Текст книги "О любви"

Прошло около месяца, как они расстались. Но ему казалось, что они не виделись целый век, хотя он видел ее каждый день. Утром или вечером, на спальной подушке или за чашкой кофе перед ним вдруг возникали ее глаза, такие милые, такие светящиеся, такие искрящиеся – чудо. Он готов был часами на них смотреть, в них нырять и погружаться всем своим существом.

Он видел, как легким взмахом своих тонких пальчиков она отодвигает в сторону воздушный локон светлых волос, каждый раз падающих ей на лоб. А как волновала его ее загадочная улыбка, ее ломкие блестящие губы, живущие своей отдельной жизнью от всего остального. И щечки с гладкой матовой кожей, подернутой слабым нежным румянцем.

Но почему же он, такой невнимательный, не разглядел раньше цвет ее глаз и теперь не знал, какие они – карие, голубые, зеленые? А ведь они были первые, которые его в ней покорили. Почему не помнил он и цвет ее волос, знал только, что они светлые, как у всех блондинок, но ведь у светлого столько разных оттенков. И спроси его, в какой кофточке она была в тот или иной день, какой жакет носила, какая цепочка с кулоном висела на ее тонкой лебединой шее, он, конечно, не мог бы сказать. Наверно, это потому, что по мужскому обыкновению он воспринимал ее целиком, всю, сразу и не различал отдельных деталей. Его внимание больше привлекали движения ее рук, губ, глаз, поворот головы, пожатие плеч. А больше всего он наслаждался звучанием ее голоса, глубокого, идущего откуда-то изнутри, из сердца.

Нет, вообще-то, она не была красавицей, какие манят нас со страниц глянцевых журналов и рекламных клипов, ей не была дана та неземная божественная красота, которая воспета Петраркой и Бодлером, Есениным и Щипачевым. Нет, она не была красива, она была – прекрасна. Он любовался ею, восторгался, не мог оторвать от нее взгляд. Ему нравилось, как она говорит, ходит, пьет чай, откусывает печенье, как одевает очки для чтения. И особенно он был без ума от ее улыбки. Она возносила его на небеса, и он долго там висел, ослепленный ею и совершенно счастливый.

И разве мог он забыть тот невинный детский поцелуй в щеку, которым она вдруг одарила его в своей машине. Он потом много раз гладил это место на щеке и целовал пальцы, которые его касались. А еще навек запечатлелось в нем то случайное нечаянное касание их рук под столом в ресторане, когда он вдруг почувствовал небывалую фантастическую искру (или огонек пламени), которая на мгновение пробежала между ними. Как же это было здорово, как восхитительно, как изумительно!

А ведь она даже не была в его вкусе. Он всегда носил под ребром у сердца портрет своей мамы, и ему нравились лишь похожие на нее маленькие черноглазки-брюнетки. А она была совсем другая – тонкая, стройная, высокая.

Почему он так сильно на нее запал, что за сила, какой магнит потянул его к ней? Вряд ли он мог ответить на этот вопрос. И почему случилось все не сразу, не вдруг, не с первого взгляда, как бывает в жизни и как пишут в романах. Довольно долгое время они встречались по делам, говорили о просроченных платежах, о неподписанных актах и счетах. Тот древнегреческий мальчишка Амур подкрались как-то незаметно и без всякого предупреждения неожиданно пальнул в него стрелой из своего золотого лука.

То была воздушная подростковая влюбленность, в ней не было ни капли секса, пошлости, грубости. И он, поимевший за свой долгий век немало разных женщин, боялся хотя бы намекнуть ей о постели. Хотя… Нет, однажды ему все же пришла в голову мысль склонить ее к близости, он даже сделал попытку выпить с ней на брудершафт, чтобы иметь повод поцеловаться. Но она, по-видимому, сразу же раскусила его затею и резко ее отвергла. Наверно, она была права – не стоило спускать их чувства с неба на землю.

Но почему же они расстались, почему порвалась та тонкая шелковая нить их романтических отношений, та нежная связь, оказавшаяся столь хрупкой, недолговечной?

Казалось бы, на этот вопрос можно ответить просто и однозначно – в действительности, у них не было будущего. Они должны были это знать с самого начала, с первых минут, но он ничего с собой не мог поделать – чувства были сильнее всякого здравого смысла и противились любым доводам разума. Но те были сильнее, и, увы, победили. Почему?

Объяснение, прозрачное, как оконное стекло, вроде бы, лежало на поверхности – их совместному будущему, конечно, не могла не помешать слишком большая разница в возрасте – тридцать с лишним лет. Немало.

Однако, на самом деле, этот возрастной провал им почти не ощущался, иногда ему даже казалось, что она взрослее и мудрее его. Многие ее суждения о жизни, быте, взаимоотношении детей и родителей были куда более зрелыми и разумными, чем его. Она трезво оценивала профессиональные способности жениха своей дочери, здраво судила о возможностях покупки дома его дочкой, давала ему ценные советы по страховке машины.

Ее тоже, чувствовал он, вовсе не напрягал контраст их возрастов – было видно, что ей с ним интересно. Во всяком случае, она с неизменным вниманием слушала его байки о прошлом, о встречах с Б. Окуджавой и В. Войновичем, о тектонике земной коры и даже о способах засола осенних огурцов и помидорах «early girls» на его огороде.

У них, вообще, было много общих интересов, одно из главных – увлечение поездками в разные концы света. Он побывал в Чикаго, Сиэтле и Бразилии, она – в Майами, Денвере и Японии. Они рассказывали друг другу об этих вояжах, делились планами следующих путешествий, советовались друг с другом, как лучше их организовать. Не меньше обсуждали они и свои такие схожие домашние проблемы, заботы о детях и внуках, о болезни ее мамы и неустроенности его внука.

Думал ли он усерьезнить их отношения? И не раз. А однажды…

Она помогала ему составить план летней поездки на море. Они включили компьютер, влезли в интернет и стали выбирать отель поближе к пляжу и перелет без промежуточных посадок. Вдруг он неожиданно для самого себя предложил:

– А, может быть, поедем вместе?

Она вздрогнула, стянула брови к носу, прорезала на лбу морщинку. Ее долгий взгляд погрузился в разводы желтой краски на стене, потом она взяла тряпку и неторопливо стала стряхивать крошки со стола, где они только что пили чай с кексом. Он, волнуясь и покраснев, как мальчик, с надеждой и тревогой вглядывался в ее лицо.

– Что же мне тогда надо с Володей разводиться? – она задумчиво в неопределенном направлении покачала головой, потом, еще минуту помолчав, встала со стула, повернулась к нему и твердым голосом сказала: – Нет, не получится.

Больше к этому вопросу он не возвращался.

Ученые считают, что для сохранения психического здоровья, каждые 7 лет человек должен менять или место жительства, или вид работы, или… партнера своей судьбы. Еще лучше все вместе. Но как же трудно это сделать в 50 лет и, тем более, в 85. Каким героем, смельчаком или легкомысленным недоумком надо было бы быть, чтобы вот так сразу, наобум, вдруг, порвать со всем своим прошлым и начать жизнь заново. А он не был ни героем, ни храбрецом, ни беспечным ветрогоном.

Так что, не разница в возрасте их разлучила. А сам возраст. На старости, как в молодости, все также хочется, но уже не можется.

Он сидел у телефона и долго смотрел на кнопки набора номера. Его пальцы то нерешительно касались их, то стыдливо прятались в ладонях. Он ссутулился, сник, увял, за грудиной что-то больно сжималось. А в голове скреблись когтистые мысли-кошки, назойливые, приставучие, грустные.

Не придумал ли он себе все это, не вообразил ли? Не от своего ли одиночества, от своей неустроенности он к ней так сильно потянулся? А она просто-напросто его пожалела и откликнулась лишь потому, что он напоминал ей отца, уже ушедшего из жизни.

А, на самом деле, ничего между ними и не было. А, может, было?

Застойный период

Раньше все было иначе. Придешь с работы домой, а жена, минуту назад замарашкой, стоявшая у кухонной плиты, вдруг нырнет в зеркало, пошерудит там чего-то и выйдет оттуда прекрасной венерой из пены морской. Щечки, губки – античные коринфы, платье – барокко, прическа – рококо, а глазки светятся так, что бра тускнеет на стене.

Прошли годы, и вот теперь она выходит к тебе в замызганном халате, на лице белый мел и черный грифель под глазами. Несет тебе вчерашнюю котлету с позавчерашней гречкой, жалуется, что Сенька опять двойку получил, что свет в ванной перегорел и стиральная машина не фурычит.

И придется, как всегда, проверять арифметику у потомка, глядящего в потолок, лезть на табуретку лампочки вкручивать, возиться со шлангом у стиралки. А тут уж и спать пора. В туалет сходишь, зубы почистишь и, скинув шлепанцы, усталый повалишься на кровать, бывшую когда-то семейным сексодромом.

Жена тоже лениво сюда вскарабкается, угнездится рядом, по привычке ночнушку с коленок сдернет, и ты без особого энтузиазма спросишь: «Ну, что, будем?» Она посмотрит на тебя сонным взглядом и также безразлично ответит: «Ну, давай». И ты начнешь старательно трудиться, одновременно прислушиваясь к котлете в животе, вдруг вздумавшей затеять громогласное бурление. А она запрокинет назад голову, примнет затылком подушку, плотно закроет глаза и задышит глубже, реже, ровнее.

Продолжая усердствовать и на мгновение отвлекшись от котлетной бормотухи, ты подумаешь, что надо бы и супруге уделить внимание. Посмотришь на нее, прислушаешься – и (о, какой прикол!) тут же остановишься, замрешь, увянешь.

Что такое, что случилось?

А ничего особенного – просто она заснула…

Они встречались в той съемной однокоечной комнатенке не так уж часто – тогда, когда удавалось перехватить ключ у таких же, как они, узников запретной свободной любви. Но однажды (такая удача) им прифортило вместе поехать в командировку в Ленинград. Вот уж когда они оторвались по полной, страсть бушевала целую неделю, и главное – где (!).

В знаменитом здании Смольного, который в 17-м году служил штабом для большевиков, а до революции был «Институтом благородных девиц». В хрущевские времена там находилось ведомственное общежитие для приезжих, и в святых стенах, слышавших когда-то шуршание бальных туфелек, топот солдатских сапог и картавый говор Ленина, наши любовники в штормовом экстазе бесстыдно скрипели видавшей виды пружинной сеткой узкой односпальной казенной койки.

…Но, увы, даже выкипающее от стоградусной температуры молоко в кастрюле остывает со временем. А уж любовь…

После той жаркой ленинградской командировки что-то в их бурной страсти перегорело, казавшаяся раньше такой крепкой связь как-то сама собой ослабла, пошла на убыль, потускнела, завяла, а потом и совсем прервалась.

Через пару лет они случайно встретились на улице. Зашли в ближайшую кафушку, посидели, поцедили чай из бумажных стаканчиков, погрызли присоленных орешков, помолчали, погрустили и снова ощутили печальную ненужность друг другу. Не говоря лишних слов, они поднялись из-за стола и пошли к выходу. У дверей прощально коснулись плечами, потом она тронула сухими губами его щеку и, опустив низко голову, ушла в темноту вечера.

Ничего не поделаешь. Большая страсть – это редкий счастливый случай, а он, как звезда эстрады, не любит выходить на бис по нескольку раз.

Они познакомились в московском Доме ученых, где он читал лекцию по археологии Дагестана, а она водила дочку в детскую секцию рисования. Весна скатывалась к лету, и он так же, как в прошлые годы, собрался ехать в экспедицию на Каспийское море. Там был пляж, солнце, мандарины, арбузы, мушмула. Договорились, что она тоже к нему приедет.

И вот настал этот день. Он заранее прибыл в аэропорт и примостился к двери таможенного контроля ждать с букетом цветов ее выхода. Наконец, она появилась, красивая, длинноногая, в коротком платье до колен, в золотистых туфлях на высоких каблуках. О, как она была долгожданна, как желанна. После крепких объятий и нежных поцелуев он подцепил пальцами ее большой четырехколесный чемодан и повел к машине.

Возле помятого потертого уазика веселая улыбка исчезла с ее лица, она удивленно скосила на него глаза, но ничего не сказала. Помедлив немного и брезгливо поморщившись, она смахнула ладонью пыль с сиденья и, опершись на его плечо, вскарабкалась на подножку. Всю дорогу молчала, а он без перерыва рассказывал ей о своих раскопках в хвостовой части дербентской крепости Нарын-кале.

Возле палатки-брезентухи образца 60-х годов глаза ее совсем погасли, она остановилась в нерешительности и снова недоуменно на него посмотрела. Потом глубоко вздохнула и, нагнув голову, вошла внутрь вслед за своим чемоданом, сразу заполнившим все помещение, где стояли две односпальные кровати, и канцелярский стол, заваленный бумагами, картами и осколками черно-лаковых арабских кувшинов. Она присела на край единственного в палатке стула и спросила, пытаясь улыбнуться:

– А где же тут у вас руки моют?

Он в смущении зарделся щеками и промямлил извиняющимся тоном:

– Да, конечно, извини, что-то я об этом не подумал. Туалет же у нас только один, общий, вон стоит за кухней у ограды лагеря.

Ночь, как всегда без сумерек на юге, торопливо спустилась с гор, и под пологом палатки тоскливым тусклым светом загорелась лампочка, свисавшая на длинном проводе без абажура. Томясь неуемным желанием, он тут же предложил улечься спать, но, к его огорчению, она ему в близости отказала, сославшись на усталость после трудного перелета. Однако, и утром, несмотря на настойчивые упрашивания и уговоры, уже без каких-либо объяснений она снова его к себе не подпустила.

После скороспелого завтрака, состоявшего из поджаренной на электроплитке яичницы и стакана чая из термоса, она вышла наружу, и пока он наводил на столе порядок, недолго о чем-то пошепталась со своим айфоном. Потом, взбодрено расправив плечи, подошла к нему поближе, широко распахнула уже подведенные тушью глаза и виноватым голосом произнесла:

– Ты знаешь, у меня ведь в городе подруга, она очень хочет со мной встретиться. Ты уж не обижайся, мне надо к ней поехать. Проводи меня, пожалуйста, на автобусную остановку.

– Ну, как же так, как же так, – растерянно залепетал он, – мы ведь так хотели…

– Нет, – твердо отрезала она, – в другой раз. Давай, бери чемодан прямо сейчас, и пошли.

В полном недоумении, убитый, поверженный, с низко опущенной головой, он повел ее к автобусу, который, как назло, сразу же подошел. Она чмокнула его в щеку и быстро вскочила на автобусную ступеньку. Дверь за ней закрылась, она уехала.

Так он ничего и не понял…

Молодость не знает

О, какой же она была хорошенькой. От нее исходило нечто такое, что сердце разбивалось о ребра, язык деревенел на нёбе, и мозги перевертывались вверх тормашками. Иногда это излучение по-умному именуют некими флюидами, а чаще валят на стрелы Амура-Купидона.

Конечно, ни о каком сексе речи быть не могло. Хотя он истекал в буквальном и переносном смысле, но даже мысли не допускал, чтобы перенести свои пальцы куда-нибудь за вырез ее кофточки или разрез юбки. Несколько раз делал предложение, но она или отшучивалась или отнекивалась. Это еще больше разжигало его страсть, и он относил ее отказы за счет каких-то соперников, ужасно ревновал и страдал, страдал.

«У нее кто-то есть, – плел он сеть своих терзаний. – Не тот ли мерзкий тип, с которым она в четверг ходила в театр? Или отвратный широкоугольный атлет с плечами-аэродромами, который живет у них на третьем этаже?».

Нет, хватит мучиться, решил он для себя. Пора, наконец, опустить крюки вопросов на ось восклицательного знака.

В праздник 8 марта с букетом гиацинтов он встретил ее на площади у ног городского бронзового гиганта. Она взяла его под руку и защебетала о каких-то своих милых пустяковинках, а он, настраивая себя к серьезному разговору, молчал, застегнув лицо на все застежки-молнии. Как обычно, они пошли гулять по вечерним переулкам, и он глядел по сторонам, выискивая поуютнее и потемнее уголок для интимного объяснения.

Наконец, на скверике у розария он остановился, обнял ее за плечи, близко склонил к ней голову и, глубоко вдохнув аромат ее волос, выдохнул:

– Давай, все же, ответим друг другу «да».

Она сначала небрежно вздернула носик, поиграла туда-сюда глазками, а потом посерьезнела, убрала за зубы улыбку и вдруг решительно оттолкнула его от себя. Ему же показалось, что это там на площади бронзовый гигант топнул ногой.

– Ну, вот опять ты пристаешь, – рубанула она наотмашь, повернувшись в сторону и на него не глядя. – Я тебе уже говорила – нет, нет и нет.

А он еще больше заклеился, замолчал, в голове снова заворочались пудовые мысли-булыжники. Все ясно, она его не любит, и нечего на что-то надеяться, надо гасить свечи. Расстроился, сник, а она прижалась к нему плечом и виновато взглянула ему в глаза.

– Ты что обиделся? Чудной какой-то.

Но он ничего не ответил, жалко улыбнулся краем губ и, проводив ее до дома, с опущенной головой и ссутуленной спиной направился к метро.

Больше они не встречались. А он так и не понял, что ни о каком замужестве она и думать не могла в свои 16 лет.

Они учились вместе в институте, и она как-то попросила его помочь сделать курсовую работу по дифференциальной геометрии. У нее дома никого не было, что очень помогало сосредоточиться на особенностях и разностях асимптот, эволют и эвольвент.

Но после утомительного проникновения в тайны семейств огибающих кривых они каким-то странным образом от письменного стола незаметно переместились на стоявший рядом диван. Там они обхватили друг друга за плечи, тесно обнялись, потом их губы сами собой как-то неожиданно встретились и скрестились в жарком сладком поцелуе. Надо признаться, что у него это было в первый раз. И очень даже понравилось. Он потянулся к ней снова, затем повторил еще, и еще. А она прижалась к нему всем телом, закрыла глаза и с придыханием что-то зашептала невнятно и горячо.

Но затем случилось нечто странное и непонятное. Она вдруг приглушенно застонала, все тело ее задрожало, забилось чуть ли не в конвульсиях, а потом как-то сразу обмякло и затихло. С неровными красными пятнами на щеках, с каплями пота на носу, она резко оттолкнула его от себя и пересела с дивана на стул.

Как же он испугался. В голове пронеслось, не сделал ли что-то не то, не так. Может быть, слишком сильно прижал ее к себе – не сломал ли чего? А, может быть, она вообще какая-то припадочная?

Его богатый сексуальный опыт не позволял предположить что-либо другое.

Они познакомились на концерте классической музыки. Его подивила ее продвинутость – она отличала allegro от andante и могла назвать по номерам сонаты Брамса и симфонии Малера. А потом, когда он пошел ее провожать, читала ему наизусть Жака Превера и Поля Элюара.

В следующий раз он пригласил ее на выставку импрессионистов, где она тоже продемонстрировала классный интеллект. Оказалось, ей известно, что французских художников по имени Моне было два, Клод и Эдвард, что Тулуз-Латрек умер алкоголиком, а Ван Гог отрезал себе ухо.

Приустав от такого напора образованности, он решил все же обратить внимание и на сексуальную составляющую этой всезнающей личности. Подходящим для такой оценки рентгеновским аппаратом ему представлялась одна не раз уже испытанная и удачно обросшая кустами ракитника скамейка в городском парке.

И вот в очередной субботний вечер они встретились на остановке 5-го автобуса. Галантно подав руку, он подсадил ее на высокую ступеньку. Народу ехало много, и они оказались очень кстати довольно плотно прижатыми друг к другу. Развивая наступление, он положил ладонь ей сзади на спину и острожными движениями стал нащупывать пуговки лифчика. Однако желаемого отклика не последовало – она резко дернула лопатками, давая понять, что его пальцам на них делать нечего.

Потом взглянула на него подозрительным взглядом прищуренных глаз и вдруг спохватилась:

– А где билеты, ты их что не взял?

По старой студенческой привычке он обычно этой обременительной процедурой пренебрегал, и сегодня тоже не счел нужным ей изменять.

– Зачем? – махнул он беспечно рукой. – Нам тут ехать-то всего пять минут.

Она посуровела, недовольно покачала головой, щеки ее покрылись розовым накалом.

– Как это зачем? Если не боишься проверки, то разве не стыдно, хотя бы перед людьми? – Она полностью освободилась от его руки и повернулась боком.

Он игриво оглянулся, посмотрел вокруг и недоуменно пожал плечами, потом снова, шутливо повертев головой в разные стороны, растянул губы в веселой улыбке:

– Кто тут что видит, тем более, почти все в темных очках.

Но она шутку не приняла, надулась, поджала губы, затем строгим тоном школьной математички с полной серьезностью произнесла:

– А тебя не озадачивает, что видно все Сверху.

Он с еще большим удивлением посмотрел на нее, опять смешливо поглядел туда-сюда, поднял голову вверх и вонзил взгляд в потолок.

– Нет-нет, ничего не вижу – над нами крыша, кроме того, сегодня пасмурно, сквозь облака бог нас никак разглядеть не может.

Однако просвещенная особа еще больше посуровела, глаза ее уткнулись в пол и вдруг, когда двери автобуса на остановке открылись, она, даже не оглянувшись, стремительно к ним метнулась и спрыгнула наружу.

«Вот дура», – ругнулся он про себя, поколебался немного, но за ней на выход не пошел и поехал дальше.