Текст книги "Орлиный клич"

«Впрочем, пусть Пелипей с шефом решают…»

Через день от нее прибыл связной. Сообщил: случайно удалось узнать, что охрану концлагеря собираются усилить, увеличив вдвое гарнизон. Темнику ясно: торопят его. Позвал Акимыча. И Первого пригласил. Заставил связного повторить сообщение Пелипей.

– Они усиливаются – нам тоже нелишне стянуть людей в кулак, – заговорил Первый, когда связной вышел из землянки и Темник, как обычно, предложил высказывать свои соображения. – Я только в этом вижу положительное решение вопроса…

Да, Первый упрямо гнул свою линию, и Темник понимал, что не отступится он, ибо разумность удара крупной группой очевидна. Задачка, в общем, для него, Темника, весьма сложная. Если шеф не даст согласия, выхода без ослушания практически нет. Темник решил направить со связным свои соображения по этому поводу, но не вдруг же ответ вернется, нужно поэтому выиграть время.

Ответил решительно:

– Не об этом пока речь. Сейчас нам нужно немедленно готовить операцию. Пока эсэсовцев не добавилось. Поднимем весь отряд. Только охрану оставим. И, естественно, вас, – кивнул Первому Темник. – Рисковать партийной головой района я не имею права. Тем более, что операция не ахти какая. Все. Совещание окончено.

Акимыч крякнул недовольно, но смолчал. У него, видимо, имелся какой-то свой резон, но, если его не хотят слушать, значит, не нужен он вовсе.

Не настаивал на своем и Первый. Подчинился. Разумно, подумал он, поспешить, а сбор сводного отряда займет много времени.

Темник доволен, что отступился Первый. Понимал – не насовсем. Оттяжка вышла, и то слава богу. Велел построить отряд. С оружием, как по тревоге.

Прошел вдоль строя. Посмотрел у нескольких партизан винтовки и автоматы, не ржавые ли. Нет, блюдут порядок мужики. Именно мужики. Одет кто во что, оружие разнокалиберное. Какие, кажется, вояки из них? Но видел Темник их в деле. Зло дерутся. Не страшатся немцев. Не раз и не два лезли ему предательские мысли: посильно ли Германии подмять Россию? Именно подмять. Согласных с фашистами мало. Ох как мало! А тех, кто противится по-всякому, с оружием ли, молча ли протестует – землю не пашет, скот не растит, хотя и сам голоден, – таких несметно. Вот этих бы всех вояк сейчас из пулемета! Всю ленту выпустил бы!

А строй хмурость командирскую по-своему воспринимает. Неприятные вести, похоже, получил. Бой, похоже, предстоит. Каратели, может, навострились сюда.

Заговорил наконец командир. Громко и властно:

– Великое милосердие нам предопределено! Как только вернется начальник штаба Кокаскеров, выступаем на операцию. Освобождать концлагерь. Всем отрядом пойдем. Лишь одно отделение оставим для охраны базы. Готовиться начнем теперь же. Больше пота в учении – меньше крови в бою.

И началось. Прохаживаются меж землянок Темник с Акимычем, а партизаны незаметно окольцовывают лагерь, сосредоточиваются для броска. Молниеносного, стремительного. И вот почти все готово, но тут Акимыч кликнет кого-либо из мужиков, колхозников своих бывших:

– Чего винтовку выпялил? Не ветка она – видать ее.

Шевелится подлесок – уходят партизаны на дальнюю поляну выслушивать упрек и назидание Темника.

– Сколько погибло в прошлый раз? То-то. Ящериц незаметней стать надлежит. Ясно?

Уж куда как ясно! Только уж больно зорок Акимыч. Всем это ведомо. С давних пор. Еще с довоенных лет. Появится, бывало, на току и сразу все непорядки видит: кто ни шатко ни валко работает, только видимость хлопотности создает, кто по зерну топчется, перелопачивая его, а кто и впрямь как для себя делает – таких похвалит, нерадивцев же в краску вгонит. Такой он, Акимыч. Немца-фашиста что не провести! А смоги Акимычу на глаз не попасться…

Раза четыре до обеда повторяли маневр. Пообедав, сызнова начали. До семи потов ползали. Под вечер сжалился Темник, объявил отбой, пообещав продолжить учебу завтра.

Но завтра выпало иное. Еще рассвет в силу не вошел, а они, подкрепившись поплотней, чавкали по болоту след в след за Кокаскеровым, возбужденные предстоящим боем.

План им уже объявили: на гарнизон отряд не нападает – все произойдет в лесу, куда каждый день пригоняют заключенных рубить лес для бараков, но больше на вывоз. В концлагере только больные остаются и почти весь гарнизон. При лесорубах же охрана невеликая – пять эсэсовцев: устанавливают они четыре пулемета по углам делянки, а один, с автоматом, подбадривает стеком заготовителей. Чуть кто замешкается – удар. Так с самого утра и до вечера. Перерыв на обед в два часа.

Задача у партизан такая: переночевав в лесу, окружить делянку еще до прихода заключенных. И сразу же, утром, начать операцию. И хотя до лагеря далеко и гарнизон фашистский, кроме одного постового, будет спать, лучше провести ее тихо. Пулеметчиков – ножами. И только того, со стеком, – снайперской пулей. До полудня, когда приезжают повозки с баландой для заключенных, освобожденные уже подойдут к болоту.

Всем виделась легкая и быстрая операция без большой опасности, оттого так возбужденно-бодро двигался отряд, замыкал цепочку которого сам Темник. Он тоже, казалось, поддался общему настроению, мысли его, однако, были ох как далеки от тех, которые бодрили партизан. Темник никак не мог отмахнуться от вечернего разговора, который случился вскорости после ужина. Пошел он по нужде, и тут к нему словно прилепился красноармеец. Один из спасенных сельскими бабами. Повелел едва слышно:

– Оставьте меня на базе. Предлог найдите любой. За секретарем необходимо присмотреть. И еще совет: оглядывайтесь почаще на свои дела.

И растворился в сумеречной размытости. Будто почудилось все это Темнику. А говорок приглушенный звучал в ушах, сердце билось непокойно, тревога вползала в душу. Выходит, поступал он как-то не так, совершил какую-то промашку. И чем все это неведомое обернется? Да вроде бы нет никакой промашки. Все ладом. А в мозгу сверление: «Оглядывайтесь почаще на свои дела».

Чем больше он осмысливал то, что произошло на тропе к уборной, тем больше признавался себе, что действительно перестал оглядываться назад. Он уже начал совсем забывать, что неспроста еще двое отставших от колонны военнопленных оставлены фашистами в живых. А оно-то вон как оборачивается! Рядовой, а диктует. И знает, выходит, больше его, Темника.

«За секретарем необходимо присмотреть…»

Вот тебе и раз! А ему, Темнику, думалось, что все с Первым в полном порядке. Под контролем тот. Спесь сбита с него.

«Что-то не то!..»

А что? Разберись попробуй, если не все тебе известно. Если даже здесь, в отряде, за твоей спиной идет своя работа, вовсе тебе не видимая, если тебе не доверяют полностью и водят тебя за нос.

Темник и в самом деле не знал многого. Никто ему не доложил, что перед ужином пришел к Первому связной от райкомовца – церковного сторожа. Всего несколько минут длилась их беседа в землянке Первого, затем связной поспешил в столовую. Подал свою чашку без очереди.

– Невтерпеж, – беззлобно подначили мужики-партизаны связного. – Оголодал, что ли, аль назад топать неволя?

И тут же совет-просьба:

– Передохнул бы ночку, порассказал нам, чем мир живет-дышит. Бабы как наши?

– Куда! – отмахнулся связной. – Завтрава. Первый к батюшке навострился. Неладно у них что-то там. Прознали они аль догадываются о предательстве.

– О ком они? Кто враг – он в полицаи пошел…

– Мне-то вовсе не ведомо. Иль они мне что лишнего скажут? Конспирация!

– Тогда ты благочинному поклонись от нас, пусть у бога победу вымаливает, а мы подсобим автоматами, – на полном будто серьезе советовали партизаны, лукаво перестреливаясь взглядами. – Автоматная очередь молитве большое подспорье.

Не прятал связной тайны, ему доверенной. Да и от кого прятать? От сельчан своих, с кем столько штофов опорожнено, столько поту соленого пролито, да и кровушки в Гражданскую и в схватках с кулацкими бандами? Только зря он все это делал…

Тут как раз разведка вернулась. Вскоре Темник нарядил связного к Пелипей. Срочно. На ночь глядя. Но тот все же позволил себе выкурить самокрутку с бывшим красноармейцем. Они давно уже сдружились. Если выдавался отдых связному, вместе всегда были, а перед уходом обязательно подымят на пенечках. Все молча больше. А потом уж – в путь.

Вскоре после сегодняшней самокрутки и поднырнул к Темнику с просьбой своей забытый им «глаз шефа».

Самого главного, с чего, собственно, и образовалась странная просьба, Темник тоже не знал. Раиса Пелипей побывала у священника. Нет, не на исповеди. В доме побывала. Ходила по просьбе шефа. Чтобы предупредить, как будто своя, об опасности. Недовольны, дескать, немецкие власти его проповедями, возмущают они людей на непослушание. Вызнала, дескать, что намерены арестовать его. Вроде бы вполне оправданная миссия, да что-то лишнее сказала Пелипей, допустила какую-то оплошность, вот и возникло у священника, а особенно у церковного сторожа подозрение. Послали они срочно связного к Первому. Предупредить бы его, чтобы никому ни гу-гу, да невдомек. Каждому, считали, известно, что не в оловянные солдатики игра идет и нужно ли о конспирации много говорить. Раз связной, значит, связной. Кому велено что передать, тому и передавай, иным всем, клещами пусть вытягивают, ни слова. Вышло же вон как. Плохо вышло. Не предупредили – вот и распустил язык.

Ни одна сторона из всего случившегося пока ясного для себя вывода не сделала, но «глаз шефа» решил на всякий случай не допустить встречи попа с секретарем райкома. Канет он в Лету, и – все. Если не успеет засада – один справится. Живым, может, тогда не удастся взять, но болото укроет грех. Если же дело пойдет по его предложению, тогда… Тогда шефу карты в руки.

Как бы вольно дышалось Темнику, знай он все это! А он мучился мыслями. Шагал, однако же, бодро за длинной партизанской цепочкой.

Вот наконец твердая земля и прекрасной густоты подлесок. Хоть дивизию прячь. А партизаны еще осторожней стали, посылая дозоры не только вперед и в бока, но и тыл не оставляли без пригляда. И только когда спустились в непролазно-хмурый овраг и, выставив охранение, расположились на отдых, напряжение спало. Тут уж никакой неожиданной засады фашист не устроит.

Блаженность, однако, постепенно уступала утомительности – от ничегонеделания, от ожидания ночи. А мысли всякие в голове, когда руки не заняты. Иные партизаны даже сетовать начали: для чего, дескать, так задолго из базы вывели? Обложит ненароком фашист, как медведя в берлоге, – куда деваться? Тут много не навоюешь. Вспоминать стали не ко времени ту зимнюю операцию, о погибших заговорили, как о живых. Темник же доволен: пусть тревожатся, пусть души наизнанку выворачивают, а пройдет операция хорошо – авторитета ему еще добавится.

Ночь подошла. Не летняя еще – особенно не разоспишься. Костерок бы, только не велено даже курить. Дым есть дым. Его в кулаке не укроешь. И с каким удовольствием пошагали партизаны к месту засады, когда поступила на то команда! Потом каждый так себя упрятывал в кустах, чтобы сорока и та не затараторила бы, появись она поблизости.

Почти для всех партизан лежанием в кустах так и закончилась операция. Едва заря уступила место солнечной ясности, как запылила колонна заключенных и вскоре уже разошлась по делянке. Вот уже застучали топоры, завжикали двуручные пилы, запонукал горластый эсэсовец, прохаживаясь по спинам и головам заготовителей стеком под одобрительные восклики других охранников. Потом четверка эсэсовцев, вскинув пулеметы на плечи, разошлась по своим углам, вовсе не думая, что это их последние шаги в жизни.

Дальше все произошло по плану Рашида Кокаскерова. Даже партизаны не видели и не слышали, как разведчики порешили пулеметчиков, и для всех совершенно неожиданно хлестнул одиночный выстрел, от которого ткнулся носом в грязный мох эсэсовец-понукатель. Распрямились узники, оторвавшись от работы, а потом попадали, прижимаясь к поваленным деревьям, чтобы укрыться от пулеметных очередей, что глядят зловеще стволами по углам делянки. Но летят мгновения, вековечно долгие, а тихо вокруг. Только поодаль птахи свиристят.

Самые смелые начали поднимать головы, озираясь тревожно и удивленно. Что произошло? Чудо – и все тут! А вот и явь: Темник с Кокаскеровым вышли из лесу на делянку.

– Вставайте. Вы свободны. Без шума всем построиться и сюда, в лес. Пойдем на партизанскую базу. Быстро пойдем. Очень быстро!

Кто-то крикнул было «ура», но на него цыкнули и с лихорадочной спешностью, еще не веря счастью и боясь выстрелов в спину, бросились в лес, который укроет от лихой пули, от злого взгляда, от ненавистного стека.

Всяким виделся и видится русскому человеку лес. В нем, фантазией взрощенный, царствовал леший; в нем избушки мучились на курьих ножках, укрывая за своими бревенчатыми стенами злых или добрых колдуний; здесь вольничал Соловей-разбойник – гроза богатеев нечестных; у леса отвоевывать приходилось мужику-славянину земли пахотные; но лес обогревал, из леса строили дома и терема, в лесу ломали веники для парных бань, а самое главное – лес укрывал от степняков-налетчиков, помог выстоять в иговое лихолетье да так и остался в нашем понимании спасителем. В лесах же скопила Россия силы против татар-извергов. Французы тоже испытали на себе силу партизанскую, укрывал которую до срока лес. И вот теперь, когда застонала земля советская под игом чудища многоголового и многозевого, лес приютил в чащобах своих мстителей, патриотов земли вольной.

Вот теперь и для тех, кому судьба вдруг подарила право вздохнуть свободно, лес-спаситель был в первый момент самым желанным убежищем. Но человек всегда остается человеком. Через сотню-другую метров обессиленные дистрофики уже откровенно досадовали на то, что корни деревьев цепляются за ноги, низкие сучья бьют по лицу, рвут ветхие, полуистлевшие одежды, а кустарник непролазной стеной встает на пути, – им нужно скорее уходить, им надо убегать, лес же мешает, лес выматывает силы.

Многие бы, забыв от бессильной отчаянности обо всем на свете, остались бы лежать в ерниках, если бы не партизанская помощь. Отряд двигался позади освобожденных, и каждого, кто падал в изнеможении, партизаны подхватывали и сноровисто, словно изюбри, прошмыгивали липкую еловую густоту. Теперь-то они полной мерой осознали, для чего вывел их командир загодя и дал вдоволь отдыха.

И еще одна предусмотрительность, на сей раз Акимыча, оказалась весьма кстати – нарезанное небольшими кусочками свиное сало. Как неприкосновенный запас выдали его партизанам, и вот теперь без остановки, ибо им нужно было очень спешить, подкреплялись те сами и подкармливали освобожденных.

Подрысили наконец к болоту. Темник оставил заслон, остальным приказал, не дав даже малого времени на отдых, двигаться вперед с максимальной быстротой. Сам же, замкнув теперь уже совсем длинную цепь, с трудом передвигавшуюся в вязкой жиже, беспрестанно торопил людей:

– Шире шаг! Поспешите!

Только как это сделать? Почти у каждого партизана подопечный. Сами тоже из сил выбиваться начали, но не бросить же горемык-заморышей? Не тяжелые они – кожа да кости, но в долгом пути и соломина гирей кажется.

Сухой остров на пути. Где без малого год назад отдыхали мужики-партизаны, когда несли на носилках и его, Темника, и других пострелянных военнопленных. В самую пору вспомнить о том и тоже дать привал, ибо, если каратели идут по следу, пока их держать станет заслон, минуют они второе болото. А там – окопы. Там – пулеметы. Да еще и целое отделение совершенно не уставших бойцов. Увы, Темник поступил вопреки логике, не позволил даже остановиться. Оставленный здесь небольшой заслон предупредил:

– Смотрите не засните. Жизнь всех нас в ваших руках.

Нет, он не лукавил. Он не знал, каковы планы шефа-щеголя. Не продолжит ли тот игру еще дальше? Нельзя же вовсе оставить партизан без преследования – на живульку иначе все будет стегано. Правда, времени для того, чтобы освобожденные не попали под пули, будет достаточно, но зачем прохлаждаться? Вперед! Ему же прямо было предложено действовать осторожней – зачем же вызывать подозрения медлительностью? Пусть торопятся. Пусть спотыкаются.

– Шире шаг!

Доволоклись наконец до базы. Темник, хотя мог бы, как все остальные, повалиться на пухлую землю, принялся распоряжаться. Акимыча с оставшимся для охраны отделением послал в помощь второму заслону и велел, проверив там все основательно и проинструктировав, возвращаться назад.

– Первый заслон пусть тоже на острове останется. Если что – слали бы спешно донесение.

– Услышим выстрелы, случись они, и без того.

– Выстрелы выстрелами, а донесение ясность полную внесет. Знать будем, нужна ли им помощь.

К кашеварам затем поспешил, чтобы поскорей ужин готовили, хотя видел, что спят все и только пушкой можно их разбудить. Но не мужики-партизаны и освобожденные его беспокоили (пусть хоть с голоду подохнут все) – он авторитета своего ради старался. И пыль в глаза Первому пускал.

Но что-то тот не спешил встречать победителей.

«Сеанс связи, что ли?..»

Но нет, не вышел и через четверть часа. На пороге его землянки появился радист-юнец, а самого не видно. Не сам же переговоры ведет?

Не выдержал, хотя очень хотелось, чтобы не с докладом идти, а быть встреченным почтенно и уважительно, направил стопы свои к райкомовской землянке.

– Где сам? – протягивая руку связисту, спросил Темник, ожидая скорее не ответа, а уважительного приглашения: заходите, дескать, в землянке он.

Связист, однако, не только не пригласил, но даже не посторонился. Ответил совершенно спокойно:

– Ушел он. Вскорости после вас. Без него выходил на связь. Через два часа очередной сеанс, вот и жду. Подойдет, надеюсь.

– А если не успеет? – без всякого пока еще расчета поинтересовался Темник и тут же, не ожидая ответа, добавил, ибо возник у него план, пока еще не совсем четкий, но уже видимый: – Мы не пустые пришли. Без помощи никак не обойтись. Оружие. Боезапас. Питание, наконец. Селам непосильно столько нахлебников…

А мысль уже прокручивает вчерашний тайный разговор на темной тропинке. Выходит, «глаз шефа» знал то, что проглядел он, Темник. Чем для него теперь обернется этот просчет? Упреком? Выволочкой? Или… Что-то наваливаются неприятности в последние дни одна за другой. Плохо. Думать нужно. Думать. И действовать не только расчетливей, но и, главное, смелей. Пусть не раба в нем, Темнике, видит шеф-щеголь, а мужа. Воина. Смелого. Даже дерзкого. И первым самостоятельным шагом пусть станет его разговор с руководством за линией фронта. Пусть там закрепится его имя – имя командира партизанского отряда.

Но тут ушат холодной воды приостановил его смелые прожекты. Связист парировал спокойно:

– Без хозяина не могу принимать никаких донесений.

– Что ж, подождем самого, – согласно кивнул Темник и спросил: – А позвать Кокаскерова можешь?

– Конечно. Только в землянку, прошу, не входите.

Зряшное предупреждение. Темник вовсе не собирался нарушать те строгие правила, которыми руководствуется присланный из центра радист: зачем ему, командиру партизанского отряда, действовать примитивно? Он избрал другой путь. Он поведет дело так, что радист сам позовет его в землянку. И приглашение Кокаскерова – первый к тому шаг. Темник считал, что оставленных в заслоне людей вполне достаточно, но решил при радисте дать задание начальнику штаба отобрать срочно и послать для усиления заслона еще группу партизан с двумя пулеметами, поставив им, кроме того, задачу поскорее привести, если он появится, на базу Первого. Ответил радисту:

– Не беспокойся. Постерегу, пока сходишь.

Основательно принялся инструктировать Темник Рашида Кокаскерова, как действовать, объединив силы первого и второго заслонов, особенно настойчиво повторял, что, если случится нападение, слал бы спешно связного, и это даже удивило Кокаскерова: что он, ребенок несмышленый? Попытался даже остановить Темника:

– Все ясно. Веревка хороша длинная, слово – короткое.

– Особенно прошу поторопить секретаря райкома, – словно не слыша реплики начальника штаба, продолжал Темник. – Выдели сопровождающего. Объясни: отряд втрое увеличился, нужны продукты, оружие нужно, рекомендации нужны. Как поступить с освобожденными? Здесь всех не разместишь, да мы тут и своими силами фашистам спать не даем. – Самодовольство зазвучало в этих последних словах. – Туда, за линию фронта, выход срочно необходим, а без хозяина вот он, – кивнул на радиста, – не может этого сделать. Инструкция…

– Дело делать советчиков много находится, – не отдавая отчета, Кокаскеров лил воду на мельницу Темника. – Жизнь по параграфам инструкций не рассуешь!

– Так-то оно так, но… Ты, главное, поторопи Первого. Положение может сложиться критическое.

Камень брошен. Не поднял вроде бы он волны, кольцами разбегающейся по водной ровности, радиста вроде бы не тронул разговор двух командиров, но это только так казалось. Потом, когда нажим Темника станет основательным, умело разыгранная сцена эта окажется далеко не последним фактором, повлиявшим на уступчивость радиста. Но до того времени еще далеко, к тому же Темник хорошо понимал, что в ближайший сеанс связи стать хозяином радиограммы ему не удастся, если не нависнет угроза разгрома базы. А этого, как он знал, не будет, поэтому, сделав свой первый шаг, решил хорошенько выспаться. Наказал, однако же, радисту:

– Как секретарь райкома придет, меня сразу буди. Обязательно. И если случится что – тоже. Не жалей.

Не удалось Темнику даже заснуть. Только стянул сапоги и свалился на топчан, чувствуя полную немоготу, которая оттеснила в едва проглядную даль все мысли и переживания, и тут в землянку вошел радист:

– К вам связной. Первый раз его вижу.

– От кого?

– Мне это знать не положено.

«Вышколен, – подумал Темник, чувствуя, как расслабленность улетучивается и как вновь обретает он способность действовать. – Вот тебе и молод. Не даст связи без Первого».

Повелел:

– Пропусти. И сам побудь у входа.

От Пелипей связной. Из тех, кто втемную использовался. Жил в деревне, землю пахал, скот растил, будто и войны нет и не фашист хозяин. Без видимого недовольства, даже с охотой сдавал все, что требовали от него оккупационные власти, не саботировал, но и для партизан у него всегда припасены бывали продукты. И роль связного охотно выполнял. На этот раз принес устное сообщение и письмо. Семейное письмо. Тоска в нем, что врозь приходится им так долго жить. Связной не был посвящен ни во что, он вполне верил, что служит делу священной борьбы с захватчиками, и, попади он в руки полиции, любые бы выдержал пытки, а сами фашисты ничего не смогли бы, по его мнению, понять, от кого письмо, кому и когда писано. А Темник только развернул его, пробежал по строкам и – все понял. Остался, правда, спокоен. Спросил:

– Какие новости?

– Очень плохие. Каратели готовятся. Полицаи в основном, но и эсэсовцы есть. Самолеты еще запросили. Бомбить, стало быть, базу станут.

– Когда начало операции?

– На рассвете завтра.

– Назад, выходит, не успеешь… Что ж, с нами будешь. Только в бой не лезь. Не дай бог кто из полицаев тебя заприметит. Ты нам как воздух нужен. Без пятнышка. Мужиком-хозяйчиком, кому любая власть сподручна. Понял? Отдыхай иди.

Подождал, пока связной покинет землянку, и попросил радиста:

– Нужно выходить на связь.

– Сеанс пропущен. И потом…

– Я все понимаю, но и ты пойми обстановку. Мне нужно получить инструктаж, что делать с освобожденными. Оружие наконец нужно! Сейчас они же – толпа. По экстренному каналу выходи.

– На обычный канал мне хозяин без его разрешения запретил выходить, а экстренный… Нет, увольте!

– Твое упрямство может дорого нам обойтись!

Вышел решительно из землянки. Пусть думает. Последняя фраза в любом споре гвоздем вбивается в сознание. От природы так у человека.

С великим трудом пробуждались уставшие партизаны, а бывших узников команда «Подъем!» встрепенула, будто острым шилом. Повскакивали и озираются испуганно: не вдруг привыкнут они к свободе, в новинку она им. Обмякли затем, вспомнив о свалившемся с неба счастье, и стоят, ожидая, чего ради сон прерван. И партизаны подниматься начали. По-мужицки неспешно. Пули не свистят, чего ж прыть выказывать? Не скакуны они.

– Стройся! – командует Темник. – Освобожденные – на левый фланг.

А фланг этот внушительней правого. Только не бойцы они без оружия. Обуза – вот кто они. Всем это понятно. Но Темник именно с этого начал:

– Душ у нас добавилось изрядно, но силы те же, а нам предстоит бой. Каратели на нас изготовились. Утром заявятся. Самолеты еще вызваны. Ворчали вы, наверное, когда велел я маскировать лагерь, а не зря, выходит. Поступим сейчас так: начальник тыла Акимыч еще раз маскировку землянок и траншей проверит. Все освобожденные – в его распоряжение. Остальные – в распоряжение начальника штаба. Мой резерв – десять человек с двумя пулеметами.

На остров, к Кокаскерову, повел партизан сам. Велел все собрать, во что можно набивать землю: мешки, матрасовки, плащи, телогрейки и даже исподнее, у кого запасное есть. Глубокие окопы рыть нет уже времени, а куль земляной – защита добрая от пуль и осколков. Правда, от бомб – тут как бог распорядится, но бомб много ли будет, а пули, известное дело, роем полетят. Автоматы – скороговористые штуки.

Вернулся к полуночи. Зажег коптилку и – за письмо. Теперь уже основательно. Каждую фразу перечитывал, стараясь ничего не упускать. И страшно стало от понимания того, что едва не разоблачил его и Пелипей секретарь райкома. Убрали всех: священника, сторожа и, конечно, секретаря райкома. Не вернется в отряд и «глаз шефа». Доброе дело сделал он и получил повышение.

Вполне понятным Темнику становился строгий приказ Первого не выходить на связь с центром без его личного распоряжения. Его, Темника, опасался Первый. Его подозревал. Верхоглядел, выходит, он, Темник, не все учитывал. И еще неведомо, чем этот срыв окончится? Если шеф-щеголь предположит, что подозрения секретаря райкома известны многим, он либо всех их уберет, либо…

«А не грядет ли расплата?! Самолеты вызваны!..»

Нет, не до сна ему теперь было. Во всем он видел опасность, даже в том, что послан к нему не верный им связной, а болванчик. Приберегли того, своего.

«Все! Конец!..»

Так и не смежил глаз Темник, с замиранием сердца ожидая начала стрельбы или самолетного гула. Они, самолеты, и исполнят волю шефа. Не верил даже письму, где Пелипей сообщала, что с рассветом начнут наступление каратели, а самолеты прилетят значительно позже. Но когда в им же установленное время дежурный, постучав для успокоения совести, вошел в землянку, Темник не вскочил, а прикинулся спящим, заставив трясти его за плечо. Логично все: переутомился. Поднял наконец голову и, будто войдя в реальность, быстро вскочил и начал одеваться. Приказал торопливо:

– Подъем всем. Живо! Акимыч пусть уводит освобожденных к старой гати. Если что – первыми уходить станут. Остальным – в окопы. Боеприпасы все рассредоточить по окопам и траншеям. Впрочем, постройте отряд.

Вышел на поляну, повременив чуток. Подождал, пока не успокоятся шеренги, и повторил все то, что приказал дежурному. Закончил просьбой-предупреждением:

– От нас зависят жизнь – и наша, и освобожденных. Все делать нужно быстро и точно. Стоять насмерть, если нужда определит. Все! По местам.

Не сразу повел Акимыч бывших военнопленных к тыльному болоту, вначале заставил разносить боеприпасы по окопам и траншеям, к пулеметным гнездам и, лишь когда опустела вовсе землянка-склад, скомандовал:

– Ну, с богом! Пошли.

Еще два часа, непонятно долгих, беспокойных, в жуткой тишине. Хотя какая вроде бы тишина в лесу – заливаются птахи неумолчные, да только не слышит их Темник, уши его туда, где заслон, нацелены. А там – тихо. Солнце уже пригревает, ласкает нахмуренно-озабоченное лицо, только зря старается: не тепло и ласка видятся Темнику сейчас, а только факт, что день грядет, а там, впереди, тихо.

Наконец застрекотало вроде бы. Точно. Винтовки хлопают. Пулеметы, кажется, тоже затараторили. Утихло потом все. Добрых полчаса прошло, прежде чем вновь ожил остров засадный. Вот уже и гранаты заухали. Это плохо. Близко, выходит, подошли каратели.

Вновь замолкло все. Неужто смяли заслон?! Через час здесь тогда будут. Нет, вновь ожили автоматы, винтовки и пулеметы.

«Слава богу!..»

Орудие надрывно кашлянуло в дальней дали – голову даже втянул Темник. Взрыв. Там, где заслон.

«Слава богу!..»

Еще. Еще. Еще. И самолеты летят. Над базой разворачиваются. Сейчас бомбами сыпанут, и – все! Нет, уходят. К заслону. Туда начали швырять щедрые пригоршни смертоносных гостинцев. Даже здесь почувствовалось, как ходуном заходила болотами подточенная земля. Но Темник не о тех думает, кто оказался на ладошке перед налетевшим с воздуха врагом, для кого лишь одна защита – болотная податливость земли, которая как бы засасывает бомбы, ослабляя тем самым их убойность; он снова обдумывает разговор с радистом и выжидает подходящий момент для того разговора. Намерения у Темника одни – драматизируя ситуацию до предела, напугать молодого парня как можно сильнее и в конце концов дожать.

На очередной заход пошли самолеты. Сейчас вновь сыпанут. Темнику как раз этого и надо. Поспешил к радисту и разговор начинает с места в карьер:

– Ты молод, еще не представляешь себе, что такое людская ненависть, и я бы не хотел, чтобы ты познал ее. Но, похоже, тебе этого хочется. Не возражай! Верно – принимать решение тебе, только послушай прежде. Слышишь – бомбы рвутся. Это люди гибнут! А если они погибнут все? Да, мы встанем здесь второй стеной! Но сколько нас? Да, Акимыч уведет по болотной топи тех, кого мы освободили и защитим ценой своей жизни, а дальше что? Они вновь окажутся у фашистов в лапах! Ты не знаешь, что такое плен, – я знаю! Не приведи господи!

Молчит радист. Не перечит. В этом уже надежда. Темник еще жмет:

– Мы не знаем даже, где секретарь. Вдруг у фашистов. И выдал все.

– Не может быть! Он такой сильный!

– Может. Все может. Он здесь сильный. А там? Там, молодой человек, пытают. Пытают!

Самолеты, заходя на новый круг, вновь пролетели над базой с прерывисто-жутким гулом. Сейчас сыпанут! Нет! Слава богу, мимо. К острову ушли, где заслон. Осерчал вовсе Темник. Отчитывает радиста:

– Когда я требовал замаскировать базу, сомневались многие: зачем, зачем?.. Не убеди я людей, не заставь – теперь бы щепки одни от всего этого остались. Упрямство, когда нет военного опыта, пагубно.

– Наверное, вы правы. Но давайте так… Я вызову от имени хозяина.

Нет, не устраивала подобная уступка Темника. Завтра утихнет все, и снова его не впустит этот юнец в землянку. Не годится такое.

Упрекнул:

– Врать – самое наиподлейшее дело в жизни. Нет секретаря райкома, значит – нет. Доложи об этом. Доложи и что обстановка критическая. Получи разрешение передавать мои донесения. Пока не вернется Первый.