Текст книги "Повести и рассказы. Книга 4"

Таня

Когда Абрамушке исполнилось десять лет, в том же городе, но при других обстоятельствах родилась девочка. Родители, похоже, не очень радовались такому случаю. Не будем их строго судить. И причины неизвестны.

Так вот и началась у Тани жизнь. Сначала в доме малютки – там ей и дали это имя, потом в детском доме.

Были случаи: приходили взрослые, забирали кого-то из детей. Она ждала: придут её мама и папа, заберут с собой. Их всё не было и не было. Она надеялась, верила.

Здоровье у Тани было неважное, может, потому и не брали её. Была бледненькая, худенькая. Часто плакала. Забиралась в укромный уголок, мечтала, собирала листочки, тряпочки, шила себе и подружкам куколок. Росла доброй и отзывчивой. Детям с ней было как-то теплее, уютнее. Они любили её, платили добром за заботу и участие.

К школе, как и все сверстники, окружающие её, девочка знала одну-две буквы, но нисколько не унывала от этого. Сидела смирненько, слушала учительницу, аккуратно выводила положенное.

Частенько, случалось, замечтается…

– Что с тобой, Таня, – спросит у неё учительница, – не заболела ли ты?

Вздрогнет Таня.

– Нет, что вы, здорова я. Представилось, что большая выросла, маляром работаю. Махаю кисточкой, краска розовая, такая красивая. Мама нашлась… – Сядет Таня за парту, вздохнёт тяжело, по-взрослому, и опять за учёбу.

Учительнице жаль детей. Она нисколько не сомневалась, что из них вырастут хорошие люди. Материнского тепла им не хватает – плохо. Шли годы. После восьмого класса Таня поступила в строительное училище. Выучилась на маляра-штукатура. Она вспоминала часто свою бывшую учительницу, теперь пенсионерку, тоже одинокую женщину.

Любовь к выбранной ещё с детства профессии, убеждённость в своей нужности, полезности для людей давали Тане единственную радость в жизни. Работала она творчески. Отдавалась работе вся, до последней жилки. Вскоре не только не отставала от опытных подруг по бригаде, но и не уступала им. После неё никогда никому не приходилось переделывать работу, в которую она вкладывала свою душу. Нередко жильцам тех квартир, которые отделывала Таня, завидовали соседи. Соседи эти ругали, как заведено, строителей, всех без разбору, воровали у них же краску и после новоселья всё сами переделывали.

Критикуя строителей, они не знали о том, что строителям некогда делать хорошо и качественно: план большой, а времени мало, рабочих рук не хватает. И что начальник строительного управления стремится упрочить своё положение перед вышестоящими начальниками, делает карьеру, сдаёт очередной дом раньше намеченного срока, нарушая тем самым никому не нужную, и ему в том числе, технологию последовательности отделочных работ.

В свободное от работы время Таня искала свою маму. Писала письма, ездила, встречалась с людьми. Хотелось хотя бы издали посмотреть на неё, на единственно родного человека на белом свете. От мамы ей ничего не надо. Зарплата у самой хорошая, работа по душе, пусть тяжёлая, не беда. Она привыкла к тому, что ничего лёгкого в этой жизни нет. Правда, в последнее время всё чаще приходится работать с продлёнкой, нормы выработки растут. Что ж, раз надо, значит, надо, начальству видней. Квартир не хватает. Она и в общаге проживёт – не привыкать. Люди с семьями маются. По пятнадцать-двадцать лет работают. Уж дети успели вырасти, а квартир нет. Однако, удивительно – чем больше сдают квартир, тем меньше их получают работники управления. Куда они уходят?

Много потратила Таня времени, прежде чем напала на след своей матери. Узнала адрес её жительства. Жила в том же городе. Таня увидела её со стороны, не выдавая себя. Ничего родного в ней не нашла. Женщина была в годах, но явно не считала себя таковой. Одета модно. Но ни косметика, ни парик её не молодили.

Таня научилась различать людей. С такими, как её мать, старалась не общаться. Матери она не показалась.

«Зачем? Что может мне дать эта чужая женщина, бросившая совсем кроху? Тогда она была необходима, не теперь. Поглядела и ладно. Пусть живёт, как жила».

После четырёх лет работы коллектив избрал свою Татьяну депутатом районного совета. И не ошиблись. Намного больше добра она делала на почётном месте, хоть это была общественная работа.

Пора настала подумать о личной жизни. Вон, плотник, Иван, в кино приглашает, помогает в мелочах. Замуж позвал.

Выпивает, правда. Так кто сейчас не выпивает? Говорят – лентяй. Воспитать можно, может, работа не по душе. Думала-думала, гадала-гадала, да и согласилась. Так вот и зажила семьёй в общежитской комнате. Хорошо, подружки освободили.

– Что же ты, депутат, а квартиры получить не можешь? – корил её муж, вернувшись с работы, как всегда, под хмельком. – Иди к начальству, требуй.

Поначалу Таня пыталась что-то доказать мужу, воспитать. Вскоре поняла – бесполезно. Можно было получить хотя бы однокомнатную квартиру. Но как смотреть в глаза остальным? Вон, Елизавета из её бригады с двумя детьми баню снимает. Муж в тюрьме. Был шофёром, в аварию попал. Им бы хоть однокомнатную. И ходила Таня по начальству, только не за себя хлопотала, за людей.

Муж тем временем совсем спился, на работу перестал ходить. Денег не приносил, норовил из дома украсть. Таня вздыхала, совестила его, показывала на свой живот. Муж соглашался с ней. Проспится и опять за своё. Пора на лёгкий труд переходить, да не ко времени. Дом сдаточный. Уйди она из бригады – большая потеря. Уговаривали её женщины: «Иди, рожай». Да где там. Начальник управления лично просит работать.

– Вот сдадим, тогда отдохну. Я крепкая, выдержу.

Женщины кивали головами, не одобряли её:

– Не бережёшь себя, дитя бы поберегла.

Так и шло время. Ничего вроде не случалось. Дом сдали, как всегда, досрочно. Качество хорошее. Начальник доволен.

В роддом свезли её на скорой помощи девушки из соседней комнаты. Муж запил, домой не показывался. Пришлось в стенку стучать.

Роды прошли нормально. Таня родила дочь, покормить успела. Сделалось ей плохо. Врачи забегали, засуетились. Таня была без сознания. Что с ней? По всему – почки. Лечили, не помогало.

Весь строительный участок приехал кровь сдавать… Поздно оказалось. Умерла Таня.

Перед концом пришла в себя:

– На похороны пригласите мою маму. Дочку назовите Машенькой.

Обследовали. Оказалось, лечили не от того. Просто надорвалась на работе.

Хоронили Таню чужие люди. Тихо, без слёз. Муж так и не проспался. Мать прийти отказалась. Одна дочь в роддоме горько оплакала. Она ещё не осознавала, отчего ей так горько.

Никто больше не услышит и не вспомнит о Тане. Только если берёзка у могилки расскажет подросшей Машеньке о добром честном патриотическом сердце её матери, безвременно загубленном, как могло показаться для дела, а вышло – для Абрамовой карьеры.

Обычный вечер

– Фроська, ну-ка иди сюда, дура!

– Чё надо, окаянный? – Фроськин визгливый голос вперемежку со всхлипываниями раздался из кухни. – Нализался опять. Изверг, изверг и есть… Пропасти на тебя нет. Хотя бы околел где…

– Кому говорят, дрянная баба, иди сюда. – Голос Фроськиного супруга говорил за то, что его обладатель был действительно пьян. Вот уже более двадцати лет, как женаты, а трезвого она его и не видела.

Открылась дверь в общую комнату квартиры-хрущёвки, сквозь папиросный дым опухшими от постоянных слез глазами Фроська смотрела на своего пьяного мужа, на его друга: «Чтоб он провалился. Присосался к мужу, не отодрать». Вот уже много лет, как они друзья. И Фроська, как ей казалось, справедливо считала, что это тот и виноват в беспробудном пьянстве мужа.

В руках Фроськи были недомытые ложки. Капала вода…

– Куда смотришь, корова? Меня не видела? Вона, куды смотри, – супруг рюмкой указал на телевизор. – Там шла вечерняя программа новостей «Время». Показывали приём какого-то зарубежного гостя.

Фроська непонимающе глянула на экран, потом на мужа. Рот его был в улыбке до ушей от самодовольства.

– Как? Зришь, чё делают политики? Не мы с Колькой.

Фроська поначалу ничего не могла понять. Думала, что её разыгрывают. Открыла было рот. Но в это самое время в телевизоре эти самые политики чокнулись… и при всём честном народе выпили из здоровенных фужеров…

Фроська не слушала, о чём там говорили они при этом. В глазах её сверкнули крупные слёзы. Она взвизгнула. Трахнула дверью, вылетела на кухню.

Друзья слышали, как Фроська ложками угодила в мойку, потом заорала навзрыд заученным противным голосом. Она поняла, к чему клонил супруг. Слышала, как ржали за дверью двое пьяных, довольных своей жизнью мужиков.

– Давай, Колька, выпьем. Вона, как политики, по-культурному. А тут, с бабой, никакой культуры… Вечно настроение испортит.

Колька не знал, что ответить, или от выпитого засыпал.

А у Фроськиного супруга как раз появилось настроение пофилософствовать. Он уже не видел телевизора, закадычного друга своего, Кольку, действительно спавшего в кресле с недопитой рюмкой в руке, из которой тонкой струйкой на пол вытекала водка.

– Недовольная! Ишь ты. Политикам можно, а нам нет? Поди им скажи. Посадят, где Макар телят не пас. А здеся, как же. Муж вот он: ругай его, издевайся. Потолковать с другом нельзя. Правда, Колька… Ну вот, поди, жены у политиков не чета тебе, корове деревенской. Грамотные. Политика, это знаешь?.. Приёмы, проводы.

Он представил себя политиком. Каждый день встречает, провожает. И всё с вином заморским. Да на дню не по одному разу…

Сегодня было, как всегда: супруг заснул, где сидел, напившись и пофилософствовав вдоволь. Фроська повыла на кухне, утирая грязным фартуком слёзы и сопли. Охала, ахала. Ругалась вполголоса на мужа, его дружка, на весь белый свет. Она вся и всё ненавидела, в том числе теперь и политиков, не ко времени решивших выпить. Она понимала своим женским сердцем, что ничем и никогда не сможет остановить мужа.

А ведь хороший был. И любил её, и она его любила. Хоть и тогда пил. Думала: вот бросит пить, возьмётся за ум… на старости лет и поживут по-человечески.

Нет, она ясно сейчас поняла. И от понимания этого, от отчаяния и оттого, что загубила жизнь свою с «этим», завыла ещё сильнее и противнее.

Фроська выла до тех пор, пока, по её понятию, могли терпеть соседи. Потом прибралась. Выволокла худого от пере-поев Кольку на лестничную площадку. Жена (такая же, как Фроська, несчастная женщина) подберёт. Привела себя в порядок и легла спать.

Во сне в её истерзанном мозгу занозой сидела надежда: «Может, хоть завтра не напьётся?».

Усталость

Пётр Ильич был один. Домашние ушли в гости. Ему нездоровилось, и он остался дома.

Был вечер. И как это часто случалось в последнее время, он устал. Ему казалась странной такая усталость. Но о причинах её появления думать в постоянной мелкой суете было некогда. Взять личную жизнь – надо ли думать о ней? Что нового? Жена, дети и прочее, как у всех.

Взять работу – там тоже всё давно обдумали технологи: бери то, делай это.

Устал? Ну и устал. Все устают.

Петра Ильича никто не беспокоил. Он сидел в кресле. Двигаться не хотелось. Оставалось или дремать, или вспоминать. О чём?

«Да, где-то я сделал ошибку. Не из-за этой ли ошибки теперь так непонятно плохо? Что же это за ошибка?»

Воображение Петра Ильича перенесло его на много лет назад. Как бы через силу в мыслях перелистывались страницы прожитых лет. Ничего такого, что, с его точки зрения, было бы неправильно, ему не вспомнилось. Что может, к примеру, быть не так в том, что он поступил в техникум, окончил его и стал строителем? Конечно, нет. Ведь строителей не так и много. Да и профессия необходима.

С другой стороны, не стань он строителем, а, допустим, писателем – не пришлось бы ему столько энергии тратить бог знает куда и на что. Сочинять книги, наверное, приятное дело. В сознании Петра Ильича явились его первые учителя. Он им благодарен. Это были настоящие Люди с большой буквы. Он впитал их слова, дела. Помнит всё, что связано с ними. Да, ему везло на учителей, друзей. Он до сих пор преклоняется перед ними и тайно надеется на то, что время не изменило их, как его самого. Зачем тогда жить, если все будут одинаковы, бесцветны, подстрижены одинаково и в одинаковых хомутах?

Вот, Клавдия Вениаминовна – классная руководительница в техникуме. Многие из студентов их группе завидовали, что она не «ихняя». И не потому, что она была излишне добра и красива. Она была и строга, и справедлива, и требовательна, и отзывчива к чужой беде. Имела семью, троих детей – и всё время отдавала нам, студентам. Самоотверженная, умная, настоящая женщина.

Некоторое время тому назад Пётр Ильич побывал у неё, будучи в отпуске. Она по-прежнему отдавала себя техникуму, студентам, внукам… Что движет ею? Корысть, жажда наживы, славы? Так она их не добилась. Долг перед обществом? Так долг у всех окружающих её. И также обязывает ко многому. И они многое делают. Где именно та грань, что выделяет таких, как Клавдия Вениаминовна? Где заложены неиссякаемые истоки лучших человеческих качеств? Откуда берутся силы у таких людей? «Самое удивительное было в том, что эти невидимые силы переходили в нас, её студентов». Пётр Ильич во всех подробностях помнит, как они стремились изо всех сил походить на Клавдию Вениаминовну. И не дай бог обидеть её, сделать больно. Всякое бывало, но старались.

Техникум остался позади. Пётр Ильич ясно представил себя молодым, ничего, собственно, не знающим в строительстве. Попал по разнарядке на военное строительство объектов противоракетной обороны. Что бы он, как строитель, из себя представлял в дальнейшем, если бы на его пути не встретился Хайрулин – толстяк, матерщинник, весельчак и драчун (исключительно если касалось работы)? Даже потом, когда Хайрулина назначили на очень большую военную должность, остался таким же. Главное его качество, кроме профессионализма, – честность: к долгу, делу, себе, людям его окружающим. Ему можно было просто верить. Знание дела, его опыт, настойчивость, простота, целеустремлённость притягивали людей вместо магнита. Вокруг него всё горело, крутилось. Могло показаться, что вовсе и не он всем руководит – само по себе строится и растёт.

Конечно, армия была хорошей школой Петру Ильичу. Самостоятельная гражданская жизнь встретила его круговоротом противоречий. Но и здесь он встретил хорошего умного человека. Своего прямого начальника, Зиновьева. Ненамного старше его самого, но опытного и талантливого. Сколько он дал примеров и в работе, и в жизни! Прошло столько лет. Другая работа уже. А Пётр Ильич нет-нет да зайдёт к Зиновьеву в гости. Тот не изменился. В нем скрыто философское отношение к жизни. Даже враги побаиваются его логики в суждениях и делах.

Пётр Ильич ясно осознавал, что до этих пор жизнь его была понятной и правильной. Не имела больших изъянов. Его учителя привили ему необходимые лучшие качества. Он, как способный благодарный ученик, отправился в самостоятельный путь, имея свои коммунистические убеждения, идеалы, надежды. Он видел себя вновь молодым и энергичным начальником участка. Это только название – участок. Он тащил – на него наваливали. Он опять тащил. В конечном итоге всё, что строилось предприятием в городе и области, перешло под его команду. Он не замечал течения времени. Дело его захватило. Для дела он был готов на всё, даже доходило до сочинения стихов, если было надо…

Дома никого не было, темно и тихо. Никто не видел его лица.

Стоп. Не здесь ли его ошибка? «Но в чем? Что я делал?» То, чему учили. Старался делать больше, лучше. Воспитывал людей, руководил, строил дома, коммунизм… Он строил, а рядом с ним, оказалось, не очень-то строили: пили, прогуливали, воровали, просто бездельничали. Хорошо, если это подчинённый – меры можно принять. Не сразу, но поможет. А если это вышестоящие руководители? Если они сами не достойны своих должностей? Можно им доверять? Кто им поручил руководство? Не такие же? Стоит ли идти за ними?

Это был первый выбор Петра Ильича. Необходимо работать. Не доверяя – работать нельзя. Что делать? Подстраиваться под руководителя? Делать, как тот? Сегодня один, завтра другой, такой же. Нет, надо быть собой. Теперь его жизнь превратилась из работы в борьбу. Борьбу за отстаивание достоинства, справедливости. За то, о чём странно слышать – партийность.

Однако были ли тому причины? Многое из того времени уже забылось. Но Пётр Ильич помнит, как на партбюро ему, молодому коммунисту, объявили выговор по предложению его же бригадира, члена бюро, самого что ни на есть безобразника и пьяницы. Человека, который свой дешёвый «авторитет» в бригаде поддерживал организацией ежедневных пьянок. Он и на партбюро был в откровенно пьяном состоянии. Конечно, не всё было в порядке в большом коллективе Петра Ильича. Он шёл на бюро за помощью. И вот результат. Что, разве члены бюро не знали обстановки? Нет – знали. Просто они не осмеливались идти против авторитета начальника предприятия. Как же так? Кто он такой? Кто есть Пётр Ильич? А бригадир – «кореш» их начальника. Понимать надо. Пришлось поскрипеть зубами и здесь. Не делать же «концерты» из-за таких «мелочей». С бригадиром пришлось столкнуться. Его безобразия достигли высшего предела: жены рабочих пошли к Петру Ильичу со слезами и жалобами на своих вечно пьяных мужиков.

Пришлось бригадира от руководства бригадой отстранить. Это вызвало у начальника такое негодование, что Пётр Ильич узнал на своей шкуре и надолго запомнил, что такое настоящий гнев начальника. Можно стерпеть и это. Хуже всего и бесчестней было то, что начальник собрал бригадное собрание и провёл «беседу» о том, кто лучше. Из его суждений получалось так: бригадир – герой, борец за правду, жертва. А Пётр Ильич – никудышный руководитель, низкий человек, старается мстить за правду, за обиду.

Бедные испитые мужики боялись самого того круга, в котором жили: бригадира, начальства, жён своих, наконец. И как им было не голосовать под оком самого начальника за утверждение авторитета бригадира? Что дальше? Пётр Ильич делал теперь одну «ошибку» за другой. Пока он руководит участком, ему видней, что есть что и кто есть кто.

Бригадиром на другой день он своим распоряжением назначил неплохого честного рабочего Дягилева. Много было хлопот и дел, пока сами рабочие участка не поняли сути действий Петра Ильича.

Потом, по прошествии нескольких лет, когда забываются эти, в общем-то, мелочи, Пётр Ильич встретил в городском автобусе своего бывшего горе-бригадира, как всегда, подвыпившего. Тот откровенно выразил ему свою признательность. И добавил: таких «чистых, как кристалл», больше он не встречал. И что только поэтому Пётр Ильич неправ и будет вечным неудачником. Он же, напротив, хоть и пьёт и безобразничает – делает то, чего требует его новое начальство. И потому снова в чести. Его уважают и он является опорой государства. Рабочий класс! Пётр Ильич поинтересовался, как у него обстоят дела с членством в партии (в своё время он был исключён и уволен по статье). «Всё, как надо. Прошли те времена, когда такие, как вы, идейные, правили. Сейчас не то время. Вы отжили своё. Будущее за такими, как мы. Пора понять. Вроде умный человек».

Бригадир был прав. Пётр Ильич многое и без него понимал. Но понимал он не то, что подразумевал бригадир. Он уяснил для себя – борьба за идеалы продолжается. Она не закончилась где-то давно и далеко его учителями и товарищами по «оружию». Он ясно видел языки зла, вредительства, преступности, граничащие с прямыми противоречиями идеалам общества, пониманием чувства долга. Всюду видны несовместимость поступков многих людей общества, строящих будущее с теми пакостями, которые они творят.

Многие даже из его товарищей в конечном итоге оказались или простыми провокаторами, выполнявшими поручения верхов, или скатывались с прямой дороги и подчинялись окружающим их событиям. Сколько нервов потратил он на таких, как его бывший секретарь цеховой партийной организации – Емельянов? Он ему многое доверял, старался советоваться, хотел вырастить из него человека с большой буквы. И это в течение долгого времени. Не один год прошёл до того момента, как Петру Ильичу раскрылась личность Емельянова: по человеческим меркам – предателя. С брезгливостью вспомнил Пётр Ильич. Что ими движет? В общем-то, из неплохих людей получаются такие типы. Да, ему надо было квартиру. Сыграли на этом, да и на человеческой слабости. Так сказать, близость к верхам уничтожила ещё одну душу. Квартиру Емельянов получил. Но вряд ли бесследно прошла для него сделка с совестью. Даже если он и перестанет впредь предавать и лебезить перед власть имущими для своей корысти – этот человек пропал для борьбы. В лучшем случае он может остаться наблюдателем – если не примыкая к сильным, то и не помогая слабым.

В борьбе нужен стержень. Его нельзя удержать руками, опираясь, как на трость идти вперёд. Стержень – внутри, в душе. Самые стойкие – это те, кто не дал червю личных выгод источить его, ослабить и превратить в труху. Их нельзя согнуть. Они или стоят прямо на своих позициях, либо погибают, если сила пороков, наступающих со всех сторон, становится невыносимо сильной.

В реальной жизни Пётр Ильич видел, как часто эти чёрные силы повергают в прах судьбы. Он на себе испытал их цепкие пальцы. Не единожды их вездесущие костлявые руки душили его. Не единожды он вынужден был оберегать не только себя, но и тех, кто в него верил, шёл за ним. Таких было много, и это придавало сил Петру Ильичу. В противном случае «стоило ли заваривать кашу»?

Шло время. Пётр Ильич пользовался в городе заслуженным авторитетом. Ему вынуждены были доверять ответственные руководящие посты. Коммунисты не один раз избирали его секретарём партийной организации предприятия (без отрыва от производства). Со стороны могло показаться, у Петра Ильича всё хорошо.

На самом деле было далеко не так. Теперь, по необходимости поднявшись по служебной лестнице выше, он увидел то же самое, но в гораздо больших размерах. Он увидел целую систему, движущую общество. И определённо убедился: кто этой машиной руководит, он и крутит колёса в нужную сторону.

Сколько обманных и «передовых» речей и докладов слышал он от тех, кто не достоин даже приближаться к ним. Как тяжело разобраться, кто перед тобой. Вот и предприятие у иного руководителя хорошо работает. Хвалят его. Ордена вручают. Почести всякие ему оказывают. Копнёшь – вор. Ладно, дело его, пусть ворует. Всё равно когда-то посадят. Но скольких вокруг себя уничтожит такой? Скольких не досчитается отряд борцов? И всё это в порядке. Порок, далеко стоящий от задач нашего общества.

Всё это Пётр Ильич видел, переживал, боролся. В него верили простые люди и потому шли к нему, советовались, черпали силы. Жизнь сложна. Она научила его: не с каждым можно делиться своими главными мыслями, как он делал ранее, по молодости. За что имел много неприятностей. Стал, если можно так выразиться, мудрее. Но дел своих не изменил.

Какому современному руководителю понравится подчинённый, имеющий больший, чем у него авторитет, знания, опыт? Не понять, чего у него в голове. Какой-то не как все. Неудобный. Пётр Ильич вновь видит методы «борьбы», которые он испытал на себе от своих, завуалированных под героев, противников. О том ли он мечтал? Думал ли он тогда, что в нашем советском обществе, столь правильном, детище Ленина, может быть подобное? Борьба с противником выработалась у них в систему, обросла «опытом», стала наукой, поддающейся не каждому, и совсем непостижимой для честного человека.

Думал ли Пётр Ильич о том, что в то время, когда народ, окружённый со всех сторон империалистами, когда идёт жёсткая смертельная война между классами, не у рабочих, а у их руководителей пойдёт открытая война за «существование под солнцем»? Мог ли он раньше предположить, что многие руководители только потому «руководители», что у них наверху есть мохнатая рука?

Было время, Пётр Ильич и мысли не мог допустить о том, что в нашем советском обществе есть руководители, считающие своим делом, не долгом – показать, каков есть он и что значат все вокруг него. Чем «черней» подобран коллектив, тем «светлее» руководитель.

Не оттого ли наши просчёты? Не оттого ли наши идеологические противники по ту сторону океана так часто потирают руки? Пётр Ильич чаще и чаще стал заглядывать в тома Ленина. Искал причины. Находил. Боролся. Недоумевал. Но рук не складывал. Искали и его «партнёры». Надо отдать им должное – находили чаще и били больнее. Конечно, это выглядело не открыто. Открыто они его «уважали». Да и как иначе? Авторитет в городе, коллективе у него был столь велик, что прямое покушение на него было бы бессмысленным и опасным.

Однако как не был он опытен и предусмотрителен, выдернули его из коллектива, любимого дела.

Много лет он жил одними своими делами. Все свои знания, время отдавал людям, работе. Не из одного воспитал истинного человека. Из скольких в прошлом пьяниц сделал хороших людей… Скольким семьям вернул радость. Лучший опыт страны изучил и внедрил на любимой работе, пусть неблагодарной и тяжёлой. Он знал – это очень нужный, сроднившийся с ним труд, ставший его жизнью.

И вдруг всё это разом рухнуло…

Пётр Ильич близко воспринял нахлынувшее из прошлого, взялся за сердце (впервые в жизни), пошёл искать аптечку.

«Не тому учили меня мои учителя. Современные сволочи оказались сильнее».

А тем временем сволочи тщетно использовали множество методов своей тайной науки. Однажды, пока Пётр Ильич, как обычно, доверял подчинённым в пределах их компетенции, они воспользовались властью вышестоящих и простодушием начальника планового отдела управления, сославшись на то, что якобы не хватает до плана полугодия главка, дали устное распоряжение добавить названную ими сумму к выполнению строительно-монтажных работ и заменить в статистике уже сданный отчёт. Сумма была невелика, и начальник отдела согласилась заменить подписанный накануне и сданный ею в государственные органы отчёт.

Пётр Ильич хорошо помнил – он не наказал за это подчинённую. Осудил только то, что не доложила ему. Он совершенно случайно узнал об этом на другой день.

Колесо закрутилось. Он понимал: это инсценировано специально для него, против него. Но коль срок отчётности ещё не вышел, он в третий раз изменил отчёт, оставив истину. Сам лично объехал инстанции. Но колесо было уже не остановить. Тут же появились главковские ревизоры. Нашли-таки смехотворную приписку, составляющую план половины суток управления. Как это можно вообще определить? После чего последовал приказ: за приписки начальника управления уволить, как вредителя народного хозяйства.

Казалось, нелепость. Да. «Но факты говорят…»

К кому только не обращался Пётр Ильич за помощью. Все соглашались: нелепость. Секретарь райкома партии, его бывший подчинённый убеждал: учат вас так. На повышение, видно, готовят. Первый секретарь горкома партии провёл селектор с руководством главка в поддержку. «Вот видишь, все нормально, давай, работай».

Время шло, а нелепость жила. Приказ не отменён. Пётр Ильич настоял на приёме у начальника главка. Тот один говорить не захотел, пригласил заместителей своих (в общем, неплохие люди), с которыми у Петра Ильича были старые товарищеские отношения по совместной работе.

Петру Ильичу слова не дали.

Начальник долго рассуждал про то, какой Пётр Ильич плохой, как он сам якобы больше самого Петра Ильича переживает за него. Но долг есть долг, и он следует ему. Конечно, Пётр Ильич не враг государству, но за несоответствие занимаемой должности его уволить (пусть скажет спасибо) – это всё, что он может для него сделать.

Заместители молчали. Пётр Ильич не видел их глаз. Их вид говорил – нет их здесь. Не вон тот ли главный инженер представлял его своей жене как лучшего инженера в отрасли? Не этот ли заместитель начальника главка днями ранее настаивал на избрании его заместителем секретаря парткома главка? Не вы ли называли его дружески по имени и работали бок о бок больше десятка лет? Где же вы все? Что вы молчите? Или, может, перед вами не я?

И вот новая работа. Новый коллектив… Здесь всё по-старому. Всё то же.

Пётр Ильич ушёл в себя…

«Стоп. Вот оно! Главное!» Вот в чём его ошибка. Вот от чего он устал. Не от работы он устал, не от борьбы. Его давил груз беспокойства. «Если все уйдут в себя, что будет?» Он почувствовал тот груз, который нёс в себе. Груз его придавил такой силой, что ещё чуть – и конец, раздавит.

Выпитая таблетка не помогла. Он обессилел от воспоминаний и нахлынувших мыслей. Вновь подняться к аптечке сил не осталось. Нет, нет. Этого допустить нельзя. Он должен предостеречь своих учеников от этой ловушки. Ни в коем случае не уходить в себя. Надо бороться. Бороться до победы, до конца. В борьбе сила и жизнь. Он это обязательно сделает. Он это сделает завтра же.

Пётр Ильич не осознавал, что он такого сделает, но как человек, совершивший большое открытие, почувствовал себя легко. Голова его закружилась, глаза закрылись. Голова откинулась на мягкую спинку кресла…

Пришли домашние. Пётр Ильич находился в том же положении. Лицо спокойно. Казалось, спал. Это был не сон – инфаркт.

1980 г.