Текст книги "Мои литературные святцы"

24 апреля

Как его арестовывали, я помню. Тётя Лена была дома, но она сидела в кухне, в комнате кроме троих милиционеров и Юрки находились ещё двое понятых – двое незнакомых мне мужчин, которые смотрели, как идёт обыск. В раскрытую дверь смотрела и тётя Нюра, другая наша соседка, смотрел и я. Милиционеры пошвыряли немало вещей на пол, потом один из них попросил у меня, третьеклассника, ручку и чернильницу и долго чего-то записывал на бумаге. Написав, подвинул её понятым, они расписались. На Юрку надели наручники и увели. А тётя Лена тут же бросилась звонить Ире, умоляя её просить заступиться за брата самого Василия Сталина, чьей секретаршей дочь тёти Лены работала.

Но Василий Сталин здесь бы не помог. Дело было очень серьёзным и очень страшным.

Целый год рассказывали в Москве о какой-то таинственной банде «Чёрная кошка», названной так по рисункам, которые бандиты оставляли на месте преступления. Грабили сберкассы, квартиры, врывались в театры, сметая с вешалки дорогие пальто и шубы. Рассказывали, что в Измайловском парке трубы большого диаметра и длины (для чего они там лежали, не говорили) оказались набитыми спрятанными этой бандой трупами.

Позже писатели-детективщики братья Вайнеры напишут роман «Эра милосердия», а режиссёр Станислав Говорухин, тогда ещё не вступавший в близкие отношения с властями и не растерявший своего дарования, поставит телевизионный сериал «Место встречи изменить нельзя» с Владимиром Высоцким, Владимиром Конкиным, Александром Белявским, Сергеем Юрским и другими популярными актёрами и с актёрами, которые стали популярными благодаря этому фильму. Роман значительно уступает фильму по своим достоинствам, но я его читал не ради развлечения, меня интересовала его документальная основа.

Аркадий Вайнер, который жил в Астраханском переулке в одном доме со мной, говорил мне, что, конечно, они многое переиначили, что сами по себе материалы по «Чёрной кошке», с которыми им дали ознакомиться, обрисовывали типичных бандитов, жестоких и кровавых, а такого, как Левченко, которого в фильме Говорухина играет Виктор Павлов, в банде не было.

– А ты Юрия Федосеева не помнишь? – спросил я его.

– А кто это? – недоумённо поднял бровь Аркадий.

– Шофёр банды, – пояснил я.

– Ну, дорогой, – сказал Аркадий. – У них был не один шофёр. Как я их могу помнить?

Юрка вернулся, когда мне было девятнадцать лет.

Впрочем, о Юрке, бывшем моём соседе в коммунальной квартире, хватит.

Я не раз потом говорил с Аркадием Натановичем Вайнером о «Чёрной кошке»: хотелось хоть что-то узнать об этой банде помимо фильма. Но Аркадий вспоминал мало: видимо, они с братом выложились и в повести, и в сценарии.

Аркадий был очень приятным, интеллигентным человеком. Не был похож на мастера спорта по вольной борьбе, каких я навидался в юности.

Премий они с братом наполучали немало. И от Союза писателей, и от МВД.

Есть у Аркадия одна, почти героическая веха в биографии: он трижды исключался из партии из-за своей принципиальности в расследовании уголовных дел в МУРе, где он одно время работал следователем. И одно время возглавлял следственный отдел.

Помимо большого количества произведений, написанных с братом, Аркадий Натанович является и единоличным автором нескольких пьес и киносценариев.

Умер Аркадий Вайнер 24 апреля 2005 года. Родился 13 января 1931-го.

***

Самое известное произведение Леонида Николаевича Рахманова – сценарий фильма «Депутат Балтики» (1936). А этот фильм был снят по пьесе Рахманова «Беспокойная старость» (пьеса вышла на год позже – в 1937-м), которая была поставлена более чем в 400 театрах СССР. Причём в 1956 году она шла на сцене МХАТа.

Остальные вещи Леонида Николаевича – написанные до этих фильма с пьесой повести «Полнеба» (1929), «Племенной бог» (1931), «Базиль» (1933), «Умный мальчик» (1934) были, на мой взгляд, интересней тех, что появились позже: пьеса «Окно в лесу» (1945) о событиях минувшей войны, повести «Камень, кинутый в тихий пруд» (1964), «Домик на болоте» (в соавторстве с Е. Рыссом, 1959), пьеса о Чарльзе Дарвине «Даунский отшельник» (1944), повесть об Александре Невском «Кто с мечом войдёт» (1944), киносценарии «Михайло Ломоносов» (1954) и «Явление Венеры» (1961). Разве что последняя книга Рахманова «Люди – народ интересный» (1978) может не на шутку увлечь читателя: это – мемуары.

В них Рахманов, в частности, вспоминает совсем уже забытого писателя Василия Андреева:

Как-то на Невском Василий Михайлович остановил меня и тихо, без выражения, едва шевеля бесцветными губами, сказал: – Рахманов, вы умный человек, дайте в долг три рубля. Заранее говорю, что вряд ли отдам. Разумеется, я не мог отказать, и в награду Андреев рассказал мне о том, как однажды занимал у Тынянова. Рассказал так же тихо, скромно, с искренним, ничуть не наигранным сокрушением. Василий Михайлович жил где-то на Песках, недалеко от тыняновской квартиры, и когда его в очередной раз затёрло с финансами, он решился на крайний шаг – стрельнуть у Тынянова. Семья Тыняновых пила чай, что психологически несколько осложняло задачу, ибо Андреева усадили за стол и начался интересный разговор. Интересный для обоих – и для Андреева, и для Тынянова: они были полярно разные – один кабинетный, другой очень уличный, великолепно знавший быт дореволюционных ночлежек, петербургского дна, что доказывают его колоритные повести о ворье, скажем, «Волки» в альманахе «Ковш» 1924 года. – Чувствую, – рассказывал Василий Михайлович, – после такого разговора трудновато попросить в долг. В то же время пора и честь знать – десятый час. «Юрий Николаевич, говорю, со мной, как с Иваном Александровичем Хлестаковым, престранный случай: поиздержался в дороге. Вы не могли бы выручить?» Говорю и соображаю: чёрт, сколько назвать? Пятерку неудобно… солидный дом… пил чай с пирожными… десятку, пожалуй, тоже… попрошу двадцать… И слышу, как язык сам собой выговаривает: «Рублей сто!» Это меня Хлестаков подвёл – меньше трехсот, наглец, не просил… «Пожалуйста, Василий Михайлович, – говорит Тынянов, – пожалуйста, очень рад». Не помню, как вышел на Греческий… всё лицо горит! И совестно… и досадно… – Но деньги взяли, Василий Михайлович? – Именно что не взял. Сказал, что неудачно пошутил. – Помолчав, Андреев добавил: – Ручаюсь, что Тынянов меня насквозь видел. На всех этапах визита, с самого начала.

Умер Леонид Николаевич 24 апреля 1988 года (родился 28 февраля 1908-го).

25 апреля

Биография Ильи Николаевича Голенищева-Кутузова (родился 25 апреля 1904 года) очень насыщена.

В гимназии учился в Симферополе. С 1920-го в эмиграции. Сперва в Болгарии, потом в Югославии. В 1925 окончил Белградский университет по специальности «романская филология и югославская литература». Преподавал французский язык в Черногории и в Дубровнике.

В 1929—1934 жил в Париже, учился в Высшей школе исторических и филологических наук при Сорбонне. Докторскую диссертацию защитил о ранних влияниях итальянской литературы Возрождения на французскую словесность XIV—XV веков. В мае 1934 избран приват-доцентом Белградского и Загребского университетов. В 1938 году в журнале «Смена» опубликовал статьи о «Тихом Доне» (1 том) и романе А. Н. Толстого «Пётр I». В результате был арестован югославской полицией. А номера журналов «за советскую пропаганду» были конфискованы.

В 1941 году участвовал в антифашистском движении «Народный фронт». Был узником концлагеря «Банница». С 1944 года воевал в партизанском отряде и в Народно-освободительной армии Югославии.

В августе 1946 получил советское гражданство, с 1947 начал выступать в советской печати. В 1949 году был арестован и провёл четыре года в тюрьме.

Летом 1955 окончательно переехал в СССР. Работал в ИМЛИ. Профессор МГУ. Член редколлегии серии «Литературные памятники», где подготовил к выходу в свет «Божественную комедию» (1967) и «Малые произведения» (1968) Данте. О Данте Илья Николаевич написал книгу в серии «ЖЗЛ». Русский читатель обязан Голенищеву-Кутузову знакомством с «Эпосом сербского народа», с произведениями Д. Боккаччо, с «Гептамероном» Маргариты Наваррской.

Он не только комментировал эти произведения, не только выступал их редактором, но лично переводил куски их теста.

Значительный интерес представляют работы Голенищева-Кутузова о «Слове о Полку Игореве».

Умер Илья Николаевич 26 апреля 1969 года.

В 2004 году было издано собрание стихотворений Голенищева-Кутузова «Благодарю, за всё благодарю», а в 2008-м в серии «Классики поэтического перевода» – его избранные переводы «Трудись, огонь!..».

***

Шера Израилевич Нюренберг родился 25 апреля 1909 года. С 1928 года начал работать и печататься в газете «Известия». С 1937 года он подписывает свои произведения: Шаров, Александр Шаров.

Псевдоним прижился. Читатели к нему привыкли. Тем более что Шаров умеет очень занимательно рассказывать о самых разных вещах. Что он недаром до войны работал в отделе науки «Известий», свидетельствует его книга «Первое сражение: Повесть о вирусологах» (1962). Он любит сказки. И пишет их: «Кукушонок», «Мальчик-одуванчик и три ключика», «Человек-Горошина и Простак». Но он пишет не только сказки, но и о тех, кто их рассказывает: его книга «Волшебники приходят в людям» (1974) – одновременно и литературоведение, и увлекательные биографии, подобно лучшим в «Жизни замечательных людей».

Шаров любит игру в литературе. И это чувствуется. Это особенно воплощается в его фантастических вещах. В повести «После перезаписи» (1966) описано внедрение в нашу жизнь андроидов-«бисов». Он пишет повесть-памфлет «Остров Пирроу» (1965) и цикл рассказов о редких рукописях. Наконец, в жанре детской фантастики он пишет повесть «Малыш Стрела – победитель океанов».

Я хорошо помню, как одно время все зачитывались его замечательным очерком «Януш Корчак и наши дети», напечатанным в «Новом мире». Были в шаровской интонации не только восхищение героической личностью, но и безысходная тоска, которые, сплавляясь, рождали новый стиль, какой долго ещё жил в тебе и после прочтения книги.

Мне думается, что примерно так же написана и книга Александра Шарова «Жизнь и воскрешение М. Бутова (Происшествие на Новом кладбище)», изданная через двадцать лет после смерти писателя его сыном. Она начинается со смерти главного героя, который посмертно вспоминает о своей жизни – об ошибках, заблуждениях, неосуществлённых хороших замыслах и об осуществлённых замыслов плохих, ненужных, недостойных.

Умер Александр Израилевич Шаров 13 февраля 1984 года. А книга, о которой я веду речь, издана в 2013-м. Господи! Как хорошо, что рукописи не горят!

***

Лидия Николаевна Сейфуллина окончила гимназию в Омске. В 17 лет начала работать учителем начальной школы в Оренбурге. В 1917 году вступает в партию эсеров, но через два года вышла из партии.

В 1920 году учится в Москве на Высших научно-педагогических курсах. С 1921 года она – секретарь Сибгосиздата. Участвует в работе журнала «Сибирские огни» в Новосибирске.

С 1923 года жила в Москве и Ленинграде.

По поводу её повести «Правонарушители», которая её сделала известной, рассказывают, что Луначарский, находясь в Новосибирске, захотел познакомиться с талантливым татарским писателем, автором повести о правонарушителях. Председатель ревкома рассмеялся: «Это не молодой татарский, а молодая русская писательница Лидия Николаевна Сейфуллина».

Узнав об этом разговоре Сейфуллина уже в Москве, придя по какому-то делу к Луначарскому, спросила его: примет ли он талантливого татарского парнишку? Луначарский оценил юмор.

В Сибири её любили. Хорошо отнеслись к тому, что в первом номере «Сибирских огней» была целиком напечатана и собственная повесть Сейфуллиной «Четыре главы». Через некоторое время она вышла отдельным изданием.

А далее последовали «Перегной» (1922), «Правонарушители (1922), «Виринея» (1924)…

Она вышла замуж за Валериана Правдухина, с кем поселилась в квартире в проезде МХАТа, которую с удовольствием посещали С. Есенин, А. Новиков-Прибой, И. Бабель, М. Шолохов, М. Пришвин.

Вместе с мужем они переделали повесть «Виринею» в пьесу, которую взяли на свои сцены многие советские театры. Пьесу переводили, ставили в Праге, в Париже.

А у самой Сейфуллиной вышло первое собрание сочинений в 4 томах (1924—1926), которое выдержало четыре издания. В 1927—1931 – новое собрание сочинений. На этот раз в 7 томах. И тоже выдержало несколько изданий.

Позже, оглядываясь на свою жизнь, она писала в своей автобиографии: «Я – человек, рождённый и выросший в старом укладе, с иной моралью, с другими ценностями. Мне было двадцать восемь лет, когда пришёл Октябрь. Я выбирала сознательно и добровольно, уйти ли мне с ушедшими, или остаться гражданкой новой России.

Я не только выбрала Советскую Россию. В возрасте ещё более сознательном, в тридцать два года, я начала печататься в советских журналах, среди которых аполитичных нет. Этим самым я для себя навсегда определила идеологическую основу моих произведений.

Являясь хотя бы малозначительным представителем культуры класса, утверждающего законы в нашей стране, я себя считаю пролетарской писательницей, хоть числюсь в попутчиках.

Никакие внутренние разногласия в сфере самой литературы не заставят меня считать себя безответственной не только за советскую литературу, но и за политический строй страны, гражданство которой я приняла».

Сейфуллина добивается очень большой известности. Ей пишет ободряющее письмо Горький. С ней выступает Маяковский, и успехом их выступления дуэт обязан не только острослову Маяковскому, но и маленькой черноволосой женщине, которая завораживает залы своими произведениями.

Но – 1938 год. Арестован муж Лидии Сейфуллиной. Конечно, она не верит, что её Валериан – враг народа. Чего она только ни делает, чтобы в это не поверили и другие. Никто не отказывается её помочь. И никто не может ей помочь: это выясняется очень скоро. Правдухин расстрелян. Сразу ей об этом не объявляют, но шила в мешке не утаишь…

Вместе с сестрой она переезжает на дачу. Пишет мало. И книг её выходит мало.

Но что было абсолютно несвойственно Сейфуллиной, – так это ипохондрия.

Вспоминает писатель Владимир Лидин:

Я отнес ей книгу сам на дачу. Сейфуллина сидела одиноко на большом балконе своей какой-то неустроенной и не очень уютной дачи, чем-то напоминавшей и её личную неустроенную жизнь.

Действенное начало было в такой степени свойственно Сейфуллиной, что в 1942 году, не приспособленная к трудностям походной жизни, она по своей инициативе поехала на фронт, на передовые позиции, и, вероятно, не остановилась бы ни перед каким выражением силы своего духа. В доме отдыха на Оке она по своей же инициативе вынудила лётчика взять её в полёт на открытом самолёте, и он проделал вместе с ней не одну мёртвую петлю, которая закружила бы любого, но Сейфуллина вышла из самолёта гордая и счастливая, что выдержала испытание…

Она была принципиальна до строгости, и люди, пошедшие на сделку с совестью, Сейфуллину боялись. Её слово могло быть острым и беспощадным, и тогда оставалось только дивиться, какой могучий дух заключён в этой слабой и долгие годы болевшей женщине.

Я уже цитировал её автобиографию. Вот как она её заканчивает:

Я не представляю себе существовать на «ничьей земле». Так верю и так поступаю. Вот мой партбилет.

Я не хочу прийти к концу моей жизни Иваном, не помнящим родства. Мое внутреннее «я» – всё, чем я прожила свою жизнь, – связано с коммунистической партией. Все мои выступления были по прямому адресу: партии коммунистов. Я никогда не думала «в кулак», потихоньку, про себя. Никогда не обращалась за разрешением моих сомнений в чужую или «около проходящую» среду. Я шла только к руководству нашей партии.

Перед лицом моей человеческой и писательской совести я не могу вспомнить ни одного поступка или выступления (не было случая в моей общественной, а, следовательно, и в политической жизни), когда бы я оказалась вне восприятия мира.

Каждый человек, ощутив на своих плечах лишний десяток лет, хочет самоопределения. У одного такое желание возникает раньше, у другого позже. У меня поздно – к шестидесяти годам.

Не хочу умереть беспартийной при той или иной катастрофе – даже не имея партийного билета, хочу знать: я коммунистка!

Что можно сказать о таком завещании? Трудно представить, что Сейфуллина здесь лукавит. Да и зачем ей лукавить? Что же, «руководству нашей партии», которое писательница считает нравственным ареопагом, прощена казнь Правдухина, самого близкого ей человека?

Но, во-первых, это написано до ареста мужа. А во-вторых, нас уже убедил Лидин, какой могучий дух был заключён в этой женщине.

25 апреля 1954 года она скончалась (родилась 3 апреля 1889-го). Не разочаровавшись в идеалах, в которые свято верила. Трудно представить, что она продолжала бы в них верить, если б прожила хотя бы ещё три года.

26 апреля

Первый сборник стихов Владимира Григорьевича Бенедиктова, который так непритязательно и назывался «Стихотворения Бенедиктова» вышел в 1835 году и был распродан почти мгновенно. Потребовалось новое издание. Оно вышло в 1838 году большим по тому времени тиражом в 1000 экземпляров. И снова издатели не просчитались.

Он был в моде, – свидетельствует Яков Полонский, – учителя гимназий в классах читали стихи его ученикам своим, девицы их переписывали, приезжие из Петербурга модные франты хвастались, что им удалось заучить наизусть только что написанные и ещё не напечатанные стихи Бенедиктова, а наряду с этим заметно охлаждение к Пушкину. «Бориса Годунова» и «Капитанскую дочку» почти не читают.

Был в моде, да. Фет будет вспоминать, как ему удалось купить книжку Бенедиктова и целый вечер они с Аполлоном Григорьевым «с упоением завывали при её чтении».

«И я не хуже других упивался этими стихотворениями, – писал И. С. Тургенев, – знал многие наизусть». Тургенев же много лет спустя рассказывал Л. Толстому, как он «плакал, обнявшись с Грановским, над книжкою стихов Бенедиктова и пришёл в ужасное негодование, услышав о дерзости Белинского, поднявшего на них руку…».

Появление стихотворений Бенедиктова произвело страшный гвалт и шум не только в литературном, но и в чиновничьем мире. И литераторы и чиновники петербургские были в экстазе от Бенедиктова. О статьях Полевого и Белинского они отзывались с негодованием и были очень довольны статьёю профессора Шевырёва, провозгласившего Бенедиктова поэтом мысли. Жуковский, говорят, до того был поражён и восхищён книжечкою Бенедиктова, что несколько дней сряду не расставался с нею, и, гуляя по Царскосельскому саду, оглашал воздух бенедиктовскими звуками,

– это из «Литературных воспоминаний» Ивана Панаева.

Перечислять поклонников Бенедиктова можно долго. Скажу только, что вся эта горячая волна увлечения его поэзией схлынула после появления статьи Белинского в «Телескопе» (1835): здесь память Панаева подвела.

Как раз удивительно, что пошедший против если не всех, то многих, Белинский сумел доказать, что стихи Бенедиктова – это поэзия не мысли, а пошлости. Подержавшийся ещё несколько лет интерес к стихам Бенедиктова упал. Любители поэзии приходили в себя как после глубокого обморока.

К чести Бенедиктова, он был человеком добродушным, незлым, обожал Пушкина и любил вспоминать, что, встретив Александра Сергеевича, которому послал книгу, услышал, что у него, Бенедиктова «удивительные» рифмы и что хорошо бенедиктовское сравнение неба с опрокинутой чашей.

Надо сказать, что Пушкин разглядел действительно великолепное четверостишие Бенедиктова:

 
Снова ясно, вся блистая,
Знаменуя вешний пир,
Чаша неба голубая
Опрокинута на мир
 

Но в 1842 году Белинский как бы закрепит свой успех, заявляя: «О достоинстве и значении поэзии Бенедиктова спор уже кончен; самые почитатели его согласятся, что он то же самое в стихах, что Марлинский в прозе».

Однако на патриотической волне событий Крымской войны появляются новые стихи Бенедиктова. В 1856 году он выпускает трёхтомник. В следующем году «Новые стихотворения». Некоторые из них так поразили плывшего на пароходе из ссылки Тараса Шевченко, что тот, возвратясь в Петербург, захотел навестить Бенедиктова, о чём записал в своём дневнике.

Но и эти стихи были дезавуированы пародией Козьмы Пруткова, статьями революционно-демократических критиков. Так что Бенедиктов почти прекратил писать стихи. Занялся переводами, где, на мой взгляд, добился большого искусства. Но публика это не оценила.

Скончался Владимир Григорьевич 26 апреля 1873 года (родился 17 ноября 1807-го).

Ему не повезло. Когда-то Станислав Рассадин назвал свою статью о нём «Неудачник Бенедиктов». Да. От громокипящей славы к холодному забвению – такой путь удачным не назовёшь.

Но забыт Бенедиктов незаслуженно. Вот как он писал:

 
Плаватель по морю бурному носится,
Где бы маяк проблеснул?
У моря жадного дна не допросится,
Берег – давно потонул.
Там его берег, где ты зажигаешься,
Горний маяк для очес!
Там его дно, где ты в небо впиваешься,
Сребряный якорь небес!
 

А его переводы, как я уже сказал, вообще подчас выглядят шедеврами. Перевёл он многих поэтов. Мицкевича, по-моему, блистательно. Шекспира – превосходно. Хотя по скромности даже снимал с сонетов, которые переводил, шекспировские номера. И всё же прославленный шекспировский 66-й, который переводили многие, переведён Бенедиктовым лучше многих:

 
Я жизнью утомлён, и смерть – моя мечта.
Что вижу я кругом? Насмешками покрыта,
Проголодалась честь, в изгнанье правота,
Корысть – прославлена, неправда – знаменита.
Где добродетели святая красота?
Пошла в распутный дом: ей нет иного сбыта!..
А сила где была последняя – и та
Среди слепой грозы параличом разбита.
Искусство сметено со сцены помелом
Безумье кафедрой владеет. Праздник адский!
Добро ограблено разбойническим злом;
На истину давно надет колпак дурацкий.
Хотел бы умереть; но друга моего
Мне в этом мире жаль оставить одного.