Текст книги "Непрочитанные письма"

НЕПРОЧИТАННЫЕ ПИСЬМА

Место действия; Архангельская область

Время действия: середина прошлого века

19 ноября 1942 года

Дер. Максимов Прилук Архангельской области

К деревне Максимов Прилук подходили трое. Они шли, не оглядываясь, молча, о чем – то угрюмо задумавшись. Уже у самой деревни их обогнала, запряженная в сани лошадь. Остановившись напротив добротного, большого дома в центре деревни и, покосившись на подбежавшего пса, лошадь заржала.

С саней спрыгнул парень лет семнадцати. Оглянувшись на приближающихся мужиков, не торопясь, стал разминать затекшую поясницу.

– Здесь, что ли?– один из подошедших остановился и расстегнул ватник, – Бывал в избе этой я, бывал.

– Устьяна дом!– негромко произнес другой и хитрыми глазёнками стал обводить двор.

– Ну да. Устьяна Никифоровича!– возница застегнул пуговицы распахнутого тулупа, зло усмехнулся, – Дай бог ему… Всего!

Мужики, быстро переглянувшись меж собой, начали разбирать с саней ломики и кувалды.

Загрохотали половицы крыльца и длинной и тёмной прихожей, по деревенски – «моста». Визгливо залаяла выскочившая из-за дома собака, и тотчас спряталась обратно. Парень ногой несколько раз пнул ногой в дверь.

– Есть кто живой?

Не дождавшись ответа, потихоньку все зашли внутрь. Топилась печь. Кошка, перестав умываться, смотрела враждебно на непрошенных гостей.

На печи дернулась занавеска, и из-за нее появилось старушечье лицо с подслеповатыми глазами:

– Что надобно, люди добры?– старуха смотрела куда-то в сторону.

– Слезай, бабка!– парень скомандовал так громко, что кошка снялась и в один прыжок скрылась под печью, – Я уполномоченный райфинотдела Евгений Кокорин. Садись за стол, приказ читай.

Старуха, прихрамывая, подошла к столу. Пустыми глазами посмотрела недоуменно поверх голов гостей.

– Не вижу я ни черта!– она наощупь нашла стул и опустилась на него, – Ну. Сказывайте, зачем в дом наш пожаловали?

– Зачитываю. – Женька из рукава извлек бумагу, – Постановление заведующего райфинотделом товарища Петрова от 11 ноября 1942 года. Это опускаю. Ну и вот, по существу. Изъять для срочных нужд райисполкома кирпич из хозяйства недоимщиков Никифоровых. Всё понятно?

… Спустя четверть часа в избе было не продохнуть от висевшей в воздухе пыли раскуроченной печи. Один из мужиков стучал кувалдой по печи, ломиком отковыривал кирпичи, двое других вытаскивали их и грузили на сани.

Из угла слышались причитания старухи;

– Хозяин на фронте, второй год воюет! Жена тут. Детей трое. Я бабка уже на девятый десяток. Пятеро ртов! А тут, в начале зимы печь решили порушить! Господи, да что это такое делается? Люди добрые!

Женька искоса метнул взгляд на бабку и нервно укусил губу. В прищуренном взгляде читалась лишь опустошенность и тоска.

– Нам, бабка, кирпич нужнее будет!– негромко выдавил он из себя.

На крылечке он остановился, обтёр с лица пыль и с ненавистью оглянулся на дверь. Сбежав со ступенек, отвязал вожжи и, сорвав лошадь с санями с места, побежал рядом, подгоняя.

– Раза два ещё лошадь гонять придется! – произнёс один из мужиков, глядя вслед удаляющейся повозке.

– Да не-е! – парировал другой, – Три! Не меньше трех еще.

– Слушай, Василий!– поворачивается первый к собеседнику – Ты вроде хотел случай какой-то про хозяина рассказать?

– Да, было дело! Лет пятнадцать, наверное, прошло уже. Не меньше! Было-было!

– Трави, пока Женьки нет!

– Да что мне Женька. Он не мой начальник, ваш! А история, то та? Ну, вора здесь, в деревне, мужики поймали. Раздели его догола, дегтем вымазали, в перьях куриных вываляли. И как полагается – руки к колу привязали. На телеге еще кол закрепили, вора к нему поставили, тоже привязали. Не дать, не взять – Иисус на кресте распятый! Ну и давай веселиться, по деревням окрестным возить, вора народу показывать! Потеха-та!!! А Устьян этот-то такое учудил! Притащил две сковороды чугунных, значит, с ручками! Одну к животу вора накрепко привязал, непотребное место вроде как прикрыл, а вторую, с длинной ручкой, в руки взял!

Ну и представьте себе, процессия такая по полю к деревне приближается. Спереди повозку с распятым вором я веду. Сзади толпа, как ход крестный, идет. Веселятся все, только что не танцуют! Событие для округи! А сбоку от телеги Устьян со сковородкой!

Я телегу на минутку останавливаю, люди стихают и Устьян нарочито громко спрашивает; «Не ты ли, сучий потрох, раб божий, ворюга Онисим, у Клавдии из деревни Пакшеньга два года назад двух курей спер?»

Говорит и тут же колотит своей сковородой по той, что срам у вора прикрывает. Грохот как перезвон колокольный в Троицу! На полверсты разносится. Онисим, ворюга этот, естественно, орет от боли! Морщится и через силу отвечает быстро: « «Я, граждане! Правда востинная, что я! Я, и только я, и никто другой, и на этом прощения у мира прошу!»

Устьян поворачивается к процессии; «Прощаем ли оступившегося на пути жизненном за грехи его тяжкие, или далее везем?» Толпа вразброд орет и ржет! Кто «прощаем», кричит, кто – «дальше везем». Веселу-у-уха!

Устьян ладонь к уху прикладывает; «Не понял?»

«Дальше везем!» – народ уж

...

конец ознакомительного фрагмента