Текст книги "Мы с братом и Рыжая"

Меня как ошпарило. Ну, гад! Не соседи мы ему, а население! Одни хлопоты ему от нас, и общаться с нами им нечего! Ну и нам с ними – нечего! Деньги эти нужно бросить им во что бы то ни стало, и поскорее. Ух ты… А если он соберётся, чего доброго, нам платить? Пришлёт своего амбала с деньгами! Мама изумится, начнёт выяснять, возьмётся за нас, скажет папе… Ой, что начнётся!

– …Хорошо, будем надеяться, что твоих извинений достаточно.

Уф! Отлегло. Ай да Рыжая! Тоже поняла, в какую беду нас чуть не втащила. Умная, однако. Впрочем, о себе она тоже заботилась. Ей бы тоже досталось.

Этот Пал Сергеич постепенно утихал, но всё равно его было хорошо слышно:

– Совсем разбаловалась! Всё, что хотела, получила: теннис, лошадь, бассейн, лук. Тренеры чуть не ежедневно, компьютер с любыми играми, книг полно, а ей, видите ли, скучно!.. Нет, к Интернету не подключу, с отцом начнёшь переговариваться, а мать это запретила… Нет, пусть она решает… Сегодня я звонил ей, скоро приедет, а до этого велела ничего не предпринимать… С друзьями зимой в школе увидишься… Никуда не убежишь, уж я об этом позабочусь. И учти: ещё одна такая выходка, прикажу оконный проём затянуть стальной сеткой: даже не плюнешь за окно. А вещи свои всё-таки убирай сама, порядок в жилье должен быть. Ну, ладно, надеюсь, до тебя дошло.

Всё стихло. Минуты две Рыжая ещё стояла у окна, потом исчезла и она.

– Ну что, проходимец, – сказал я, когда мы слезли с дерева. – Как любовь? Конверт этот с долларами сегодня же кинем к их калитке и записку вложим, чтобы забирали их обратно. Её записочку можешь оставить себе.

– Нет, – твёрдо ответил Ильюшка. – Я сначала должен поговорить с ней. Ну, написать ей. И отдать, кому она скажет.

Я промолчал. Когда он так говорит, спорить бесполезно. Мы сидели за сараем и думали. Интересная складывается картинка. Выходит, этот Пал Сергеич ей не отец? А кто отец? И почему ей с ним не разрешают переписываться и даже видеться? Причём мать не разрешает, а этот Пал Сергеич её слушается. Кто же она такая? А с этой Рыжей говорит как с дочкой. Ага, всё ясно, её мамаша развелась с её родным отцом и вышла замуж за богатого, а родной папаша или пьёт, или отсидел в тюрьме, вот мать и не хочет, чтобы дочь с ним встречалась. А может, наоборот: он хороший человек, и дочь хочет убежать к нему, вот её и стерегут! И даже Интернет отключили, чтобы она с ним не связалась.

Ну и ну! Так и сидит одна, а мать куда-то уехала, развлекаться наверное, а она всё время одна. Этот Пал Сергеич ей всего накупил, чтобы не скучала, а живого человеческого общения со сверстниками не обеспечил. Да-а, тяжело. То ли дело у нас: брат всегда рядом, мама с папой каждый вечер с нами дома, ребят всегда можно позвать. А здесь, на даче, вообще блеск: можно возиться с папой в сарае, помогать ему усовершенствовать душ на участке, спорить с ним, прятаться, когда он в гневе, маме помогать на огороде, сидеть вечером всем в обнимку и смотреть телик… Рассказывать о своих делах… Ой, да всего не перечислишь. А у неё ничего этого нет!

– Вот бедняга, – сказал я наконец. – Как же она без отца, без матери?

Ильюшка не ответил, и я понял, что он подумал то же, что и я.

– А если бы наши развелись, что с нами было бы? – вдруг спросил он. – Нас бы поделили: тебя – маме, меня – папе? Или наоборот?

Он это как-то так сказал, что у меня всё внутри похолодело.

– Ты что?! – закричал я в ужасе. – Наши никогда не разведутся. Что они, дураки, что ли? А если начнут разводиться, мы им такое устроим…

– Ну и что мы им сможем устроить? – снисходительно, как взрослый, спросил Илья. – Убежать и то не сможем. Папа со своими быстро найдёт, а найдёт – так вложит, что второй раз не побежишь. Да и куда бежать? Не к шпане же воровать или на вокзалах попрошайничать. Придётся терпеть.

Он задумался, а я молчал и ждал.

– Нет, наши не разведутся, – сказал он вдруг твёрдо.

И мне стало легче.

– А может, для неё и лучше, что родители развелись. Может, ей деньги больше нравятся: по магазинам ходить, по всяким тусовкам, в школе отметки – за деньги, в институт – за деньги, а потом муж – чей-нибудь сыночек из банка или Газпрома. Так и проживёт жизнь в полном своём счастье. А может, её родной папаша такой, что от него мать не зря ушла? Это наши с тобой родители – оба самые лучшие, а у неё?

Ильюшка ничего не ответил.

Когда на следующий день брат показал Рыжей приготовленную записку, она разулыбалась и даже слегка поклонилась. Потом исчезла из окна и снова появилась со своей запиской, напечатанной здоровенными буквами на компьютере: «И не думай! Подарки не возвращают». Ничего себе! Только что была плата за битую морду, а сейчас уже подарок. Предусмотрительный Ильюшка втащил с собой на дерево пачку картонок, три фломастера – чёрный, синий и всё-таки красный, выделять особо важные места, так что он сразу схватился писать. Прочитать, что он пишет, я не мог, только угадывал по её ответам:

«Нельзя, вся почта проверяется. Письмо передадут Пал Сергеичу, а он деньги заберёт и начнёт разбираться и чего придумает – неизвестно».

Пал Сергеич. Точно не отец.

«Я в электронку войти не могу: Пал Сергеич мой Интернет не оплачивает. И мобильник забрал»:

Интересно, как это Илья собирается переписываться с ней по «емельке»? Наши-то ноутбуки дома, в Москве. А к своим папа с мамой нас не подпустят. У мамы попросить можно, но она обязательно спросит для чего. Илья, конечно, ни за что не признается, а соврать так, чтобы мама поверила, в этом случае невозможно. И чем это тогда кончится, неизвестно.

«Нет, не могу сказать. Может быть, потом, я ведь тебя ещё не знаю. Ой, меня зовут, пока…» – И Рыжая исчезла.

– А я знаю, что нужно сделать, – сказал я, когда мы слезли. – Узнай, как оплатить её Интернет, мы сделаем это из её же денег. Попробуем насесть на родителей, чтобы привезли наши ноутбуки, скажем, что хотим позаниматься, а то за лето всё позабудем. Папа, конечно, не поверит, но тут можно сказать, что должны же мы взрослеть, наконец, – сам сто раз нам это говорил, – поклясться, что не будем играть в стрелялки-догонялки, и он не устоит. А пока с маминого ноутбука пошлёшь, когда мама в огороде будет или отъедет куда-нибудь. А я послежу, чтобы тебя не застукали. Только ты уж после себя всё аккуратно сотри, чтобы мама ничего не заподозрила, а то, если она ваши послания найдёт, под такой допрос попадёшь, что сам не заметишь, как во всём признаешься.

Ильюшка ничего не ответил, но я его хорошо знал, и мне было ясно, что он всё внимательно выслушал и мне благодарен.

На следующее утро я ещё доедал завтрак, а чисто умытый брат с бинтом на голове уже сидел на дереве с готовым посланием и дожидался свою Рыжую. Когда я залез к нему, он уже весь измаялся от ожидания. Мы молча прождали ещё минут десять, и наконец она появилась в окне.

Хи-хи, а ведь она готовилась к свиданию, честное слово! Кофточка на ней была обалденная, на шее тонкая золотая цепочка с какой-то посверкивающей висюлькой, и причёсана по-новому. Красивая – до невозможности! А если она тоже влюбилась?! Ай да братец! Ну теперь совсем трудно станет.

Ильюшка, как её увидел, даже про свою записку забыл – глаза вытаращил и застыл.

Пришлось ткнуть его пяткой, чтобы опомнился. Он глотнул, выхватил своё послание и выставил из листьев. Она прочитала и аж в ладоши захлопала, скрылась, появилась снова и развернула свой текст:

«Какой же ты молодец! Как же ты замечательно придумал! Мой адрес: [email protected], это от „Елена Невельская“ – так меня зовут. Напиши мне скорее, и станем нормально переписываться».

Илья уже строчил ответ, а я подумал, что его надо предупредить, чтобы сказал ей не писать ему самой, а только отвечать на его письма. А то она напишет заранее, а мама заглянет в свою почту раньше его, а там – ой как интересно! И чтоб из «корзины» не забывал всё удалять: вдруг маме зачем-то понадобится туда заглянуть… В общем, надо будет его контролировать, не дурак, поймёт, что для его же пользы.

Обменивать доллары на рубли мы не решились: кто их, здешних, знает. Ещё обманут или потребуют привести взрослых, а то и просто заберут – и всё. И никому не пожалуешься, родителей не приведёшь. Деньги у нас есть, мы их копим на ролики: сдача от покупок, школьные завтраки, родительские пожертвования… Хорошо, что Ильюшка – наш казначей – захватил их с собой сюда. Он такой, наш капитал без присмотра никогда не оставляет. Я над ним из-за этого всегда смеялся. А вот, гляди, пригодилось…

Я написал папе эсэмэску, чтобы он привёз нам ноутбуки, ведь нам на лето задали внеклассное чтение, очень много, и надо успеть, а то в сентябре нахватаем двоек. И ещё, в первой четверти будет школьная олимпиада по математике, в которой я буду участвовать, так что мне надо тренироваться решать разные задачи. А играть в компьютерные игры и бродить по Интернету мы не будем. Обещаем!

Помогло: папа ответил, что завтра вечером собирается на дачу и привезёт наши ноуты, но «чтобы мы…» и так далее.

Илья пока что, вздрагивая и оглядываясь, не идёт ли мама, успел связаться со своей Еленевой, она подтвердила, что её Интернет заработал, раз пять написала «спасибо» с кучей восклицательных знаков и спросила, почему она не может писать ему. Ильюшка, честный дурак, написал, что этот комп – мамин, а его собственный ноут привезут только завтра. Она ответила «хи-хи» и написала, что будет ждать его письма. Брат после этого целый вечер улыбался и отвечал невпопад.

Папа привёз наши ноутбуки, как и обещал, на следующий день, с большим сомнением в голосе сказал, что не ожидал от нас такого учебного рвения, но если это правда, а не какие-то очередные наши штучки, то он очень рад. Предупредил, что поставил таймеры на наши игры, так что заниматься пустяками мы сможем не больше часа в день. Ух ты! Этого я не ожидал. Ну и ладно, обойдёмся, главное – появилась личная связь. Ильюшка аж трясся от нетерпения, с трудом дождался, когда мы уйдём спать к себе наверх, и тут же уселся писать письмо своей Еленеве. Я говорил, что поздно уже, что она всё равно откроет почту только утром, но он только отмахивался от меня. Бедный…

Наутро я объяснил братишке, что, если он весь день будет сидеть за компом, мама насторожится: без стрелялок-догонялок – и целый день? Непонятно! И станет дознаваться. Да и за его Ленкой тоже, наверное, приглядывают: вдруг у неё камера в комнате? Поэтому время общения нужно ограничить, под страничкой почты держать какой-нибудь безобидный текст, типа внеклассной литературы, и при первых признаках опасности выводить его на основной экран. И ещё: не надо говорить ей, что есть брат-близнец, пусть сначала влюбится покрепче. Илья благодарно посмотрел на меня, вздохнул и молча кивнул.

И переписка пошла! Эта Еленева сообщила Ильюшке, что Пал Сергеич ей не родной отец, что родной уехал в Америку, а маму с ещё совсем маленькой Ленкой оставил дома, пока он там не устроится и тогда вызовет их к себе. Но он очень долго не писал, и мама не знала, что с ним, и они жили бедно, почти на одну бабушкину зарплату, потому что мама часто болела. А потом бабушка умерла, и они сдавали бабушкину квартиру и на это жили. А потом мама стала искать работу и встретила Пал Сергеича. И он сразу влюбился в неё, потому что мама очень красивая, и сделал ей предложение. И мама согласилась, потому что от папы уже три года не было никаких вестей и никто из его друзей не знал про него ничего.

Пал Сергеич как-то сумел сделать маме развод – он вообще может сделать много чего такого, – и мама вышла за него замуж. А он уже тогда был богатый, а сейчас стал ещё богаче, но из-за этого ему всё время приходится ездить с охраной. И дом тоже приходится охранять. А вообще он очень любит маму и её, Ленку, тоже, хоть и кричит на неё иногда. Но ведь все кричат на своих детей… «Твои, наверное, на тебя тоже кричат?»

А сейчас мама отдыхает и лечит сердце в Швейцарии, но скоро приедет, потому что у неё, у Лены, через две недели день рождения и будут гости. И это очень здо́рово, потому что она сидит всё время одна и даже ни с кем переговариваться или переписываться не может. Но недавно и неожиданно появился её папа и сказал, что хочет забрать её с собой в Америку, где у него дом с бассейном в Калифорнии и процветающая клиника. Он хирург и делает там пластические операции. Не писал он так долго, потому что сдавал экзамены на врача, а в Америке это очень трудная и долгая процедура, а потом очень много работал, и вот теперь у него всё есть. Из Америки он никак не мог найти её и маму. Сейчас же он приехал в Москву, через знакомых узнал, что за это время произошло, узнал мамин телефон, позвонил ей и сказал, что хочет забрать свою дочь с собой в Калифорнию, чтобы она могла жить и учиться в Америке и остаться там навсегда. А мама сможет приезжать, чтобы увидеться с ней, когда захочет, и ей всегда будут рады, и что она должна согласиться на это, если она не враг своей дочери. И если мама откажется, то он всё равно увезёт её, уж он сумеет это сделать, мама его знает. Мама очень испугалась, рассказала об этом Пал Сергеичу, а он засмеялся и сказал: «Пусть только попробует», но мама всё равно боится.

Папа, непонятно как, узнал номер Ленкиного мобильника и стал звонить, и она с ним подолгу разговаривала. И он рассказал, что у него другая жена, но детей у них нет, и эта жена тоже очень хочет, чтобы Лена приехала. И рассказывал, какая замечательная страна Америка, какие там хорошие, добрые люди и какая там свобода и демократия, а Калифорния – самое лучшее место на свете. И у них с женой есть ферма, называется ранчо, а там лошади, овцы и большие пастушьи собаки. И у папы есть яхта, и они будут на ней плавать по океану. А если ей там не понравится, она сможет вернуться обратно, но ей там обязательно понравится. А мама будет часто к ней приезжать. А после школы Ленка пойдёт учиться на врача в Калифорнийский университет и потом получит его клинику, яхту и ранчо в наследство.

И Ленка сказала, что хочет в Америку, и её папа приехал за ней к школе, забрал её с последнего урока, повёз к себе в гостиницу и там показывал разные фотографии. Здо́рово! А когда охранник приехал к школе за ней, ему сказали, что её уже забрал отец. Но Пал Сергеич не мог её забрать, потому что сам только что послал именно этого охранника за Ленкой. Охранник сразу позвонил ему, и начался переполох.

Через час Пал Сергеич с охранниками явился к папе в гостиницу. Маме позвонили, и ей тут же стало плохо. А папа сказал Пал Сергеичу, что он – отец и у него все права на Лену, что развод с мамой незаконный. Пал Сергеич махнул рукой охраннику, и тот увёз Ленку домой, а Пал Сергеич остался с папой. Потом приехал и Пал Сергеич. Дома Ленка устроила громкий рёв, мама опять схватилась за сердце, вызывали врача. У мамы часто что-нибудь болит.

А Ленка заявила Пал Сергеичу, что всё равно убежит к отцу и улетит с ним в Америку и будет там скакать верхом на лошадях, как ковбой, бросать лассо и стрелять из пистолета. И плавать в океане и учиться в американском университете. Ну ей и отключили Интернет и телефон и не выпускают на улицу.

Ну на улицу и раньше не выпускали, и мама, и Пал Сергеич всегда говорили, что боятся за неё. Ясно: боятся, чтобы не похитили ради выкупа. Но зато купили лошадь, чтобы и здесь могла ездить верхом, и наняли тренера. И не только по лошадям, но и по теннису и по плаванию. И Ленке было непонятно, как убежать к отцу, ведь с ним не было никакой связи. Но теперь, спасибо Илье, появилась связь с миром, и она уже связалась со своим папой в Калифорнии, и он сказал, что скоро снова приедет и увезёт её на своей яхте в Америку через океан!

Вот это да! Триллер! Детектив с похищениями. Я поглядел на брата, а он сидит бледный и чуть не плачет. Получается, что он своими руками помогает этой эгоистке сбежать в Америку и бросить здесь мать, отчима, который к ней так хорошо относится, и самого Ильюшку! Сам погубил свою любовь! А ведь я ему говорил! А что я ему говорил? Научил, как подключить ей Интернет. Ох и дурак же я! Сколько раз давал себе слово не вмешиваться в чужие дела. А как не вмешиваться, брат ведь… И кто бы мог представить себе такое? Бедный…

– Послушай, – сказал я ему. – А давай доведём как-нибудь до этого её Пал Сергеича, какие у неё планы. Вроде бы ей пошлём письмо по почте, а его отдадут ему на прочтение, она же сама говорила. И он точно не даст ей убежать. Ей же лучше будет: что это за отец такой, который ради себя делает несчастной её мать. А если этой Рыжей там не понравится? Ведь он её точно домой не отпустит. И мачеха неизвестно ещё какая окажется, читал ведь, как мачехи обращаются с падчерицами. Или давай я ей с дерева сообщу, что раз она такая и думает только о себе, то она мне, то есть тебе, не нужна и чтобы она больше тебе не писала. И что я, то есть ты, вырву эту занозу из своего сердца. И станет ясно, насколько ты ей дорог.

Ильюшка ничего не ответил, но и так было ясно, что он ни за что не согласится на такое письмо и проверять, насколько он ей дорог, тоже не станет. А будет и дальше помогать ей в её планах. А как я на его месте повёл бы себя? Да так же, наверное. Вот только помогать ей не стал бы.

А на следующий день случилось такое!..

Папа приехал из Москвы, привёз кучу вещей и продуктов и стал разгружаться прямо на улице, чтобы сразу поехать на заправку: бензин кончался. Я стоял с сумками у калитки, папа доставал из багажника ещё что-то, и тут раскрылись ворота замка и вылетели два «джипа» и прямо на нас, на нашу «девятку». Затормозили ну просто в метре от нашего бампера. Из переднего «джипа» высунулся охранник и заорал:

– Эй, мужик, освободи проезд! Не видишь, что ли?!

Наш папа просто обожает, когда с ним так разговаривают. Правда, это редко бывает, на него посмотрят и сразу приходят в себя. Папа высунулся из багажника, неторопливо подошёл к «джипу» и сказал:

– Сейчас освобожу, только груз из багажника достану. Минуты две, не больше.

– Ты что, на голову слабый? Да мы сейчас твою тачку навозную вместе с тобой сметём!

Папа не ответил и вернулся к багажнику. Из «джипа» вылезли два «шкафа» и двинулись к нам. Мне от страха перехватило горло, я даже заорать не мог. Когда «шкафы» поравнялись с нашей «девяткой», папа вдруг перелетел через крышу машины прямо на охранников, и они оба хлопнулись на дорогу и замерли, а папа выхватил у них из-под пиджаков пистолеты и направил один на первый, другой – на второй «джип». И тут из второго джипа выскочил Пал Сергеич, лицо какое-то перевёрнутое, глаза вытаращены, руки распахнуты, глотает, будто пьёт, и как закричит:

– Иван!!! Ты?! Жив?!

Папа вдруг побледнел, уронил пистолеты, шагнул к этому Пал Сергеичу и прохрипел:

– Пашка… Откуда? Я же тебя сам хоронил, стрелял салют над чёрным мешком!

И тут они обхватили друг друга и замерли.

У меня ослабли ноги, и я сел, где стоял. Охранники поднялись, оба в пыли, очумелые, глядят и ничего не поймут. Из первого «джипа» выскочили ещё двое и встали как прикрытие – службу не забыли. У Пал Сергеича плечи трясутся, а папа моргает часто-часто, будто что-то попало в глаз. Потом всё так же, обнявшись, пошли к нам. Пал Сергеич оглянулся, сказал охранникам: «Снаружи» – и пошёл дальше.

Двое охранников погнали машины обратно, третий встал у нашей калитки, четвёртый на углу. Тут и я опомнился, поставил сумки, закрыл багажник и двери на нашей «девятке», подхватил сумки и понёс в дом. Краем глаза я увидел, что из окна башни торчит Ленкина голова с вытаращенными глазами.

Когда я втащил сумки на кухню, папа с Пал Сергеичем уже сидели за столом, стояла бутылка водки и два стаканчика, а мама суетилась, выставляя на стол всякую еду, и лицо у неё было потрясённое. Наверное, она тоже знала от папы, что этот Пал Сергеич погиб.

Ильюшка стоял в углу и дикими глазами глядел на Пал Сергеича. Увидел меня и спросил шёпотом:

– Что это?! Что там случилось?! Лена видела? Знает?

Но я ему шепнул, что расскажу потом, а сейчас надо стоять тихо, как мыши, чтобы о нас не вспомнили и не прогнали.

А Пал Сергеич в это время рассказывал, что своими глазами видел, как раненого папу вносят в санитарный вертолёт. И тут его роте скомандовали готовность, и они побежали к БТРам, сидели на броне и ждали приказа, а вертолёта от них не было видно. Через какое-то время Пал Сергеич увидел, что вертолёт с красным крестом взлетел:

– Вот он пошёл к ущелью, и вдруг снизу чиркнула яркая игла, и вертолёт превратился в огненный ком, из которого во все стороны полетели горящие клочья. Ребята попрыгали с брони, но комбат рявкнул: «Назад!» – и все залезли обратно. У некоторых текли слёзы. Тут с площадки поднялась штурмовая «Чёрная акула», выпустила четыре ракеты по ущелью – там началось ну просто извержение вулкана – и ушла через ущелье к базе.

Когда рота Пал Сергеича вернулась с задания, он стал спрашивать, может быть, хоть кто-нибудь выжил, но ему сказали, что погибли все. Даже опознать погибших не удалось, хоронили по списку отправленных.

Папа сказал, что их внесли в вертолёт, пилот ожидал приказа на вылет, и тут явились какие-то два чина, которым нужно было на базу. Пилот сказал, что «вертушка» загружена до предела, так что их он взять не сможет. Тогда старший чин, полковник, показал какую-то бумагу и приказал вынести двух самых рослых раненых и отправить их следующим рейсом. Пилота аж затрясло, он только сказал, что это же раненые, но «полкан» поставил его «смирно» и пригрозил трибуналом. Папу и ещё одного вынесли, эти сели и полетели. «А ведь эти два гада наверняка хотели прикрыться красным крестом!» Папу и второго взял к себе пилот «Акулы», и тут все увидели гибель санитарной «вертушки», и командир «Акулы» сам, без всякого приказа, поднялся в воздух и разнёс там всё в дым.

Когда после госпиталя папа вернулся, ему сообщили, что он со своими людьми должен принять «груз 200» – наших убитых солдат. Привезли трупы – одиннадцать чёрных мешков, передали жетоны и документы убитых, и папа вдруг увидел среди них документы и жетон Пал Сергеича. Ему сказали, что они держали оборону до последнего, но дом, в котором они отбивались, загорелся, и мало кого из убитых можно было узнать. В живых остался только один, Крутов, он тоже обгорел, не понять, останется ли лицо. Его уже отправили в госпиталь. И хотя этого на базе делать было нельзя, папа поставил над каждым мешком своего солдата, сам встал над мешком с Пал Сергеичем и приказал трижды выстрелить в воздух – дать салют чести над убитыми героями.

Пал Сергеич сказал, что его с ребятами отправил на задание начштаба Худаков.

– Помнишь эту сволочь подлую? Когда мы шли на объект, попали в засаду. Их там было под тыщу. Шли напролом. Хорошо, что я ждал чего-то такого от этого гада, шёл впереди с охранением, а роту держал метрах в двухстах позади. Худак как-то подвалил ко мне с «интересными предложениями» от врага, но я сказал ему, что подам об этом рапорт, вот он и отправил нас на смерть – сообщил кому надо, где и когда мы будем. Как только на нас полезли, роте я велел отходить, а сам остался прикрывать, связался с Худаком, потребовал поддержки, а он назвал меня трусом и пригрозил разжалованьем. Я тогда сказал, что послал рапорт про его воровство и предательство, но он только засмеялся и ответил, что я всё равно сдохну, а если уцелею, он лично подотрётся моим рапортом, а меня самого сгноит в тюрьме за гибель роты. И представить не мог, сволочь, что я роту стану спасать, а не побегу первым. Худак ведь зятёк начальника управления по снабжению, а этот негодяй коленом дверь открывал в любой кабинет. Ты знал?

Пал Сергеича ранило в живот, его оттащили в подпол, и он потерял сознание. Когда он очнулся, на нём лежали двое: солдат и лейтенант, мёртвые, лица обгорелые, у него самого было обожжено всё лицо и руки. Воздух раскалённый, дышать больно. Вокруг взрывы и треск «вертушек», и он понял, что пришла помощь и скоро появятся наши. Он знал, что Худаков свалит свою подлость на него, и понял, что обязан спастись и покончить с этой гадиной. Тот лейтенантик, что на нём лежал, Крутов, совсем молодой, год как из училища, был похож на него и ростом, и сложением, и даже немного лицом – все смеялись: братец. Он узнал его по кольцу на пальце, взял это кольцо, жетон и документы, а свои положил ему в карман. Вот так и получилось, что его похоронили.

В госпиталь к нему приехал отец этого парня, генерал из военной прокуратуры. Надо же, никто и не знал, что у него отец такой чин, молодец парнишка, настоящий. А у Пал Сергеича лицо забинтовано, узнать невозможно, горло тоже обожжено – едва шепчет, но он всё равно решил всё отцу рассказать. И про гибель сына, и почему он взял его документы. Генерал закрыл глаза, пять минут молчал, только руки тряслись, потом встал и сказал: «Выйдешь из госпиталя, найди меня» – и ушёл.

Когда Пал Сергеич вышел из госпиталя, он позвонил генералу и приехал к нему домой. Генерал сказал ему: «Всё про тебя вызнал, и то, что ты один на свете, детдомовский, и что настоящий солдат и командир, и как роту спас, и в письмах сын про тебя писал, что ты – Человек. И я один остался, жена недавно умерла. Если хочешь, будь моим сыном».

– Не поверишь, Иван, заплакал я. Знаешь ведь, как детдомовцы об отцах-матерях мечтают… Так я из Павла Данилыча Ржанкина стал Павлом Сергеевичем Крутовым, на четыре года моложе. Пластику в госпитале сделали, только небольшие шрамы остались. Друзья отца подмены не заметили, что не так – на ранения списали. Поселился я у генерала, старался каждое желание, каждое настроение угадать, да и в радость это было. Беседовали мы с ним вечерами, я слушал и впитывал. Мудрый он был мужик, многому меня эти беседы научили. Из армии меня списали, работу искать надо, а что я умею? Генерал, отец мой названый, сказал, чтобы я учиться шёл, как ветерана, да ещё после тяжёлого ранения, примут по льготе. А уж там – трудись, должен устоять, молодой ещё, не дурак, и характер есть. И не в какую-нибудь шарагу самодельную иди, чтобы только диплом получить, сейчас таких много развелось, а в старый вуз, где ещё учат понастоящему и со студентов не деньгами спрашивают, а знаниями.

Огляделся я. Куда идти? Чтобы шёл я в юридический, отец не захотел. Пошёл я в финансово-экономический, думал, легче будет, а то у меня с математикой-физикой в школе особой дружбы не было. Какой там! Математикой с первого курса оглушили. К школьным учебникам пришлось возвратиться. Бросить хотел не раз, но на генерала оглянусь – и снова за книги. К концу второго курса уже чуть ли не в отличники вышел, дальше легко пошло. Даже интересно стало. Читал много, старался вникать поглубже. А генерал тем временем тихо, неторопливо разобрался с Худаковым и его тестем. Сначала тестюшка попал под следствие, никакие связи не помогли. Отец мой названый приходил к его благодетелям, показывал кое-что и говорил, что, если сдадут подельничка своего, их, может быть, только упомянут, нет – в лучшем случае будет очень серьёзное беспокойство и останется компромат. А в худшем – сами понимаете… И так он это говорил, что сдавали и ещё спасибо говорили. А уж после этого и Худаков загремел на восемнадцать лет строгого без права на амнистию. Рапорт мой, который я под диктовку отца написал, «на базе под сейфом нашли», оказывается. Было расследование, всё подтвердилось. А что: почерк мой, подпись моя, а меня уже нет. Даже «героя» дали посмертно. Кто усомнится.

Пал Сергеич немного помолчал, а потом продолжил:

– Окончил я вуз, пошёл работать в банк. И тут отец помог: взяли не топ-топ менеджером, а на перспективное место. Себя показал, начал расти. Отец невесту подыскал, дочку одного богатея, приятеля своего. Глупая была баба, взбалмошная, но не злая. Зажили вместе. Привязалась ко мне, да и я к ней тоже. Вот только детей иметь не могла, из-за этого и пить начала. Отец огорчался, внуков хотел. Она и погибла по дурости – с папашей своим в ДТП влетела, оба разом – насмерть. Пьяная за руль села, а её папаша был совсем в отключке, спал на переднем. Оба непристёгнутые. Мне этот за́мок от неё достался, деньги немалые и память грустная. На деньги, что от жены остались, я свой же банк купил, стал хозяином. Братки какие-то нарисовались, заявили, что тестюшка мой им должен был и долг на меня переходит. Ну с этими-то мы с отцом быстро разобрались, но езжу всё же с охраной.

А потом встретил я Веру – к нам на работу проситься пришла. Я как глянул на неё – и всё. Раз увидел – не забудешь. Глаза испуганные, сердце колотится, аж ямка под горлышком вздрагивает. Птица в руке. Художник-оформитель. Одета бедно, но со вкусом. Замужем, дочка трёхлетняя. Муж – в Америке, она ждёт от него вызова. Дал ей работу в рекламном отделе, можно и дома работать, раз ребёнок… Я показал её отцу, посмотрел он и сказал: «Знаю я таких женщин: слабые, требовательные, на себе зацикленные. Твоих забот не разделит, другом тебе не станет, но женой будет верной. Слова мои ты услышал, решай сам. Может, тебе такая и нужна. Парень ты сильный. Хорошо хоть дочка у неё есть, мне сразу внучка будет». Я и сам всё понимал, а ничего с собой поделать не мог. Тянуть не стал, сделал предложение. Она сказала только, что замужем, но муж больше трёх лет вестей о себе не подаёт. Я объяснил, что устрою ей развод. Сказала, что совсем меня не знает. Я ухаживать стал: цветы, рестораны, театры, выставки. Однажды в ресторане отличился. Пристали к нам два «быка»: понравилась она, видите ли, их хозяину, а я чтобы топал отсюда, пока могу. Она глядит на меня, ждёт, что я буду делать. Ну, я и не стал звать охрану, сам уложил их аккуратно в проходе между столиками, стула лишнего с места не сдвинул, даже галстук поправлять не пришлось. Выучка-то осталась. Поглядел на неё – глаза огромные, но не крикнула, не взвизгнула, и я это оценил. Я оглянулся на их хозяина – сидит, идол золотозубый, моргает. Шагнул я к нему, он из-за стола своего мухой вылетел и прочь бегом побежал. А за ним два официанта – за деньгами. Публика в ресторане зааплодировала, я повернулся, раскланялся. Тут она впервые при мне рассмеялась и после этого потеплела ко мне.

Через три месяца переехала с дочкой к нам. Расписались. С отцом почтительна была, умна, чувствовала его недоверие, но молчала. Зато Ленка с отцом моим сразу сдружилась, дедом называла, все дела свои ему рассказывала, в куклы с ним играла. Он и гулял с ней, и в цирк водил, и подарки дарил, и книжки читал. Когда он с работы приходил, неслась с криком: «Дед пришёл!» За ногу обхватывала – выше не доставала. Я его таким радостным никогда до того не видел. А меня отцом называть так и не стала. Не знаю почему. Наверное, Вера с ней в разговорах звала меня Павлом Сергеевичем, в неё так и вросло. А жаль. Я-то её дочерью считаю…