Текст книги "Поединок"

Ян временно отступил, уклоняясь от непрекращающихся ударов противника, эффект которых был скорее психологическим, нежели болевым. Он поместил обе ладони на живот и нащупал свою пуповину. Чтобы вывести из строя «энергетическую магистраль» противника, надо сперва разобраться с собственным «фалом».

Влодарек начал тихонько перебирать пальцами, постепенно вытягивая пуповину на себя, выбирая её слабину. Ни на секунду не выпуская из пальцев гибкий биологический трубопровод, он сантиметр за сантиметром медленно продвигался вперед, не забывая время от времени отводить проверенные, идентифицированные как свои участки пуповины из зоны возможного поражения противником. Он прошёлся пальчиками по всей длине пуповины, а по окончании этой подготовительной, тяжело давшейся младенцу работы бережно и осторожно собрал «воздушный шланг» в крупные кольца у себя за спиной, сделав его недоступным для противника. Виртль ему почему-то не мешал – вероятно, занимался аналогичными «военными приготовлениями».

Но Ян ошибался: Сапар просто отдыхал, набирался сил перед решающим броском. Удаляя и изолируя от противника свою пуповину, распутывая её, Влодарек одновременно проделывал работу, которую должен был проделать виртль, он неосознанно помогал ему. Противник это уловил, прочувствовал, потому и не препятствовал землянину: работа дурака любит.

А когда уставший Влодарек позволил себе чуточку расслабиться, устроив небольшой перерыв, хорошо отдохнувший виртль бросился в атаку.

Ян был застигнут врасплох. Он не успел отдрейфовать в сторону, и виртль обеими руками вцепился в пуповину землянина, не боясь спутать (в прямом и переносном смысле!) со своей. Не давая Яну опомниться, он накинул «фал» на шею противника и трижды обмотал гибкую трубку вокруг неё. Нет, виртль не повторял прежнюю ошибку. Душить младенца с не перерезанной пуповиной, пережимая его горло, не имело смысла, оба противника хорошо усвоили эту лежащую на поверхности истину. Просто виртль использовал шею Яна как очень удобный, подходящий «кнехт», вокруг которого можно намотать пуповину и пережать её, подключив на помощь возникающие при этом силы трения. Руки эмбриона очень слабы, но уже при трёх полных витках сила трения каната о тумбу кнехта многократно возрастает – физические законы остаются физическими законами даже в «бассейне половой сферы», как выражаются гинекологи. Вот так всего один стоящий на пирсе моряк может удержать у причальной стенки океанский лайнер, предварительно несколько раз обмотав швартовочный конец вокруг столбика кнехта.

Влодарек был обречён. Кольца его собственной пуповины сомкнулись на его собственной шее. Оттолкнувшись ножками от живота землянина, виртль предусмотрительно отдрейфовал в свою, суверенную, акваторию эмбрионального моря-океана и, не выпуская из ручек чужой «фал», продолжал уверенно затягивать смертельные кольца на шее прозевавшего манёвр врага растерявшегося Влодарека.

Шея соперника оказалась самым подходящим кнехтом для проведения задуманной Сапаром операции пережатия чужой пуповины. Снабжение звездобоя кислородом резко ухудшилось. Но даже останься оно прежним, Яну не удалось бы избавиться от тройной петли: стащить петлю вниз не давали плечи, снять её через непропорционально большую голову было и вовсе невозможно.

Над весьма специфическим полем проигрываемой Влодареком битвы снова завитал дух известной «уловки двадцать два». Избавиться от неотвратимо затягивающихся на шее «колец анаконды» можно было только перегрызя пуповину, а это означало всё ту же смерть от кислородного и прочего голодания. Судорожные рефлекторные попытки Яна ослабить смертоносную удавку, сотворённую хитрым и коварным Сапаром из пуповины противника, лишь приближали бесславный конец землянина.

Виртль побеждал. Отдрейфовав на безопасное расстояние, он с холодным безразличием незряче наблюдал со стороны за нелепо сучащим ножками Влодареком. Теперь Ян мог биться об лёд застывшей от ужаса амниотической жидкости сколько угодно: его смерть и, значит, поражение во втором раунде хрономатча были предрешены. Лишние секунды хаотичного трепыхания и оттягивание агонии только немного увеличат хронометраж видеоролика, записываемого прагматичным Вуайером с целью пополнения уникальной видеотеки Наблюдательного Хронопункта. Перерасход носителя информации, то есть плёнки, не страшен, а, напротив, оправдан: завершающийся проигрышем землянина потрясающий фильм ужасов просто обречён быть занесённым в своеобразную Книгу Рекордных Хроносюжетов.

Ян где-то читал, что умереть – всего лишь уснуть. Он так и не вспомнил, какому мудрецу пришло в голову гениальное сравнение. Он погружался в спасительное забвение, одновременно парадоксальным образом оставаясь на плаву. Задушенный собственной пуповиной, Ян так и не нашёл в себе ни моральных, ни физических сил перегрызть её, чтобы хоть немного подгорчить виртлю сладчайшую конфету победы, раз уж не сумел затолкать противнику в глотку горькую пилюлю поражения.

Белохалатные коновалы перед монитором испытывали очень смешанные чувства: нечто подобное испытывают сторожевые псы, поставленные охранять вход на живодёрню. Всю грязную работу неожиданно сделал за врачей один из младенцев, избавив горе-акушеров от жестокой необходимости совершать подлое убийство «лишнего» созревшего плода. Но даже этих закоренелых циников поразила разыгравшаяся в утробе роженицы невиданная прежде чудовищная трагедия. Акушеры-гинекологи не сговариваясь уже решили приписать проделанное виртлем самим себе, дабы оправдать полученный от спонсорши аванс на совершение запланированного «подвига». Всё складывалось для докторов как нельзя лучше. Очнувшись от ступора, в который поверг их подсмотренный на мониторе кошмарный сюжет, они с преувеличенным рвением засуетились вокруг мало что понимающей роженицы, готовясь принять роды.

Сознание Влодарека медленно померкло, и он уже не услышал, не почувствовал и не увидел, как похожий на обкурившуюся анаши обезьяну волосатый хирург-гинеколог произвел пациентке кесарево сечение, чтобы извлечь из превращённого в ринг материнского чрева якобы неосмотрительно запутавшегося в собственной пуповине мёртвого младенца.

* * *

– Где я? – глупо спросил Ян.

– Там, где и всегда – в карантинной зоне, – с убийственной вежливостью оповестил вынырнувший из дыма Вуайер собирающего себя по кусочкам звездобоя. – Вы в состоянии продолжать хрономатч?

Дыша как рыба на берегу, Влодарек медленно возвращался к аскетической действительности карантинной зоны Мигдола, пытаясь абстрагироваться от перипетий проигранного второго раунда. Недавнее, бывшее чем-то вроде «новейшей истории», прошлое Яна Влодарека не хотело отпускать хронопоединщика из виртуального контекста. Но в напластовании настоящих и мнимых реальностей по-настоящему всамделишным было лишь мучительное осознание второго подряд поражения.

– Вы в состоянии продолжать поединок? – вновь донёсся до Яна как сквозь поролон насмешливый голос Хроноразводящего. – Не вынуждайте меня задавать один и тот же вопрос в третий раз.

Ян заставил себя посмотреть в лицо гнусно ухмыляющегося Вуайера.

– Третьего раза не будет, – пообещал он без улыбки. – Но будет третий раунд, так?

– Ваша проницательность достойна всяческого восхищения, – не преминул подначить землянина Вуайер. – Рад сообщить, что общее количество раундов превышает три, иначе вам бы уже пришлось паковать чемоданы. Я имею в виду, паковать их в последний путь. И, само собой, вместе со всей вашей цивизацией… На миру ведь и смерть красна – так, кажется, выражаются в аналогичных случаях питающие склонность к афоризмам и идиомам земляне?

– Умереть – уснуть, – афористически окоротил Хроноразводящего Влодарек. – Между прочим, человек имеет право мести – это право дают ему люди.

– О, да вы мне угрожаете! – сладким голосом законченного подлеца пропел-протянул Вуайер.

– Ваша проницательность достойна всяческого восхищения.

Хроноразводящий осуждающе покачал головой.

– А вот ваши боевые качества достойны всяческого порицания… Я уже говорил, что не вправе иметь любимчиков. При столь грандиозных ставках фаворитизму нет и не может быть места. Но я хочу напомнить, что вы, дорогой мой жалостливый звездобой, не спите, а бодрствуете. Происходящее с вами – не кошмарный сон и не жеманные ужимки виртуальной реальности. Это действительность, и она предельно жестока. Жалеть врага – слишком дорогое удовольствие. Это неестественно. Это гадко. Это неразумно, наконец. Вы проигрываете в хрономатче со счётом 0:2. Но дело даже не в счёте. Вас по-прежнему сдерживают атавистические моральные тормоза. Из-за частого их включения накал поединка снижается. Мне совершенно безразлично, кто из вас двоих победит, но всё же постарайтесь проникнуться простой мыслью: вы бьётесь не только за собственное «атомарное» выживание и не только для того, чтобы нанести поражение конкретному противнику – ненавидящему вас виртлю Сапару. Зарубите себе на носу: хрономатч-реванш невозможен. Переигровка исключена. Приговор будет окончательным и не подлежащим обжалованию. После квантово-электронного оформления результатов хрономатча существующая реальность необратимо изменится. Если вы проиграете матч, вашей цивилизации просто не найдётся места в новой реальности, понимаете? И об этом плачевном для вас итоге даже некому будет посожалеть – вот в чём подлинная трагедия! Но пока поединок не окончен и пока итоговый протокол хрономатча не оформлен на самом глубинном квантовом уровне, вы в состоянии осознать необратимые последствия вашей бездарности как хронопоединщика? Вы, называющий себя «человеком разумным», можете ужаснуться катастрофе, грозящей вашему несовершенному социуму? Если да, то решительно демонтируйте моральные тормоза и настраивайтесь на третий раунд!

– Да я уже в общем и целом настроился, – саркастически усмехнулся Влодарек. – Интересно, а что станет в случае моего поражения в матче с вашим неподвластным времени Мигдолом?

Вуайер поперхнулся вонючей старческой слюной.

Ян понял, что его прощупывающий удар попал в точку. Шпилька в бок Хроноразводящего была почти на грани фола. Выражаясь языком хроно– и вообще всех и всяческих агентов, Влодарек балансировал сейчас на лезвии бритвы. Но уколоть Вуайера следовало. Сверчок должен знать свой шесток, даже если этот сверчок высокомерно цвиркает в якобы неуязвимом для времени Мигдоле. Растерянность Хроноразводящего, его неадекватная реакция на дерзкий выпад бесправного хроногладиатора навела Влодарека на мысль, что Вуайер в глубине души сомневается в абсолютной неуязвимости Мигдола. Значит, Мигдол не так страшен, как его малюют?..

Ян поспешил отогнать прочь крамольные мысли и придал лицу нейтральное выражение: если обладающий развитой эмпатией Вуайер поймёт, что слова звездобоя – не глупое фрондёрство и не пустая бравада, мигдоловцы могут откорректировать фабулу хрономатча таким образом, что Влодарек превратится в обыкновенного статиста и начисто лишится последнего шанса повлять на ситуацию

Вуайер проглотил слюну и наконец захлопнул отпавшую в удивлении челюсть.

– В случае вашего поражения Мигдол останется самим собой, – просветил Хроноразводящий дерзкого звездобоя. – Впрочем, как и в случае вашей гипотетической победы. Но похоже, второе грозит вам менее, чем первое.

– Нельзя ли ближе к делу?– невежливо перебил Вуайера Влодарек, одержавший маленькую победу хотя бы в антракте хрономатча.

– Извольте, – сухо ответствовал Вуайер. – Предваряя третий раунд, хочу обратить внимание на то, что его незатейливый, прямо скажем, примитивный сюжет наконец предоставит вам отличную возможность проявить себя во всём блеске. На сей раз вам не придётся влезать в шкуру доисторического монстра или облачаться в нежные покровы невинного младенца. Вы останетесь человеком, останетесь почти на сто процентов самим собой, вплоть до того, что сохраните актуальный возраст. Никаких закулисных интриг и подтасовок с моей стороны – только прямой и открытый бой. Я бы даже сказал, мордобой. Профессиональный мордобой двух настоящих мужчин в расцвете лет. Новым и необычным для вас будет лишь временной контекст и… и, разумеется, ваше имя… Вряд ли вы способны в полной мере оценить виртуозное мастерство наших хронооператоров, уже готовых внедрить вас с виртлем в колоритную реальность третьего раунда хрономатча, сценический антураж которого должен стимулировать в участниках поединка не проявление жалости, а нарастание спортивной злости к противнику.

– Соловья баснями не кормят, – сказал уставший от трёпа Хроноразводящего звездобой.

Вуайер поглядел на Влодарека как на находящегося при смерти тяжело больного инсультника с запахом кала изо рта.

– Плохо, если корм опять окажется не в коня, – произнёс он отчужденно. – Загнанных лошадей обычно пристреливают, не правда ли?

– Отворяй ворота, сивый мерин! – схамил потерявший терпение Влодарек.

– Как скажете, господин Моральный Тормоз, – проговорил Вуайер с холодным злорадством.

И смерч-«подшипник» подхватил Влодарека и швырнул его навстречу неизвестности.

Глава 5

Ян парил над землёй высоко – как птица. Банальное сравнение для родной ему эпохи звездолётов, тем более что высота была действительно огромна: птицам на такую не забраться. Ян хорошо различал чёткие, как на учебном географическом дисплее, очертания материков. Береговые линии континента казались хорошо знакомыми звездобою, и он предположил, что эпоха, в которую перебросил его Вуайер, не доисторическая.

Земля ( а это, безусловно, была она) едва заметно вращалась, а Влодарек закладывал над нею колоссальных размеров круги, постепенно снижаясь по пологой спирали. Где же собирается «приземлить» хронобоя Хроноразводящий? Ян заключил с собою пари, что Вуайер выберет (уже выбрал!) для проведения третьего раунда территорию Северной Америки.

И не ошибся.

Ошибиться было трудно: судя по имеющейся у Влодарека информации, решающая хроноинжекция должна была произойти на североамериканском континенте. Как догадывался Влодарек, Вуайер построил сценарий таким образом, чтобы все или, по крайней мере, большинство эпизодов хронореслинга проходили именно здесь. Хроноразводящий как бы приучал хронопоединщиков к определённой площадке, как футболиста – к полю, пловцов – к воде, а боксеров – к рингу.

Ян стремительно терял высоту. «Аэродром прибытия» приобретал конкретные очертания: звездобой опускался на территорию огромной страны, называемой Соединёнными Штатами Америки. С местом назначения всё прояснилось, и Влодарек переключился на угадывание времени, избранного Вуайером для проведения третьего раунда. До земли оставалось несколько десятков километров, поэтому определить временной контекст пока не представлялось возможным. И всё же Яну удалось разглядеть разрушительные следы деятельности человека. Это дало звездобою основание предположить, что Вуайер переместил его в девятнадцатый, двадцатый либо двадцать первый век.

Следы активного человеческого воздействия на окружающую среду были поистине безобразны, и специально подготовленный Влодарек вскоре идентифицировал временной контекст предстоящего раунда: на Земле царил жестокий двадцатый век. Эта громадная страна, на юго-западную оконечность которой направляла его всемогущая рука себе на уме Хроноразводящего, опередила своё время на две головы, на полкорпуса, на целый корпус. Она уже смело заглядывала из двадцатого столетия в двадцать первое. Но её мировое технологическое лидерство выглядело весьма сомнительным: не в том смысле, что оспаривалось ведущими экономическими экспертами и футурологами, а в том, что было… отвратительно по существу.

Эта страна пускала на ветер почти миллиард тонн нефти в год, по её уродующим естественный ландшафт бесчисленным дорогам бегали полторы сотни миллионов загрязняющих всё и вся примитивных бензиново-карбюраторных автомобилей, а на бумагу для выходящих здесь толстенных газет и красочных журналов, давно ставших синонимами пошлости и плесневелой непорядочной, неджентельменской желтизны, ежегодно сводились тысячи и и тысячи гектаров отборного леса.

Влодарек поморщился и заставил себя отвлечься от созерцания мнимых красот вырвавшейся из-под контроля создателей, «зашкалившей» и пошедшей вразнос технологической цивилизации. Он без труда разгадал излишне прямолинейный замысел Вуайера, дающего ему возможность насладиться панорамой США с высоты космического орбитального и птичьего полётов и одновременно как бы зомбирующего парня на стойкое неприятие самовлюблённой и лицемерной страны, на подозрительное отношение к высокоразвитой цивилизации, опередившей другие цивилизации Земли. Но Влодарека не надо было уговаривать ненавидеть распростёршуюся под ним самоуверенную державу, каждый житель которой в двадцатом столетии потреблял в среднем в шесть раз больше различных природных ресурсов и видов энергии, нежели человек остального, неамериканского мира. На этот остальной мир с полумиллиардом голодающих и недоедающих, по которым ночью бегали крысы, американцы двадцатого века презрительно поплёвывали свысока, заносясь даже выше парящего сейчас в облаках хронопоединщика. Попросту говоря, америкашки наклали на всех неамериканцев. Вуайер ненавязчиво вразумлял звездобоя, подводил его к тому, что США является империей зла и самодовольства. Какой страшной и циничной ни будет предстоящая хроноинжекция (вплоть до взрыва термоядерной бомбы точнёхонько над Эмпайр Стейт Билдингом!), она морально оправдана даже при наличии у хроноинжектора пресловутых моральных тормозов…

У Яна мелькнула мысль, что начисто лишённый подобных тормозов Вуайер может схитрить и заставить ничего не подозревающих участников матча произвести необходимую мигдоловцам хроноинжекцию не в последнем раунде, а в любом другом. Ни Ян, ни виртль не заметят, как, ведомые Вуайером, совершат непоправимое, необратимое хроновмешательство в устоявшуюся реальность, и Хроноразводящий удовлетворённо хмыкнет и плотоядно потрёт влажные ладошки. Они с виртлем продолжат матч, а нужное Вуайеру со товарищи дело уже будет сделано. Чем, например, плох для проведения такой хронокаверзы начинающийся третий раунд? Рассудив подобным образом, Влодарек приказал себе не ловить ворон и быть начеку, но тут панорама «великой страны» затемнилась и исчезла с глаз долой.

Становящийся привычным абзацный отступ, монтажная перебивка – и провинциальный (в аспекте Времени и Вневременья) «актёр поневоле» обнаружил себя в захудалом спортивном зале, разместившемся в душном и сыром полуподвальном помещении. Ян двигался как во сне. «Правила игры» и «законы поведения спящего» витающему в снах человеку по обыкновению изначально известны, вот и сейчас звездобой по наитию определил, что помещение принадлежит какому-то благотворительному молодёжному фонду, своей захудалостью точно соответствующему убогости этого, выражаясь по-американски, «джима» – то есть тренировочного, спортивного зала.

Где-то за стеной шумел бассейн. Влодарек словно камерамен-документалист фиксировал на сетчатке глаза крупные, средние и общие планы, шагая в конец коридора на звуки яростных ударов по пневматической груше. Он отворил дверь и вступил в просторное помещение.

Там находился всего один человек – парень лет двадцати-двадцати пяти в тёмно-синих трусах и телесного цвета майке-сетке. Широкие развёрнутые плечи, плоская безволосая грудь, тонкая талия, длинные крепкие руки с чёткими эполетами дельтовидных мышц и рельефными трицепсами, стройные мускулистые ноги. Шея мощная, черты лица правильные. Посреди носа вмятина, а надбровные дуги у висков украшены вытянутыми оспинами шрамов.

Парень молотил по груше с усердием американского белого копа, выколачивающего показания из чернокожего правонарушителя. Боксёр остервенело хакал, груша отвечала глухими стонами; тренировка походила на затянувшийся акт садомазохизма. Тренирующийся не видел вошедшего Яна, да и не мог видеть, и потому вёл себя совершенно естественно.

Минуты через две после незримого появления Влодарека молодцу надоело изгаляться над старым, видавшим виды спортивным снарядом. Мокрый, блестящий от пота парняга стукнул по крёстной матери всех на свете боксёров последний раз и отдуваясь опустился на низкую скамейку, стоящую на выщербленном цементном полу посреди станков для жима лёжа, тяжелоатлетических помостов, тренировочных штанг и разборных гантелей, называемых на арго культуристов штангильками. Отдавший все силы «околачиванию» груши спортсмен неподвижно сидел на скамье, уставившись в отпотевающую стену, обклеенную вырезками из журналов «Плейбой», «Ринг», «Масл трейнинг», «Спортс иллюстрейтед» и «Пентхаус».

Так прошла минута. Потом боксёр шевельнулся и, словно что-то услышав за шумом работающей, но плохо справляющейся с работой вытяжной вентиляции, бросил рассеянный взгляд на дверь.

Влодарек едва не вскрикнул от удивления: в угрюмом белокожем парне он узнал самого себя…

* * *

Ян на каблуках пересёк душевую, залитую водой из-за засорившегося стока. Его продолжало преследовать стойкое подозрение, что всё это происходит с ним во сне. Как бы в подтверждение подозрения он ощущал себя направляющимся в раздевалку боксёром и одновременно наблюдающим его со стороны звездобоем.

Вот и раздевалка. Неоштукатуренные кирпичные стены без окна, обшитые неструганными досками; металлические шкафчики; невытравимый запах пота, плесени и термогенных растирок.

Несколько человек разного цвета кожи встретили Яна приветливыми взглядами разномастных – от светло-голубого до тёмно-карего – глаз. Кроме доброжелательности, в глазах проблёскивала деловитая озабоченность. Эти видавшие виды мужчины составляли команду Влодарека и с первых минут его появления в раздевалке должны были делать всё возможное, чтобы он победил противника.

В Яне начал просыпаться интерес к происходящему. Когда заинтересованность достигла максимума, сторонний наблюдатель полностью слился с Яном, и звездобой ощутил себя боксёром-средневесом Роджером Гловером по кличке Маховик. Кроме него, в раздевалке присутствовали и другие спортсмены. Кто-то лежал на массажном столе, кто-то неторопливо переодевался, кто-то бесцельно расхаживал взад и вперед. Ян исподволь разглядывал боксеров, пытаясь угадать, в котором из этих привычных к драке парней затаился виртль, но спустя несколько секунд одёрнул себя: Сапар принадлежал чужой команде и готовился в другой раздевалке. В принятой от Вуайера телепатеме сообщалось, что виртль внедрён в тело боксёра-средневеса Абу Аби, имеющего прозвище Желток.

Менеджера Яна звали Дэйв Дрэйпер. Из экономии он совмещал также функции массажиста и одного из двух секундантов – так называемых «угловых». Вторым угловым был высокий пузатый негр Ник Хейвуд.

– Если хочешь уделать этого жёлтого пижона, начинай готовиться, – обратился к Влодареку Дрэйпер, думая, что обращается к Гловеру. – Как себя чувствуешь?

– Лучше не бывало, но и хуже некуда, – отшутился Ян.

– Обед переварил?

– Кислотность у меня нормальная.

– Давай на массаж.

Ян разделся и улёгся животом вниз на свой личный массажный топчан. Дрэйпер придирчиво рассматривал его руки, спину, плечи и ноги, медленно отвинчивая колпачок с тюбика термогенной мази. Ян услышал над головой одобрительное хмыканье и ощутил первое прикосновение поднаторевшего в массаже Дэйва. Пальцы Дрэйпера тщательно разминали трапециевидную мышцу, кружили по мощной шее Влодарека, энергично обрабатывали поясницу, постепенно перемещались на бёдра и икры, критически исследовали ахилловы сухожилия и снова возвращались к так называемым «длинным» мышцам спины, то скользя, то замирая, то сосредоточиваясь в определённых местах, время от времени проваливаясь в повлажневшие подмышки. Попахивало терпким мужским потцом, растирками и чьим-то тошнотворным одеколоном.

– Как настроение? – спросил тяжело дышащий Дрэйпер, переходя с разминания на растирание.

– Надо выигрывать.

– Верный настрой.

– Было бы лучше, если бы подсунули кого полегче, – отвечал не столько Влодарек, сколько умудрённый опытом «мордобоя по правилам» Маховик.

– Желток уже не так крут, как прежде.

– Я тоже как яичко всмятку.

– В мешочек, – криво улыбнулся Дрэйпер.

Его руки щипали, растирали, давили, оттягивали мышцы Маховика, рубили и разминали их. Наконец они добрались до упругих желваков у основания шеи, между которыми находится знаменитый позвонок «атлант», и, помассировав шейный отдел, оставили тело боксёра в покое. Хлопок освободившихся ладоней возвестил об окончании массажа.

– Работаешь по сокращённой программе, – фыркнул Маховик.

– Одевайся, пока не просквозило, умник.

Маховик кряхтя поднялся на четвереньки, потом слез с топчана. Натянул плавки, раковину, чёрные трусы и отливающий металлическим блеском длинный фиолетовый халат, прекрасно сохраняющий тепло. Сел на скамью, и Дрэйпер начал накладывать ему бинты, быстрыми отработанными движениями обматывая кисти и пальцы. Скрепив марлевые культи отрезками лейкопластыря, Дэйв поставил правую ладонь вертикально, подавая молчаливый знак. Маховик пару-тройку раз попеременно ударил каждой рукой в жёсткую длань неулыбчивого Дрэйпера, проверяя надёжность крепления бинтов.

– Порядок.

– Разомнись, но не слишком усердствуй.

Маховик привычно закрутился волчком по раздевалке, быстро-быстро, как заправский спринтер, перебирая ногами. Резко выкидывая кулаки и шумно дыша, немного побоксировал с тенью.

– Кажется, ты не все силёнки растратил в постели, – сказал Дрэйпер. – Иди сюда.

В руках Дэйв держал боевые перчатки, в которых предстояло боксировать Маховику. Сначала он надел их сам, размял, постучал ими рука об руку. Разгладил набивку около суставов, затем снял перчатки и заботливо натянул их на перебинтованные кисти подопечного.

– Неплохо бы положить в правую плитку свинца, – мрачно пошутил не столько Ян Влодарек, сколько Роджер Гловер.

Дрэйпер с удручающей методичностью принялся шнуровать перчатки.

– Твоя правая и без того ничего, – шнуруя, вразумлял он слегка пританцовывающего на месте Маховика. – Желток уже клонится к закату, а у тебя в пороховницах ещё достаточно пороху. Но ты подраспустился и находишься не на пике формы. Главное, не теряй головы, и всё будет в порядке.

– Да уж, придётся выложиться до самого донышка.

– Ну-ну. Только правильно распределяй силы и используй на сто процентов свои морфологические особенности. У тебя длинные руки – значит, ты должен держать его на дистанции. Постарайся не пропускать удары и безоговорочно верь в победу. У Желтка проблемы с выносливостью. Если продержишься три-четыре раунда, потом он и сам ляжет.

– Будем надеяться, – отозвался Маховик с тонкой подначкой.

– Надежду на хлеб не намажешь. Надо очень хотеть надрать задницу противнику. Порядок побивает класс, а воля к победе побьёт и класс, и порядок. Вообще всё на свете побьет.

– Мы работаем не ради денег, – снова отшутился Маховик, не любивший подобных разговоров.

– Пацан ты ещё, – сказал Дрэйпер, которому было за пятьдесят. – Правда, плохой.

Он взял банку с вазелином и стал накладывать его Гловеру вокруг глаз, на переносицу, на лоб.

– Сейчас я буду как тот чувак из фильма «Бриллиантин», – слегка нервничая, возбуждённо сообщил Маховик.

– Не мочись в кока-колу – там пузырьки, – остудил парня Дрэйпер, проводя вазелиновую дорожку по прямому, но с едва заметной вмятиной, носу спортсмена.

Свой нос Маховик тренировал многие месяцы. Изо дня в день он приготовлял пол-литра соляного раствора и втягивал его ноздрями. Оставил в покое вконец измученную носопырку лишь когда съел на пару с ней целый пуд соли. Слизистая оболочка носоглотки таким образом укрепилась, но Дрэйпер не успокоился и отвёл Роджера к доктору. Он попросил дока прижечь парняге вены в носу, чтобы исключить кровотечение. Но кровь Маховика и без того обладала сверхбыстрой сворачиваемостью – таким уж он уродился на свет.

– Ну всё, – буркнул Дрэйпер. – Кончай дёргаться, не выматывайся без нужды.

От дверей выкрикнули имя Маховика.

– Пора! – скомандовал Дрэйпер. Он обернулся к Хейвуду: – Ну что, скотина черномазая, пошли, что ли? Ведро с водой приготовил?

– Пошли, срань белая, болотная, – демонстрируя в широкой улыбке безупречные зубы, отозвался Ник Хейвуд.

Это была обычная ритуальная пикировка давно друживших белого и чёрного, заменявшая им молитву перед боем. На Хейвуде были жёваные брюки цвета прошлогодней пыли, водолазка и лёгкий спортивный пиджак без подклада. С полотенцем через плечо он подхватил ведро с водой, из которого торчало горлышко обмотанной лейкопластырем бутылки. Втроём они вступили в зал.

Зал даже отдалённо не напоминал Мэдисон Сквер Гарден – это иронически отметил не Маховик, а Влодарек. Три четверти публики составляла цветная рвань. Многие уже были навеселе и продолжали добавлять из небольших плоских фляжек. Само собой, курение тоже не запрещалось; к моменту выхода средневесов табачный дым колыхался плотным сизым туманом в свете ярких флуоресцентных светильников, заливавших ринг так, как бестеневые лампы заливают хирургический стол в операционной, на котором кто-то скоро должен истечь кровью и отдать концы. Некоторые цветные уроды под шумок смолили косячки с марихуаной (известные как «джойнтс»), испытывая при этом «хорошие вибрации». Белое меньшинство в основном чавкало жевательным табаком марки «Red Man» («Краснокожий индеец»), тем самым выражая изощрённое аллюзивное презрение к индейцам и всей прочей цветной швали, рвани и ворью. И белая, и чёрная, и красная, и жёлтая шваль самозабвенно жевала резинку и выпивала моря пива и озёра кока-колы. Случайно затесавшиеся в публику белокожие интеллектуалы выглядели инородными телами на пёстром фоне мексиканского, пуэрториканского, негритянского и прочего сброда – как фарфоровые вазоны на фабрике по производству ночных горшков. Пол был замусорен и заплёван, а над немытыми головами фанатов висела, оттесняя к потолку дым сигарет и косячков, органичная для подобных злачных местечек отборная матерная ругань.

Здесь было бы раздолье для Босха и подражавших ему мазил-чернушников – настоящая фантасмагория! Паноптикум трущоб и бидонвиллей, но не вилл. Далеко не святой обобщённый лик одноэтажной и полуподвальной Америки.

Помятые, изуродованные беспросветной нуждой и нездоровым образом жизни лица в шрамах от бессмысленных пьяных драк; искривлённые, свёрнутые набок, вспухшие, проеденные сифилисом носы; прокуренные, с зеленоватой патиной как следствием бесповоротной разлуки с зубной пастой и щёткой, зубы – последние могикане в не то что щербатых, а в пустых смрадных ртах; небритые щёки в рубленых морщинах и заросшие неопрятной щетиной исцарапанные подбородки; обвислые, вывернутые едва ли не наизнанку, слюнявые губы; деформированные, рваные, со сломанными хрящами, уши; конъюктивитные кроличьи глаза с накопившейся в уголках никогда не выводящейся слизью; сгорбленные, сутулые, висловатые, разновысокие плечи. Взоры усталые, тупые, агрессивные, нахальные, страждущие, голодные, как бы говорящие: не нажрались вдосталь хлеба, зато оттянемся на одном из самых демократичных зрелищ. На подлинно народном зрелище – таком, например, как бой быков.