест, как и я.

Эй уже в гроте? Знает ли он, что я пришла?

Постепенно начинался отлив, и волны удалялись. Я смогла наконец-то проскользнуть вдоль стены и добраться до входа.

Верфь выглядела такой же, какой мы ее оставили. Казалось, ничего не изменилось. Бот мирно стоял на якоре. Перед входом в туннель песок остался нетронутым. Никто не приходил. И тем не менее я поклясться была готова, что кто-то передвинул тюк. Меня охватило смятение. Ни Эя, ни незнакомца. Выбившись из сил, я опустилась на землю у тюка с бельем и закрыла глаза.

Ветер в лицо. Резкий сквозняк ворвался в самую глубь сознания. Я пришла в себя и поняла: кто-то открыл люк наверху. Кто-то идет. Послышался голос в туннеле. Это не Эй! Куда спрятаться? Я проскользнула за гроб и пристроила крышку поверх головы. Теперь я дрожала, оставленная на милость незнакомцу. Инстинктивно закрыла глаза, будто это помогло бы не двигаться и контролировать вдох и выдох. Но дыхание не хотело угомониться. Время тянулось бесконечно. Я открыла глаза, по-прежнему не двигаясь. Прислушалась к шуму волн. Вдруг рядом раздался голос. Совсем рядом – тонкий голос с забавным акцентом. Он что-то насмешливо напевал. И перемещался по гроту, потому что я слышала, как незнакомец передвигал вещи, поднимался на борт, ходил и ворочал веслами.

Я сказала себе: тот, кто поет, не может быть опасен. Он или слишком занят, чтобы осмотреться, или слишком спокоен и не подозревает, что я здесь. Очень медленно я высунула голову из-за гроба. Мужчина, низкого роста, рыжий, стоял в боте, спиной ко мне. На плече у него висело короткое ружье. Он снял его, положил на дно и стал прибивать какую-то доску. Под ритм молотка зазвенел в гроте насмешливый и фальшивый голос. Звуки песенки гулким эхом разлетались вокруг, как крики ребенка в церкви.

 
Парро́ и Вааст, Вааст и Парро́,
Князья морей, короли воров,
Пусто в кармане, но им все равно,
Парро и Ваасту, Ваасту с Парро.
Князья ветров, цари кораблей,
Судьба зовет их из бездны морей.
Не оступись, дружище Вааст,
Я верю всем сердцем:
Настанет наш час.
 

Незнакомец прибил вторую доску к фальшборту[3]3
  Фальшборт – легкая обшивка борта открытой палубы.


[Закрыть]. Когда он поднялся, ружья уже не было.

Мужчина явно знал Эя. Он чувствовал себя на верфи как дома. Работал не спеша, напевал… Он пришел сюда по туннелю – получается, у него был ключ. Я ничего не понимала.

Я выскочила из своего укрытия, но нога зацепилась за крышку. Мужчина выпрыгнул из бота, как кошка. Наши взгляды пересеклись. Он разразился смехом. Я нырнула между двух волн навстречу свежему воздуху и помчалась вдоль скалы как можно быстрее.

Кто этот незнакомец? Почему у него ружье? Получается, на верфи работал не один человек?

Но какая разница, если Эй в курсе?

Я поднялась на очередную ступеньку воображаемой таинственной лестницы, но сколько еще там осталось ступенек? Эй никогда ни о чем мне не рассказывал. Любил ли он меня или же просто использовал? В голове была каша…

Сил идти по гравию не осталось. Утренняя радость покинула меня. Каждый шаг давался с трудом. А еще я здорово проголодалась. Стало ясно, что придется встретиться лицом к лицу с Дедушкой. Какое у него будет настроение? Может, его уже предупредили о моем исчезновении. Мне хотелось, чтобы он волновался, чтобы он сожалел. Чтобы был зол, но только на отца Самюэля.

Впрочем, было бы что поесть, а остальное неважно.

Наконец-то вдали показался дом. День подходил к концу. Я совсем обессилела.

В приоткрытую дверь виднелось разбитое окно. Как по волшебству сзади меня вырос Эй в своей рыбацкой одежде. Он толкнул дверь, но рукой загородил мне проход. В нос ударил сильный запах алкоголя. На полу была разлита бутылка настойки, стол перевернут. Я пошла за Эем, но Дедушки нигде не было. Шаги Эя раздавались над моей головой, на втором этаже; он рычал, двигал мебель, похоже, вырывал половицу. Я подняла с пола чернильницу, перо и Дедушкино вязание. Одна из спиц оказалась липкой от крови. Где же он? Комната выглядела странно пустой, но в очаге еще тлели угли…

Эй вернулся с зажженной свечой и пистолетом на поясе. Он был страшен; рот открыт, словно бездна. Эй побежал на террасу, остановился перевести дух, затопал ногами, вернулся за подзорной трубой и наконец обвел взглядом порт, гавань и море. В нем кипели вопли – вопли, которые бились внутри и не вырывались наружу. Он ринулся в свою комнату, громко хлопнул дверью, а потом – снова шум и топот. Дедушка исчез, но Эй обезумел не поэтому. Вот он опрокинул что-то из мебели на пол. Слышалось, как из оконных рам вылетают стекла. Эй промчался по лестнице, схватил огромный мешок и бросил на пол свечу. Тут же пролитый алкоголь вспыхнул. Желтое пламя облизало стол, поцеловало соломенные стулья и, втянутое дымоходом, разбухло, словно волна. Вспомнив обо мне, Эй схватил меня за руку и вытянул наружу. Я схватила было перо и чернила, но Эй вырвал их у меня из рук.

Снаружи я увидела, как дым красит в черный цвет черепицу. Потрескивало пламя. Черная колонна дыма высилась над крышей и наполняла ночь искрами.

Эй даже не пытался остановить пожар. Мы сразу побежали в густом дыму и добрались до любимого Дедушкиного места. Не хватало дыхания, я перешла на шаг. Ледяной ветер, казалось, пронизывал нас насквозь. Не предупредив, Эй толкнул меня и прижал к земле животом вниз. Он задрал мне рубашку на голову, уперся локтем в поясницу, а другой рукой крепко держал за шею. И внезапно я закричала от острой боли в спине – мне как будто загнали иглу под кожу. Как будто к ней что-то пришивали. Снова и снова. Чуть сбоку. Чуть выше, чуть ниже. Я извивалась под его рукой, рыдала от боли, но Эй не ослаблял хватку. Осталась лишь эта боль по всей спине. Справа, слева. Медленная. Старательная. Механическая.

Когда он меня наконец отпустил, я не смогла встать. Эй перебросил меня через плечо и продолжил путь на вершину скалы.

5. И море

Теперь я знаю: самые лучше моменты в жизни – самые короткие, а за ними наступают суровые времена. Но на смену жестоким воспоминаниям приходят другие, иногда удивительно приятные. Той ночью я очнулась и подумала, что сплю. Тело мое покачивало, как младенца в колыбели. Легкий ветерок дул в лицо, а перед глазами была лишь бесконечная темнота, в которой то тут, то там мелькали огни – они тут же исчезали, если я пыталась их разглядеть. Нежный шум, как журчание ручейка, как стук сердца, наполнял вселенную. Казалось, что мое дыхание повелевает стихиями. Я не спала, но и не бодрствовала. Иногда меня охватывала дрожь, а за ней тут же следовало сладкое чувство невероятной благодати. Музыка воды, звучавшая одной длинной, повторяющейся, необыкновенной нотой, поддерживала мое состояние на грани сна и яви. Это было чудесно. Так продолжалось, пока ветер не донес до меня запах трубки Эя. Тогда все мое тело очнулось. Я поняла, что лежу на дне бота, завернутая в одеяло, и что Эй гребет на веслах впереди. Глухая ночь. Новая луна, пригвожденная к горизонту, не принесла с собой света. Я с трудом различала силуэт Эя, но запах его табака твердил, что он совсем рядом. Корпус бота качался от мелких волн то в одну, то в другую сторону. Едва я пошевелилась, как тут же ощутила боль в спине. Я вспомнила о том, что произошло. Дом в огне, исчезновение Дедушки, безумный Эй. И мне захотелось не просыпаться. Я попыталась уснуть изо всех сил, как маленькая девочка, разбуженная кошмаром посреди ночи.

Был ли это сон? Был ли это кошмар? А может, все эти приключения произошли со мной на самом деле? Я закрывала глаза, сосредоточившись на плеске воды от ударов весел, и время от времени возвращалась в ту сладостную благодать, где меня качали, вели, укутывали, защищали.

Мы плыли недалеко от берега – я слышала, как волны разбиваются справа. Бот направлялся на север, оставляя Дьепп позади. Казалось, Эй никогда не перестанет грести. Понемногу эхо волн растворилось – наверняка потому, что скала уменьшалась в размерах, – и Эй замер, позволив нашему судну мягко дрейфовать. Разглядывая берега, я узнала очертания одного из пляжей. Эй зажег керосиновую лампу и поставил ее на палубу. Мы ждали. Через какое-то время он снова взялся за весла и направил бот к берегу. С той стороны замерцал слабый свет, он то загорался, то гас. Эй остановил бот. Свет стал ярче. Чья-то тень прошла по волнорезу с фонарем и огромным мешком в руках. Перед собой она с металлическим грохотом толкала другой мешок.

– Ну что, Вааст, решено, снимаемся с якоря?

Знакомый голос. Как только человек наклонился, чтобы прыгнуть на палубу, я увидела его лицо – это был тот низкий рыжий мужчина.

Он поставил свой фонарь рядом с керосиновой лампой, Эй сел рядом с ним, и вдвоем они долго совещались. Разговор шел с помощью рук – Эй никогда и ни с кем так раньше не общался. Жестикулировали на все лады. Беседа получалась не из приятных. Со своего места я видела, как у них напрягались все мускулы, а взгляды мрачнели. Затем они погасили лампы, затащили последний мешок, и бот отошел от волнореза. Новичок сел рядом со мной и достал куртку из мешка. Я поняла, что он меня не заметил. Он все кряхтел.

– Сбежать ночью, как крысы. Предупредить Парро в последний момент. Еще и тащиться с тремя кошками[4]4
  Абордажная кошка – штурмовой якорь на цепи или канате; при абордаже забрасывался на вражеский корабль.


[Закрыть] на плечах. Теряешь хватку, старик. Сначала уши и язык, теперь еще и хватку. Аккуратней, Вааст, у тебя так ничего не останется.

Все это он произнес с акцентом, которого я никогда раньше не слышала в порту. Он пошарил в мешке, осмотревшись по сторонам, как чайка. Эй, в свою очередь, решительно греб в открытое море.

– Это еще что за напасть?

Хотя я и укуталась с головой, мужчина заметил меня и оставил мешок в покое.

– Разрази меня гром! Это еще что такое, Вааст?

Он резко сорвал с меня одеяло, чтобы рассмотреть полностью.

– Иисус-Мария!!

Незнакомец бросился искать фонарь, зажег его и поднес прямо к моему носу. Эй не двигался.

– Девчонка! Тут девчонка! Иисус-Мария! Ты совсем спятил, старик!

Он сел напротив Эя и принялся отчаянно размахивать руками перед его лицом. Не добившись никакого ответа, вернулся ко мне.

– Черт побери, девчонка! Да еще и такая мелкая.

Его желтые зубы оказались совсем рядом с моим лицом и воняли. – Что ты тут делаешь?

Кажется, к его ярости начало примешиваться веселье.

– Погоди-ка, а мы раньше не виделись? Мне кажется, у нас с тобой есть маленькая тайна. – Он задумался. – Начнем сначала. Как тебя зовут, девчушка?

– Маргарита.

– Маргарита! – В нем снова закипела ярость. – Имя для богачей! Маргаритка! Цветок в роскошном саду. Большие лепестки, длинный стебелек. И уйма гордости. Но чуть тряхнешь ее – хрясь, стебелек-то сломается. Ты ошиблась кораблем, принцесса, у нас тут одни бедняки.

Он со злостью рассмеялся, бросая время от времени взгляды на Эя.

– Ромашка – вот отличное имя для бедняков. Мало отличается от маргариток, но можно топтать ее сколько угодно. Ей хоть бы хны – поднимет головку и слова не скажет! Ромашка лишь очухается и сильнее станет, поняла? Поняла?

Он даже не смотрел на меня. Он обращался к небу, к морю – не знаю к кому – и ворчал, как спятивший старик.

Снова склонившись надо мной со своим вонючим ртом, он сказал:

– Тут одни бедняки, слышишь, Ромашка? Почему, думаешь, мы отваливаем так, посреди ночи? Путешествие для нищих. Как говорит Парро, богатство надо искать в широко разинутых глотках богачей. Собственно, туда и плывем, в глотку к богачам. Там все и подохнем, черт! И ты вместе с нами…

Он бы никогда не заткнулся. Но вдруг упал набок с пронзительным криком, получив от Эя удар веслом по ребрам. Снова установилась тишина, нарушаемая лишь мягким плеском весел. День просыпался.

Утро выдалось чудесное. Солнце выглянуло сразу. Эй с Парро долго гребли перед тем, как остановиться поесть. Мне тоже перепало. Теперь они суетились вокруг мачты. Насколько я поняла, стеньгу[5]5
  Стеньга – рангоутное дерево, служащее продолжением мачты и идущее вверх от нее.


[Закрыть] так и не установили и в бот тоже не положили. Получалось, мы действительно поторопились с отплытием.

Мы продолжали плыть близко к берегу. Издалека виднелись Дьепп и развевающиеся паруса в порту. Мы же двигались прямо на запад, в открытое море, но сильный встречный ветер утомил гребцов. Эй отправил Парро на мачту, чтобы закрепить блок и протянуть фал. Мачта высотой с гик![6]6
  Гик – горизонтальное рангоутное дерево, одним концом подвижно скрепленное с нижней частью мачты парусного судна; служит для растягивания нижней части косых парусов.


[Закрыть] Затем Эй достал из форпика[7]7
  Форпик – носовой отсек судна, где хранятся паруса, канаты, инструменты.


[Закрыть] парус, и оба мужчины молча принялись его устанавливать. Встав у руля, я должна была держать бот против ветра, пока они не управятся. Парус, прикрепленный к нашей полумачте, имел жалкий вид. Я немного повернула руль. Парус забрал ветер и снасти заскрипели. Бот тут же подчинился, встал против течения и чуть накренился. Мы шли медленно, но верно, и я не знала, кто из нас троих больше всего радовался тому, что бот наконец ожил. Какое-то время мы просто стояли, наблюдая за парусом и разбивавшимися о борт волнами.

Эй чуть не забыл снять меня с руля. Я подумала о том, что он чуть не забыл меня и в заточении у отца Самюэля: еще немного – и уплыл бы себе вместе с Парро. И даже не пожалел бы об этом. Но я могла пригодиться. И я сама, и мой слух.

Между тем парус за три порыва ветра надулся вдвое сильнее. Нужно было много сил, чтобы удерживаться на плаву: ветер крепчал, мы шли против течения. Эй встал у руля. Я увидела на его руке длинную кровавую рану, на которую он не обращал внимания. Всем весом он налегал на руль. Судно выпрямлялось после встречи с волной, а потом переваливалось на другой борт. Вода лилась на палубу как из ведра, но тут же вытекала по бортам. Мы сухие, канаты и парус скрипят, мы мчимся вперед, несмотря на ничтожные размеры паруса. Без сомнения, этот бот строили как быстроходный.

В первый раз с момента нашего отплытия в глазах Эя угадывалось что-то еще кроме предельного напряжения. Взглядом он обводил каждый сантиметр своего творения: от палубы до снастей. Эй прямо сиял от гордости. Вдруг он встретился взглядом со мной – кажется, наконец-то меня заметил. Он улыбнулся и зарычал.

– Да здравствуют плотники-моряки! – выкрикнул Парро, который крутился вокруг Эя, как шмель.

Он вопросительно показал на меня пальцем. Эй начал жестикулировать в ответ. У Парро от удивления вытянулось лицо:

– Разрази меня гром, ты его дочь! Дочь Ля Уга! Иисус-Мария! Так вот почему мы драпали, как будто нам задницу подожгли. Если бы кто спросил Парро, тот бы отказался. И разговаривать нечего. Нет! Чтоб какая-то сопля под ногами путалась! Место сосунков – у мамкиной юбки. Проклятье, что ты тут забыла, Ромашка?

Он топал ногами, качал головой и сердито скалился гнилыми зубами. Эй спокойно рулил, смотрел вдаль.

– Парро отказался бы. Баста. Но Вааст – хитрец, это всем известно. Сказал: давай прямо сейчас, нельзя терять ни минуты… И ночью. Еще и с половиной мачты! А выходит, ты дочь Вааста… Чудно. Не ждали. Если это правда, ты должна плавать как рыба. Ты еще пешком под стол ходила, а уже вовсю ныряла под лодку. Забавно было. Вот ты выросла – и снова с нами путаешься. Да и говоришь не больше твоего папаши. Поклясться готов, у тебя есть свои тайны, как и у него. Тебе придется несладко, Ромашка. Будь дочерью хоть Вааста, хоть самого дьявола – мне разницы нет. Много всего произойдет…

Эй не отходил от руля. На лице у него отразилась тревога, взгляд почернел. Ему нужна была помощь, чтобы заменить слух. Бот сильно качался на волнах, понемногу набирал воды. Берег издалека напоминал тонкую линию. Вокруг ни паруса – только два дымовых факела виднелись, но слишком далеко, чтобы мы разглядели корабли. Я не знала, куда мы плывем, но плыли мы туда так быстро, как только могли.

Парро подошел ко мне, и мы вместе присели на гроб. Кажется, он хотел со мной подружиться.

– Знаешь, что это? – спросил он.

– Гроб.

– Хорошо. То есть Вааст тебе объяснил.

– Он ничего мне не говорил.

Парро резко хихикнул.

– Конечно же, он ничего тебе не сказал. Не с его кабанским рычанием рассказывать сказки маленьким девочкам. А сказка у нас тут красивая. Смотри, Ромашка.

Он приподнял куртку, чтобы показать живот.

– Видишь шрамы? Повезло тебе: смотри, Парро все покажет, а ведь он их даже от матушки прячет. Приглядись хорошенько к этому шраму. Он остался на память Парро от его братишки Вааста Ля Уга. Черт побери! Сцепились с ним один-единственный раз! Твой папашка – тот еще неженка. У него доброе сердце. Так вот, история…

Он быстро взглянул на Эя, затем хлопнул обеими руками себя по ляжкам и сплюнул сквозь зубы.

– Есть у нас немного времени, мы же не богачи пока, хотя скоро ими станем. Расскажет тебе Парро историю о гробе. Для начала: это не просто гроб. Это Гроб Господина Пирата Вааста Ля Уга.

Он выдержал паузу для большего эффекта, не переставая качать головой.

– «Бостон». Отличное было дельце, но слишком рисковое. Подплываем мы к кораблю ночью, без света и, что удивительно, без звука. Парро лезет первым, как обычно. Он-то знает, как не попасть под пули. Похоже, нас уже поджидали. Их там было по меньшей мере пятеро. А потом и мои дружки с обеих сторон подтянулись. Троих уложили тут же, как только на палубу ступили. Парро спрятался – палят со всех сторон. Разрази меня гром! Четверых из пяти мы грохнули, а последний удрал – нашли его в трюме с углем да и выволокли за уши. Говерн полез первым в каюту и всё виски выжрал, пока мы дело делали. Даже в дележке не участвовал – настолько наклюкался. А работу мы провернули на славу: весь корабль облазили, обшарили все шкафы, и даже под койками, и даже мешки с углем. Всех вывели на палубу – эти сразу успокоились, как только покойников увидели. По-хорошему отдали нам то, что имели.

Я молчала, и Парро продолжил:

– Три полных сундука – как сейчас помню… Тут Вааст и начал командовать, потому что Говерн был в стельку, да и Ахилл тоже. Вааст запретил бросать убитых за борт. А Парро только так с ними и обращался с детства. О покойниках, Ромашка, надо заботиться, если не хочешь, чтобы они за тобой вернулись. Надо их в воду бросать, пока еще тепленькие. Они тонут, течение несет их куда вздумается, на корм рыбам. Так ты точно в безопасности. А Вааст вдруг говорит: в лодку их положим. В лодку вместе с нами! Да он спятил, и только Парро ему об этом сказал – остальные смеялись. А Ваасту не до смеха. Стоит серьезный, как моя матушка! Покойников хоронить надо – так и сказал! Сотню набегов уже совершили, а тут он вздумал нас поучить. Может, потому что Говерн и Ахилл были в стельку. Следишь за мыслью, Ромашка?

Я опять промолчала, но Парро ничуть не смутился.

– Вот тут-то они и поцапались, твой покорный слуга с господином Ля Угом. Парни нас расцепили, а командовал-то теперь Вааст, так что пришлось слушаться. Только вот не очень нам хотелось отплывать вместе с дружками. Сгрузили мы их в шлюпку, аккуратненько так, Вааст сложил им руки на груди, как положено; и пустили мы шлюпку по ветру, пусть Вааст до сих пор недоволен, и – счастливого пути! Не собирались мы с ними таскаться до самого дома, чтобы накормить там червей, душа моя, у нас и так уже три сундука было, а чайки и буревестники не хуже червей справятся. В общем, отправили мы эту шлюпку, и пришлось потесниться на обратном пути, хотя мы троих потеряли. Короче говоря, все поняли одно, – подытожил Парро. – На тему смерти с Ваастом шутки плохи. Парро в итоге заткнулся, парни тоже, а Говерн и слова не сказал, когда мы ему сообщили, что Вааст свой собственный гроб притащил на борт – прямо под ногами у нас болтался. Все сразу поняли: если дело будет худо, надо Вааста туда положить – так он за нами не вернется. Пираты, Ромашка, ой как смерти боятся. У каждого свои заморочки, а вот у твоего отца – гроб. Ни разу с тех пор не видел его без этого ящика на корабле. Но командование он потерял, так что пришлось ему смотреть, как мы отправляем купаться других мертвяков вниз головой за борт. Вааст сколько угодно мог спорить. Говерн только смеялся.

Парро умолк. Казалось, беседой мы оба остались довольны: Парро упивался своей историей, а я была рада узнать кое-что из жизни Эя. Его прошлой жизни. Парро говорил, что Эй – пират… Ну допустим.

Итак, мы отправились в плавание в невероятной спешке, посреди ночи, после пожара, на недостроенном судне. И теперь я смотрела вокруг широко открытыми глазами, ничего не боясь. Ни яркое солнце, ни огонь, ни кровь не могли бы заставить меня отвернуться, закрыть глаза. Маргарита, девочка моя, слишком поздно дрожать от страха. Ты далеко от Дьеппа. Скала исчезла за горизонтом. Отец Самюэль может хоть весь город прочесать в поисках тебя. Ты там, где нет больше ни улиц, ни стен, ни учителей. Эй поступил плохо. Зато он рядом: решительный, сосредоточенный, могущественный. Остерегайся этого Парро – ты у него в руках, как беспомощная пташка. Остерегайся открытого моря.