Текст книги "Ричард Длинные Руки – ярл"

Глава 4

Пес пошел следом, я оставил его у дверей во дворе, а со слугой пошли вниз по стертым каменным ступенькам. Опускаться пришлось недолго, я удивился, что у герцога с подземными темницами негусто, всего пять выдолбленных в скальном грунте каменных мешков, достаточно просторных, чтобы узник мог даже поразмяться, шагая от стены к стене. Не похоже на злобного тирана. Впрочем, герцог человек решительный, к садизму не склонен, он явно предпочитал без долгих разговоров простолюдинов в петлю, а благородных – на плаху. Явная экономия на судебных издержках, тюремщиках и оплате каменщиков по обустройству и расширению новых камер.

Слуга погремел ключами, дверь распахнулась в темноту подвала. Слуга посветил факелом, в каменном мешке размером с просторный клозет, на охапке соломы разлегся прикованный к стене крупный мужчина. Доспехи уже содрали, оставив ярко-синий кафтан и коричневые штаны, даже сапоги сняли, чтобы проще было приковать к стене железными цепями.

Он прищурился, прикрыл ладонью глаза от яркого света.

– Чего?..

– Великолепно, – восхитился я. – Спасибо, что не выгнал сразу. Апартаменты у тебя как раз по тебе. Вот что, мужик. Кто ты и что ты, уже знаю. Сейчас вот думаю, что с тобой делать…

Я сделал паузу, рассматривая его, как мясник толстую свинью, он сказал чуть быстрее, чем следовало бы бесстрашному человеку:

– Назначайте выкуп. Если мой отец сможет…

– Сможет, – ответил я недобро. – Я ему начну присылать через день сперва правое ухо, потом левое, затем мизинцы с обеих рук…

Он чуть побледнел, смотрел исподлобья.

– Без пальцев я не смогу держать меч.

– И что?

– Тогда я не воин, выкуп снизится. Если вообще такого стоит выкупать.

Я сдвинул плечами.

– Пока что ты единственный наследник? А внуков отцу можешь обеспечить даже без обеих рук… которые тоже потеряешь, если отец быстро не соберет выкуп. Впрочем, я еще не решил насчет выкупа. Зачем мне выкуп? Я, в отличие от здешнего герцога, человек не бедный.

Он смотрел все так же неотрывно, в глазах затеплилась надежда.

– Тогда стоит ли встревать в эти дела? У Касселей с герцогом давние счеты. Он у нас четверых из родни убил, семь деревень разорил!.. Малолетнего племянника повесил в лесу и устроил из него мишень для стрелков!

Я смолчал, на герцога это похоже, но дело в том, что зверств герцога не видел, а вот деревню этот герой со своей командой жгли на моих глазах, убивали беззащитных крестьян. Я хоть и попытался проехать мимо, но молодую женщину насиловали слишком близко к дороге, и моя ярость не ушла, лишь затаилась, как кипящая лава под толстой коричневой коркой. Со зверьем не просто можно, а нужно по-звериному. Любой другой язык понимают как признак слабости.

– По ту сторону ворот три десятка трупов, – сообщил я. – Люди Винсена Касселя, как мне доложили. То есть твои люди. Или твоего папочки. Сейчас их вороны клюют с большим удовольствием. Здесь быстрые такие вороны, приученные. Сразу слетелись! Думаю, если тебя вышвырнуть, мигом растащат по косточкам. Не вороны, а волки с крыльями… Одного не пойму, это что, тебе на выручку явились так быстро?

Он помрачнел, глаза подозрительно зыркнули из-под выступающих, как у питекантропа, надбровных дуг.

– Был приступ?

– Да, – ответил я с удовольствием. – Только один пострадал… из защитников. Камень на ногу уронил, дурило. Зато из нападавших ни один не уполз. Работаем чисто!.. Вообще стараемся быть элегантными. Так в чем дело?.. Ты как-то сумел сообщить?.. Хотя все равно не успели бы… Замок Касселя, как мне сказали, отсюда далековато. И вроде бы совсем в другой стороне, хотя я этого что-то не понял.

Он оскалил крупные желтые зубы.

– У моего отца много людей!

– И все толпились в замке? – усомнился я. – Так вот и спали в полных доспехах и при оружии? Говори правду.

Я вытащил меч и упер острием ему в грудь. Он бесстрашно усмехнулся.

– Выкуп за мертвого не получишь.

– Зачем мне ваши копейки, – ответил я. – Вдруг я садист? Удовольствие стоит дороже.

Опустил меч, выбрал удобную точку на развилке, снова упер меч и легонько нажал. Острие, пропоров ткань, вошло в мягкое. Пленник дико заорал.

Я поинтересовался:

– А верно, что в ногах правды нет, она где-то между?

Он выкрикнул с мукой:

– Будь ты проклят!.. Ты же рыцарь! И я рыцарь! Что тебе, как обращались с быдлом? Ну сожгли те лачуги земляных червей… Скажи сколько, заплатим за ущерб!

Я пожал плечами, нажал снова. Он заорал, начал извиваться, пытаясь спасти гениталии от острого железа.

– Кто бы ни был человек, – сообщил я, – он может сказать лишь две вещи: правду и ложь. Ну, что скажешь? Можешь молчать, так даже интереснее, узнаешь, как жить кастратом…

– Хорошо, хорошо! – закричал он. – Я все расскажу! Только что это изменит? Да, мы давно готовились. Как только узнали, что герцог отбыл на турнир, сразу же начали собирать людей. Выехали на простор, переговорили со степными варварами, наняли самых крепких… Если бы знали заранее, что он уедет, то захватили бы замок за пару следующих после его отъезда дней. А так, ты прав, пока созвали всех, прошло много времени. Сегодня решили нанести удар… По дороге мой отряд решил малость повеселиться в деревне герцога. А тут ты, будь ты проклят, едешь мимо, такой гордый и блестящий на огромном коне, которым каждый хотел бы завладеть…

Я убрал меч, из распоротой штанины просочилась пара капель крови. Пленник обеими руками зажимал рану, бледный, разом исхудавший, с темными кругами под глазами, откуда так мгновенно появились, поникший, как под дождем лопух.

– Ладно, – сказал я как можно более жестко, – жди!

Он крикнул мне в спину:

– Чего ждать?

– Что моя левая нога решит, – ответил я уже со ступеней. – Знаешь, ты хоть и был в доспехах, но я никак не могу заставить себя обходиться с тобой, как с рыцарем. Как только вспомню, как вы деревню жгли и баб насиловали… Я хоть и не демократ, но все-таки… Так что ты теперь всего лишь военный преступник.

Он остался с раскрытым ртом, страж долго гремел засовами и ключами, запирая железную дверь.

Жаркое солнце напрыгнуло при выходе из подвала, разом сладко обожгло плечи и голову. Двор необъятно широк, однако народ жмется к стенам, перебегает там. Словно под артобстрелом, хотя огромный черный Пес сидит, как изваяние из темного металла, и, не обращая внимания на людишек, неотрывно смотрит на выход из подвала, терпеливо ждет возвращения хозяина.

Он ринулся ко мне, счастливый и ликующий, накопивший за тысячи лет столько любви и нежности к человеку, что никак не удается выплеснуть хотя бы часть, все время накапливается и любовь, и преданность, и верность.

– И я тебя люблю, – ответил я, – правда люблю… ну как тебя не любить, такое чудо…

Народ смотрит в ужасе, но к вечеру большинство привыкнет, для того и целуюсь на виду, треплю по загривку и хватаю за уши, пусть видят, что это просто большой пес. Всего лишь чуточку крупнее обычных собак.

Солнце жжет плечи, я сощурился, как китаец, и в удивлении посмотрел на небо. Вот он, Юг: солнце сползает по раскаленному своду, как яичный желток, а все еще жжет, будто в полдень. Когда коснулось крепостной стены, красное, огромное, распухшее, на мгновение почудилось, что Земля теряет атмосферу, а Солнце уже наполовину выгорело, размером с Юпитер, видимый с Ганимеда, воздух какой-то не совсем прозрачный, во дворе посерело, потом сообразил, что из-за высоких стен здесь как в колодце, пусть и просторном, солнце видишь только в полдень.

От сторожевой башни в мою сторону направился тот самый здоровяк, что поперек себя шире, Мартин Беар, начальник замковой стражи, отсалютовал, сказал хриплым голосом опытного ветерана:

– Собраны все доспехи, милорд, оружие!.. Двенадцать хороших коней, двое так вообще огонь, цены им нет. Что прикажете дальше?

Я помолчал чуть, определяясь с ответом. Лицо Мартина, некрасивое и неправильное, в то же время яснее ясного говорит о крутом, но честном нраве, квадратная челюсть выдает силу и твердость характера, а прямой взгляд пронзительно голубых глаз из-под насупленных бровей сообщает, что их хозяин не умеет льстить и подлаживаться, но свое слово держит, службу знает, в спину не ударит, честь и верность у таких вот в крови.

– Здесь, – ответил я после паузы, – как я понял, распоряжается леди Изабелла. Я же только гость.

Он взглянул коротко, опустил взгляд, чтобы я не догадался, что он думает о ситуации, сказал с некоторой совсем не нарочитой нерешительностью:

– Я слышал, что вы, ваша милость…

– Ну-ну?

Он произнес совсем негромко, словно стесняясь:

– Сын нашего хозяина…

– Незаконнорожденный, – сказал я громко. – Это значит, у меня прав никаких. Могу распоряжаться только своим конем.

Пес подбежал и сел рядом, в коричневых глазах обида. Я потрепал по огромной голове, шепнул, что и я его люблю, он у меня вообще замечательный.

Мартин покачал головой, в глубоко запавших глазах явное недоверие. Крепко замешанный и круто сваренный, битый жизнью, бывалый, много повидавший, мелкие морщинки у глаз и глубокие на щеках и у рта, от всей фигуры веет мужеством и силой, простой и бесхитростный, однако не дурак, такого вокруг пальца обвести непросто.

– Милорд, – произнес он почтительно, – меня зовут Мартин по прозвищу Большой Топор. Сейчас я начальник стражи замка. Вообще-то начальник – сэр Блэкгард, но его наш хозяин захватил с собой в Каталаун. Я много странствовал, повидал людей, могу сказать сразу, что вы добыли золотые рыцарские шпоры своими руками, своей силой и отвагой, потому так и блестят на ваших сапогах, как два солнца! Здесь сыновья лордов всегда становятся рыцарями, не важно, что иные только и умеют, что пить да девок на сеновал… Если бы вас Господь не послал так вовремя, то и не знаю… Если и отбились бы, то немало потеряли бы людей. Всем хочется, чтобы вы остались!

Я развел руками.

– К сожалению… или к счастью, у меня дальняя дорога. А сюда заехал только по пути. Так что еще не знаю, задержусь ли дольше, чем на сутки, пока отдохнем после долгого пути и разузнаю дорогу дальше.

Он прямо смотрел мне в глаза.

– Постарайтесь задержаться. Леди Изабелла – гордая женщина. Она полагала, что герцог никогда ей не изменял. Впрочем, он в самом деле женился по любви.

Я сдвинул плечами.

– Это было давно. Наверняка еще до его женитьбы.

– Все равно. Некоторые женщины считают, что мужчины должны были хранить им верность заранее, еще с пеленок.

Он взглянул за мою спину, поморщился. Я оглянулся, из донжона ко мне торопливо спешит, едва не наступая на полы длинного цветного халата, дородный, как генерал в отставке, мажордом.

– Леди Изабелла, – почти выкрикнул он хорошо поставленным трубным голосом, – изволит пригласить вас, сэр Ричард, в главную залу. Позвольте, я проведу вас…

– Позволяю, – ответил я. – Бобик, за мной!

Мажордом замедлил шаг. На лице отразилась нерешительность.

– Милорд, – проговорил он убеждающе, – с собаками нельзя в главный зал.

– Да? – переспросил я. – Ладно, и эту обиду на общий счет запишем… Бобик, ты пока подожди меня здесь. Займись чем-нибудь… кур погоняй, Зайчика проведай. Не морят ли его здесь голодом? Судя по всему, здесь живут небогато.

Щека мажордома нервно дернулась, но спокойствие и невозмутимость он сохранял королевские, так мы прошли ко входу в северную башню. В обе стороны отпрыгнули слуги, на лицах испуг и замешательство. Я расправил плечи и вошел красиво и надменно, как входит в покоренный город император, хотя сердце трусливо тукает, а в черепе сшибаются десятки мыслей и сотня вариантов, как держаться и что говорить.

Двери распахнулись, я перешагнул порог несколько деревянно, ошалелый величием распахнувшегося роскошного простора. Немалый зал, справа и слева широкие лестницы из белого мрамора, перила толстые, из темного дерева и резные до невозможности. На полу дивной красоты ковер, так это метров двадцать на двадцать, а за ним еще один зал, широкие двери распахнуты в полумрак, оттуда блестит металл, словно под стенами два ряда рыцарских доспехов.

И что самое удивительное, чего нигде ни в одном замке еще не видел: по обе стороны двери в другой зал в деревянных кадках растут высокие не то растения, не то деревья. На стенах картины в золотых рамах, везде битвы и сцены охоты, что и понятно, как будто богатые феодалы что-то умеют еще, на потолке огромная люстра, свет причудливо преломляется в тысячах стекляшек, такой ровный и уверенный, словно электрический, но и не электричество, это видно, хозяин сразу демонстрирует, что магией здесь пользуются открыто.

Мажордом свернул налево, я понял, что наверх мне пока рано, рылом не вышел для хозяйских покоев, не каждый слуга имеет туда допуск, покорно прошел через целую анфиладу залов, роскошных и величественных, сразу же заметил главное отличие от дворцов Барбароссы или Шарлегайла: здесь чувствуется изысканность и недурной вкус. Если у Барбароссы всего лишь роскошь варвара, ограбившего богатых соседей, то здесь единство стиля, словно весь огромный комплекс выстроил один человек с чутьем художника. Или одна команда архитекторов, придерживающихся одного направления.

Залы не богаче, чем у Шарлегайла, но ощущение, что богаче намного. А возможно, и богаче, в том смысле что строение из простого гранита ценится выше, если дворец из мрамора рук Корбюзье строили узбекские гастарбайтеры. Я молча наслаждался, пока шли через залы, ощущение такое, словно разом из раннего Средневековья попал в позднее, а то и вовсе в эпоху барокко и прочей ренессанстности.

Дверь, перед которой мы остановились, тоже выглядит солидно, но не кричаще: коричневая, из старинного мореного дуба, с приколоченной на двери медной пластинкой с изображением крылатого коня. Я не понял, что это значит, но едва мажордом распахнул дверь, с порога осмотрелся, ничего особенного: кровать, стол с длинной лавкой, мощного сложения табурет, похожий на штангиста мирового класса.

– Сейчас принесут воду, – сообщил мажордом, – если хотите сменить одежду… вам дадут новую.

– Спасибо, – ответил я, – с удовольствием смою пот и грязь. Но одежду пока что оставлю свою. Не знаю здешних мод. Вдруг у вас пирсинг обязателен?

Он поклонился, ничуть не удивившись, что я не доверяю копаться в своем дорожном мешке, словно здесь иностранные шпионы бывают каждый день. Возможно, их всех селят в этот номер.

Едва дверь закрылась, я огляделся более внимательно, и хотя скрытых камер не обнаружил, но держаться нужно так, будто подсмотреть могут в любой момент. Сосредоточился, вызвал термозрение, оглядел внимательно помещение. Везде ровная розоватость, лишь в одном углу чуть-чуть темнее, самую малость. Отогнул ковер, так и есть, между гранитными блоками ввиду осадки здания появилась крохотная щель, тянет свежим воздухом.

Я неторопливо и уже умело снимал железо, горка металла в углу росла. Наконец я остался в рубашке, брюках и сапогах, вздохнул свободнее, но все-таки табурет перенес и поставил так, чтобы все время оставаться возле своих доспехов, а меч, молот и лук тоже на расстоянии протянутой руки.

Дверь распахнулась от толчка ногой, толстый как Тартарен слуга, покраснев от напряжения, внес большой таз. Вода колыхается, как растопленное масло. Я выждал, когда опустит на табуретку.

– Мыло здесь не полагается? Ладно, обойдусь конским скребком. Иди.

Слуга поклонился и молча вышел. Я сбросил рубашку, она растопырила рукава и полетела на ложе, как усталое и пропотевшее привидение. Из окошка приятно тянет сквознячок, вспотевшее тело радостно вскинуло руки, чтобы проветрило и в подмышечных впадинах. Ладони погрузились без плеска, пахнет приятно, что-то добавлено, хорошо бы изобрели какой– нибудь грязерастворимый гель…

Дверь открылась, вошла девушка с большим кувшином в руках, взглянула боязливо.

– Тебе чего? – спросил я.

– Милорд, – сказала она, запинаясь, – я… я полить вам воды…

Я кивнул.

– Давай. А спину потереть можешь?

– Как скажете, милорд.

Я наклонился над тазом, тонкая струйка экономно бежала по спине, по шее, затем побежала вдоль хребта вниз. Я дернулся, сказал, распрямляясь:

– Хочешь, чтобы у меня штаны промокли?.. Лей на шею!

Она сказала очень смиренно:

– Прошу прощения, ваша милость… У вас такая широкая спина, я промахнулась…

– Больше не промахивайся, – велел я строго. – Потри этой щеткой лопатки… Сильнее три, что ты такая хилая? Еще сильнее!

Она уже тяжело дышала, наконец сказала с досадой:

– У вас не чесотка, милорд?

– Грязь, – ответил я. – Не выношу грязи. А приходится глотать по дорогам. И по хребту потри… Еще, еще, не ленись!.. Распустили вас, как погляжу.

Она терла молча, сопела, наконец любопытство взяло верх, поинтересовалась:

– Милорд к нам надолго?

– Конь отдохнет, поеду дальше, – ответил я.

Она помолчала, спросила вдруг:

– А верно, что вы… сын герцога?

– Не имеет значения, – ответил я с небрежностью сына императора. – Лишь бы не сукин сын. Да и то… Вода кончилась? Зачерпни этой, лей на плечи.

Она сказала рассудительно:

– Ваша милость, зальем полы, у вас плечи больно широкие. Вы давайте сперва одно над тазом, потом другое…

Я послушно сдвигался, она лила и терла щеткой, довольно бестолково, вообще руки слабоваты, словно прислали хилую белошвейку. Да и слишком белые руки, ведь крепкий здоровый загар здесь считается признаком простолюдинства, а благородные люди избегают солнца, словно слизняки.

Она тяжело дышала, скребла, снова спросила:

– Милорд, как вам удалось… одному отогнать столько народу?

– Моя смерть в яйце, – ответил я. – Яйцо в утке, утка в зайце, заец… или заяц, как правильно? Ладно, не важно, лопоухий в медведе, топтыгин в хрустальном сундуке, сундук на вершине могучего дуба, дуб на острове Буяне, а остров Буян, что самое интересное, в такой стране, что никогда туда не добраться. Теперь все поняла?

Она поняла больше, чем я ожидал, щетка пошла скрести по мышцам спины с такой силой, что едва не сдирала шкуру, а злой голосок сказал над ухом:

– Милорд, вас, наверное, слишком много били и топтали, что вы стали таким злобным и недоверчивым.

– Милочка, – сказал я, – ты в своем уме? Я просто неболтлив. Суровая мужская неболтливость. Знаешь, давай лучше поговорим о твоих молочных железах. Они такие прелести, что я прямо сейчас готов…

Щетка шлепнулась в таз, обдав брызгами мое лицо. Девушка отстранилась, я не успел сказать и слова, как она пробормотала торопливо:

– Ваша милость, спина у вас блестит, как медная монетка. А спереди вы и сами сумеете… может быть, умыться. Если пробовали такое, конечно.

– Жаль, – сказал я искренне. – Ты хороша, знаешь? Впрочем, тебе это часто говорят, догадываюсь. Такие хитрые глазки и веселая мордочка, что просто чудо!.. Ночью заглянешь?

Она отступила, покачала головой.

– Мне кажется, – сказала она насмешливо, – вас, милорд, вышибут отсюда очень скоро. Никто не поверил в вашу сказку, что вы – сын герцога.

Глава 5

Она исчезла раньше, чем я успел открыть рот. Встревоженный, вытерся чистыми тряпками, оделся, а после недолгого раздумья перебросил через плечо перевязь с мечом, подцепил к поясу молот. Только лук со стрелами, поколебавшись, оставил в углу рядом с грудой доспехов.

Вскоре появился мажордом, склонился в таком полупоклоне, что я и не понял, просит оказать мне честь или же сам оказывает мне великое благодеяние.

– Ну и чё? – поинтересовался я надменно.

– Благородная леди Изабелла, – провозгласил он в пространство, – хозяйка замка и всех владений, приглашает вас на обед… сэр Ричард.

– Ого, – ответил я, – если сейчас обед, а когда же у вас ужин? Одни совы, одни совы…

Он отвесил еще один полупоклон, лицо каменное, но когда заговорил, я ощутил в его гулко-бархатном голосе неодобрение:

– И еще герцогиня Изабелла изволит разрешить, если уж вы так привязаны к своей собаке, взять ее с собой.

– Это не собака, – ответил я надменно, – а Пес!.. И приехал я не на лошади, а на коне. Запомнил?.. Лады, пропустите ко мне собаку.

Пес ворвался в комнату, бросился на шею, я расцеловался с ним, затем выдвинул нижнюю челюсть, постарался смотреть тупо и надменно, признак благородного происхождения, когда голубая кровь и белая кость, кивнул Псу, приглашая следовать рядом, пошел, нарочито замедляя шаг, так что мажордом начал оглядываться, притормаживать, а я двигался в ритме «куда хочу, туда и пою», осматривался, в самом деле впечатленный как громадностью, так и убранством.

Однако краешком сознания отметил, что мои слова насчет оскорбления, которое нанижем, а потом все равно одну или с Парижем, до адресата дошли. Герцогиня, поколебавшись, приняла решение, что не может, как говорят наши избранники, не радовать, ибо оно, как говорят те же избранники, знаковое.

Обеденный зал… я сперва решил, что нас с Псом ввели в церковь. Огромное, роскошно украшенное и яркое освещенное помещение, а посреди стол, массивностью похожий на бильярдный, но длиной с дорожку для боулинга. С одного торца кресло с высокой спинкой, справа еще три – отделанные так же богато, но спинки короче, дальше стол тянется неприлично голый… и только с противоположного конца еще одно кресло, простое, спинка тоже простая и укороченная.

На столе пять медных подсвечников, свечи горят ровно, ярко и бездымно.

Одновременно со мной из двери напротив в зал вошли леди Изабелла и леди Бабетта, а следом две молодые девушки, в которых я сразу признал дочерей, похожи так же, как жеребята на коня, а не на корову или овцу. Правда, одна из дочерей показалась слишком уж знакомой, но она смотрела строго и надменно, вскинув подбородок и рассматривая меня как можно свысокее, и я скрыл изумление, сделал вид, что вижу впервые, чем, похоже, разочаровал.

От Бабетты пахнуло солнечным зноем, словно как губка впитала его во дворе. Вся налита солнцем: длинные золотые волосы, что падают без всякого, казалось бы ухода, хотя блестят чистотой и здоровьем, высокий лоб закрывает ровно постриженная челка, это вообще какой-то неведомый шик, еще ни у одной женщины такого не видел, даже сердце застучало чаще, словно знакомую встретил, лицо покрыто легким загаром, губы полные, сочные, как спелая черешня, середина верхней губы задорно приподнята, так что едва Бабетта чуть-чуть улыбнется, ровные зубки сверкают маняще и приглашающе.

Румянец на щеках сильный и здоровый, а по тому, как то появляется, то исчезает, дураку понятно, что косметика ни при чем, все натуральное. Вообще она напомнила ангела с рождественских открыток: чистенькая, пухленькая, с изумительно нежной гладкой кожей, постоянно улыбающаяся, с милым личиком, ямочками на аппетитных щечках. Конечно, повзрослевшего ангела, уже половозрелого, даже очень половозрелого, с мощными вторичными признаками, такие ангелы вроде бы называются гуриями…

Она ослепительно улыбнулась мне изумительно ровными белыми зубками, блестящими, как жемчужины, рот влажный и сочный, не говоря уже о полных чувственных губах, как будто созданных только для того, чтобы их брать в свои твердые мужские губы. От нее неуловимо повеяло эпохой Мерилин Монро, я женщин того типа видел только на старых фото моей бабушки, тогда в моде были такие вот милые и мягкие, разве что леди Бабетта цветная с головы до ног: даже в пышно взбитых волосах провокационно горит ярко-красная роза. Губы накрашены мощно и настолько ярко, что я то и дело невольно бросал на них взгляды.

Дочери хороши, только одна показалась кроткой овечкой, мило и как-то трусливо улыбнулась еще издали, словно умоляет не бить, а вторая встретила мой взгляд нахальным взором царствующей королевы, на которую пялится смерд.

Мажордом указал мне на кресло, что попроще и на противоположном от тех четверых конце стола. Женщины величаво подплыли к своим местам. Безучастный, как механический робот, лакей заученно выдвинул кресло, а когда леди Изабелла придвинулась к столу, так же механически придвинул, герцогине осталось только опустить зад. С леди Бабеттой и двумя дочками все повторилось, а я сел сам, придвинувши кресло тоже сам, правда обеими руками, а не как это делал в прошлой жизни, одной рукой, захватив стул между ног. Пес опустил зад на пол, став похожим на помесь медведя с хомяком, вопросительно и с нетерпением посматривал на меня, на женщин, в глазах вопрос: когда же начнем жрать?

Леди Изабелла холодно и высокомерно рассматривала меня, а я, скользнув по ней взглядом, откровенно оценивал взглядом дочек. Обе похожи между собой, похожи и на мать, у них один только недостаток: великоваты ростом, хотя на меня, конечно, это не распространяется: я выше почти на полголовы. Одна тихая и благонравная, с потупленным взглядом, с тонким благородным лицом, аристократически бледным, вторая по аристократичности облика не уступает, но какой-то прапрадедушка или прапрабабушка проснулись в ней очень уж живые: глаза блестят, красиво вырезанные ноздри подрагивают, дважды бросила на меня ехидные взгляды, когда мать не видела, еще бы чуть – и состроила бы рожу.

– Итак, – произнесла леди Изабелла рассчитанно холодным и ровным голосом, – сэр Ричард, вы оказали, повторяю, огромную услугу. Будь вы просто гостем, мы были бы вам безмерно рады и не задавали бы никаких вопросов. Однако при сложившихся обстоятельствах… мы вынуждены кое-чем поинтересоваться. Но сперва позвольте представить моих дочерей: леди Даниэллу и леди Дженифер.

Она не назвала их моими сестрами, плохой знак, но я держал лицо таким же непроницаемо вежливым, склонил голову ровно настолько, насколько требовалось.

– Леди Даниэлла… Леди Дженифер… мое почтение.

Даниэлла улыбнулась кротко и беззащитно, в ее взгляде я прочел, что именно о таком брате она и мечтала, а Дженифер показала в улыбке острые зубки, будто готовилась тяпнуть за палец.

Я еще раз поклонился, сел и повернулся к хозяйке.

– Слушаю вас, леди Изабелла.

За столом притихли, смотрят в тарелки, только Даниэлла, как мне показалось, взглянула в мою сторону с сочувствием и тут же уронила взгляд. Да еще Бабетта томно повела глазами и глубоко-глубоко вздохнула, отчего высокая грудь едва не выпрыгнула из корсажа. Я все заметил, она тоже заметила, что я заметил, довольная улыбка скользнула по сочным сенсуальным, даже сексуальным губам.

Все мы в свое время интересуемся языком жестов и поз, которые непроизвольно принимает человек и тем самым порой выдает себя так, как не выдал бы и в подвалах инквизиции. Еще больше интересуемся в определенном возрасте расшифровкой поз женщин. Я смотрел на леди Изабеллу, леди Бабетту, Дженифер и Даниэллу, в памяти сразу всплыло:

Спина прямая, плечи раздвинуты, подбородок слегка приподнят – пунктуальная, дотошная, педантичная, хорошо воспитанная, привыкла к управлению.

Спина прямая, плечи развернуты, подбородок чуть опущен, так что взгляд малость исподлобья, – любящая интриги, обладает бурной энергией, обожает нравиться, честолюбивая, карьеристка.

Спина без фиксации, то есть обладатель ее не сидит, будто кол проглотил, взгляд слегка затуманен – обладает богатым воображением, артистична, мечтательна.

Спина горбиком, плечи сведены, голова опущена – робкая, нервная, пасующая перед жизненными трудностями.

Собственно, что леди Изабелла привыкла к управлению, можно понять, едва взглянув на ее волевое лицо. Да и то, что леди Бабетта обожает нравиться, видно с первого взгляда: сразу же послала мне такой взгляд, что я увидел ее голой. Вот только на Дженифер трудно подумать, что такая уж мечтательница, в моей комнате терла мне спину довольно умело. Ну, бледная и виновато улыбающаяся Даниэлла – подтверждение абсолютной точности учебника по истолкованию женских поз.

– Почему вы решили, – произнесла Изабелла наконец размеренно и холодно, хотя мне почудилось, будто легкая краска окрасила ее щеки, – что вы – сын герцога Готфрида Валленштейна?

Я снял с пальца перстень и взглядом указал на него слуге. Тот, молчаливый и почти неслышный, почтительно взял и отнес леди Изабелле. Она некоторое время всматривалась, дочери тоже вытянули шеи. Красивые шеи, изящные и в нужных пропорциях. Даниэлла снова посмотрела на меня с сочувствием и уже с братской любовью.

– Это перстень моего мужа, – произнесла герцогиня ровным голосом. – Как он попал к вам?

– Мы встретились на турнире в Каталауне, – объяснил я. – Первый раз герцог туда приезжал ровно двадцать пять лет назад. Он взял на ложе молоденькую и самую красивую девушку из ближайшего села. Если хотите, переспросите короля Барбароссу, подтвердит. Не при муже, конечно. Через девять месяцев у нее, как вы догадываетесь, родился сын – богатырь, красавец и умница. Это я о себе, если вы еще не поняли…. Но, леди Изабелла, хочу вас сразу заверить, что я ни на что не претендую в ваших краях. Еду-еду не свищу дальше на Юг, а сюда забрел просто по дороге. Благодаря дивной любезности герцога могу остановиться здесь на сутки или на пару… с вашего позволения, конечно, пока отдохнет конь, он у меня такой слабенький, такой слабенький… а потом двинусь. В смысле дальше. На коне. Более того, вам вовсе нет необходимости признавать меня сыном герцога… даже незаконнорожденным. Признаться, мне тоже этого не очень-то хотелось бы…

В глазах Бабетты появилось легкое удивление, а леди Изабелла насторожилась.

– Почему?

– В то время, – объяснил я, – когда герцог проходил через наши края, он оставался еще зеленым юнцом, а героями были благороднейший король Изорга Третий, великий стратег и полководец граф Бернар Клервоский, непобедимый рыцарь барон Иоанн Солсберийский… При желании я могу вообразить, что я сын одного из этих героев, а это, согласитесь, повыше.

Я говорил почти ласково, поддакивая, соглашаясь, что я не сын герцога, но леди Изабелла ощутила себя явно уязвленной, произнесла холодно:

– Вы в зеркало когда-нибудь себя видели? Граф Бернар Клервоский на голову ниже вас, я его видела дважды. Барон Иоанн Солсберийский тоже ниже, но зато у него голова, как у дикого кабана, и сам он телом, как горный медведь… Вы горных медведей видели?

– Я много чего видел, – сказал я скромно, – будучи человеком весьма любопытным и даже в какой-то мере любознательным.

– Как прошел турнир? – спросила леди Изабелла.

Трое ждут ответа с напряжением, леди Бабетта – с любопытством, я ответил легко:

– А все турниры одинаковы! Сперва одиночные схватки, потом отряд на отряд. Бьют друг друга почем зря, ну просто неловко за людёв!

Она даже не поморщилась, поинтересовалась светским тоном:

– Кто объявлен победителем?

– Сэр Смит, – ответил я. – Не известный никому рыцарь из дальнего медвежьего угла. Кстати, тоже незаконнорожденный. Он получит все полагающиеся пряники.

– А герцог? Он участвовал?

Я кивнул.

– Да, конечно. Он великий воин. Но… как бы сказать… вот чувствует мой седалищный нерв, ваша светлость, у вашего супруга явно другая цель поездки.