Текст книги "Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера. 1943-1944"

Часть первая
Заговорщики

1

В первые выходные после Троицына дня 1942 года состоялась одна из самых необычных встреч, происходивших во время Второй мировой войны. Два человека, представлявшие народы, которые находились в состоянии смертельной войны друг с другом, тайно встретились в небольшом городке Сигтуна на территории нейтральной Швеции. Один из них, немец, был тайным агентом, и оба путешествовали с некими официальными миссиями, являвшимися прикрытием для их настоящей деятельности, которая имела серьезное политическое значение. Еще более интересен тот факт, что оба были протестантскими священниками.

Это были весьма неординарные люди. Англичанин, Джордж Белл, являлся чичестерским епископом. Он был добродушным человеком, обладавшим тонким чувством юмора и разносторонними интересами, охватывающими не только религиозную, но также социальную и политическую жизнь его страны. Он отправился в Швецию по поручению министерства информации якобы для установления контактов с руководителями шведской церкви и буквально лишился дара речи от изумления, когда неожиданно оказался лицом к лицу с человеком некогда хорошо ему знакомым по Лондону – пастором Дитрихом Бонхёффером.

Бонхёффер, как и Белл, был необычным священнослужителем. Христианство было для него позитивной религией, отстаивавшей право жить полной жизнью. Он считал, что мужчины и женщины должны хорошо есть и пить, любить, а также расширять свой умственный и духовный кругозор, занимаясь искусствами. Бонхёффер был моложе Белла – не так давно вступил в свой четвертый десяток, но, как и его старший коллега, был энергичен и удивительно красив. В 1935 году антинацистская конфессиональная церковь в Германии доверила ему создание нетрадиционного учебного заведения с сильным политическим уклоном, в котором готовили будущих служителей церкви. В 1937 году гестапо его закрыло. Карьера Бонхёффера уже включала университетское преподавание в Берлине, а также работу пастором и капелланом в Барселоне, Нью-Йорке и Лондоне, где он служил почти два года капелланом немецкой конгрегации в Форест-Хилл[2]2
  Ф о р е с т – X и л л – район на окраине Лондона.


[Закрыть] уже после прихода Гитлера к власти. В предвоенные годы нацисты не признавали пастора, они запрещали его книги и запрещали выступать с проповедями. Хотя Бонхёфферу предложили убежище в Нью-Йорке, он настоял на своем возвращении в Германию из лекционной поездки по Соединенным Штатам, причем в тот момент, когда война была неизбежной. Свое возвращение он объяснил очень просто и типично для себя. Он сказал: «Я должен прожить этот трудный период нашей национальной истории вместе с христианами Германии. У меня не будет права участвовать в восстановлении христианской жизни в Германии после войны, если я не разделю все горести с моим народом».

После возвращения в Германию Бонхёффер поселился в Мюнхене, где стал одним из тайных агентов, услугами которых пользовался абвер – немецкая военная разведка. Эта организация использовалась как прикрытие оппозиционной деятельности группы антинацистских офицеров, в которую входили генерал Ганс Остер, начальник отдела абвера, и его заместитель Ганс фон Донаньи, женатый на сестре Бонхёффера. Именно Остер подготовил документы, позволившие Бонхёфферу отправиться в Швецию и удивить Белла в то памятное воскресенье 1942 года своим неожиданным появлением в доме в Сигтуне, где епископ пил чай с друзьями, и новостями, которые вполне можно было счесть государственной изменой.

Но и Бонхёфферу предстояло удивиться. Когда епископ прибыл в Стокгольм, он встретил там еще одного давнего друга – Ганса Шёнфельда, работавшего одним из руководителей Всемирного совета церквей в Женеве. Бонхёффер ничего не знал о поездке Шёнфельда, которая привела к первой встрече с епископом в Стокгольме, состоявшейся накануне – во вторник 26 мая. Оба деятеля церкви не сговариваясь прибыли с одной и той же срочной миссией.

По словам епископа, Шёнфельд выказывал признаки «значительного напряжения». Казалось, он испытывает настоятельную потребность высказать свои надежды на некую христианскую акцию в Германии, которая могла бы привести к свержению Гитлера. При этом его личное положение оставалось чрезвычайно сложным, поскольку его непосредственным начальником в Берлине был епископ Хекель, поддерживавший нацизм. То, что он сказал епископу, оказалось настолько интересным, что епископский визит доброй воли в церковь нейтральной страны вылился в серию подпольных встреч и совещаний, проведенных группой министров-протестантов, и привел к появлению плана свержения главы германского рейха.

Шёнфельд поделился новостями, которые являлись частично фактами, частично принятием желаемого за действительное. Он поведал епископу, что и в протестантской, и в католической церкви растет движение за освобождение от Гитлера, во имя свободы и права жить по-христиански. В этом движении, помимо некоторых священнослужителей, участвуют армейские офицеры и гражданские служащие, аристократы и рабочие, принадлежавшие к ликвидированным нацистами профсоюзам, и многие другие. Все они, мужчины и женщины, с надеждой взирают на христианскую церковь, ожидая, когда она поведет их против антихристианского режима. Он привел пример безграничного мужества берлинского епископа графа фон Прейзинга, принадлежавшего к Римской католической церкви, и протестантского епископа Вурма. Они оба публично заявили протест против действий нацистов. Хотя вторжения в Британию не произошло, а русские прошедшей зимой сумели остановить немецкое наступление, победа все еще остается за Германией, которая за последние годы присоединила или захватила огромные территории. И все же, настаивал Шёнфельд, есть признаки того, что восстание против Гитлера можно стимулировать, возможно на первом этапе поддержав его замену Гиммлером и эсэсовцами. После этого должен последовать второй этап, в процессе которого контроль над страной установит армия. Германия выведет войска из оккупированных стран (включая, конечно, Чехословакию и Польшу), главные нацистские преступники будут арестованы, а гестапо и СС – уничтожены. Шёнфельд был убежден, что Германия заплатит репарации за ущерб, который причинила, и беды, причиной которых стала. Европа, заявил он, может стать некой формой федерации с международной армией (куда войдет и немецкая армия), управляемой из нейтрального центра, основанного в одной из небольших европейских стран.

Создавалось впечатление, что Шёнфельд говорил от имени сплоченной оппозиции гитлеровскому режиму. От ее лица он обратился к епископу с просьбой выяснить по возвращении, поддержит ли Великобритания движение за свержение Гитлера и согласится ли вести переговоры с новым антинацистским правительством, которое будет создано. Без поддержки Великобритании успешные действия могут оказаться невозможными. Причем речь идет вовсе не об опасности, которой подвергаются руководители движения.

Глубоко тронутый услышанным, Белл согласился встретиться с Шёнфельдом еще раз в пятницу 29 мая. Шёнфельд очень старался объяснить, что церковь смогла достичь некоторых успехов. Она продолжает противостоять нападкам нацистов на себя, и именно благодаря влиянию церкви Гитлеру пришлось отказаться от политики всеобщей эвтаназии умалишенных. Епископ Белл решил, что взгляды Шёнфельда лучше всего представить британскому правительству в виде памятной записки, которую он и попросил того подготовить. После этого он покинул Стокгольм и, посетив Упсалу, провел праздник Троицы в Сигтуне на острове, расположенном в тридцати милях к северу от Стокгольма. Здесь его застал Бонхёффер, использовавший, чтобы попасть на остров, пропуск, выданный министерством иностранных дел по просьбе генерала Остера. План визита был разработан в абвере Остером, Донаньи и самим Бонхёффером.

Бонхёффер, как и можно было ожидать, был смелее, откровеннее и дальновиднее в своих речах, чем Шёнфельд. Сначала друзья, обрадованные встречей, беседовали о личных вопросах. Одна из сестер Бонхёффера находилась в Англии, и Бонхёффер хотел, чтобы Белл передал ей письма. Он рассказал Беллу, что не может ни проповедовать, ни издавать свои книги, что его колледж закрыт, а сам он опасается, что его вынудят сражаться за Гитлера вместо того, чтобы вести войну против него. Белл припомнил, что, когда они в последний раз встречались в Англии, Бонхёффер высказывал опасения относительно своего призыва на службу нацистам и утверждал, что едва удерживается от искушения покинуть Германию, пока еще остается на свободе. Тогда немецкий священнослужитель утверждал, что совесть не позволяет ему участвовать в войне при сложившихся обстоятельствах. С другой стороны, конфессиональная церковь, как таковая, не выразила по этому вопросу определенного отношения, и, вероятнее всего, пока не могла этого сделать. Поэтому Бонхёффер опасался принести огромный вред братьям, отстаивая свою точку зрения, которая будет рассматриваться режимом как типичная враждебная позиция церкви по отношению к государству. К тому же он и думать не желал о принесении военной присяги.

Однако пока ему удавалось избегать военной службы, а даже весьма незначительная работа на абвер защищала от назойливого внимания гестапо в те времена, когда нацисты еще проявляли осторожность в своем стремлении прибрать к рукам пасторов, если только не чувствовали себя вынужденными так поступить. Бонхёффер крайне удивился, узнав о присутствии в Швеции Шёнфельда, и со всем вниманием выслушал мнение Белла. Тот особенно подчеркнул, что его доклад по приезде домой обязательно вызовет подозрение британского правительства. Даже понимая огромную опасность, в которой находился Шёнфельд, Белл предложил ему назвать некоторые имена руководителей движения, считая, что это позволит англичанам отнестись к информации с большим доверием. Немец с готовностью согласился, хотя чичестерский епископ отчетливо видел, как тяжело у него на сердце.

Тогда Бонхёффер назвал несколько имен влиятельных людей, участвовавших в заговоре против Гитлера. Среди них был, например, старый генерал Людвиг Бек, генерал Хаммерштейн – оба бывшие начальники Генерального штаба. И они были не одиноки. Многие другие генералы и фельдмаршалы армии резерва были готовы выступить в решающий момент. Он говорил о Карле Герделере, бывшем обер-бургомистре Лейпцига и имперском комиссаре по вопросам цен, о бывших профсоюзных лидерах, католиках Вильгельме Лейшнере и Якобе Кайзере. По словам Белла, Бонхёффер настаивал, что оппозиционная организация есть в каждом министерстве и в каждом городе есть недовольные режимом офицеры.

Если у Белла и оставались какие-то сомнения насчет надежности Шёнфельда, относительно Бонхёффера их не было. Это был близкий ему человек, которому он безоговорочно доверял. Белл отчетливо видел, что, излагая свои мысли, его друг испытывает боль из-за того, что события в Германии сложились именно так, и ему приходится действовать подобным образом. Бонхёффер даже заявил, что чувствует: Германия должна понести наказание.

Белл не желал, чтобы у его собеседников появились несбыточные мечты относительно реакции британского правительства. Он неоднократно подчеркивал, что к его сообщению отнесутся с подозрением. Когда вечером того же дня к Беллу и Бонхёфферу присоединился Шёнфельд с группой шведских пасторов, епископ сообщил, что уже проинформировал британского посланника в Стокгольме Виктора Маллета о первых беседах с Шёнфельдом. Последний тут же преисполнился невероятным энтузиазмом, заявил, что намечаемый переворот завершится за два-три дня, что у оппозиции имеются свои люди на всех ключевых постах в коммунальных службах – на радио, в газоснабжении, а также в полиции и министерствах. Маллет не подал надежду на положительный ответ и поддержку Великобритании после почти двух лет противостояния, кровопролитной войны и бомбежек. Кроме того, он упомянул о необходимости обсуждения вопроса с русскими и американцами. Шёнфельд был уверен, что некий благоприятный для Германии компромисс все– таки может быть достигнут. Он относился к делу оптимистичнее, чем Бонхёффер, глубоко переживавший преступления, совершенные Германией после прихода к власти Гитлера.

«Господь нас накажет, – повторял он. – Мы не хотим избежать покаяния. Наши действия должны быть приняты миром как акт глубокого раскаяния. Христиане не желают уклоняться от покаяния, иначе наступит хаос, если так пожелает Господь. Мы должны, будучи христианами, принять заслуженное». Все согласились с тем, что союзнические армии должны оккупировать Берлин, но не как захватчики, а с целью оказания помощи армии Германии, которая должна сама остановить реакцию. Прежде чем беседа подошла к концу, состоялась даже небольшая дискуссия на тему, будет ли Великобритания содействовать реставрации монархии в Германии. Если да, то подходящим кандидатом на трон мог считаться принц Людвиг-Фердинанд – истинный христианин, неизменно заботящийся о социальных интересах. В разговоре было подчеркнуто, что на данном этапе необходимо получить некие ориентиры от союзников, например будут ли они вести переговоры о мирном урегулировании с новым антинацистским правительством Германии. Для тайного ответа был предложен подходящий посредник – Адам фон Тротт, друг сына Стаффорда Криппса[3]3
  К р и п п с С т а ф ф о р д (1892–1952) – британский государственный деятель.


[Закрыть] и видный член движения Сопротивления. Если же ответ будет дан открыто, как поворот внешней политики союзников, что ж, тем лучше.

На следующий день, 1 июня, состоялась еще одна короткая встреча Бонхёффера и Белла, во время которой Бонхёффер передал епископу еще некоторую информацию для своего родственника доктора Лейбхольца, включая ту, что Ганс Донаньи «занят хорошим делом». Белл также взял в Англию письмо, подписанное одним только именем – Джеймс, от графа Гельмута фон Мольтке его другу Лайонелу Кёртису из колледжа Всех Душ оксфордского университета. Епископ получил и необходимую ему памятную записку от Шёнфельда; она сопровождалась личным письмом, в котором Шёнфельд написал: «Я не могу выразить, как много значит проявленное вами дружеское участие для нас и для всех христиан, которые остаются с нами в мыслях и молитвах».

Когда Бонхёффер пришел к Беллу в последний раз, он сказал: «Мне все еще кажется сном то, что я видел вас, говорил с вами, слышал ваш голос. Думаю, эти дни навсегда сохранятся в моей памяти как самые главные в жизни. Дух товарищества и христианского братства поможет мне пройти через самые страшные испытания, если же дела пойдут хуже, чем мы ожидаем, и надеемся, свет этих дней никогда не погаснет в моем сердце».

11 июня, после задержки в пути, епископ прибыл домой. Он сразу же связался с министерством иностранных дел и в конце месяца встретился с министром Энтони Иденом. Исход этой встречи, как Белл и опасался, оказался полностью негативным. Иден объяснил, что появлялось уже немало «миротворцев» из самых разных слоев. Что же касается доставленной Беллом информации, он уверен, что пасторов используют втемную. Белл передал Идену составленную Шёнфельдом памятную записку, пояснив, что лично он ни минуты не сомневается в добрых намерениях людей, с которыми встречался. Иден пообещал сообщить Беллу о решении британского правительства позже. 13 июля Белл обсудил свои шведские встречи с сэром Стаффордом Криппсом, который отнесся к его сообщению значительно более серьезно, потому что сам получил через голландское представительство Всемирного совета церквей документ, составленный другом его сына Адамом фон Троттом, в котором были высказаны те же идеи, что в памятной записке Шёнфельда. 17 июля Иден сообщил, что, хотя он ни в коем случае не желает бросить тень на bona fides[4]4
  Честные намерения (лат.).


[Закрыть] информаторов епископа, все же должен с удовлетворением сообщить, что давать им какой– либо ответ – не в интересах страны. При этом он добавил, что вполне понимает глубокое разочарование, которое должен испытывать Белл.

Епископ действительно чувствовал себя крайне разочарованным. Спустя неделю он написал письмо Идену, успевшему тем временем произнести речь в Ноттингеме, в которой подчеркивалась настоятельная необходимость поражения диктаторской власти и воздания кары Германии. В письме министру иностранных дел Белл указал на некоторые положения речи, которые тесно перекликаются с отношением лорда Ванситтарта, верившего, что каждый немец ответственен за то, что сделали и продолжают делать отдельные немцы. Памятуя о словах Шёнфельда и Бонхёффера, Белл от их имени попросил: «Если бы вы могли при удобном случае разъяснить, что требование суровой кары не распространяется на тех жителей Германии, которые против немецкого правительства, которые отрицают нацизм и стыдятся совершенных нацистами преступлений, я уверен, такое заявление имело бы самое благотворное влияние на дух оппозиции. Я не верю, что политика лорда Ванситтарта есть политика британского правительства. Но пока британское правительство не может или не хочет объяснить, что с теми, кто выступает против Гитлера и Гиммлера, мы будем обращаться лучше, чем с приспешниками нацистов, вполне естественно, что немецкая оппозиция верит в нашу приверженность политике лорда Ванситтарта. Если в Германии есть люди, готовые вести войну против чудовищной тирании нацизма изнутри, разве это правильно – обескураживать или игнорировать их? Можем ли мы позволить себе отказываться от их помощи в достижении нашей цели? Если мы, сохраняя молчание, дадим им понять, что для Германии, независимо от того, является она гитлеровской или нет, нет надежды, тогда чем мы вообще занимаемся?»

Ответ министра иностранных дел был датирован 4 августа.

«В своей речи в Эдинбурге 8 мая, – писал он, – я уделил много внимания Германии. Я сказал, что, если кто-то в этой стране действительно желает возврата к государству, основанному на уважении законов и прав граждан, он должен осознавать: ему никто не поверит, пока им не будут приняты конкретные меры для освобождения от существующего режима. В настоящий момент я считаю нецелесообразным делать другие заявления. Я отлично понимаю опасности и многочисленные трудности, с которыми сталкивается оппозиция в Германии, но пока она еще себя никак не проявила. И пока она не докажет, что намерена последовать примеру угнетенных народов Европы, подвергаясь риску и предпринимая активные шаги для противодействия и свержения нацистского террористического режима, я не вижу, каким образом мы можем расширить заявления, уже сделанные правительством о Германии. Полагаю, из этих заявлений ясно, что мы не намерены отказывать Германии в праве занять место в будущей Европе. Однако чем дольше немецкий народ терпит нацистский режим, тем больше возрастает его ответственность за преступления, совершаемые этим режимом от имени народа».

Попытки Белла добиться более конкретного ответа от американского посла в Лондоне тоже не принесли успеха. Тогда, не отказываясь от всего, что было сказано им и немецкими пасторами, епископ Белл 10 марта 1943 года выступил в палате лордов и предъявил свидетельства, как он это назвал, реальности существования оппозиции в Германии. Он отметил, что для проведения этой оппозицией активных действий ей необходимы поддержка и одобрение союзников.

Менее чем через месяц Бонхёффера арестовало гестапо.

2

Причиной холодного приема, оказанного в Лондоне инициативам Бонхёффера и Шёнфельда, стали события почти двухлетней давности. Уже начинала проявляться причудливая смесь характерных особенностей немецкого движения Сопротивления, которая в итоге сдерживала их действия. Нельзя забывать, что они были заговорщиками, и то, чем они занимались, являлось самым настоящим предательством. Эти люди стали участниками заговора, имевшего целью свержение главы государства, лидера, которому все граждане, одетые в военную форму, приносили клятву верности. Для людей подобных Бонхёфферу акт насилия, который он одобрил и для осуществления которого работал, после долгих и мучительных размышлений был принят как необходимость во имя духовности, религии, Бога. Но так было не для всех участников движения.

Осенью, зимой и ранней весной 1939–1940 годов, в период напряженного ожидания, последовавший за оккупацией Польши и объявлением Британией и Францией войны Германии, активность лидеров Сопротивления в церкви, гражданских ведомствах и армии была довольно высока. Среди первых, предпринявших шаги к мирным переговорам между противниками, был друг и коллега Бонхёффера, юрист-католик доктор Иозеф Мюллер из Мюнхена, входивший в число заговорщиков, сплотившихся вокруг генерала Остера. Доктор Мюллер был другом кардинала Михаэля фон Фаульхабера, мюнхенского архиепископа, который бесстрашно проповедовал против нацизма. Доктор Мюллер не делал секрета из того факта, что он полностью разделяет отношение кардинала к Гитлеру. Через кардинала он имел доступ в Ватикан. После объявления войны Остер вызвал его в абвер и зачислил на военную службу. В октябре Мюллер уехал из Германии, чтобы приступить к работе в Риме, где ему предстояло в течение трех лет поддерживать прямые контакты с Британией[5]5
  Доктор Йозеф Мюллер записал для нас свой рассказ о переговорах с Ватиканом. После первой встречи с папой, во время которой его святейшество пообещал связаться с британским правительством ради установления мира, если, конечно, это окажется возможным, Мюллер в основном действовал через своего друга – отца Лейбера, имевшего постоянные контакты с папой. Мюллер также проинформировал папу, что Гитлер обладает дипломатическим шифром Ватикана, ключ к которому ему сообщил агент Муссолини. Последние попытки Мюллера установить связь с британским правительством при посредстве Ватикана относятся к 1943 году. Хотя переговоры не дали результата, Мюллер никогда не винил Ватикан за нежелание сотрудничать. Обращение, известное как X Bericht, составленное Донаньи и предназначенное для убеждения Гальдера и генералов остановить войну, основывалось на проекте, составленном ранее Мюллером. Предполагалось, что Донаньи впоследствии уничтожил этот документ из соображений безопасности, но Бек приказал сохранить для себя копию в Цоссене.
  По словам Гизевиуса, миссия Бонхёффера в Швеции в 1942 году заключалась в том, чтобы развеять ложное впечатление, созданное переговорами Мюллера с Ватиканом о том, что в немецкой оппозиции только католики. (Здесь и далее, если не указано иначе, примеч. авторов).


[Закрыть].

К концу месяца он уже добился некоторых результатов благодаря друзьям в Ватикане, которые от его имени обратились к британскому посланнику при папском престоле сэру Фрэнсису д'Арси Осборну. Тогда ответ был благоприятным, с оговоркой, что Гитлер и его режим должны быть устранены, и тогда Британия сможет вести переговоры с новым правительством Германии, свободным от всех связей с нацизмом. Сам папа Пий XII заявил, что готов выступить в качестве посредника между британским правительством и немецкой оппозицией. Мюллер поспешил сообщить новости в Берлин, где Донаньи, помощник Осборна в абвере, составил докладную записку, которая должна была воодушевить армейское командование на осуществление внезапного удара, о котором велась речь еще с мюнхенских событий 1938 года.

Успех не был достигнут. «Это не что иное, как предательство своей страны, – объявил Браухич, командовавший вооруженными силами. – Почему я должен на это идти? Это будет акт, направленный против народа Германии. Все немцы за Гитлера». Тогда заговорщики обратились к начальнику штаба генералу Гальдеру, который и сам участвовал в Сопротивлении. Говорят, что Гальдер в смятении даже прослезился, но решил, что нарушение присяги, данной им Гитлеру, не может быть оправдано. Оба генерала предпочитали саботировать политику Гитлера традиционным, доступным для Генерального штаба образом – возражать против его воли (разумеется, насколько это было в их силах), утверждая, что его желания технически невыполнимы.

Группа активных заговорщиков, возглавляемая Остером, состояла из воистину выдающихся личностей. Помимо Дитриха Бонхёффера в нее входил его брат Клаус Бонхёффер и их зять Ганс фон Донаньи[6]6
  Остер был заместителем адмирала Канариса, главы абвера. Очевидно, благодаря своему возрасту и очевидным трудностям, связанным с его положением главы департамента, находящегося всегда под пристальным вниманием Гейдриха и Гиммлера, имевших собственную тайную разведывательную службу – СД, Канарис оставался в тени, когда речь шла об активном участии в Сопротивлении. По словам Мюллера, Канарис был очень нервным человеком, но все же достаточно проницательным и способным найти выход из самой запутанной ситуации. Он как мог защищал Остера и его людей и отлично знал об их «изменнической» деятельности. В то же время он поддерживал весьма непростые отношения с Гейдрихом – заместителем Гиммлера, отвечавшим за деятельность СД, человеком намного младшим по возрасту, некогда служившим под его началом на флоте. Брат Бонхёффера Клаус был советником «Люфтганзы», а Ганс Донаньи, завершив свою трудовую деятельность в Верховном суде, стал советником абвера.


[Закрыть]. Еще одним агентом абвера, который оставался в движении Сопротивления до самого конца, был Ганс Бернд Гизевиус. Некоторое время он служил в гестапо. По его собственным словам, в 1940 году Остер «нелегально» вовлек его в абвер. Под прикрытием работы в генеральном консульстве Германии в Цюрихе он поддерживал регулярные контакты с Алленом Даллесом, представителем американской секретной службы в Швейцарии. Полковника (позже генерала) Ганса Остера коллеги считали человеком с большим сердцем и ясным умом, искренним и честным. Гизевиус утверждал, что Остер начисто лишен личных амбиций, но был непреклонным администратором, который говорил сам себе: «Я осуществляю связь». Он был сыном пастора и в 1940 году разменял свой пятый десяток. Любил ругаться и притворяться циником, однако разделял с товарищами, также занятыми в Сопротивлении, религиозные убеждения, служившие ему духовной опорой. Он выступал в роли координатора движения, особенно для его военного крыла, вместе с тем, очевидно, не знал Ульриха фон Хасселя, занимавшегося тем же в гражданском крыле движения, до весны 1940 года. Только тогда он узнал, что Хассель занят поиском других подходов к британцам.

Хассель был патрицием по рождению и воспитанию, аристократом и интеллектуалом, избравшим дипломатическую карьеру. Он был послом Германии в Италии до 1937 года, когда его несогласие с политикой Риббентропа привело к увольнению и отставке. Его знаменитые дневники, которые он некоторое время прятал в чайной коробке, зарытой в саду его дома в Эбенхаузене (Бавария), являются бесценным источником информации о заговоре, который он полностью поддерживал. После отставки он занял должность, которая позволяла ему относительно свободно ездить по разным странам. Он должен был докладывать об экономической ситуации в странах Европы и посему регулярно посещал Швейцарию, Италию и оккупированные Германией страны, где поддерживал контакты с людьми, симпатизирующими или поддерживающими заговор. По словам Гизевиуса, этот человек обладал острым чувством юмора и дипломатической тактичностью.

В ноябре 1939 года на Хасселя неофициально вышли сами англичане. Старый итонец Дж. Лонсдейл Брайанс, член лондонского Брукс-клуба[7]7
  Б р у к с – к л у б – один из самых фешенебельных клубов Лондона. (Примеч. пер.)


[Закрыть], человек, много путешествовавший и завязавший дружеские контакты со многими европейскими дипломатами, задумал прекратить войну, которая, по его мнению, не нужна была никому, кроме Гитлера. Воспользовавшись знакомством с министром иностранных дел лордом Галифаксом, он предложил неофициально обсудить этот вопрос с интеллектуальной элитой Германии на нейтральной территории. Обнаружив, что министр иностранных дел проявил заинтересованность в информации о потенциальном подпольном движении в Германии, Брайанс взял дипломатию в свои руки и в октябре устроил себе поездку в Рим. Там его попытки связаться с немецкими антифашистами привели к случайной встрече в кафе с молодым человеком, которого он вначале принял за американца, но оказалось, что это итальянец по имени Детальмо Пирцио-Бироли, собиравшийся жениться на дочери Хасселя. После нескольких обстоятельных бесед Пирцио-Бироли сообщил, что его будущий тесть участвует в движении Сопротивления, и даже сообщил Брайансу его имя, оговорив, что его не узнает никто, кроме лорда Галифакса. Итальянец также передал Брайансу письменное заявление для лорда Галифакса, в котором было сказано, что Хассель будет счастлив, если контакт будет установлен от его имени.

Брайанс сразу вернулся в Лондон. Новый год еще не наступил, и, преодолев некоторые трудности, он сумел устроить для себя 8 января вторую встречу с Галифаксом. Лорд внимательно прочитал документ и, тяжело вздохнув, сказал: «Сложное это дело!» Он явно сомневался в целесообразности ведения переговоров даже с Хасселем и даже почти процитировал Вансит-арта, заявив: «Я сомневаюсь, остался ли еще хотя бы один хороший немец». После длительных размышлений он позволил Брайансу вернуться на континент, на этот раз с официальной миссией, чтобы установить прямой контакт с Хасселем, которому было присвоено кодовое имя Чарльз. Встреча состоялась 22 февраля в Швейцарии на горном курорте Ароса, где, как надеялся Хассель, он скроется из поля зрения гестапо, которое в Швейцарии проявляло повышенную активность. Старший сын Хасселя страдал от астмы, и это стало формальным предлогом для поездки.

Брайанс был очарован Хасселем, которого описывал как «высокого, гибкого, моложавого, необычайно похожего на англичанина человека. В его манерах почти мальчишеская откровенность сочеталась со спокойной энергией, которая проявлялась и в его голосе, и в походке». В дневниках Хассель называет Брайанса «мистер Икс». Он явно был впечатлен англичанином, и после ряда бесед, когда они гуляли по заснеженным склонам вокруг деревни, он дал ему послание для Галифакса, в котором изложил взгляды его круга на основу мирного урегулирования между Германией и Великобританией после смещения Гитлера. В первую очередь он хотел получить от лорда Галифакса хотя бы какие-нибудь письменные гарантии доброй воли и возможного сотрудничества.

Вернувшись в Лондон, Брайанс обнаружил в министерстве иностранных дел еще более холодное отношение к своей миссии, чем раньше. Место Галифакса занимал постоянный заместитель министра сэр Александр Кадоган, и Брайан ничего не сумел добиться, кроме разрешения вернуться и выразить благодарность Чарльзу, правда последнюю. Послания с использованием согласованного шифра, требующие соответствующего заявления от Галифакса, остались без ответа. Брайансу только позволили вернуться в Швейцарию, где он в середине апреля последний раз встретился с Хасселем и передал ему ответ британского правительства. «От бесед с мистером Икс у меня сложилось впечатление, – писал Хассель, – что Галифакс и его окружение не верят в возможность достижения мира… посредством изменения режима в Германии». 9 апреля были оккупированы Дания и Норвегия.

Пока Мюллер и Хассель вели переговоры, их коллеги также использовали все свое влияние, чтобы установить другие каналы связи. Речь идет о двух самых известных руководителях Сопротивления – генерале Людвиге Беке, бывшем начальнике Генерального штаба, и Карле Герделере, бывшем обер-бургомистре Лейпцига, работавшем в так называемом кабинете Гитлера, пока разногласия с Герингом не привели к его отставке в 1937 году.

Генерал Бек открыто заявил о своей позиции против агрессивной политики Гитлера еще в 1938 году во время мюнхенских событий и при поддержке Британии и Франции мог бы еще тогда возглавить государственный переворот, тем более что число его сторонников среди старших офицеров быстро увеличивалось. Сообщения об этом переслали в Лондон лорду Галифаксу, однако решение Чемберлена отправиться в Германию для проведения переговоров с Гитлером расстроило эти планы. Бек ушел в отставку, хотя и продолжал поддерживать связи с военными кругами. Он был очень умным и целеустремленным человеком, видным теоретиком военного дела и всегда придерживался либеральных взглядов. Но он был уже далеко не молод, имел слабое здоровье, страдал от бессонницы и частой зубной боли, которую врачи считали неизлечимой. Он был связан с Герделером, человеком, которого никто и никогда не мог понять до конца. Тем не менее это была личность настолько сильная, что впоследствии всякий раз, когда заговорщики обсуждали состав теневого кабинета, Герделер всегда оказывался будущим канцлером Германии. Знавшие Бека люди говорили, что это был мудрец или философ, истинный джентльмен, сочетавший милосердие и безусловный авторитет. Каждое его слово, каждый жест дышал благородством. От него, казалось, исходила аура честности и искренности. Он являлся сердцем движения и его общепризнанным главой (вместе с Герделером). Если разгорались споры, Бек, как никто другой, умел утихомирить страсти.

Сотрудничество Хасселя и Герделера началось еще до войны, но уже в 1939 году Хассель отметил, что Герделера считали неблагоразумным. В этом суровом, трудном человеке Хасселю больше всего нравилось то, что он стремился не разговаривать, а действовать, что выгодно отличало его от основной массы генералов и других военных. Вместе с Беком Хассель входил в замкнутую группу интеллектуалов, носившую название «общество «Среда» – своеобразный клуб мыслящих людей, членами которого было всего шестнадцать человек. Они регулярно встречались, чтобы обсудить культурные и научные проблемы. Хассель, Герделер и Бек виделись часто. Они обменивались мнениями и информацией. Расходясь во взглядах по отдельным вопросам, в главном они были едины: необходимо вовлечь генералов в активное сопротивление режиму и тем или иным способом убрать Гитлера от власти. Хасселю Герделер всегда представлялся бесстрашным рыцарем, легким на подъем и чрезвычайно активным. Оптимизм Герделера всегда бил через край, его, пожалуй, было даже слишком много, когда речь шла о крахе нацизма на ранних стадиях войны и о присоединении колеблющихся генералов к активным действиям против Гитлера.