Текст книги "Трагедия армянского народа. История посла Моргентау"

– Ходят слухи, – сказал главный раввин, – что американцы готовы дать заем Турции. Талаат будет вам очень признателен, если вы не станете их опровергать.

Вангенхайм был почти в истерике: идея касательно того, что Америка станет помогать Турции с финансированием, шла вразрез с его планами, поскольку нищета Турции могла помочь Германии захватить власть над ней. Однажды я показал Вангенхайму книгу с гравюрами, на которых были изображены дома мистера Биллингса, картины и лошади. Он выразил огромную заинтересованность, и не только в лошадях, – Вангенхайм был в некотором роде наездником, – а в очевидном доказательстве богатства этого человека. В течение нескольких следующих дней в моем офисе побывало несколько послов и министров, каждый из них хотел взглянуть на эту книгу! Время прибытия мистера Биллингса все приближалось, и Талаат стал тщательно продумывать, как развлечь гостя; он обратился ко мне с вопросом по поводу того, кого пригласить на намечающиеся ужины, обеды и приемы. Вангенхайм, как всегда, был впереди всех. Он не мог прийти на спланированный нами ужин и попросил меня пригласить его на ленч. Таким образом, он встретил мистера Биллингса на несколько часов раньше, чем остальные дипломаты. Мистер Биллингс откровенно сказал ему, что заинтересован в Турции и что, вполне вероятно, даст заем.

Вечером мы устроили званый обед в честь партии мистера Биллингса, присутствовали все важные члены турецкого кабинета. Перед приемом состоялась продолжительная беседа о займе между Талаатом, мистером Биллингсом и мной. Талаат проинформировал нас, что французские банкиры в этот самый день приняли турецкие условия и поэтому в данный конкретный момент нужды в американских деньгах нет. Он был чрезвычайно любезен, признателен мистеру Биллингсу и щедр в выражении благодарности. И действительно, иначе и быть не могло, поскольку приезд мистера Биллингса дал возможность Турции прекратить переговоры с французскими банкирами. В его попытке выразить свою благодарность была одна любопытная деталь. Энвер, второй человек в кабинете, во время приезда мистера Биллингса отмечал свою свадьбу. Об успехах, достигнутых Энвером в турецком мире, свидетельствует тот факт, что, хотя Энвер, как я уже говорил, происходил из простой семьи, его невеста принадлежала к турецкому правящему дому. Турецкие свадьбы являются тщательно продуманными действами, которые длятся по два– три дня. На следующий день после посольского званого приема Талаат устроил обед в Серкль д'Ориент для Биллингса и его сопровождающих, а также настоял на том, чтобы Энвер покинул свадебную церемонию и был на приеме. Таким образом, Энвер пришел на обед, присутствовал во время речей, а затем вернулся на праздник.

Я убежден, что Талаат не считал эпизод с визитом Биллингса закрытым. Когда я оглядываюсь назад, то отчетливо вижу, что он искал способ вызволить из трудностей собственную страну и никогда не забывал о возможности того, что Соединенные Штаты могут оказать помощь в осуществлении этого спасения. Он часто говорил со мной о мистере Биллингсе, и даже после того, как Турция порвала с Францией и Англией и в финансовом вопросе зависела от Германии, он все еще мысленно возвращался к визиту мистера Биллингса. Возможно, он думал о нашей стране как о мирной финансовой гавани, после того как он выполнит свой план вытеснения немцев. Я уверен, что возможность американской помощи заставляла его в дни войны совершать поступки, которые в ином случае он никогда бы не совершил. «Напомните обо мне мистеру Биллингсу», – сказал он незадолго до того, как я покинул Константинополь. Я уверен, что этот визит на яхте, вопреки большому количеству забавных эпизодов, сопровождавших его, спас множество людей от голода и массовых убийств.

Глава 3
Личный представитель кайзера Вангенхайм не поддерживает продажу американских военных кораблей Греции

Уже в марте 1914 года немцы имели большое влияние в Турции. Лиман фон Зандерс, прибывший в декабре, стал самым влиятельным лицом в турецкой армии. Вначале назначение фон Зандерса не вызвало особой настороженности, ведь немцев приглашали и раньше, правда один-единственный раз, когда дело касалось фон дер Гольца, занимавшегося обучением турецкой армии. В то же время английская военно-морская миссия, возглавляемая адмиралом Лимпусом, уже тогда пыталась выполнить сложную задачу – перестроить турецкий военно-морской флот. Однако мы вскоре узнали, что случай фон Зандерса отличался от названных мной случаев. Еще до приезда фон Зандерса было объявлено, что он должен взять командование I турецким армейским корпусом и что генерал Бронссарт фон Шеллендорф должен был стать начальником штаба. Эти назначения были лишь подтверждением того, что планы кайзера по присоединению турецкой армии к его собственной почти завершены. Чтобы показать, сколько власти давало фон Зандерсу его назначение, достаточно упомянуть, что I армейский корпус практически полностью контролировал Константинополь. Эти перемены продемонстрировали, сколь мелкой сошкой стал Энвер-паша в прусской системе. Вполне понятно, что представители Антанты не могли терпеть этой узурпации власти немцами. Британский, французский и российский послы немедленно обратились к великому визирю и заявили протест по поводу возвышения фон Зандерса, скорее горячо, чем вежливо. Турецкий кабинет, как обычно, запинаясь и заикаясь, говорил, что эта перемена не столь важна, но в конце концов отказался от назначения фон Зандерса главой I армейского корпуса и назначил его генерал-инспектором. Однако это не помогло, поскольку на этом посту у фон Зандерса было гораздо больше власти, чем на предыдущем. Таким образом, к январю 1914 года, за семь месяцев до начала войны, Германия имела прочные позиции в турецкой армии: один немецкий генерал был начальником штаба, другой – генерал-инспектором, множество немецких офицеров занимали высокие посты, а турецкий политик, открытый защитник Германии, Энвер-паша, был военным министром.

Добившись значительного дипломатического успеха, Вангенхайм получил отпуск, который явно заслужил, в то же самое время отправился в отпуск и российский посол Гирс. Баронесса Вангенхайм объяснила мне, тогда несведущему во всех этих тонкостях дипломатии, что означают все эти отпуска. Разрешение на отпуск, полученное Вангенхаймом, по ее словам, означало, что министерство иностранных дел Германии считало, что эпизод с фон Зандерсом завершился – и завершился победой Германии. Также она объяснила, что отпуск Гирса означает, что Россия не желает признавать эту точку зрения, то есть в России считали, что дело фон Зандерса еще не завершено. Помню, как я сообщал домой, что в этой загадочной ближневосточной дипломатии нации общаются между собой с помощью действий, а вовсе не слов, и сказанное баронессой Вангенхайм доказывало это.

Инцидент, произошедший в моем доме, открыл всем нам глаза на то, насколько серьезно рассматривал свою миссию фон Зандерс. 18 февраля я давал свой первый дипломатический ужин, на котором присутствовали генерал фон Зандерс и две его дочери. Генерал сидел рядом с моей дочерью Рут. Однако моя дочь не получила особого удовольствия. Одетый в свою великолепную униформу, этот немецкий генерал, чью грудь покрывали сверкающие медали, практически весь ужин молчал. Генерал угрюмо поглощал пищу, и все попытки моей дочери завести с ним разговор провалились: она получала лишь односложные ответы. Поведение этого военного лидера напоминало поведение избалованного ребенка.

В конце ужина фон Мутиус, выполняющий функции временного поверенного в делах, подошел ко мне. Он очень волновался.

Потребовалось некоторое время, чтобы он успокоился.

– Вы совершили ужасную ошибку, господин посол, – сказал он мне.

– Что случилось? – спросил я, застигнутый врасплох.

– Вы оскорбили генерала фон Зандерса. Во время ужина вы посадили его рядом с людьми, которые ниже его рангом. Он личный представитель кайзера, а значит, приравнивается по рангу к послам. Он должен сидеть рядом с членами кабинета министров и министрами иностранных дел.

Так я публично оскорбил самого императора! И это было причиной неучтивого поведения фон Зандерса. К счастью, мое положение было неуязвимо. На этом ужине я не организовывал посадку гостей по рангу, а отправил список гостей маркизу Паллавичини, австрийскому послу, старшине дипломатического корпуса и самому авторитетному человеку в Константинополе по столь деликатному вопросу. Маркиз вернул список, поставив напротив каждого имени красными чернилами порядок посадки по рангу – 1, 2, 3, 4, 5 и так далее. Так как этот документ пришел из австрийского посольства, я его до сих пор храню, и имя генерала фон Зандерса стоит там под номером 13. Однако я должен признать, что на 13-м стуле он оказался на другом конце стола.

Я объяснил ситуация фон Матиусу и попросил гостя этого ужина мистера Панфили, советника австрийского посольства, подойти и объяснить ситуацию оскорбленному немецкому дипломату. Так как австрийцы и немцы были союзниками, то совершенно очевидно, что пренебрежение, если это можно так назвать, было непреднамеренным. Панфили ответил, что он уже ломал голову над вопросом о месте фон Зандерса и представил вопрос на рассмотрение маркизу. Закончилось дело тем, что австрийский посол лично поставил фон Зандерса на 13-е место. Но немецкое посольство не позволило делу на этом завершиться, поскольку позже Вангенхайм подошел к Паллавичини, чтобы обсудить с ним это дело.

– Если Лиман фон Зандерс представляет кайзера, то кого вы представляете? – спросил Паллавичини Вангенхайма.

Аргумент был очень хорошим, так как посол всегда рассматривается замещающим своего суверена.

– Два представителя императора при одном дворе, – продолжил маркиз, – это весьма непривычно.

Так как маркиз не уступил, Вангенхайм обратился с этим вопросом к великому визирю. Но Саид Халим отказался брать на себя ответственность за столь важное решение и передал это дело в Совет министров. Там со всей серьезностью подошли к рассмотрению этого происшествия и вынесли следующий вердикт: фон Зандерс должен располагаться по рангу выше, чем министры других стран, но ниже представителей турецкого кабинета. Тут уже запротестовали министры иностранных дел. Подняв этот вопрос, фон Зандерс стал чрезвычайно непопулярным, а грубая деспотичная форма, в которой он это сделал, вызвала отвращение. Министры объявили, что если когда-либо на приеме фон Зандерсу будет дано преимущество перед ними, то они просто в полном составе покинут ужин. Результатом всего этого стало то, что фон Зандерса больше никогда не приглашали на дипломатические ужины. Сэр Луи Маллет, британский посол, сардонически пошутил по этому поводу. «Хорошо, – говорил он, – что это произошло не в моем посольстве. Случись это там, газеты тут же стали бы писать о натянутых отношениях между Англией и Германией!» В итоге это действо имело большую международную огласку. Личное тщеславие фон Зандерса заставило его выдать дипломатический секрет: он был не только профессионалом, призванным обучать турецкую армию, но действительно тем, за кого себя выдавал, – личным представителем кайзера. Кайзер выбрал его, как до этого Вангенхайма, для исполнения своей воли в Турции. Спустя некоторое время фон Зандерс с той самой гордостью, с которой немецкие аристократы говорят о своем императоре, рассказывал мне о том, что в день назначения в Константинополь, давая ему последние инструкции, Вильгельм говорил с ним в течение целого часа. О произошедшем во время ужина инциденте я доложил своему правительству в качестве доказательства растущей власти Германии в Турции. Я предположил, что остальные послы также доложили об этом своим правительствам. Американский военный атташе, майор Джон Р.М. Тэйлор, присутствующий при этом, придавал огромное значение этому случаю. Спустя месяц после происшествия он вместе с капитаном Маккоули, командиром «Скорпиона», американского стационера в Константинополе, обедали в Каире с лордом Китченером. За столом было немного людей: лишь американцы, лорд Китченер, его сестра и помощник. Майор Тэйлор рассказал об инциденте, к чему Китченер проявил большой интерес.

– Как вы думаете, что это значит? – спросил Китченер.

– Я полагаю, – ответил майор Тэйлор, – это значит, что, когда дело дойдет до большой войны, Турция, скорее всего, окажется союзником Германии. Если даже она не будет прямым союзником, то эффект ее присутствия на Кавказе отвлечет три российских армейских корпуса от Европейского театра военных действий.

Китченер подумал несколько мгновений и сказал:

– Я согласен с вами.

Уже несколько месяцев мы были свидетелями того, как Германия берет под контроль турецкую армию. Каждый день немецкие офицеры муштровали турецкие войска – и это, по моему глубокому убеждению, было подготовкой к приближающейся войне. Какие результаты были достигнуты, стало ясно, когда в июле был проведен большой военный смотр. Поводом явилось очень торжественное событие. В городе присутствовал султан; он сидел в красиво отделанном шатре в окружении своей маленькой свиты: там был и хедив Египта, и наследный принц Турции, и принцы королевской крови, и весь кабинет. Мы увидели, что за прошедшие шесть месяцев турецкая армия стала практически полностью прусской. Еще в январе это была недисциплинированная, оборванная толпа, а сейчас она бодро шагала гусиным шагом. Людей одели в серую немецкую полевую форму, их головные уборы по форме напоминали немецкие каски. Немецкие офицеры чрезвычайно гордились этим смотром. Превращение бедных турецких солдат в опрятно одетое, уверенное, прекрасно марширующее войско было поистине большим военным достижением. Когда султан пригласил меня к себе в шатер, я, естественно, поздравил его с прекрасным военным смотром. Он не выразил особого энтузиазма, сказав, что его очень расстраивает возможность войны; в душе он был пацифистом. Я заметил, что многих не было на этом большом немецком празднике, в частности французского, британского, российского и итальянского послов. Бомпар сказал, что он получил десять билетов, но не посчитал это за приглашение. С некоторым удовольствием Вангенхайм заметил, что другие послы из зависти не пожелали воочию убедиться в прогрессе, сделанном турецкой армией под немецким началом. У меня не было ни малейшего сомнения в том, почему у этих послов не возникло никакого желания посетить этот немецкий праздник; я их за это не винил.

В то же время у меня появились новые доказательства того, что Германия принимала активное участие в турецкой политике. В июне отношения между Грецией и Турцией достигли критической отметки. Согласно лондонскому мирному договору (30 мая 1913 года) острова Хиос и Митилена перешли во владения Греции[2]2
  Фактически Греция аннексировала острова Хиос и Митилена 13 июня 1914 г.


[Закрыть]. Если посмотреть на карту, то можно понять стратегическую важность этих островов. Они стоят в Эгейском море, как хранители, контролирующие залив и порт Смирны. Очевидно, что любая сильная в военном отношении нация, обладающая этими главными точками, станет контролировать Смирну и все Эгейское побережье Малой Азии. По причинам этнического характера длительное пребывание этих островов во владении Греции представляло собой постоянную военную опасность для Турции. Население было греческим, и являлось таковым со времен Гомера; жители побережья Малой Азии также были греками; более половины населения Смирны, самого крупного средиземноморского порта Турции, было греческим, поэтому турки часто называли его Гяур-Измир, что в переводе означало Неверная Смирна. Хотя это греческое поселение номинально было оттоманским, никто там не скрывал своей привязанности к греческой отчизне. Эти азиатские греки даже старались вносить свой вклад в достижение национальных целей Греции. Кстати, острова и материк в Эгейском море являлись невоссоединенной Грецией, и то, что Греция была решительно настроена отвоевать их точно так же, как до этого захватила Крит, не составляло дипломатического секрета. Если когда-либо греки высадят свою армию на этом побережье Малой Азии, то не вызывает сомнений, что греческое население станет на их сторону.

Однако так как у Германии были собственные планы в отношении Малой Азии, то греки неизбежно являлись препятствием на пути пангерманских стремлений. Оставаясь греческим, этот регион являлся естественным препятствием на немецком пути к Персидскому заливу точно так же, как и Сербия. Любой, кто хоть бегло знаком с пангерманской литературой, знаком с тем специфическим методом, который прилагали немецкие публицисты для обращения с нациями, стоявшими на пути Германии. Это ссылка. Насильственное переселение народа из одной части Европы в другую так, как будто этот самый народ был стадом скота, являлось в течение многих лет непосредственной частью планов кайзера. После начала войны так поступили с населением Бельгии, Польши и Сербии, но хуже всего, о чем я позже расскажу, пришлось Армении. Действуя по указу Германии, Турция начала применять этот принцип в отношении своих греческих субъектов в Малой Азии. Три года спустя немецкий адмирал Узедом, во время бомбардировки находившийся в Дарданеллах, сказал мне, что именно немцы «предложили, чтобы греков переселили с морского берега». Мотивы Германии, по его словам, были чисто военными. Я не уверен, понимали ли Талаат и его товарищи, что они играли свою роль в немецком спектакле, но нет сомнений, что немцы постоянно провоцировали их на это.

Последовавшие события были предвестниками политики, примененной во время массовых убийств армян. Турецкие чиновники обрушились на греков, собрали их в группы и посадили на корабли. Они не дали им времени, чтобы уладить личные дела, и не прикладывали ни малейших усилий, чтобы не разбить семьи. Их план был следующим: они хотели перевезти греков на целиком греческие острова в Эгейском море. Естественно, греки восстали против такого решения, результатом чего стали периодически возникавшие серии убийств, в особенности много народа пострадало в Фоке, где было убито более 50 человек. Турки требовали, чтобы все иностранные компании в Смирне уволили греческих работников и заменили их мусульманами. Среди прочих американских фирм подобные инструкции получила и производственная компания «Зингер». Несмотря на мое ходатайство и полученную отсрочку в шестьдесят дней, в конце концов американской фирме пришлось подчиниться этому указу. Был объявлен официальный бойкот всем христианам, не только в Малой Азии, но и в Константинополе. Но этот бойкот не дискриминировал евреев, которые всегда были более приемлемы для турок, чем христиане. Чиновники очень рекомендовали еврейским торговцам прикреплять на свои двери таблички, на которых были бы написаны национальность и род занятий, например «Авраам, еврей, портной», «Исаак, еврей, башмачник» и т. д. Я рассматривал этот бойкот как очередное проявление хаоса в национальных отношениях в Турции, потому что перед нами была нация, объявившая торговый бойкот собственным субъектам.

Вполне понятно, что подобные мероприятия против греков вызвали мое негодование. В то же время я совершенно не подозревал, что провоцировали эти ссылки именно немцы, тогда я считал их вспышками турецкой жестокости и шовинизма. К тому времени я уже очень хорошо знал Талаата, видел его почти каждый день, и каждый поворот в международных отношениях он обычно обсуждал со мной. Я решительно протестовал против подобного обращения с греками. Я говорил, что это произведет самое худшее впечатление за границей и нанесет вред американским интересам. Талаат объяснил свою национальную политику: различные этнические группы в Турецкой империи всегда устраивали заговоры против Турции. По причине враждебности этих жителей Турция лишилась одной провинции за другой – Греции, Сербии, Румынии, Болгарии, Боснии, Герцеговины, Египта и Триполи. Таким образом, территория Турции уменьшилась почти до предела. Если оставшаяся часть Турции хочет выжить, добавил Талаат, то необходимо избавиться от всех этих чужеземцев. «Турция – для турок» – такова была главная мысль Талаата, поэтому он и предложил «тюрки– зировать» Смирну и прилегающие острова. Почти 40 тысяч греков были высланы, и снова он просил меня побудить американские фирмы нанимать только турок. Он сказал, что количество случаев насилия и убийств значительно увеличилось, и предположил, что необходимо послать комиссию для расследования. «Они хотят, чтобы комиссия реабилитировала Турцию», – сказал мне Луи Маллет, британский посол. И действительно, согласно рапорту этой комиссии Турция была оправдана.

У греков в Турции было одно большое преимущество перед армянами – это греческое правительство, которое было, естественно, заинтересовано в защите своего народа. Турки знали, что эти высылки ускорят войну с Грецией; более того, они приветствовали такую войну и готовились к ней. Турецкий народ был исполнен такого энтузиазма, что правительству удалось собрать деньги посредством общественных взносов и приобрести бразильский дредноут, позже броненосцы подобного типа стали строиться в Англии. Кроме того, правительство заказало второй дредноут в Англии и несколько подводных лодок и эскадренных миноносцев во Франции. Цель этих морских приготовлений в Константинополе не скрывалась. Получив эти корабли или даже всего один дредноут, строительство которого близилось к завершению, Турция намеревалась напасть на Грецию и вернуть острова. Один-единственный военный корабль, вроде «Султана Османа», название данное турками бразильскому кораблю, легко бы подавил весь греческий военно-морской флот и позволил бы взять под контроль все Эгейское море. Когда через несколько месяцев это судно будет закончено и готово к плаванию, нам всем нужно будет ожидать начала греко-турецкой войны. Что мог противопоставить греческий военно-морской флот надвигающейся угрозе?

Именно такой была ситуация, когда в начале июня ко мне заглянул самый активный мой посетитель. Это был Джемаль– паша, турецкий министр военно-морского флота и один из трех правящих лидеров Турецкой империи. Едва ли мне когда-либо доводилось видеть столь взволнованного человека, чем представший передо мной тогда Джемаль. Рядом со мной был переводчик. Когда Джемаль стал возбужденно говорить по-французски, его бакенбарды подрагивали, выдавая чувства, он яростно жестикулировал. Казалось, Джемаль был вне себя. Я достаточно хорошо знал французский, чтобы понять, что он говорил. Принесенные им новости, тогда я впервые услышал об этом, объясняли причины его волнения. Американское правительство, по его словам, вело переговоры с Грецией о продаже двух военных кораблей: «Айдахо» и «Миссисипи». Он утверждал, что я должен немедленно начать действовать и помешать этой продаже. Он умолял меня вмешаться. «С самого начала, – говорил он, – турки считали Соединенные Штаты своим лучшим другом; я очень часто выражал желание помочь им, что ж, вот появился шанс показать свое хорошее отношение. Тот факт, что Греция и Турция были на грани войны, – продолжал Джемаль, – делал продажу кораблей вовсе не нейтральным действием. И даже если сделка была чисто коммерческой, Турция все же просила бы не делать этого. Мы заплатим больше, чем греки», – добавил он. Все закончилось мольбой немедленно телеграфировать моему правительству по этому поводу, что я пообещал сделать.

Очевидно, умные греки решили бить противника его же оружием. Турция после получения дредноутов слишком нагло заявляла о своем намерении атаковать Грецию. Оба корабля, о которых сейчас вели переговоры греки, были вполне готовы к военным действиям! «Айдахо» и «Миссисипи» были не нужны американскому военно-морскому флоту. Они уже не могли находиться на передовой, однако были еще достаточно сильны, чтобы увести турецкий флот из Эгейского моря. Видимо, Греция не собиралась вежливо откладывать надвигающуюся войну до той поры, когда будут готовы турецкие дредноуты. Нет, она собиралась атаковать в тот самый момент, как только получит американские корабли. Конечно же точка зрения Джемаля не была обоснованна. Какой бы большой ни была угроза надвигающейся войны, Турция и Греция все еще находились в мире друг с другом. И понятно, что у Греции есть столько же прав покупать военные корабли в Соединенных Штатах, сколько у Турции – приобретать их у Бразилии или Англии. Но Джемаль был не единственным государственным деятелем, который пытался предотвратить продажу. Немецкий посол проявил схожие намерения. Спустя несколько дней после визита Джемаля Вангенхайм и я ехали верхом по холмам к северу от Константинополя. Вангенхайм заговорил о греках, к которым он испытывал сильную антипатию, об их шансах на войне и о предполагаемой продаже американских военных кораблей. Он долго говорил о возможной сделке, его рассуждения были точно такими же, как у Джемаля, и этот факт вызвал у меня подозрение, что это он дал указания Джемалю поговорить со мной.

– Только посмотрите, какой опасный прецедент вы создаете, – говорил Вангенхайм. – Вполне вероятно, что когда-нибудь США окажутся в такой же ситуации, как сегодняшняя Турция. Предположим, что вы находитесь на грани войны с Японией, а Англия может продать Японии флот дредноутов. Понравится ли такое Соединенным Штатам?

Затем он произнес фразу, продемонстрировавшую истинную причину его протеста. За последние три года я много раз думал об этом. И эта сцена навсегда запечатлелась в моей памяти. Вот мы сидим на лошадях; тихий древний Белградский лес раскинулся вокруг, а вдалеке на вечернем солнце поблескивает Черное море. Внезапно Вангенхайм замолчал и стал чрезвычайно серьезным. Он взглянул мне в глаза и сказал:

– Я полагаю, что Соединенные Штаты не понимают всей серьезности происходящего. Продажа этих кораблей может стать причиной, по которой начнется европейская война.

Этот разговор произошел 13 июня, примерно за шесть недель до того, как начались военные действия. Вангенхайм прекрасно знал, что Германия энергично готовится к войне, и, кроме того, знал также, что эти приготовления еще не были полностью завершены. Как и все немецкие послы, Вангенхайм получил инструкции не позволить разгореться кризису, который ускорит войну, пока не будут полностью завершены все приготовления. Он не возражал против высылки греков, поскольку в этом заключалась часть всех этих приготовлений. Однако его тревожила перспектива того, что греки могут вооружиться и изменить ситуацию на Балканах. В тот момент Балканы походили на дремлющий вулкан; Европа прошла через две Балканские войны, не принимая в них участия, но Вангенхайм понимал, что еще одна война может охватить весь континент. Он знал, что война приближается, но не желал, чтобы она началась сейчас. Он всего лишь пытался повлиять на меня, чтобы я выиграл немного времени для Германии.

Он зашел так далеко, что попросил меня телеграфировать лично президенту, объяснить серьезность ситуации и обратить его внимание на телеграммы, отправленные в Государственный департамент, касающиеся предполагаемой продажи кораблей. Я посчитал его предложение наглым и отказался действовать таким образом.

Я предложил Джемалю и другим турецким чиновникам, которые продолжали давить на меня, чтобы их посол в Вашингтоне лично обсудил этот вопрос с президентом. Они последовали этому совету, но греки вновь оказались проворнее. В два часа 22 июня греческий поверенный в Вашингтоне и командир греческого корабля Тсоуклас обратились к президенту и осуществили сделку. После того как они покинули офис президента, вошел турецкий посол – опоздав всего лишь на пятнадцать минут!

Я предполагаю, что мистер Вильсон дал согласие на продажу, потому что знал, что Турция готовилась атаковать Грецию, и надеялся, что «Айдахо» и «Миссисипи» предотвратят нападения и таким образом сохранят мир на Балканах.

Действуя с согласия конгресса, 8 июля 1914 года администрация продала эти корабли Фреду Дж. Гаунтлетту за 12 535 276 098 долларов. Конгресс немедленно проголосовал вложить полученные деньги в создание нового современного дредноута «Калифорния». Мистер Гаунтлетт тут же передал корабли греческому правительству. Переименованные в «Килкис» и «Лемнос», эти корабли заняли свои места среди греческих военных кораблей. Энтузиазм греков, получивших эти корабли, был безмерен.

К этому времени мы переехали из посольства в летний домик на Босфоре. Все посольства в летнее время располагались там. Никогда я не видел более красивого места. Наш дом был трехэтажным и построен в венецианском стиле; за ним круто поднимался холм, на котором один над другим располагались несколько террасированных садов. Здание находилось в непосредственной близости от берега, и волны на Босфоре катились мимо так быстро, что, сидя на террасе, в особенности при свете луны, мы ощущали себя сидящими на палубе быстроходного корабля. Днем Босфор, в том месте шириной чуть более полутора километров, расцвечивался цветовым разнообразием проходящих суденышек. Перед моими глазами часто с особой яркостью всплывает эта красочная картина, потому что я прекрасно помню, чем стал Босфор спустя несколько месяцев, когда после вступления Турции в войну пролив был закрыт. Наличие огромных российских пароходов, день за днем следовавших из портов Черного моря в Смирну, Александрию и в другие порты, указывало на огромную важность этой узкой полоски воды. Становилось понятно, почему европейские державы вели кровавый, растянувшийся более чем на тысячу лет спор за владение ею. Однако начало этих летних месяцев было мирным. Все послы, министры и их семьи собрались вместе. В тот момент все они казались друзьями. Они сидели за одним и тем же столом и прогуливались под руку по террасе. Посол одной страны любезно сопровождал на ужин жену посла другой страны, возможно одной из самых враждебных по отношению к его родине. После ужина все разбивались на небольшие группы, великий визирь устраивал импровизированный прием в одном углу, министры шептались в другом, группа послов обсуждала греческую ситуацию на веранде. Турецкие чиновники насмешливо наблюдали за этой сценой и, возможно, обменивались замечаниями на собственном языке, российский посол скользил по комнате, выбирал кого-нибудь, с кем ему хотелось поговорить, и заталкивал в угол для разговора тет-а-тет. В то же время, танцуя и флиртуя, наши сыновья и дочери, младшие члены дипломатических корпусов и офицеры нескольких стационеров, кажется, думали, что все происходящее было устроено лишь для их развлечения. А понимание того, что, пока все это происходит, ни великий визирь, ни кто бы то ни было из турецких чиновников не могли покинуть дом без сопровождающих и телохранителей, которые могли защитить их, – какие бы другие эмоции подобная напряженная атмосфера ни вызывала, – поддерживало интерес. Также было в этом что-то электризующее; война всегда была любимой темой для разговора; кажется, все понимали, что эта мирная, легкомысленная жизнь была явлением временным и что в любой момент может появиться искра, которая станет причиной мирового пожара.