Текст книги "Внук Персея. Сын хромого Алкея"

9

– Радуйся, Тимофей!

– И ты радуйся, Феодор!

– Что делаешь?

– Геройствую. Коров пасу…

– Жирок нагуливают?

– Ага…

– Молочко прибывает?

– Аж наземь течет!

– Это славно. Отбей-ка мне от стада голов пятьдесят!

– Сам отбей. Вон дубина, вон головы. Иди отбивай!

– Хо-хо-хо!

– Га-га-га!

– Ну ты и шутник, Тимофей!

– Ох, я и шутник, Феодор! Не дам я тебе коров, и не проси…

– А ванакт приказал, чтоб дал.

– Ну, раз ванакт… Что он еще приказал?

– Чтоб ты о коровах помалкивал. Знаю я, говорит, Тимофея. Язык у него до пупа. Махнет языком – на море буря! Ты, говорит – это он мне – если увидишь, что Тимофей язык навострил, сразу бери ножик – и чик! Безъязыкому коров пасти сподручнее.

– Гы-гы-гы!

– Ух-ха-ха!

– Ну ты и шутник, Феодор!

– Шутник я знатный, Тимофей! А вот и ножик. Видал?

– Видал.

– Про язык слыхал?

– Слыхал.

– Запомнил?

– Крепко-накрепко. Тебя не встречал, коров не давал. Иди, гони буренок куда велено…

– А каких же мне брать, Тимофей?

– А с того края луговины. Их вчера пригнали, с утреца. Из Тиринфа.

– Так они ж, небось, чужие? Их же, небось, хватятся?

– Да кто их хватится? Раз на наши пастбища пригнали, значит, они нам не чужие. Свои они нам, родненькие. Ишь, выменем трясут…

– И то верно. Вчера пригнали, сегодня увели. Никто и не заметит.

– Ну ты и мудрец, Феодор!

– А уж ты мудрец, Тимофей!

– Ты ж мой Дар Божий…

– Ты ж моя Божья Честь[35]35
  Тимофей – Божья Честь (от τιμή (тиме): «честь, почет» и θεός (феос): «бог»).
  Феодор – Божий Дар (от θεός (феос): «бог» и δῶρον (дорон): «дар, подарок»).


[Закрыть]…

– А нет ли у тебя винца, Тимофей?

– Сладкого?

– Ну!

– Душистого?

– Эх!

– Неразбавленного?

– Так!

– А ты спрячь ножик, я и найду винца…

10

Трапезные ложа, рассчитанные на двоих. Кресла для тех, кто не любит есть лежа. Стулья со спинкой для тех, кто не любит кресел. Цветные покрывала. Подушки с узорчатыми наволочками. Лохани для омовения ног. Лохани для омовения рук. Столики, числом десять.

Да, кивает Амфитрион.

Горшки для хранения маринадов. Котлы. Кувшины для вина. Малые кувшины для воды. Кратеры для смешивания. Сосуды для охлаждения напитков. Чаши-лодочки. Кубки с двумя ручками. Кубки на тонкой ножке. Корзины для фруктов. Плетеный короб для цветов.

Хорошо, соглашается Амфитрион.

Жаровни с углями. Факелы из сосновых лучин. Смоляные факелы. Лампады из глины. Фитили из льна. Фитили из папируса. Такая маленькая пакость с ручкой, носиком и круглым дном. Очень надо. Дюжины хватит.

Бери, машет рукой Амфитрион.

Он и не представлял, что поминки – это так сложно. Снять дом в Микенах – полдела. Сын Алкея мог оставаться и в акрополе – из дворца его никто не гнал. Но во дворце было не до поминок. Там радовались смерти Пелопса. Шумно радовались. Не стесняясь. А если ты – родной внук покойного, как тебе радоваться? Тебе достойнее будет помянуть усопшего деда. Пригласить сведущего человека: делай, уважаемый! Я же беру на себя все расходы. Средств хватит, из Тиринфа уже прислали часть добычи. Ага, скажет сведущий человек. Значит, так. И сведет тебя с ума.

А тут еще Тритон с этими коровами.

– Угнали, – говорит.

Амфитрион хмурится. Не до коров ему.

– Наши коровы, – пристает Тритон. – Угнали, да.

Не понимает Амфитрион. Вспоминает детство. Приятели спрашивали: «Ты проклятый, да?» Говорили: раз ты внук Пелопса, у тебя в жизни все будет плохо. Дрались из-за этого. И вот: было у Амфитриона два деда, как два выхода из любого тупика. Не осталось ни одного. А тупиков, небось, впереди – гальки на берегу, и то меньше.

– Коровы, – бухтит Тритон. – Зачем ванакту наши коровы?

– Ванакту? – удивляется Амфитрион.

– Ага. Я на пастбище узнал, да.

– У кого?

– Пастух там есть, Тимофей. Врал, да. Не знаю, врал. Я его за левую ногу взял, за правую. Дерну, значит. Он спрашивает: зачем? Как зачем? Два пастуха лучше одного! Не надо, сказал Тимофей. Один пастух – лучше.

Смотрит Амфитрион на верного Тритона, как на говорящую скалу. То слова из тирренца не вытащишь, то прямо оратор с площади.

– Ванакт велел, – долдонит Тритон свое. – Угнали наших коров.

– Ну и пес с ними, с коровами, – отмахивается сын Алкея.

– Наши, – злится Тритон.

– Может, дяде коровы нужнее! Что он, ограбить меня решил? Обидеть? Вон, дочку мне в жены отдает… Небось, взял коров свадебным залогом! Или мясо позарез нужно…

– Спросил бы. По-честному…

– Так он же ванакт! Стесняется попросить…

– Наши…

Что взять с дурака? Испортил настроение. И на душе скверно, и к дяде не подойдешь: где коровы? А тут еще сведущий человек по ушам на колеснице ездит. Говядина, мол. Баранина. Свинина. Лепешки ячменные. Хлеб пшеничный. Маслины. Фазаны. Дрозды. Жаворонки. Лук, чеснок, соль с травами. Особые кубки для заключительного возлияния. С надписями.

Видел Амфитрион эти надписи. «Лизать» – единственное приличное слово.

– Поминки, – намекает он. – Не гульбище.

– Так ведь в конце, – разъясняет сведущий. – В конце всегда гульбище.

И спрашивает насчет флейтисток.

– Коровы, – дуется в углу Тритон. – Наши…

– Многие лета!

Сведущий человек оказался прав. Из глиняных кубков половину разбили. Пол был усеян объедками и хлебным мякишем – им вытирали жирные пальцы. Кое-кто дудел на флейте, объясняя бойкой флейтистке, как достичь гармонии. Девица утверждала, что умеет лучше. Сыновья Электриона – вся их шумная компания гурьбой явилась на поминки – играли в бабки. Выиграв, каждый обещал Гермию сто быков; проиграв – обвинял родича в жульничестве. По рукам гуляла ветка мирта. Тот, к кому она попала, пел куплеты-сколии. Темой куплетов вначале были подвиги усопшего, но довольно быстро певцы свернули на подвиги вообще.

– Здравствуй, здравствуй и пей!

Жрец из храма Зевса Милосердного, утомленный возлияниями, храпел в обнимку с помощником. Фиест Пелопид развлекался тем, что вставлял соломинку жрецу в нос. Шея Фиеста была багровой от прилива крови. Перед тем, как заняться жрецом, он, указав на Тритона, поинтересовался: «Почему я должен сидеть рядом с рабом?» Тритон доел баранью ногу, взял брезгливого юнца за шкирку и пояс, поднял – и собрался выбросить за порог, да ему запретили. Это не раб, объяснил Амфитрион. Это мой друг. Друг и соратник.

Зарежу, пообещал Фиест. Просплюсь и зарежу.

«Меня?» – спросил Тритон, ковыряясь в зубах.

Кого-нибудь, уточнил Фиест.

– Я поднимаю эту чашу в честь нашего гостеприимного хозяина! – Атрей, пьяный до изумления, вышел на середину. По лицу беглого сына Пелопса текли слезы восторга. Венок из фиалок был сдвинут набекрень, цепляясь за ухо. – В сердце моем жила змея скорби! Не мог я вернуться на родину. Не мог припасть к стопам моего великого, безвременно ушедшего отца. Погребальный костер отпылал без меня. Гробницу запечатали без меня. Сирота, я рыдал без устали… И что же?

– Что? – возопил хор голосов.

– Родич мой задушил подлую змею! Друзья! Жертвы, принесенные нами, успокоят царственную тень! Чаши, которые мы осушили, даруют мертвецу великую радость! Дом, где мы собрались, воссияет дворцами Олимпа! Пелопс, отец мой! Видишь ли ты своего внука? – палец Атрея указал на Амфитриона, хрустевшего костлявой перепелкой. – Видишь ли богоравного героя? Даже из мглы Аида тебе сияет блеск его славы!

– Видим! – заорал Фиест, хотя вопрос был обращен не к нему.

– Кровь Персея и Пелопса слилась в нем воедино! Гроза телебоев! Ужас морских разбойников… Богач! – Атрей жестом обвел помещение. – Лучший из копейщиков! Будущий зять ванакта Микен!

– Заячий хвост! – невпопад вспомнил младший из Электрионидов.

Ему дали подзатыльник, чтоб умолк.

– Да, герой! – Атрей с негодованием уставился на дерзкого. – Паруса тафийских кораблей дрожат от страха при звуке его имени! Телебои гадят под себя, вспомнив блеск его меча! Счастлив отец, чьи чресла родили такого наследника! Радуйся, Алкей Персеид! Твой единственный сын стоит армии…

– Радуйся, отец!

Вскочив, Амфитрион осушил чашу до дна.

Вино горчило. Во рту остался резкий, смоляной привкус. «Что это за женщина? – подумал Амфитрион, уставясь в угол. Взор туманился, разглядеть гостью не удавалось. – Рабыня? Прибиральщица?» В зале же творились злые чудеса. Увяли цветы венков. Собакой под бичом взвизгнула флейта. Объедки покрылись плесенью. Пахнуло смрадом падали. Женщина с удовлетворением облизывалась; казалось, ее кормят изысканным блюдом. С языка текла черная слюна. «Кто ее пригласил? Какая уродина…» Когда сын Алкея проморгался, мерзкая тварь исчезла. Там, где мелькнул призрак, сбились в кучу сыновья ванакта. Прекратив игру, они пялились на Амфитриона, словно впервые видели. Словно он их всех в бабки обыграл, голыми по миру пустил.

Зависть – родная сестра Победы – шустрая богиня.

Дитя мрачных вод Стикса[36]36
  Зависть (Зелос) – дочь (по иной версии, сын) титана Палланта и Стикс, богини клятв, реки подземного мира. Помимо Зависти, Стикс и Паллант родили Победу, Власть и Насилие.


[Закрыть].

11

– Дядька Локр! Дядька Локр, это ты?

На трубный вопль обернулась вся харчевня.

– Это я, Тритон! Иди сюда! Выпьем!

Судьба определенно улыбалась Тритону. С войны он вернулся жив-здоров (глаз не в счет) – герой-победитель! «Теперь все бабы наши! – перед расставанием хлопнул Тритона по плечу Эльпистик Трезенец, рыжебородый весельчак. – Главное, не робей! Героям робость не к лицу…» С Эльпистиком судьба свела Тритона в Орее, на побережье. Год они воевали бок о бок и успели сдружиться. Дрался рыжий, как зверь, а шутки у него были необидные. Тритон всю обратную дорогу думал: пошутил Эльпистик насчет баб, или нет? С пленницами-то ясно: кто их спрашивать будет? А вот чтоб не силком, по-хорошему… Тут Тритон, несмотря на советы приятеля, терялся. И зря – дело сладилось лучше лучшего. Прав был рыжий: робость – зло! Тритон давно привык, что над ним подтрунивают, но в этот раз не стерпел. Ладно, мужчины. Мужчине башку расколол, и квиты. Но чтоб гулящие девки туда же? Он вспомнил, как Амфитрион показал своего «карасика» дочке ванакта – и в ответ на очередную подначку проделал то же самое.

– Ого! – ужаснулась одна.

– Ого! – восхитилась другая.

И по лицам обеих Тритон все понял верно. Тут бы и круглый дурак понял, а Тритон был не круглый, а очень даже мускулистый. До утра он рьяно оправдывал ожидания девиц – и славно помял косточки обеим, доведя красоток до изнеможения. Затем – куда спешить? – продрых до полудня и проснулся с мечтательной улыбкой от уха до уха.

Вечером девки обещали прийти еще, и подружку захватить.

Явившись в харчевню, Тритон потребовал вина и мяса. Сейчас он пребывал в самом блаженном расположении духа. Жрать – от пуза, пить – хоть залейся. Война, правда, кончилась. Жалко. Зато смазливая краля сама на тебя залезть спешит! Что еще человеку надо? Компанию? Пить в одиночестве Тритон не любил. И тут – на тебе! – дядька Локр. Старый приятель Тритонова папаши. Лучше компании и не сыщешь!

Любимчик судьбы, ухмыльнулся Тритон. Я любимчик, да.

– Эй, дядька!

Локр – весь из узлов и канатов – сделал шаг. Остановился. Крепко уперся ногами в глиняный пол, словно в палубу корабля; не спеша повернул голову. Он всегда так делал – вначале смотрел, по-совиному выкручивая шею, а потом уже разворачивался целиком.

– Тритон? Сын кормчего Навплиандра?

Особой радости на лице моряка, изборожденном морщинами, не отразилось.

– Ага! Иди, да! Угощаю!

Тритон давно мечтал произнести эти слова. Сейчас он сиял от гордости. Он теперь не просто герой – он богатый герой! Доля добычи, выделенная ему Амфитрионом, в глазах тирренца выглядела поистине царской.

Моряк опустился на табурет напротив Тритона.

– Вина! Прамнейского!

В винах Тритон не разбирался. Он полагал так: чем крепче, тем лучше. Но прамнейское любил Эльпистик.

– Давно не виделись. Слышал, отец твой погиб… Как ты без него?

В словах моряка крылось недоумение. Парень – дурак дураком. А гляди ты, не пропал! Да к тому же не бедствует – угощает.

– Убили папашу, – Трион помрачнел. – Бабы.

– Какие бабы?

– Эти, значит. Вакханки.

– И как ты без него? – повторил вопрос Локр.

На столе объявился пузатый кувшин.

– А я с Амфитрионом! – Тритон наполнил чаши. – Слыхал? Он герой и лавагет! Ну, и я тоже, да.

– Тоже лавагет? – Локр не поверил ушам.

– Не… Куда мне! Он – лавагет. А я при нем. За встречу, дядька Локр!

Выпив, Тритон снова плеснул в чаши.

– Я смотрю, – моряк сощурился, – люди Амфитриона не бедствуют.

– Ага! Он такой! Мы только с войны. Добычи загребли – гору!

– Что за война?

Старый шрам под глазом дядьки Локра ожил, изогнулся белесым червем.

– Так война же! – изумился Тритон. Он был уверен, что на всем Пелопоннесе только и разговоров, что об их славных победах. – Телебоев в Орее били! Побили! Вот, вернулись. А ты, дядька Локр? В море ходишь?

– Хожу.

Моряк не спешил делиться подробностями.

– Куда?

– На Самос хожу. На Крит, Родос. Сейчас с Тафоса…

– Здорово! А мы тафийцев били, значит. Телебои – это ж они и есть!

– Ну, я-то не воевал…

– Жалко.

– Почему?

– Ну… – мысли путались, отказываясь превращаться в слова. Но упрямства Тритону было не занимать. – Если б ты воевал… За телебоев, да! И вы победили… Тогда ты б меня угощал!

Шутил Тритон редко. Обычно шутили над ним. А тут все так удачно сложилось! Тирренец затрясся от хохота, едва не опрокинув стол. Даже дядька Локр осклабился. Нет, положительно, сегодня – лучший из дней!

– За тех, кто в море! Чтоб возвращались.

Отцовы здравицы Тритон помнил до сих пор. Выпив, он пригорюнился.

– Чего нос повесил, герой?

– Давно в море не был. Мамку бы увидеть… Скучаю по ней.

– Посейдон даст, увидишь. Жизнь длинная…

– Ага! Наливай!

В харчевню вошли двое юношей. Задержавшись у входа, они внимательно слушали разговор Тритона с моряком. При упоминании Тафоса и телебоев один что-то шепнул другому. Тот в ответ усмехнулся – и вдруг сделался серьезен.

– Ссать хочу, – громогласно возвестил Тритон, выбираясь из-за стола. – Жди, дядька!

Возвращаясь из отхожего места, он нос к носу столкнулся со вчерашним обидчиком. Фиест, вспомнил Тритон. Ну точно, Фиест. Сын покойника. А вон и второй сын, Атрей – с дядькой Локром сидит. Долдонит, а дядька кивает.

– Рабом звал, – набычился Тритон. – Ты меня рабом…

– Прошу прощения, – развел руками Фиест.

– Резать хотел…

– Уже не хочу. А ты знаешь, почему герой никогда не догонит черепаху?

– Герой? Черепаху?!

– Ну да. Вот, смотри… – Фиест подвел Тритона к пустому столу. Выставил кружку: – Это герой. А это черепаха…

Черепахой стала корка хлеба.

– Допустим, герой бежит в десять раз быстрее черепахи. Вначале он находится на тысячу шагов позади неё. Пока герой пробежит это расстояние, черепаха проползёт сто шагов…

– Хо-хо! – восхитился Тритон. – Проползет, да!

– Когда герой пробежит еще сто шагов, черепаха проползёт десять шагов…

– Точно!

– И так до бесконечности. Понял?

– Он бежит?

– Да.

– Она ползёт?

– Точно.

– Понял! – Тритон ощутил себя мудрецом. – Не догонит! Вина!

– Вина мне и моему другу! – поддержал Фиест.

– Прамнейского!

– Да ты знаток!

– Я знаток, да!

О дядьке Локре тирренец забыл напрочь.

* * *

– …вообще-то я на Закинф собираюсь…

– Так это рядом! – просиял Атрей. – Передашь послание, и валяй на свой Закинф! А плата…

– Ну? – подобрался моряк.

– Тебе понравится.

Атрей уже трудился над табличкой из ясеня, покрытой воском. Под заостренной палочкой рождались некие символы. Грамоты Локр не знал, и преисполнился уважения к молодому человеку. Письмо в глазах моряка было священнодейством.

– Вручишь старшему из сыновей Птерелая. Ему, и никому другому. Запомнил?

Атрей прикрыл написанное гладкой дощечкой, защищая восковый слой от случайной порчи. Завернул послание в тряпицу. Извлек из сумы на поясе золотой перстень. С перстня скалился лев. Еще вчера лев украшал безымянный палец старшего из сыновей микенского ванакта.

– Перстень отдашь вместе с посланием. И не вздумай оставить себе! Тут про перстень тоже написано.

– Как насчет платы? – напомнил моряк.

– Вот, держи. Я буду ждать ответа. Привезешь – получишь вдвое.

– Где тебя искать?

– В харчевне.

Стасим

Стилос бойко расчерчивал восковую табличку, творя мир заново. Возник остров, похожий на тушку ощипанной куропатки. Голову куропатке отрубили, отсекли и левую голень. Севернее, над птицей, валялась обгрызенная мышами лепешка – еще один остров. Крошки рассыпались аж до побережья Акарнании.

– От Тафоса до Акарнании, – сказала Комето, трудясь над табличкой, – сорок пять стадий. Это на веслах – раз плюнуть. А если ветер попутный, да под парусами…

Подняв голову, она посмотрела в сторону материка. Отсюда, с террасы дома, акарнанский берег не был виден даже в хорошую погоду. Но если подняться на отроги Айноса, встать над обрывом, презирая высоту – взору откроются не только мысы и бухты, но и многое другое. Темно-зеленое, словно выстланное буковой листвой, устье Ахелоя, гордые стены Палера, оседлавшего крутой холм; скалы над морем, болотистые лагуны, препятствующие ладьям, если глупец-кормчий рискнет направить корабль к суше…

– Хороших гаваней там мало. Но когда сыщется войско, жаждущее нашей крови – найдутся и гавани. За долю в добыче Палер с радостью предоставит флотилиям свои причалы. Не успеем оглянуться, враг у ворот. Высадиться на Тафосе можно здесь и здесь…

Стилос указал на бочок куропатки. Затем ткнул в подобранное крылышко, и еще – в обрубок левой ноги. Впору было представить, как полчища муравьев, спрыгивая с плавучих соломинок, вгрызаются в мягкую, слегка подгнившую на жаре плоть.

– Мы сбросим их в море! – крикнул Хромий, старший брат Комето.

Он был полной противоположностью отцу: мелкий, порывистый, весь жилы и мышцы. В жару у Хромия часто текла кровь из носа. Он так привык к этому, что пугал рабынь, шляясь по двору с окровавленным лицом. К чужой крови Хромий относился с тем же равнодушием.

– Дурак, – Комето улыбнулась брату. – Сбросит он… Тут сплошные горы. Как ты собираешься атаковать со скальной крутизны? Бросать камни? Лучники с кораблей живо укротят твой пыл. В горах хорошо прятаться. Если же мы примем бой, нас живо вытеснят вот сюда…

Острие стилоса вонзилось в правую ляжку птицы.

– Там, на низменностях, мы сможем достойно умереть. Или биться здесь, защищая город, и опять же умереть. Ты рассчитываешь выдержать осаду?

– Нет сомнений!

– Пока с нами отец – нет сомнений. С отцом мы даже устоим на низменностях. Но отец не вечен, – хмурясь, Комето повторила слова, которые Птерелай сказал дочери вчера, на закате. – Крыло Народа должен думать наперед, заботясь о потомках. О тебе, болван. О здоровяке Тиранне. О Херсидаманте, который вечно лезет в огонь. О малыше Эвере. Об остальных.

– О тебе – тоже!

– О себе я сама позабочусь, – отрезала Комето. Ветер путался в ее волосах, превращая девушку в подобие Горгоны Медузы. – Отец предвидит будущее…

– И поэтому он хочет бросить родной дом? – горячился Хромий.

– Дом останется на месте. В доме будут жить люди. Тафос – большой остров, но плодородных земель у нас мало. На камне не растет ячмень. Чем ты надеешься прокормить ораву стариков и детей? Добрым словом?!

– Добычей! Наша пашня – море! Наш ячмень – торговые ладьи!

– Наша голова – пустой пифос!

Хромий отвесил сестре затрещину, но промахнулся – Комето увернулась. Не успел парень опомниться, как получил коленом ниже пояса.

– Болван! – девушка любовалась братом: охающим, согнутым в три погибели. – Я ему о том, что Тафос трудно отстоять в случае нашествия, а он мне – море, добыча… Куда везти добычу, если дом сгорел? Если на пепелище хозяйничает враг?!

– Ты говоришь, как отец.

– Потому что отец мудр. А сыновья у него – ослы!

– Почему ослы? Я первый поддержал отца, когда он высказался за переезд на Питиус. Два дома богаче одного. Сядем на западе и востоке, тряхнем купчишек двумя руками…

– Тафос и Питиус – две руки? Хорошо. Тут ты прав. Теперь вернемся к голове. Тебе не кажется, что голову стоит укрыть в более безопасном месте, чем наш возлюбленный Тафос? Рядом, но не здесь?!

Хромий вздохнул.

– Не понимаю, – буркнул он. – Чем Итака лучше?

Вместо ответа стилос вновь запорхал над табличкой. Вдоль левой, пострадавшей ноги куропатки, отделенный от мамаши узенькой полоской воды, вытянулся птенец. Голова у птенца была собачья. Залив, клином вторгаясь в островок, грозил окончательно перерезать тоненькую шейку.

– Во-первых, бухты. Итакийские бухты узкие и извилистые. Снаружи, в море, царит спокойствие, а в бухте всегда ветер. Не обладая должной сноровкой, не высадишься. Разобьет о скалы, пустит на дно… Флотилии врагов придется ждать у входа, как бедняку – у дома богача!

По воску зазмеились червячки – бухты Итаки.

– Во-вторых, до Тафоса рукой подать. Мы в любой момент сможем выслать подмогу. Захватчики будут вынуждены биться на суше и на море! Ты хотел трясти двумя руками? Вот она, твоя мечта!

– Ладно, уговорила…

Хромий встал у перил. Над первенцем Крыла Народа неслись облака, цепляясь выменем за рога могучего Айноса. Молоко, смешанное с красным соком, текло по горному хребту в низины. Навстречу поднимались сизые испарения – земля дышала полной грудью. Запах можжевельника, насквозь прокаленного дневным солнцем, разносился далеко по округе.

– Афина, – сказал Хромий, имея в виду сестру. – Воительница! Ты знаешь, что отец хочет отдать тебя за сына хромого Алкея?

– Знаю, – спокойно ответила Комето.

– А знаешь, почему?

Парень ждал, что сестра начнет хвалить жениха, избранного отцом. Вспомнит силу, отвагу, богатство… Тут-то он и отыграется. Но слова Комето поразили его в самое сердце.

– Потому что Тиринф стоит между Микенами и морем. Отец согласен взять Сосновый остров из рук Персеидов. Согласен делиться добычей. Но он не доверяет микенскому ванакту. Птерелай хочет, чтобы я была его щитом. Встала между ним и Электрионом Микенцем. Отец знает, что делает…

– Щит? – расхохотался Хромий. – Скорее уж щитом станет твой муженек!

– Отец знает, что делает, – еще раз повторила Комето.

Хромий вдруг сделался мрачен.

– А нам с братьями вчера послание доставили, – сквозь зубы процедил он. – Из Микен. Кормчий Локр, со «Стрелы Артемиды». Прав отец, нельзя микенцам доверять…

– От кого послание? – спросила Комето.

– От сыновей ванакта. Перстень, таблички…

И не выдержал – сжал кулаки до хруста.

– Твари! Наглые твари!