Текст книги "Над строками Нового Завета"

Мир (шало́м) на земле, в сердцах людей, которых любит Господь, есть отражение той славы Божией, которая на небесах, той славы Божией, которую видел и описал пророк Исайя в начале 6-й главы своего пророчества.

Само выражение «яко на небеси, и на земли» взято из Екклесиаста: «Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле» (Екк 5: 1).

Рукописная традиция

Новый Завет дошел до нас в рукописях самого разного времени. Древнейшие из них – рукописи IV века. Это знаменитый кодекс Sinaiticus Petropolitanus – рукопись, которая раньше хранилась в Петербурге, а после революции была продана англичанам и теперь находится в Британском музее. Это также Ватиканский кодекс, названный так по месту хранения. Правда, он был похищен Наполеоном и временно находился в Париже, но после 1812 года его вернули в Рим. Это и Александрийский кодекс, который тоже хранится в Англии, в Британском музее.

Sinaiticus Petropolitanus первоначально хранился в монастыре св. Екатерины на Синае. Монахи решили было уничтожить ветхую, без переплета рукопись – в монастырях Востока любят, чтобы в библиотеке всё было красиво, – но в это время ее случайно обнаружил немецкий ученый на русской службе К. Тишендорф и попросил передать в подарок российскому императору Александру II. Так Синайский кодекс оказался в Петербурге, попал в поле зрения ученых и был издан.

Эти три древние рукописи вместе с еще более древними, сохранившимися только во фрагментах папирусами I–II веков и более поздними, относящимися к V–VII векам, составляют первую группу рукописей Нового Завета. Вторая группа рукописей относится к IX–XI векам.

В ряде случаев тексты древних и поздних византийских рукописей существенно различаются. Таких случаев не так уж много, но знать их необходимо. Перевод под редакцией епископа Кассиана (Безобразова) сделан именно с древних рукописей, поэтому, сличая Кассиановский перевод с Синодальным, можно, даже не зная греческого языка, легко обнаружить все эти значимые различия.

Иногда в византийском тексте присутствует намеренная редактура. В Нагорной проповеди Спаситель говорит: Молись Богу тайно, и Он воздаст тебе явно; постись тайно, и Он воздаст тебе явно; подавай милостыню тайно, и Он воздаст тебе явно». В византийских рукописях получается очень выразительное противопоставление: «тайно – явно». Но в древних рукописях слова «явно» нет. В них сказано: молись, постись, давай милостыню тайно, и Бог воздаст тебе.

Слово «явно» появилось в византийских текстах примерно в VIII веке как следствие упрощенного понимания христианства. (Это как у матери, которая говорит ребенку: «Молись Боженьке – получишь пятерку». А пятерку он получает совсем не потому, что молился, а потому, что хорошо и внимательно делал уроки.) Здесь читатель ориентируется на результат – на легкий результат, как ребенок, которому показывают лакомство и говорят: «Будешь вести себя хорошо – получишь пирожное». Это очень опасная и глубоко антихристианская, антиправославная тенденция. Слово «явно» попало в текст Евангелия в Византии в условиях огосударствления христианства, когда Слово Божие приспосабливали к нуждам идеологии. Чтобы люди были добрыми христианами, надо их заинтересовать. А как? Результатом. Конечным результатом. Вот, пожалуйста, молись, и Бог воздаст тебе явно. Простодушный человек поддается на такого рода агитацию и начинает молиться. Действительно, это делает людей христианами, но только христианами, которые верят не в Христа, а в результат своего благочестия.

Похожий случай – слово «напрасно» в Евангелии от Матфея: «Всякий, кто гневается на брата своего напрасно, – говорится в византийском тексте, – подлежит суду». В древних рукописях слова «напрасно» нет: «Всякий, кто гневается на брата своего, подлежит суду». Не гневаться – это очень трудно, но Спаситель ждет от нас именно этого. С появлением слова είκῆ – «напрасно» в византийских текстах стих теряет смысл. Но в условиях государственного христианства это словечко было необходимо, потому что император, естественно, может гневаться на своих людей и, разумеется, не напрасно, ведь он – император.

Да, не гневаться вообще – фантастически трудно. Но именно к этому нас зовет Иисус. Не гневаться напрасно – это даже не цель, ибо если я хоть сколько-нибудь владею собой, то всегда смогу доказать, что мой гнев не напрасен. Дав нам заповедь «не гневаться», Иисус поставил нас перед задачей, которая подобна сияющей от белизны недостижимой вершине Эвереста или Эльбруса. Достичь ее (вообще не гневаться!) почти невозможно, но, всегда сияя своей белизной перед нашими глазами, она каждому из нас безошибочно указывает направление той дороги, по которой мы решились идти вперед.

Третий пример. «Если согрешит брат твой, – говорит Спаситель, – пойди и обличи его между тобою и им одним», т. е. если ты видишь, что брат согрешил, наедине скажи ему об этом. Совершенно замечательная рекомендация, удивительная и глубоко евангельская. В византийском же тексте (и это перешло в Синодальный перевод) подставлены два слова: «против тебя». Если брат твой согрешил против тебя, тогда обличай его, а если просто согрешил – тогда и не надо. Христианин, который будет обличать (не наедине, разумеется, – ведь мы любим обличать за глаза, мы никого не обличаем в лицо, мы этого не любим, боимся испортить отношения), получает от Спасителя совсем другую рекомендацию: обличи наедине, если брат согрешил. Эти два слова – против тебя – сразу как бы «обезвреживают» стих. Византийский текст делает христиан социально неопасными. Потому что христианин, который обличает всякого, кто согрешил, социально опасен, а обличающий только того, кто согрешил против него, опасности не представляет.

На этих трех самых вопиющих примерах византийской цензуровки можно понять, до какой степени было обезврежено такое, сросшееся с госаппаратом, христианство.

… Рождается Младенец, и волхвы приносят ему дары – золото, ладан и смирну. Золото – как царю, потому что на библейском языке золото – знак царской власти. Ладан – символ святости; как святому – а свят только Бог – Ему приносят они ладан, тем самым свидетельствуя, что в этом Младенце, как потом скажет апостол Павел, вся полнота Божия пребывает телесно. Но апостол пользуется здесь языком греческой философии, а Евангелие от Матфея, рассказывая о поклонении волхвов, использует язык символов. И смирну приносят волхвы, а она бывала нужна только для бальзамирования тел умерших. Смирна – знак того, что Он пришел в этот мир, чтобы умереть, как бы первый в Новом Завете намек на крест, на крестное страдание, на то, что этот Младенец вырастет и пойдет на крест – за нас. Потому что Он родился, как сказано у Матфея (в сирийском варианте перевода) и у Луки (во всех вариантах), – «для нас» или «для тебя». Младенец, Которому волхвы принесли смирну как знак, как символ смерти, лежит в такой же пещере, в какой после погребения будет лежать Иисус умерший. Младенец так же запеленут, как будет запеленут Он умерший. Два евангельских текста – поклонение волхвов в начале и погребение Спасителя в конце – тоже (как и сообщение о пастухах и волхвах) следует читать один на фоне другого.

Об этом же, только на другом языке, будет сказано в Евангелии от Иоанна: «Отче! – говорит Иисус, – избавь Меня от часа сего! Но на час сей Я и пришел». Иисус в этой молитве ясно, прямо говорит о том, о чем в Евангелии от Матфея сказано в виде намека.

Бегство в Египет

Снова ангел является Иосифу и говорит: «Возьми Младенца и Мать Его, и беги…» И, не дожидаясь утра, Иосиф уходит вместе с Марией и Младенцем: «Он встал, взял Младенца и Матерь Его ночью, и пошел в Египет» (Мф 2: 14). Не дожидаясь утра, Иосиф здесь как бы показывает нам, что и мы должны, когда к нам обращается Господь, не ждать, а сразу исполнять Его слово.

…И убегают в Египет. Мы ничего не знаем о пребывании Святого Семейства в Египте, но известно, что с первых же веков распространения Евангелия по миру Египет стал страной монахов, страной иночества. Именно в Египте жили Антоний Великий и его друг Павел Фивейский, первые пустынножители. Именно в Египте Пахомий, создатель монашеского общежития, основал свою лавру – первый в истории мира и Церкви монастырь; именно в Египте жили блаженная Исидора и великое множество других святых. Макарий Египетский, которому приписывается авторство большинства утренних и вечерних молитв, тоже жил и подвизался там. Для жительства монахи выбирали, как правило, древние гробницы, разграбленные или полуразграбленные, опустошенные и превращенные в пещерки; там они скрывались от дневной жары и ночного холода, там, в пустыне, где нет ни воды, ни еды, искали они свой путь к Богу. Особый, трудный путь.

Монахи, которые жили в Египте, конечно, знали из Евангелия, что где-то здесь скрывался Младенец Иисус, увезенный сюда Иосифом. Им хотелось найти следы пребывания Иисуса в этой стране, но не получалось. И вдруг чей-то взор упал на голову огромного сфинкса вблизи пирамиды Хефрена, сфинкса, которого египтяне называли отцом ужаса. Сфинкс этот в прежние времена улыбался – та улыбка сохранилась для нас в стихах греческих поэтов, на одной из гравюр XVIII века. Но увидеть ее «в оригинале» теперь нельзя: наполеоновские солдаты упражнялись в стрельбе из пушек по голове скульптуры. Так вот, однажды, когда она была еще целой, взгляд по-детски наивного, радостно настроенного монаха скользнул по устам сфинкса. И вдруг он понял: сфинкс улыбнулся оттого, что увидел Богомладенца – Мария с Младенцем на руках и Иосиф, прибыв в Египет, заночевали между лапами этого сфинкса. Так сложилась легенда о том, что сфинкс улыбнулся, увидев Младенца, и, поскольку он каменный, улыбка застыла на его губах навсегда. Пройдут века, и дядя последнего русского царя поэт Константин Романов напишет замечательное стихотворение об этой легенде…

Что это? Пример того, как рождаются сказки о чудесах, или заведомый обман? Ни то, ни другое. Это отблеск веры в культуре, в творчестве – в литературе, в живописи, в скульптуре, отблеск, который может быть обнаружен в чем угодно. Это отблеск несомненной веры в реальное присутствие Божие среди нас; просто в уме и сердце обыкновенного человека он трансформируется в наивную, бесхитростную и радостную легенду. Нужно помнить, что это всего лишь легенда, ибо сфинкс, разумеется, улыбался и до той ночи, когда Мария с Младенцем оказались в Египте. Но нужно понять и того монаха… И не осуждать его, а попытаться почувствовать благовоние, благоухание этой веры. Ведь у многих средневековых легенд и религий именно такое происхождение. Не нужно их отвергать. Надо только воспринимать их не как исторические факты, а именно как факты духовной жизни, как благовоние сердец человеческих.

То же самое можно сказать и о другом евангельском следе в истории европейской цивилизации. Мы не знаем, сколько было волхвов – в Евангелии об этом ничего не сказано. Там просто говорится «маги», «волхвы» – во множественном числе. Но традиция почему-то считает, что их было трое. Обычно их так и изображают, втроем. Более того, традиция даже дала каждому из них имя – Валтасар, Мельхиор и Каспар. Более того, оказалось, что есть могила этих трех волхвов. В Кёльнском соборе! Трудно понять, почему так далеко на север попали их останки, но могила их там. Житель средневековой Германии не только не имел возможности побывать в Палестине, но вообще ничего не знал о ней. Он не видел ни гравюр, ни, тем более, фотографий. Он, может быть, даже никогда за всю свою жизнь не видел человека, побывавшего в Палестине. А гробница – это как бы возможность прикоснуться к святыне, к чему-то материально связанному с Евангелием. Для человека это иногда очень важно, потому что материальный след – это всегда своего рода фундамент, на который опирается наше человеческое восприятие. Без этого очень трудно. Вот и появляется легенда… И могила. Как к ней относиться сегодня? Как к средневековой фальшивке? Всё-таки нет. Именно как к следу, который был необходим средневековому человеку. К следу, который убеждал его в том, что всё было именно так, как сказано в Евангелии.

В одном деревенском храме я видел икону, в которую был вмонтирован ковчежец с мощами, маленькими косточками… евангелиста Луки. Я спросил батюшку: «Что это за ковчежец?» И узнал, что сколько ни служило здесь священников, ни один к этой реликвии серьезно не относился. Понятно, что никакого отношения эти косточки к евангелисту Луке не имели. Но наивному сердцу прихожанина их присутствие о чем-то говорило. Для него этот ковчежец был каким-то материальным свидетельством, укрепляющим его веру.

Мы, люди двадцатого века, в подобных свидетельствах не нуждаемся. И не только потому, что у нас есть кино, фото и возможность путешествовать. Думаю, что мы не нуждаемся в них прежде всего по той причине, что научились читать Слово Божие, что умеем видеть в Евангелии то, чего еще сто лет назад люди увидеть не могли. Всего лишь 100–200 лет назад человечество почти не умело читать Священное Писание. В условиях неумения и появлялись материальные свидетельства его достоверности, подлинности того, о чем сказано в Библии. Поэтому воспринимать их нужно как радостные послания прошлого…

О чтении Евангелия

Рассказ о Рождестве Христовом есть в Евангелиях от Матфея и от Луки; в Евангелиях от Марка и от Иоанна его нет. Правда, в Евангелии от Иоанна есть следующие стихи: «Пришел к своим, и свои Его не приняли». То есть Христос пришел к своим – братьям и сестрам, родился в мир. «А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились» (Ин 1: 11–13).

Выражение «которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились» сразу вызывает сомнение, т. к. в греческом тексте слово «кровь» употреблено во множественном числе. В единственном числе это слово обозначает ту кровь, которая течет в жилах, а во множественном – это «кровь, которая пролита», как в 50-м псалме, стих 16: «Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего…» Что значит «избавь меня от кровей»? Избавь меня от убийства, от пролитой крови. Значит, в Евангелии от Иоанна во фразе «которые ни от крови родились…» речь идет не об обычном, а о каком-то другом рождении. Значит, тут речь идет о Рождестве, о котором говорит церковная традиция с первых веков.

Теперь – слово «родились». В рукописях Нового Завета оно везде стоит во множественном числе, но в цитатах этого стиха у Отцов Церкви IV века, как правило, в единственном – «родился». Так у Киприана Карфагенского, у Тертуллиана (sed a Deo natus est – у Киприана). Это значит, что Иоанн говорит об Иисусе, Который родился не от кровей, не от хотения плоти, не от хотения мужа – т. е. чудесным образом, от Бога.

Вот пример того, как важно к каждому евангельскому стиху подходить с огромной бережностью, как важно уметь его прочитывать, опираясь на цитаты, сохранившиеся у древних писателей, и обращая внимание на каждую, самую малую деталь текста.

Если бы у Иоанна действительно было сказано «ни от крови», как в Синодальном переводе, то и проблемы не возникло бы. Но на самом деле слово «кровь» употреблено во множественном числе – и это уже ставит проблему. И слово «родился» – в единственном числе – в евангельских цитатах у древних писателей как бы разрешает ее, показывая, что речь здесь не о нашем рождении, а о рождении Иисуса.

В свете такого толкования в рассматриваемом стихе должно бы читаться не «верующим во имя Его», а «верующим во имя Того, Который родился…» Опять-таки в русском переводе это стерто.

…«Который родился». Евангелие от Иоанна, начиная с Рождества предвечного («В начале было Слово…»), переходит к Рождеству во плоти, к Рождеству в Вифлееме.

Сретение

Евангелист Матфей рассказывает нам о бегстве Святого Семейства в Египет и об избиении младенцев. На этом всё, что касается первых тридцати дней жизни Иисуса, в повествовании Матфея заканчивается.

Лука добавляет к этой картине несколько штрихов: прежде всего это рассказ о Сретении – о том, как Иосиф с Марией приносят сорокадневного Младенца Иисуса в храм. Рассказ, который все достаточно хорошо знают, хотя не все читали его так внимательно, как следовало бы. «А когда исполнились дни очищения их…», – говорит евангелист. Обратите внимание на слова: «очищения их». В Библии ничего об «очищении их» не говорится. И Ветхий Завет, и христианская традиция знают только очищение матери после рождения младенца (имеется в виду очищение от кровей пролитых), но отец или младенец в очищении не нуждаются. При чем же тут «очищение их»? Оставим пока этот вопрос, отметив, что это место вызывает явное недоумение.

Второй парадоксальный момент в данном тексте заключается в том, что в этой сцене как бы нет родителей. Есть Младенец, есть старец Симеон, пророчица Анна, и только в последний момент появляются Иосиф и Мария.

Третий парадокс. Родители Младенца приносят в жертву двух горлиц или двух голубков. В 12-й главе книги Левит говорится, что за очищение матери нужно принести в жертву голубя или горлицу, а двух горлиц или двух голубков жертвуют, как об этом говорит книга Чисел (6: 10), за нази́ра () – того, кто посвящен Господу. Иными словами, в Евангелии от Луки жертва приносится не за очищение Марии, Матери Младенца, а за что-то иное.

И последнее: здесь ничего не говорится о выкупе за первенца, которого требует Закон (Числ 18: 15–16). Зато есть слова о пророчице Анне, которая «в то время подошедши славила Господа и говорила о Нем всем, ожидавшим избавления в Иерусалиме» (Лк 2: 38).

В греческом же тексте находим не «избавление», а λύτρωσις – «выкуп». Значит, речь идет о выкупе, но не о выкупе первенца, а о выкупе Израиля, как в 129-м псалме: «Ибо у Господа милость, и многое у Него избавление. И Он выкупит Израиля от всех беззаконий его»[1]1
  Перевод автора. – Ред.


[Закрыть].

Итак, здесь говорится о том, что Бог выкупит Израиля, Свой народ. И Симеон ожидает выкупа Израиля, сказано в оригинале, а совсем не утешения. Речь идет о выкупе за народ, и мы понимаем, что это – крестная смерть Иисуса, о которой мы читаем в тропаре: «Искупил нас еси от клятвы законныя честною Твоею Кровию; на Кресте пригвоздился, копием прободся, безсмертие источил еси человекам, Спасе наш, слава Тебе».

Если представить себе, что рассказ о Сретении – это икона, но написанная словами, то сквозь сцену встречи Симеона с Богомладенцем и Его Матерью в храме как бы просматривается крест. На первом плане мы видим фигуру старца Симеона, Младенца на руках у Матери, пророчицу Анну с одной стороны, рядом со старцем и праведного Иосифа с другой, рядом с Марией, а сзади как бы уже просматривается крест, выкуп Израиля. Тогда становится понятно, о каком очищении идет речь. Не об очищении Марии от скверны, потому что Она и так чиста – «Нескверная, Неблазная», как мы молимся во время Великого повечерия. Речь идет об очищении людей от грехов их. Вот какой глубочайший смысл заложен всего лишь в одном слове «их» вместо ожидаемого «Ее». Очищение людей, выкуп за людей, символический выкуп в виде двух горлиц или двух голубков – за Сына, который есть нази́р, т. е. посвященный Богу. И сразу по-другому начинает звучать весь этот текст. Сразу становится ясно, что в нем говорится прежде всего о том, зачем пришел в этот мир Иисус. На сороковой день Его земной жизни это уже ясно – Его путь уже открыт.

Если смотреть на рассказ о Сретении Господнем как на икону, то в центре будет Младенец на руках у Матери, справа стоят Симеон с Анной. Она подносит Его к Симеону. В лице Симеона Богоприимца как бы представлены все мудрецы Ветхого Завета, а в лице 84-летней Анны – все жены Ветхого Завета: Сарра, Ревекка, Рахиль, Девора и т. д. Матерь Божия рядом с Иосифом, Симеон с Анной и Мария – люди, жизнь которых можно охарактеризовать одним словом: верность. Но для Симеона или Анны это – верность ожидания. Анне уже 84 года, и она ни день, ни ночь не отходит от храма, пребывая в молитве и посте, т. е. живет в полной верности Богу. Симеон настолько верен ожиданию Мессии, Христа, Который должен во плоти прийти в этот мир, что даже не может умереть, пока не увидит Его. А верность Марии – это уже верность со-работы, верность пребывания со Христом и труда вместе с Ним.

В этом и заключается принципиальная разница между верностью ветхозаветной и новозаветной: первая есть всецело верность ожидания, а вторая от начала до конца – верность со-работы.

Праведники Ветхого Завета ждут, их взор как бы устремлен в будущее. У Исайи говорится: «Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет (Ис 9: 2).

Из VIII века до Рождества Христова говорит об этом пророк. Пройдет восемь столетий, и только тогда воскликнет Симеон Богоприимец: «Ибо видели очи мои спасение Твое, Которое Ты уготовал пред лицем всех народов, Свет к просвещению язычников…» (Лк 2: 30).

Исайя говорит о том, что свет для язычников воссияет в будущем. Симеон говорит о Свете, который уже засиял. Вся верность праведников Ветхого Завета устремлена в далекое будущее; у праведников Нового Завета, как, скажем, у преподобного Серафима Саровского, это верность труда вместе со Христом, верность со-работы. Апостол Павел потом скажет об этом прямо и ясно: «Мы соработники у Бога» (1 Кор 3: 9). Не случайно в евангельских текстах столько раз употребляются слова «соработник» и «работник».

И еще одна грань происходящей в храме встречи двух Заветов – Ветхого и Нового. Симеон, последний человек Ветхого Завета, обращаясь к Марии, первой жене Нового Завета, говорит: «И Тебе Самой оружие пройдет душу, – да откроются помышления многих сердец» (Лк 2: 35).

«И Тебе Самой…» Маленькое слово – союз «и», но от него многое зависит; оно здесь почти лишнее, складнее было бы без него: «Тебе Самой оружие пройдет душу». Но это «и Тебе» означает, что не только Он будет пронзен копием на кресте, когда «один от воин Его копием прободе, и абие изыде кровь и вода», но и Ей, стоящей у креста, это копие пройдет сквозь душу. Вот что здесь за этим союзом «и». Вспоминаются икона, на которой изображена Матерь Божия вместе с Иоанном Богословом у креста, и францисканская песнь «Stabat mater dolorosa» – «Мать скорбящая стояла».

Одним только коротким союзом «и» Слово Божие прямо и четко указывает нам на то, что Матерь Божия будет соучастницей страданий Христовых, что, стоя у креста, Она разделит их с Сыном и будет Его соработницей в деле спасения человечества. Это еще один пример того, как внимательно нужно вчитываться в евангельский текст, вдумчиво вникая во все его особенности. Ибо за кажущейся «корявостью» слога стоит что-то очень важное, в высшей степени значительное.

Когда мы это осознаём, чтение Нового Завета становится весьма непростым и уже не дается нам столь же легко, как чтение романа. Тут помогут пост, молитва и вдумчивое вчитывание в текст. Это важно запомнить и почувствовать, продумать и пережить.

Премудрость Божия

Пройдет двенадцать лет после Сретения, и Отрок Иисус вместе с родителями окажется в храме в дни праздника Пасхи. Об этом упоминается у Луки. Отрок в храме среди учителей Закона. Он задает им вопросы, и слушающие удивляются мудрости этих вопросов. Если мы проследим, какое слово употребляется чаще всего в этом рассказе, то окажется, что это «мудрость». Из Первого Послания к Коринфянам мы знаем, что Христос есть воплощенная Премудрость Божия, но это чувствуется уже в тексте Евангелия от Луки, где Христос еще Отроком предстает перед нами как Премудрость Божия, явившаяся во плоти.

Следующее появление Иисуса на страницах Евангелия – только через 18 лет. Восемнадцать лет неизвестности. Молчание Евангелия о столь большом периоде в жизни Спасителя вызывает множество предположений о том, что делал Христос в эти годы. Немало книг написано о том, как Он ходил учиться мудрости в Индию, в Китай и даже в Японию. Обычно авторы этих книг приводят какие-то параллельные тексты из книг индийских, китайских или японских философов, из вероучительных книг этих народов, которые действительно можно сопоставлять с Евангелием. Создается впечатление, что многое в Евангелии связано с индийской, китайской и японской мудростью. Но такое впечатление может появиться только в том случае, если мы не знаем Ветхого Завета. Если же мы научимся читать Новый Завет параллельно с Ветхим и находить в Ветхом Завете в разных, порой неожиданных местах источник той или иной евангельской притчи, фразы, словосочетания, окажется, что в Новом Завете нет ничего, что не было бы уже сказано в Ветхом. В Новом Завете это только сфокусировано. Окажется, что нет нужды привлекать другие источники (греческую, китайскую или японскую мудрость).

Всё, что Христос сказал нам, Он сказал через Ветхий Завет до Своего рождения во плоти. Но сравните огромный объем Ветхого Завета с малым объемом Нового – и многое сразу станет ясно. Правы были Н. А. Бердяев и В. С. Соловьёв, когда говорили, что в христианстве нет ничего такого, что не было бы сказано до Христа, что ново в нем только одно – Сам Христос, Его Личность, Его человеческое «Я». Всё остальное уже было до Него. И это надо понять и принять – без этого мы не христиане. И от иудеев нас отличает тоже только одно – принятие человеческого «Я» Иисуса из Назарета и одновременно встреча с Богом Ветхого Завета в Его лице. Это важно понять, потому что иначе мы будем всё время принимать за христианство что-то иное, будем абсолютизировать какие-то отдельные черты библейского вероучения и подменять ими христианство. Именно это время от времени происходит в богословии – берется какая-то одна черта христианства и говорится: вот, это христианство. Например, любовь, отношение к рабу, милосердие и т. д. Нет. Только когда мы видим Христа, стоим перед Ним – только тогда мы можем сказать: вот это христианство – Сам Христос, а не какие-то отдельные черты того вероучения, которое полностью было сформулировано уже в Ветхом Завете.

В Новом Завете нет ни одного стиха, которого в эскизе не было бы в Ветхом. Вероятно, именно поэтому Церковь так объединила Священное Писание, что Ветхий Завет не издается без Нового – именно для того, чтобы показать это. В Ветхом Завете уже как бы спрятан, заключен во всей полноте Новый Завет.

Крещение

Проходит тридцать лет, и Иоанн Креститель начинает свою проповедь. И в это же время приходит к людям, становится известным Иисус. На картине А. Иванова «Явление Христа народу» мы видим, как Иисус приходит, чтобы креститься от Иоанна в водах Иорданских. Иоанн говорит Ему, что недостоин, что ему самому нужно креститься у Иисуса, а не крестить Его. Иисус отвечает: «Оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всякую правду». Оставь и делай. Оставь и действуй. Крещение как ритуал (по-гречески βάπτισμα – «омовение», «омытие») был известен и до Христа, и до Иоанна Крестителя, но ритуал этот был необходим только для язычника. Если язычник хотел стать иудеем, перед обрезанием ему нужно было креститься, т. е. подвергнуться ритуальному омовению.

Само слово «крещение» к слову «крест» никакого отношения не имеет, но в славянском языке эти два слова, не связанные друг с другом, стали обозначаться через один корень. Потому что, повторю, слово «крещение» по-гречески – βάπτισμα («омовение»), а «крест» – σταυρός, что значит «дерево»; по-латински «крещение» – baptisma, а «крест» – crux; la croix по-французски означает «крест», le baptême – «крещение». Иоанна называют Крестителем не за то, что он вооружен крестом, а потому, что совершает крещение, омовение. По-французски Иоанн Креститель – Жан Баптист, потому что совершает baptême. He зная этого, скульптор И. П. Витали изобразил Предтечу с крестом. И на картине А. Иванова он тоже, к сожалению, с крестом в руках.

Поскольку омовение было необходимо лишь для язычника, который хотел стать иудеем, то, когда Иоанн Креститель совершал этот ритуал над иудеями, это казалось им чем-то в высшей степени позорным. Ведь в глазах благочестивого иудея язычники – это как собаки, свиньи и вообще носители всевозможной грязи. И он, Предтеча, ставит их, детей и внуков Авраама, на одну доску с язычниками!

Но тут приходит Христос и ставит в один ряд с язычниками Себя. Вот что такое крещение Иисуса в водах Иорданских. Он не просто иудей по плоти и не просто сын Давидов; Он, в Котором полнота Божия пребывает телесно, ставит Себя в один ряд с язычниками, с людьми, которых и за людей-то не считают, – они для иудеев, может быть, даже хуже животных. Слово κένωσις означает «опуститься до дна», «стать рядом с самыми малыми, самыми грязными». Иисус именно это и делает. И как раз тогда над Ним раскрываются небеса, и Бог являет Себя человечеству во всей полноте. Именно поэтому праздник Крещения Господня называется также Богоявлением.

«Дух в виде голубине» – читаем мы в славянском тропаре этого праздника. В Евангелии Дух Божий является не в виде голубя, как сказано в Синодальном переводе, а в виде голубки (в греческом тексте употреблено слово περιστερά – женского рода, и в латинском переводе у блаженного Иеронима то же самое – columba, женского рода). Совершенно ясно, что Дух Божий – (Pyа́x Эло́хим) – может быть только женского рода, ибо на иврите это слово – женского рода. Поэтому, когда в греческом тексте Евангелия Дух обозначается существительным женского рода, это как бы продолжение Ветхого Завета, это логически из него вытекает. Это Дух, который мера́х эфо́д – «парил над миром», подобно тому, как парит над гнездом голубка. Именно этот глагол мы встречаем в Библии на первых страницах книги Бытие: «И Дух Божий, – сказано в Синодальном переводе, – носился над водою». Глагол эфо́д – очень редкий в иврите. Он употребляется, когда нужно сказать, как птица парит над гнездом, не улетая высоко и не опускаясь, не садясь на него. Это, естественно, может делать только птица, которая высиживает яйца, самка.

«И Дух Святой, как голубка, парил над водою», – так надо бы исправить текст Синодального перевода.

В то время, когда Дух Святой является в виде голубки, облако осеняет эту сцену, «и глас из облака бысть, глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, о Нем же благоволих». «О Нем же благоволих…» – ἐν ᾧ εὐδόκησα – «Которого Я люблю». Я уже говорил, что греческое слово ευδοκία – это «любовь Божия».

«…Которого Я люблю». Тот, кто читал Ветхий Завет по– славянски, должен знать эту формулировку, но в несколько ином виде: «Сын твой возлюбленный, которого ты любишь» (курсив мой – Г.Ч.). «Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь» (Быт 22: 2). Это о жертвоприношении Авраама. Не случайно как святоотеческая традиция, так и средневековое искусство сопоставляли эти две сцены – жертвоприношение Авраама и шествие Иисуса на Голгофу. Подобно тому, как Исаак несет дрова в гору, Иисус несет на Голгофу Свой Крест. Итак, в Ветхом Завете употреблено слово «единственный», по-еврейски (яхи́д).