Текст книги "Другу смотри в глаза (сборник)"

Глава третья

1

– Ну что стоишь? Пойдешь с нами по ягоды?

– Я не умею, – сказал Вовка.

– Чего не умеешь? Ягоды собирать? – Девочка улыбнулась и переглянулась с другими ребятишками. Это была вчерашняя девочка.

– Я ведь еще не очень большой.

– Пошли, – взяла она его за руку. – Напугался вчера Мишки?

– Я-то?! – задрожал от негодования Вовка.

– Он старый у нас, Мишка. Он никого не трогает. Тебя Вова зовут?

– А как ты знаешь?

– Мама тебя вчера водила на лебедку. Помнишь? Ее тетя Маруся зовут.

– А, – сказал Вовка. – У тебя мама во! Доб-ра-а-я!!!

– Мама у меня добрая. Добрей всех.

– И у меня добрая. Добрей всех в миллион раз.

– А моя в триллион, – сказал самый маленький в компании.

– А что больше, – спросила у него девочка, – триллион или миллион миллионов? – и рассмеялась весело.

– Все больше, – сказал малыш: все так и покатились со смеху. Вовка смеялся вместе со всеми, ему очень нравились ребята, особенно эта девочка – Ната.

В лесу Ната показала Вовке, какие собирать ягоды – такие красные, зернистые, земляника называется. Или такие черные, кругленькие – черника.

– Землянику я ел. И чернику ел, – сказал Вовка.

– У вас ведь тоже есть на Урале ягоды. – Ната ловко и быстро собирала в банку чернику.

– У нас поселок, завод, трубы, начальство, – напыжившись, сказал Вовка. – План все выполняют. А лес далеко.

Ната рассмеялась.

– А знаешь, что такое план? Вот тебе надо собрать сегодня полную банку черники. Это твой план.

– А я думал, план – это на заводе трубу все топят, а из трубы дым идет. У нас на улице, если встретятся, говорят: «Даешь пятилетку в четыре года!» – и на трубу смотрят.

– Учиться пойдешь, многое поймешь. Ученье – свет, знаешь?

– Учиться-то охота, – сказал Вовка. – Только как двоек нахватаешь, ух! Бабушка меня ругает, говорит, тебе что в лоб, что по лбу. А это не все равно, Ната?

– Что?

– Ну, что в лоб, что по лбу?

– В том-то и дело, что все равно. Мол, что ни говори, а получается что в лоб, что по лбу.

– Вот двойку и поставят, – грустно сказал Вовка. – Про лбы эти я никак не пойму!

Вовка, когда разговаривал, всегда напряженно думал, а когда думал, никогда не замечал, что делают руки. Соберет ягод с треть банки, а пока разговаривает, почти все машинально съест. Ната поняла это, взглянув на его лицо: губы, подбородок и даже нос – черные.

– Так не пойдет. А что бабушке с мамой принесешь?

– Вишь ведь какой я! – почти восхищенно сказал Вовка.

– Вишь ведь… – не выдержала Ната и рассмеялась. – Смешной ты. У тебя что нелепо, все хорошо.

Вовку радовал ее смех. Какая-то Ната была интересная девочка, разговаривает с ним, смотрит внимательно. Вовке это приятно, хочется еще что-нибудь сказать такое, чтобы она смеялась. Но нарочно трудно думается, не получается, чтобы смешно сказать.

Он шел, шел, думал, запнулся и упал. Банка вылетела из рук, разбилась о пенек, ягоды рассыпались. Но это ничего. Главное, он сам упал на сучок, сук распорол ему ногу, полилась кровь. Вовка хотел заплакать от боли, но только закричал: «Мама!» – а Ната, когда увидела кровь, побелела как мел. Вовка испугался, что она так побледнела, и заревел.

Прибежали ребята, все кричат, мешают друг другу, а Вовка сидит на траве, ревет, и кровь по ноге бежит. Одна девочка оказалась смелой, сняла с головы платок, перетянула Вовке ногу.

– Больно?

– Угу, больно, – кивнул Вовка, растирая кулаком слезы по лицу.

– Ну-ка, оп-па, вста-а-вай! – Девочка помогла Вовке подняться, Вовка снова почувствовал, что он или генерал сейчас, или солдат, ранен на поле битвы, а это медсестра, сестричками их на фронтах называют…

Вовка оперся на плечи двух ребятишек, и компания, галдя, двинулась на рейд…

2

На медпункте вся ватага осталась за дверями, а Вовку девочка провела прямо в кабинет. У двери сидели две старушки, ждали, видимо, своей очереди, но девочка даже не взглянула на них.

– Мама, – сказала девочка, – Вова распорол ногу.

– Какой Вова? – Сестра, держа в руке шприц, обернулась, и Вовка узнал в ней Люсю; сразу стало ему тоскливо и страшно. – А-а… – протянула она, – вон какой Вова.

А Вовка подумал: «Мне больно, а ей хорошо…»

– Ну-ка что там у тебя? – Она развязала на ноге платок. – Боже ты мой, где это тебя так угораздило? – Люся не на шутку встревожилась, Вовке сразу стало легче: рана – это дело серьезное, солдатское.

– Понимаешь, мама, мы ходили по ягоды, Вова запнулся и упал. Он, наверное, много крови потерял… Я оказала ему первую медицинскую помощь.

– Так, так… – говорила Люся. Она налила в таз теплой воды, поставила таз рядом с Вовкой и начала осторожно промывать рану. Вовке было больно, но в то же время приятно. Но ведь Люся была чужая и пусть будет чужой, нечего его этой приятностью подкупать.

Да и не оттого было приятно, что руки у Люси нежные и ласковые, просто вода теплая. Вовка понял это, и сделалось совсем легко и приятно. Всегда вот Вовке казалось, что он настоящий солдат. А почему солдат? Потому что терпит и не поморщится. Бабушка, наверно, правду говорила, быть ему генералом.

– Ну вот, – облегченно вздохнула Люся, – промыли рану… – Она внимательно разглядывала Вовкину ногу. – Нет, ничего… все нормально, – сказала она. – Рана хоть и глубокая, но не до кости. Заживет… – Она взяла йод, намочила тампон и помазала вокруг раны. Иод попал на рану, и Вовка едва сдерживался, чтобы не зареветь. Слезы у него, правда, выступили на глазах, но это они сами, Вовка тут ни при чем.

Люся наложила на рану марлевую плотную накладку, а потом начала перебинтовывать ногу. Как раз в это время в кабинет вошла бабушка.

– Ну, что ты тут еще наделал? – напустилась она на Вовку. Но Вовка совсем не испугался ее строгого и сердитого голоса, все уже было позади, рана промыта и нога перебинтована. Наоборот, он смотрел на бабушку смело и даже гордо. – Я вот тебе покажу без спросу по лесу шастать! Ведь он что, ведь он еще в «кукурузнике», когда из Тюмени летели, придумал… – Люся повернулась, и бабушка вдруг узнала в ней женщину, с которой столкнулась в доме Егора. – А-а… – протянула Валентиновна, – вон, оказывается, что… Ну, здравствуй!

– Здравствуйте, – спокойно сказала Люся.

– Подожди меня в коридоре. – Валентиновна выставила Вовку за дверь. Нина, Люсина дочь, вышла вместе с Вовкой. – Только чтоб никуда у меня! – наказала Валентиновна. – Сиди и жди. Слышишь у меня?

Вовка кивнул. Он сел рядом с Натой на стул, а Нина убежала на улицу.

– Я сбегала за твоей бабушкой, – сказала Ната. – Не страшно было? Не больно? – Они сидели на стульях напротив старушек и болтали ногами. Еще им обоим было почему-то смешно, когда они смотрели на старушек, и они смеялись весело, получалось даже хихиканье какое-то.

Старушки осуждающе-строго качали головами и говорили, что вот с такого возраста все и начинается…

О чем говорили Люся с Валентиновной, не было понятно, слышно только: бу-бу-бу или бу! бу! бу! Смешно, и ребята смеялись.

– Тетя Люся у нас самая лучшая на весь район, – сказала Ната. – Видишь, как здорово тебя вылечила!

– Чего лучшая? – спросил Вовка.

– Лечит лучше всех.

– Она плохая, – сказал Вовка.

– Да ты что! – рассмеялась Ната. – На ней, сказать, кто хочет жениться? – зашептала она заговорщически. – Начальник рейда…

– А мама плачет из-за нее.

– Знаешь, из-за чего взрослые плачут?

Тут открылась дверь, и из кабинета вышла Валентиновна.

– Так что ты это брось! – сказала Валентиновна на прощание; голос у нее был сердитым.

– А я здесь ни при чем, – ответила Люся.

Бабушка взяла Вовку за руку и почти сдернула со стула:

– Пошли! Носят тебя черти где не надо…

3

В магазине бабушка ругала Люсю на чем свет стоит; продавщица, уже сдружившаяся с Валентиновной, слушала ее молча, потом вздохнула:

– Не то говоришь, Валентиновна…

– Не то? – вскипела бабушка. – А ну-ка марш домой! – толкнула она Вовку. – Мать, наверно, уж вернулась с работы. И чтоб домой мне!..

Вовка шел по улице, и ему все хотелось, чтобы встречалось побольше людей. Нога у него была забинтована основательно, сразу видно, ранение серьезное. Хорошо бы еще голову перебинтовать. Больше всего на свете Вовке нравились перебинтованные головы. Медаль тоже хорошо, но перебинтованная голова лучше. Вот если идешь, у тебя медаль, нога и голова перебинтованы, и вдруг навстречу Кащей Бессмертный. Вовка даже зажмурился от удовольствия, представив, что будет с бедным Кащеем.

«Ага, – скажет Вовка, – попался? Видишь!» – и ткнет себе в грудь, а там у него медаль… нет, много-много медалей, целых десять штук.

«Ой-ой, – испугается Кащей и затрясется. – Не убивай меня, пожалей, у меня дома маленькие кащеята…»

«Вот так-то, – скажет ему Вовка. – Будешь знать, как на улице с героем встречаться. Ка-ак дам сейчас!»

«Ой-ой…» – заверещит Кащей.

Вовка засмеялся. «Да, – представил он, – сразу бы все увидели, какой я бесстрашный».

– Ты думал, я у тебя последняя дура!.. – Вовка вошел в сенки и остановился. Он еще никогда не слышал, чтобы у мамы был такой голос: злой, громкий, твердый. – Думал, со мной можно как с собакой: бросил кость – на, грызи, только отстань… А я человек, у меня гордость есть, у меня в ушах-то до сих пор стоит, как ты в любви мне раньше клялся… Какие слова говорил! Золотые горы сулил – теперь одни глаза бесстыжие остались. Ну, что смотришь так? Неправду, может, говорю? Смотреть-то так ты научился, это я знаю, на Люську свою тоже, наверно, так смотрел, когда охмурял ее? Не морщись, не кислую капусту подаю – правду говорю! Ну, живешь с ней – а меня зачем звал? На кой черт нужна была? Посмеяться хотел, что ли?

– Да пойми ты, пойми… – Голос у отца был глухой, виноватый; Вовка тоже ни разу не слышал, чтобы отец хоть раз говорил так. – Ну, виноват, ну, не выдержал, знаешь ведь, как это у нас бывает… выпил, а там море по колено… Ну что теперь делать? Вешаться, что ли? Биться головой об пол? Ты же из меня не мужика делаешь, тряпку. Сама же потом уважать меня перестанешь…

– Когда это – потом? – с вызовом спросила Зоя.

– Ну, тебе что, слова, что ли, нужны? В ученые, что ли записалась? «Потом», «теперь»… какая разница? Ты пойми, я же не могу… ты рядом, а не подпускаешь… Люблю ведь я тебя, не могу без тебя…

– Ты про любовь-то забудь. «Люблю»! Начал опять сеть плести… «люблю», «не могу»… проверено уже, как ты любишь…

– Да я, может, из-за того, что не мог без тебя… с тоски, может, с отчаяния, может…

– Ишь как ловко получается! Что ни сделаешь, все от любви. Удобно это у тебя придумано. Ничего не скажешь! Ловко…

– А у тебя не ловко? – с обидой произнес Егор. – К тебе тоже ходил какой-то, пока я…

– Что?! – тревожно рассмеялась Зоя.

– А то… К тебе там тоже Женьки разные ходили. Не ходили, скажешь?

– Да мало ли кто за мной ходить будет? Я тут ни при чем…

– Скажешь, домой к тебе не приходил Женька этот? Задабривал через Вовку, пистолеты покупал…

– А-а… – догадалась Зоя. – Вон что! – У Вовки даже мурашки по спине пробежали – он не разобрался отчего, просто пробежали – и все. Он сжался в сенках в комочек. – Нашел чем попрекнуть. Пистолет! А что я Вовку бросила, за тобой поехала – это ничего? Ну, ты завербовался – и работал бы по своему договору, а я-то чего к тебе поехала? Пистолет! Что же из-за пистолета не осталась на Урале? Пистолет! Вот и видно, что дурак ты… Дурак был и есть дурак! – Голос у нее задрожал.

– Да Зоя! – взмолился Егор. – Ну, ведь не можешь ты так! Ты посмотри на себя, сладко, что ли, тебе без меня? Ну сколько можно так? Должен быть конец всему этому или нет? Ну, слышишь ты меня, слышишь? Люблю я тебя, не могу… Зоя, Зоинька, дорогая, не могу, не могу…

– Да ты что! Ты что! Сдурел, что ли? А ну отпусти, отпусти говорят, Егор, не дури, ну больно же, отпусти, отпусти, тебе говорят! Ах, Боже, да что же это такое… отпусти, Егор, слышишь… Христом Богом прошу, умоляю, отпусти…

Вовка так испугался, что его затрясло как в лихорадке. Он стоял в углу и плакал навзрыд, и плечи его дергались вверх-вниз.

Глава четвертая

1

Вовка следил за начальником рейда. Он думал так: это немецкий шпион, его надо выследить и уничтожить. Нет, передумал Вовка, уничтожать нельзя, пусть лучше женится на Люсе. Вовка крался за ним вдоль забора и придумывал разные мысли, и мысли были одна интересней другой. Главная интересная мысль была в том, что Вовка – разведчик и бесстрашный красный боец, а начальник рейда – немецкий шпион и пусть женится на своей Люсе.

Начальник рейда спустился к пристани, сел на моторную лодку и, подергав за шнур мотора, взялся правой рукой за рычаг, развернул лодку и направил ее против течения реки.

Вовка не сразу ему поверил, будто он насовсем уплыл. Может, это шпионский прием, шпионы тоже бывают умные.

Вовка спрятался за ивой, ждал-ждал, но лодка не возвращалась. Вовка вышел из укрытия и направился к дому, в котором жил начальник рейда.

Где лежат камни, Вовка еще раньше присмотрел. Он брал по одному камню, камни были тяжелющие, но Вовка упорно таскал их к дому. Разведчику что еще тяжело: надо, чтобы не видели, чем ты занимаешься. А если кто увидит, не должен ничего понять.

Поэтому Вовке приходилось все время быть начеку, чуть что – бросать камень и делать вид, что никакой ты не разведчик, а простой парнишка, даже в школу еще не ходишь.

Вовка натаскал камней целую гору, а потом начал закладывать ими дверь дома. На крыльце получилась стенка из камней, вроде пирамиды. «Теперь так, – подумал Вовка, – вот ты сейчас как будто шпион. Ты пришел домой. А дверь завалена камнями. Что ты будешь делать? Пойдешь к Люсе».

«А если не догадается? Разведчик до всего догадается, а шпион, чтобы все-все отгадать, не сможет», – решил Вовка. Он решил это с легкостью, потому что у него уже был в голове план действий.

Вовка нашел около сарая доску, положил ее у крыльца, а к концу доски приставил по бокам по небольшой щепке. Получилась настоящая стрела.

«Понятно? – подумал Вовка. – Понятно…»

Вовка сделал вперед сколько-то шагов и сказал: «Вот столько». Здесь он выложил новую стрелу. Потом делал еще несколько раз по «столько» же и каждый раз строил новую стрелу.

Задержался он только в одном месте, не знал, куда дальше стрелки показывать – к медпункту или где Люся живет? Вроде и там и тут – везде Люся. Потом решил: конечно, к дому, женихи с невестами живут в домах, а в медпунктах только болячки лечат.

Покончив с последней стрелой, Вовка хитро улыбнулся, развернулся – и опешил. Сзади, засунув руки в брюки, стоял начальник рейда и внимательно смотрел на Вовку.

– Пришел вот по твоим знакам, – сказал он.

– А, – только и ответил Вовка.

– Где же я тебя видел? – спросил начальник. – А-а… на лебедке, – вспомнил он. – Вот ты чей, оказывается… Ну, пойдем к папке?

Вовка помотал головой.

– Пойдем, – сказал начальник, взял Вовку за руку и улыбнулся. – Боишься, что ли?

Вовка хотел зареветь и хотел сказать, что ничего он не боится, просто только страшно, и заревел было уже, но потом вспомнил, что он разведчик и боец, и не заревел… одна только слезинка и капнула на руку.

2

– Сколько ему лет-то? – Начальник погладил Вовку по голове.

– В школу нынче пойдет, – ответил Егор.

– Ну, молодец будет! – рассмеялся начальник. – Это же надо такое придумать!..

– Ты, может, думаешь, это я его научил?

Начальник рассмеялся еще веселей.

– Ну что пришел, смеяться, что ли?

– Да брось ты… поговорить нельзя… так просто, по-дружески?

– Нашел друга.

– Ну как-то надо же поговорить…

– Не о чем.

– Ну, это ты так думаешь. А сын вот твой по-другому думает. Верно? – спросил он Вовку.

Вовка отвернулся.

– Нет, слушай, ты меня удивляешь! – сказал Егор. – Ты что пришел, чтобы хвостом покрутить? Или зачем?

– Я же тебе говорю. Поговорить.

– Ну и говори.

– Хочу вот тебя на свадьбу пригласить.

– На свадьбу? – усмехнулся Егор.

– А что, не верится?

– Сварилось бы яичко, да огня нету.

– Почему нету? Огонь есть.

– С каких это пор?

– Ну как с тобой разговаривать? Так бы и стукнул кулаком по столу.

– На работе – стукай. Там ты – начальник, я – бригадир. Работаем ничего, кажется.

– Эх, Егор… – вздохнул начальник. – Сын вот у тебя – и то разумней. Короче, прошу тебя, не мешай ты мне…

– Я – мешаю? – округлил Егор в усмешке глаза.

– Ты приехал, ты уедешь. А нам здесь жить, – сказал начальник.

– Пока я еще только приехал.

– Уедешь.

– Бабушка надвое сказала.

– У тебя это с отчаяния. Не все же время так будет, как-нибудь устроится с Зоей.

– Зою не трогай!

– А ты Люсю оставь в покое.

– А она кто тебе? Дочь, мать, жена?

– Я ж тебе говорю, на свадьбу приглашаю. Значит, жена будет. Жена, значит.

– Извините, не знал. Простите, не слышал. Извините, простите…

– Вроде и ничего ты мужик. А пристукнутый немного. Это точно. Трудно с таким жить.

– Ладно, кому надо, тот проживет. Не твоя забота.

– Это ясно, забота не моя… В общем, не забывай, на свадьбу приходи.

– А как же! Обязательно.

– Сын вот у тебя молодец растет. Ну, пока, герой! – Начальник протянул Вовке руку.

– До свиданья, – нахмурился Вовка.

– Пока, – сказал Егор.

3

Отец долго сидел молча, смотрел в окно.

– Понимаешь, брат, – сказал он грустно, – невеселые у нас дела.

– А ты живи с мамой, будет весело! – сказал Вовка.

– Живи… Легко сказать, – Егор поднялся со стула, начал ходить по комнате. – Да, живи… – повторил он. – Ты ел сегодня?

– Ел, папа.

– Слушай, – остановился Егор, – а ты ведь у меня совсем взрослый стал.

– Я очень взрослый стал, – сказал Вовка. – Я все понимаю.

– Да, взрослый стал… – повторил отец и снова начал ходить по комнате. – А я, знаешь… Мне вот кажется иногда, что я совсем-совсем маленький и ничего не понимаю в жизни.

– Бабушка все понимает, – сказал Вовка.

– Бабушка? Бабушка-то понимает… – Отец улыбнулся, потер ладонью щеку. – Слушай, ну а все-таки, ничего, а?

– Чего?

– Ну жизнь-то?! Ничего, а? Не остановилась еще?

Вовка не знал, что ответить.

– Нет, не вешать носа! – сказал отец. – Не вешать носа! А ну-ка пошли гулять!

Они вышли из дому, отец держал Вовку за руку. Иногда Вовка испытывал такое чувство – гордость, и больше всего он гордился тогда, когда рядом с ним шел отец. В этом было всегда что-то очень важное, необходимое Вовке. Отец, может, ничего не замечал, он взрослый, а Вовка все замечал – он замечал, что на него, Вовку, и смотрят как-то по-другому – как будто он герой, что ли, или космонавт, или такое что-нибудь Вовка сделал, что теперь все рады его видеть и даже поздравить его готовы, только стесняются.

В Вовке как будто пела эта гордость, так все светилось и сияло у него внутри.

Они пришли на пристань, сплотчики и формировщики с уважением смотрели на них обоих, здоровались, кивали, улыбались.

– Похож! – говорили одни.

– Вылитый! – говорили другие.

– Ишь лоб какой. Весь в отца будет, настырный!

– Работать будет что надо.

– Будет, точно!

Вовка и не старался сдерживать улыбку, она так и плавала по его лицу.

– Ну вот, – тормошил Вовку отец. – Ну вот, а ты говорил! Нет, мы еще поживем… верно? Мы еще посмотрим, нет, мы еще посмотрим!..

Они уже возвращались с причала, когда из медпункта вышла Люся.

– Слыхал, – спросила она, – замуж выхожу?

– Слыхал.

– Ну, что скажешь?

– Поздравляю.

– Что-то кисло поздравляешь, милый!

– Как умею.

– Ну и квиты, Егорша. Один – один. Не забыл счет?

– Помню.

– Ну и слава Богу. Когда квиты, на душе легче. Гуляете?

– Гуляем. Ну пока.

Егор с сыном повернулись и пошли дальше, и какая-то как будто страшная тишина повисла в воздухе.

– Егор! – позвала Люся. – Егор! – взмолилась она.

Отец обернулся.

– Егор… – На Люсю лучше было не смотреть. – Егор… одно твое слово – и…

– Пошли! – Отец взял Вовку за руку.

– Егор… Егорша…

Глава пятая

1

– Да уж он придумает! – говорила Валентиновна. – Он что в «кукурузнике»-то наделал, когда мы летели… Ведь вспомнить, сердце останавливается…

Вовка сидел за одним столом с бабушкой, мамой и отцом, сидел счастливый и гордый общим вниманием. Сегодня как-то так получалось, что разговор все время вертелся вокруг Вовки.

Давно уже не помнил Вовка, чтобы сидели все вместе за одним столом! Тут надо не просто радоваться, а прыгать надо до потолка. Ну а пока Вовка вовсю и весело болтал под столом ногами, и главное – никто его не ругал за это.

– С нами женщина одна летела, смотрит, будто не видит тебя, фи да фи… А как увидала, что наш-то наделал, смотрю – дурно ей!.. – Валентиновна рассмеялась. – Как уж он умудрился, не знаю… взял и открыл двери…

– Это, бабушка, не двери. Это люк, – сказал Вовка.

– Ну люк, люк. А ты как открыл-то? Ведь это сообразить надо…

– Бабушка, мы когда садились-то, помнишь, летчик в фуражке люк закрывал? Это легко. Я и запомнил.

– А зачем тебе открывать-то?

– Ну как тебе сказать, бабушка, – рассудил Вовка важно, и все весело рассмеялись. – Надо же было попробовать.

– Ты бы напробовался! – смеялась Валентиновна. – Летел бы вверх тормашками, проба-то хорошая бы получилась.

– А вот не получилась! – тоже весело сказал Вовка.

Отец с мамой выпили вина, бабушка и Вовка чокнулись с ними лимонадом, и было очень хорошо всем, приятно, все улыбались и разговаривали радостно. И так шло время…

Мама ушла на кухню, папа поднялся за ней, и Вовке тоже захотелось к ним. Он встал из-за стола, а на кухне увидел, что папа обнимает маму, и они целуются. Раньше Вовка как-то даже расстраивался из-за этого, ему было почему-то обидно, если они целовались, а теперь Вовка чувствовал, что это хорошо, что это так нужно, хотя, конечно, все равно это странно, когда взрослые целуются. Главное, не очень понятно, зачем они целуются? – они же не маленькие. Но сегодня можно…

Сегодня, когда они с отцом пришли с причала домой, мама с папой разговаривали долго-долго… Мама лежала в постели, отдыхала после своей смены. Она лежала и тихо разговаривала с отцом, и Вовка видел, какие у нее становились спокойные и чистые глаза. Вовка так любил смотреть в мамины глаза! Такая во всем была в маме умиротворенность, такой исходил от нее свет, что Вовке, как собачонке, даже хотелось радостно заскулить и повизжать. Мама чувствовала его состояние и ласково улыбалась Вовке; она улыбалась ему даже тогда, когда разговаривала только с отцом… она как бы запиналась немного и взглядывала на Вовку, и в эти секунды они были как заговорщики, и только они одни чувствовали, что было между ними. Вовка слушал отца с матерью молча, слушал и понимал, что сейчас такое важное и такое веселое происходит в жизни, что дальше некуда. Он глупо улыбался и был похож сейчас на дурачка Андрейку, который жил у них в поселке и который улыбался даже тогда, когда у него что-нибудь отбирали. Он был беззащитный, Андрейка, и поэтому всегда улыбался.

– Я сегодня сон видела, – говорила мама. – Будто иду, иду, а кругом светло так, цветы и небо голубое. Редко мне такое снится… как будто сказка приснилась. Странно так…

– Мы с Вовкой тоже сны видим, – сказал Егор. – Верно? Тебе чего снится?

– Мне чаще всех Кащей Бессмертный.

– Кто-о? – осторожно рассмеялась мать.

– Я ка-ак дал ему, а он ка-ак полетит… здорово!

– Воюешь все, – сказала мать. – Вовка, Вовка…

– А мне приснилось, – сказал отец, – будто спрашивают меня: «В космос хочешь полететь? На Луне лес сплавлять надо, а работать пока некому». А я спрашиваю: «Хату дадут?» – Отец сам же первый рассмеялся, и мама тоже улыбнулась.

– Это ничего, – сказала она. – Ничего… Ты хоть не пьешь, Гоша?

– Да ты что? Думаешь, я… и думать не думаю!

– Ну и хорошо. Ты ведь знаешь, не люблю я это. Ни к чему…

Вовке нравилось, что мама называет папу «Гошей», это ему нравилось так же сильно, как мамины глаза, снова ему хотелось радостно скулить и визжать.

– А меня спрашивают, – продолжал отец, – «Сколько комнат нужно на Луне?» Отвечаю: «Надо с женой посоветоваться…» Вот мы, значит, с Вовкой и…

– Гош, – сказала вдруг мать, – сын-то в школу нынче идет.

– Ну а чего? Хуже других не будет.

– И когда только успел вырасти? Мне кажется, я сама недавно в первый класс побежала.

– Не знаю, – сказал отец. – У меня вся эта учеба как туман. Тоже как будто на Луне все было, – усмехнулся он.

– Гош, – сказала Зоя, – ты сядь, посиди рядом… Гоша, – она взяла его за руку, – скажи, Гоша, что ты за человек?

– Ну… человек как человек…

– Я знаю, я тебя знаю. Ты совсем неплохой, ты добрый…

– Ну, это ты…

– Ты добрый, хороший. Только ты не понимаешь ничего…

– Зоя, да я… клянусь тебе…

– Сон-то мне снился сегодня: поле, цветы, небо… а потом кто-то говорит мне, ясно так, отчетливо: «Вотивсе. Готовься. Сейчас умрешь». А я как закричу: «Нет! Не хочу. Я Гошу хочу увидеть. Гошу…» – Голос у Зои задрожал.

– Зоя… – Егор почувствовал в себе такое что-то, чего еще никогда в жизни не чувствовал: если бы нужно было сейчас умереть за Зою, он умер бы не задумываясь.

– Я тебя хотела видеть… Я смерти не испугалась. Я думала, я тебя больше никогда не увижу… Это страшно было, Гоша… Гоша, – проговорила она, – ты не обижай меня. Не обижай меня, Гоша, пожалуйста…

…Вовка постоял-постоял на кухне, посмотрел, как мама целуется с папой, похмурился немного и вернулся за стол.

– Бабушка, а хитрая ты, – сказал он, когда мама с отцом тоже пришли из кухни.

– Как это?

– А помнишь, – прищурился Вовка, – ты мне про Майю рассказывала?

– Про Майю? Про какую еще Майю?

– A-а, забыла… Помнишь, это… как его… был да жил африканский король и была у него африканская дочка, а звали ее…

– А! – рассмеялась Валентиновна. – Вон чего. Ладно, в другой раз как-нибудь… Ты лучше покажи нам свою ногу!

– Во! – высунул ее Вовка из-за стола, гордый огромной коричневой коростой.

– Герой, – усмехнулась Валентиновна. – Тоже вот с ногой этой… Умудрился же! Ну что с ним делать? Егорка, помню, и то в его годы посмирней был. А уж на каверзы разные мастак да порассуждать любит, что ты! Или уж профессором выйдет или совсем никакого спасу не будет. Одно из двух…

– А секрет помнишь? – спросил Вовка.

– Какой еще секрет?

– А кем я буду?

– A-а… помню. С Кащеем Бессмертным хочет сразиться, – вспомнила Валентиновна. – И меня воскресить. Смерть-то не за горами, – сказала Валентиновна буднично. – Умру, похороните. Не забудьте.

Когда Вовку положили спать, Егор спросил:

– Ты что за сказку-то ему рассказывала? Что-то я не помню про африканских дочерей, не рассказывала мне в детстве.

– Сказку? – рассмеялась Валентиновна. – Да сдуру это я. Сказка-то для взрослых. У короля одного по ночам дочка пропадает. Ну, лучше-то он ничего не придумал, королевича послал для проверки. Королевич-то тоже пропал. Нашли их, а они спят вместе. И королевна у них уже маленькая растет. Ночная это сказка. Для взрослых.

– Хитра ты стала, бабка, – сказал Егор. – Ох, хитра…

– Ну, жизни-то не хитрей, слыхали сказку? Ну и бай-бай…

– Хитра… – повторил Егор, смущенный и улыбающийся.

– Да и я что-то притомилась, – охнула Валентиновна. – Завтра рано вставать. – Она поднялась из-за стола. – Спокойной вам ночи, детки, приятных снов…

2

Ната вдруг повернулась к нему и рассмеялась: – А письмо напишешь?

– Я буквы сначала все-все выучу, а потом сколько хочешь, хоть чего напишу.

– Нет, а письмо напишешь?

– А как? Я же не умею.

– Ну, напишешь так: «Здравствуй, Ната. Мы с бабушкой доехали хорошо. У нас погода осенняя, а у вас какая? Я уже писать и читать умею и двоек у меня всего десять штук. – Ната рассмеялась. – Если не останусь на второй год, то летом еще приеду, – продолжала она, смеясь, – а если останусь, приеду все равно. Мы сейчас ждем зиму, зимой у нас отмерзают носы, а к лету они снова отрастают, так что я приеду и нос у меня будет на месте, не беспокойся, Ната. – Она так смеялась, что на ее ресницах даже слезинки дрожали. Вовке это очень нравилось, он глупо улыбался. – Еще у нас бывает такой праздник, Новый год, – продолжала она. – Поздравляю тебя, Ната, с новогодним праздником, пусть придет к тебе настоящий Дед Мороз и принесет подарки, шоколаду и красивую куклу. До свиданья. Письмо писал знакомый тебе Вовка».

– Здорово! – восхитился Вовка. – Я только не запомнил все, могу перепутать. – И эти слова еще больше рассмешили Нату, она повторяла:

– Какой ты еще маленький! Совсем клопик!

Они сидели на берегу реки и бросали камушки в воду. Это было такое чудесное занятие – как праздник какой-нибудь, только было грустно немного, потому что Вовка уезжал. Вовке тоже хотелось сказать что-нибудь такое же складное, и умное, и веселое, но он ничего не мог придумать и поэтому молчал.

– А там, где ты живешь, – спросила Ната, – есть большой город? Большой такой пребольшой? Чтобы много-много народу было?

– Свергловск, во-от такой! – развел Вовка руками.

– Не СверГловск, а СверДловск, – сказала Ната. – Эх ты, не выйдет из тебя краеведа.

– Кого? Кра… кра…

– «Кра, кра…» – передразнила Ната и снова весело рассмеялась, а Вовка только восторженно и глупо улыбался. – Краевед – это который свой край знает, свою родину. Вот ты и не знаешь ничего. Потому что клопик еще и даже не учишься ни в каком классе.

– Осенью, значит, в школу иду, – важно сказал Вовка.

– Осенью! – усмехнулась Ната. – Не осенью, а через пять дней. Видишь вот пять пальцев? – Она растопырила ладонь. – Раз, два, три, четыре, пять… А я город не видела, – вдруг сказала она с глубокой грустью. – Город хочется повидать. Интересно там, народ разноцветный, машины, асфальт. А вечером фонари горят…

– А вот трамвай зарежет? Знаешь, как там… только и гляди в оба!

– Правила уличного движения надо знать, «зарежет»! Я правила назубок все знаю, улицу переходишь – смотри налево, а потом – направо.

– Налево, направо… сколько помнить-то надо? Беды не миновать…

И снова Ната рассмеялась, потому что вспомнила, как слышала от Вовкиной бабушки не раз: «Беды не миновать…» Нет, Вовка был замечательный парнишка, ни с кем не бывало так весело и смешно, как с ним.

Они поднялись и пошли на рейд, взявшись за руки. Вовка раскачивал ее руку, и это тоже было весело.

В доме начальника рейда играла гармонь, стучали в пляске каблуки. Вовка с Натой медленно проходили мимо, заглядывая в окна: интересно ведь посмотреть, как веселятся взрослые…

3

Все уже было позади: сборы, суматоха, наказы, слова прощания… Вовка стоял на катере и держался за поручни. Пока еще ему не было грустно, а было лишь тревожно.

Бабушка стояла рядом и кивала головой в ответ на мамины слова. Вовка понимал, что она кивает просто так, потому что ветер относил слова и ничего не было слышно. А мама, казалось, говорила что-то важное, повторяла несколько раз одни и те же слова – это было понятно, что одни и те же слова, но какие? Наверно, это только казалось, что слова были важные, слова всегда простые.

Вовка смотрел на мать, на отца, а они смотрели на него, и когда катер отвалил от причала, мама заплакала, а отец сгорбился, и Вовке показалось, что они какие-то старые сейчас, и ему стало страшно и больно. Он эту боль хорошо почувствовал – она по-настоящему колола ему что-то внутри. Он вцепился в поручни и тоже хотел что-нибудь сказать, что-нибудь крикнуть, но ничего не приходило в голову, он только прошептал: «Мама…» В это слово он вложил все, что хотел сказать и что сказать не сумел, это слово и успокоило его, и еще больше встревожило. Он так был сейчас полон этими своими чувствами, что совсем забыл о Нате. Она стояла в стороне от Вовкиных матери и отца и махала на прощание рукой. Катер развернулся, выровнял курс, и рейд потихоньку начал отставать от катера.