Текст книги "Четвертый Путь к сознанию"

Здесь можно было бы также заметить, что, согласно достоверной информации, дошедшей до нас из очень древнего прошлого, учеными людьми тогда было ясно установлено и очень определенно подтверждено, что эти автоматически текущие ассоциации никогда не прекращаются, пока человек жив, а в некоторых людях по инерции продолжаются еще несколько дней после смерти.

Говоря об этих ассоциациях, автоматически протекающих в человеке, я мог бы также, между прочим, так сказать, «просветительно разъяснить» еще один на первый взгляд незначительный аспект феноменальной тупости людей, которые верят и приписывают какое-то значение всем своим глупым «сновидениям».

Когда человек на самом деле нормально спит, его внимание – качеством которого обусловлена эта самая, так сказать, «градация» разницы между бодрствующим состоянием и сном – также спит, то есть его внимание, в соответствии с естественными свойствами его организма, накапливается в некий запас соответствующей концентрации для дальнейших необходимых интенсивных проявлений.

Но когда из-за некой дисгармонии в общем функционировании организма человека – чаще всего из-за ненормальной траты в его бодрствующем состоянии естественно накопленной энергии – эта часть общей психики его бодрствующего состояния не способна нормально восполняться во время сна, тогда, из ассоциаций, текущих в нем, констатируемых его вниманием, так сказать, «кусок здесь, кусок там», получаются эти знаменитые «сновидения», то есть человеческая глупость.

Во-вторых, нормальный человек может намеренно разделять все свое внимание, о котором я уже говорил, на две или даже три отдельные части, и концентрировать каждую из них на различных независимых объектах внутри или вокруг себя.

Будет очень полезно, по моему мнению, для продуктивности дальнейшей работы в этой вновь сформированной нашей группе, если сейчас, как раз перед объяснением вам метода выполнения этого второго вспомогательного упражнения, я скажу вам также, что когда я составил детальный план для моего Института, упоминавшийся здесь уже много раз, я уже тогда был убежден в невозможности точного объяснения и полного формулирования в словах различных тонких нюансов выполнения каких-либо намеренных опытов и упражнений с целью самосовершенствования, и, зная вместе с тем о существовании у наших далеких предков специального метода, который тогда назывался «принципом иллюстративного внушения» с целью лучшего восприятия новой информации, я поэтому ввел также и этот метод в общую программу и часто использовал его в некоторых обстоятельствах; и теперь ввиду того факта, что я намереваюсь, когда начнется работа в этой вновь сформированной группе последователей моих идей, также использовать этот метод, я поэтому считаю целесообразным и уместным для объяснения приемов выполнения этого второго вспомогательного упражнения придерживаться отчасти этого, по моему мнению, для таких случаев единственно верного и полезного метода.

И вот, как вы видите, я сейчас сижу с вами, и хотя я смотрю на мистера Л., однако я намеренно направляю все мое внимание, которое вы не способны видеть, на мою ступню, и следовательно, любое проявление мистера Л., происходящее в пределах моего поля зрения, я вижу только автоматически – мое внимание, которое в настоящий момент является единым целым, находится в другом месте.

Теперь все это мое внимание я намеренно разделяю на две равные части.

Первую часть я сознательно направляю на непрерывную констатацию ощущения процесса, происходящего во мне, моего дыхания.

Посредством этой части моего внимания я определенно чувствую, что нечто происходит во мне с воздухом, который я вдыхаю.

Я прежде всего ясно чувствую, что, когда я вдыхаю воздух, большая его часть, проходящая через мои легкие, выходит обратно наружу, а меньшая часть остается и как бы оседает там, и затем я чувствую, что эта осевшая часть постепенно проникает внутрь и как бы распространяется по всему моему организму.

Вследствие того факта, что только часть моего внимания занята наблюдением процесса дыхания, происходящего во мне, все мыслительные, эмоциональные и рефлекторные ассоциации, автоматически протекающие в моем существе, продолжают отслеживаться свободной частью моего внимания, и отвлекать ту первую часть моего внимания, намеренно направленную на определенный объект, но уже в гораздо меньшей степени.

Теперь я направляю вторую часть моего внимания в свой головной мозг с целью наблюдения и возможной констатации какого-либо происходящего в нем процесса.

И я уже начинаю чувствовать в нем, из всей совокупности автоматически текущих ассоциаций, возникновение чего-то очень тонкого, почти незаметного для меня.

Я не знаю точно, что это такое, и не хочу знать, но я определенно констатирую, чувствую и ощущаю, что это есть некое определенное «нечто», возникающее из процесса автоматически происходящих в моем головном мозгу ассоциаций ранее сознательно воспринятых впечатлений.

В то время как эта вторая часть моего внимания занята вышеописанным, первая часть продолжает все время непрерывно наблюдать, так сказать, с «сосредоточенным интересом», результаты происходящего во мне процесса дыхания.

Теперь я сознательно меняю направление этой второй части моего внимания и, непрерывно «помня все целое самого себя», помогаю этому нечто, возникающему в моем головном мозгу, течь прямо в мое солнечное сплетение. Я чувствую теперь, что оно течет. Я больше не замечаю никаких происходящих во мне автоматических ассоциаций.

Окончив этот мой, так сказать, «монолог», я продолжал говорить им, теперь обычным образом, следующее:

Несмотря на тот факт, что я проделал сейчас это упражнение здесь среди вас для иллюстративного объяснения вам его деталей, и, следовательно, проделал его в условиях, не вполне соответствующих возможности накопления в моем существе всех благотворных результатов этого упражнения, тем не менее я уже сейчас в настоящий момент начинаю чувствовать себя несравненно лучше, чем до начала демонстрации.

Благодаря тому, что мое «солнечное сплетение» намеренно и непосредственно вбирает в себя естественные продукты переработки воздуха, которым я дышал, и продукты, возникающие в моем головном мозгу, прежних сознательно воспринятых впечатлений, я чувствую теперь намного более полно, что «Я есть», «Я могу» и «Я могу хотеть».

Но вы, пожалуйста, не впадайте в слишком большой энтузиазм и не слишком воодушевляйтесь в связи с этим моим состоянием, которое вы живо ощущаете и которого вам тоже хотелось бы достичь.

Оно пока еще не может появиться у каждого из вас. Этим моим упражнением, которое мне пришлось проделать здесь среди вас с целью объяснения, в моем существе был произведен результат, реально ощущаемый всеми вами, потому, что я уже имею полностью определенное субъективное Я, и всё составляющее его уже более или менее приспособилось к продуктам соответствующих впечатлений и естественного регулирования организма.

И поэтому это мое Я поглощает эту естественную пищу, соответствующую ему, более интенсивно.

Вы же, до поры до времени, не должны ожидать такого явно выраженного результата от ваших намеренных повторений этого упражнения.

Не делайте, до поры до времени, этого упражнения с целью быть сильными; это для вас также лишь подготовка к тому, чтобы когда-нибудь иметь свое собственное Я, и, кроме того, к констатации, с несомненной уверенностью, тех двух реальных источников, из которых это Я может возникнуть.

Теперь, без философствования и без ваших, для вас, губительных дискуссий, попробуйте прежде всего понять совокупность всего, что я сказал сегодня, а затем делайте это упражнение сами, но без всяких надежд или ожиданий каких-то определенных результатов.

ВНЕШНИЙ И ВНУТРЕННИЙ МИР ЧЕЛОВЕКА

Хотя предмет, который я хочу осветить текстом этой главы последней книги моих писаний, полностью отсутствует в мышлении современных людей, тем не менее из невежества относительно этого предмета происходит величайшая часть, если не все, недоразумений, имеющих место в процессе нашей общей жизни.

Не только все причины почти всех недоразумений нашей общей жизни происходят от недостатка понимания значения данного предмета, но, кроме того, исключительно в нем содержатся все ответы о возможности разрешения главной проблемы нашего существования.

То есть благодаря только распознанию и всестороннему пониманию смысла и значения этого предмета возможно разрешить проблему продолжения человеческой жизни.

Перед началом дальнейшего развития этого вопроса я хочу привести содержание одной древней рукописи, с которой я познакомился случайно в совершенно исключительных жизненных обстоятельствах.

Эта древняя рукопись, содержание которой я намереваюсь использовать, является одной из реликвий, которая передается из поколения в поколение очень ограниченным числом людей, то есть «Посвященными» – не такими «посвященными», однако, число которых за последнее время очень умножилось в Европе, а настоящими.

В данном случае «Посвященными» эзотерической секты, которая до сих пор существует в одном из удаленных уголков Центральной Азии.

Текст этой рукописи изложен, как делалось в древности, «под-оболизовано», в символической форме, или, как это называется в эзотерической науке, «уподоблением», то есть аллегорически совершенно отлично от формы, теперь установившейся в мышлении современных людей.

Поскольку различие между этими формами мне хорошо известно, я попытаюсь перевести смысл этого текста как можно точнее, но в согласии с формой мышления, установившейся теперь среди современных людей.

В этой древней рукописи говорится следующее:

Общая психика каждого человека по достижении зрелости, которая начинается в среднем у мужского пола в двадцать лет, а у женского пола в начале тринадцатого года, состоит из трех совокупностей функций, которые не имеют друг с другом почти ничего общего.

Действие всех трех из этих независимых совокупностей функций в общем существе человека, достигшего зрелости, происходит одновременно и непрерывно.

Все факторы, составляющие и производящие эти три совокупности функций начинают и прекращают формироваться в человеке в различные периоды его жизни.

Факторы, производящие в человеке первую совокупность функций, если не используются специальные меры, образуются, как было установлено очень давно, только в детстве – у мальчиков в среднем до возраста одиннадцати лет, а у девочек – до возраста семи лет.

Факторы, производящие вторую совокупность функций, начинают возникать у мальчиков с возраста девяти лет, а у девочек даже с возраста четырех лет, продолжая формироваться в различных случаях в течение разных периодов времени, примерно до достижения зрелости.

И факторы, производящие третью совокупность, начинают формироваться со времени достижения зрелости, продолжая действовать у среднего мужчины в нынешнее время только до возраста шестидесяти лет, а у женщин только до возраста сорока пяти лет.

Но в случае людей, которые сознательно усовершенствовали себя до так называемого «состояния-бодрствования-всех-цент-ров», то есть до состояния способности в своем бодрствующем состоянии думать и чувствовать по своей собственной инициативе, эти факторы продолжают формироваться у мужчины до возраста трехсот лет, у женщины до возраста двухсот.

Формирование всех факторов для функционирования этих трех полностью отдельных совокупностей функций происходит у людей в соответствии также с универсальным законом «трех».

Для образования факторов первой совокупности «анодным началом» служат, с одной стороны, все виды непроизвольно воспринятых внешних впечатлений и, с другой стороны, впечатления, происходящие от так называемой «дремоты всех центров»; а «катодным началом» служат результаты рефлексов организма, главным образом тех органов, свойства которых имеют наследственный характер.

Для образования факторов второй совокупности «анодным началом» служат внешние впечатления, воспринятые под определенным давлением и имеющие поэтому характер намеренно внедренных извне, а «катодным началом» – результаты функционирования факторов, образованных из впечатлений, подобных тем, что воспринимались прежде.

Факторы третьей совокупности функций образуются из результатов «созерцания», то есть из результатов, полученных от «свободного контакта» друг с другом факторов первых двух совокупностей, для которого, при этом, результаты второй совокупности служат «анодным началом», а результаты первой совокупности служат «катодом».

Одним из свойств действия всех трех отдельных совокупностей функций, составляющих общую психику человека, является то, что при различных вариантах «свободного контакта» между действиями этих трех независимых совокупностей функций в каждой из них производится отпечаток процессов, происходящих в других совокупностях, а также процессов, происходящих во внешнем окружении данного человека, которым случится попасть в сферу субъективного действия его органов восприятия.

Часть этого свойства, наличествующего в общем бытии человека, обычно воспринимаемая людьми, – это то, что называется «вниманием».

Уровень чувствительности проявления этого свойства, или, как иначе определяется древней наукой, «сила охвата» этого «внимания» зависит полностью от так называемой «градации общего состояния» данного человека.

Для определения этого свойства человека, которое называется «вниманием», существует, кстати, в древней науке следующая словесная формулировка:

«УРОВЕНЬ СМЕШЕНИЯ ТОГО, ЧТО ОДНО И ТО ЖЕ В ИМПУЛЬСАХ НАБЛЮДЕНИЯ И КОНСТАТАЦИИ В ПРОЦЕССАХ ОДНОЙ СОВОКУПНОСТИ, С ТЕМ ЖЕ САМЫМ, ВОЗНИКАЮЩИМ В ДРУГИХ СОВОКУПНОСТЯХ».

Эта вышеупомянутая «градация общего состояния» человека простирается, как формулирует это наука, от сильнейшей субъективной интенсивности «самоощущения» до величайшей установленной степени «потери себя».

Эта совокупность всегда становится инициирующим фактором для осуществления общего функционирования этих трех отдельных совокупностей, представляющих общую психику человека, в котором в данный момент эта «градация общего состояния» имеет свой центр тяжести.

Я привел эту на первый взгляд фантастическую гипотезу наших далеких предков в начале освещения данного вопроса, во-первых, потому что это может быть очень хорошим отправным пунктом для всего последующего, и во-вторых, потому что мои собственные попытки прояснить для себя истинное значение этой гипотезы привели меня к выводам, которыми я хочу поделиться с моими читателями в настоящей главе.

Из содержания этого древнего «фантастического» научного предположения, тем, что интриговало меня лично в течение многих лет, была, главным образом, упомянутая словесная формулировка: «Уровень смешения того, что одно и то же в импульсах наблюдения и констатации в процессах одной совокупности, с тем же самым, возникающим в других совокупностях».

Признавая огромную значимость всего остального в этой гипотезе, я никак не мог понять смысла этой формулировки.

Особенно меня интриговали слова «то, что одно и то же». Что это за «одно и то же»? Почему «одно и то же»? Для какой цели это особое «тожество»? Даже та идея, абсурдная для всех современных ученых, что в человеке одновременно происходит три ассоциации, имеющие независимую друг от друга природу, не удивила меня, и я принял ее с чувством великого уважения к знанию древних.

А не удивила она меня потому, что раньше, в ходе моих специальных исследований всего, очевидно имеющего отношение к психике человека, проводимых с помощью всех видов экспериментальных средств науки «гипнотизм», я заметил и твердо установил, что в человеке одновременно протекают три вида ассоциаций – мысли, чувства и механического инстинкта.

Важнее всего то, что не только эти три независимых друг от друга вида ассоциаций протекают одновременно, но что в них принимают участие продукты из трех различных источников, имеющихся в человеке для трансформации трех разных видов так называемого «космического оживотворения».

Эти источники расположены в человеке следующим образом: первый – в одной из частей головного мозга, второй – в одной из частей позвоночного столба, третий – в одной из частей солнечного сплетения.

Эти три вида ассоциаций в одном человеке объясняют то особое ощущение, замечаемое временами каждым, как будто внутри него живут несколько существ. Тем, кто хочет познакомиться более полно с этими вопросами, я советую изучить, то есть не просто прочесть, но углубиться в нее, главу первой серии моих писаний под названием «Святая планета «Чистилище».

По прочтении только что написанного во мне невольно возникает вопрос: что именно читателю покажется более фантастическим – то, что написал я сам, или приведенная мной гипотеза наших далеких предков.

Мне кажется, что каждый читатель при первом сравнении их найдет, что и то и другое одинаково плохо. Немного позже он обвинит только одного меня в том, что я, живя в наше цивилизованное время, пишу такую бессмыслицу.

Он, конечно, простит предков, потому что будет способен поставить себя на их место и с присущим ему здравомыслием рассудит примерно так: «Как их можно винить в том, что в их время нашей цивилизации еще не существовало? И раз уж они стали учеными, должны же были они чем-нибудь заниматься. А в сущности, ведь в то время не было ни одной электрической машины, даже самой простейшей».

Не в силах удержаться и снова обнаружив одну из моих слабостей, состоящую в, как говорится, «отпускании шуток» в самые серьезные моменты моих писаний, я хочу воспользоваться этим случайным отклонением от основной темы, чтобы описать совершенно особое совпадение, которое произошло несколько дней назад, в связи с написанием этой моей последней книги.

В связи с написанием этой книги было, в общей сложности, очень много совпадений, на первый взгляд очень странных, но которые при более внимательном изучении оказались закономерными.

Конечно, я не буду писать обо всех этих совпадениях, это было бы невозможно – мне бы, наверное, пришлось написать десять других книг.

Тем не менее, для лучшей характеристики этих странных совпадений и последствий, возникших из них, мешающих изложению этой книги, я опишу, помимо только что упомянутого одного, случившегося позавчера, еще одно – самое первое, которое произошло 6 ноября 1934 года, в первый день возобновления моего писания.

Как я уже говорил в прологе, я решил, после годового перерыва в моем писании, снова начать писать 6 ноября, то есть в тот самый день, в который, семь лет назад, я решил раз и навсегда непременно выполнить все задачи, необходимые моему бытию.

В этот день, будучи в то время в Нью-Йорке, я пошел рано утром в кафе «Чайльдс», расположенное около Колумбус Серкл, в которое я ходил каждое утро, чтобы там писать.

Мои американские знакомые, кстати, между собой называют это кафе Чайльдс Cafe de la Paix, потому что это кафе здесь в Америке служило мне в течение всего периода моей писательской деятельности тем же, что и парижское Cafe de la Paix.

В то утро я чувствовал себя как «ретивая лошадь», выпущенная на волю после многомесячного заточения в конюшне.

Мысли «толпились» во мне, главным образом мысли, относившиеся к работе.

Работа шла так хорошо, что к девяти часам мне удалось написать около пятнадцати страниц без единого исправления.

Вероятно, мне удалось это потому, что, хотя я поставил себе задачу не допускать в себе какого-либо активного мышления, я должен, тем не менее, признаться, что в течение последнего месяца я не делал больших усилий и вследствие этого размышлял, невольно и наполовину автоматически, как начать эту книгу, которая будет не только последней, но также «собирательно завершающей» все мои писания.

Около половины одиннадцатого в кафе вошли несколько моих старых знакомых, трое из которых считались там писателями – и сев за мой столик, стали пить свой утренний кофе.

Один из них многие годы работал для меня над переводами моих писаний на английский язык.

Я решил воспользоваться его приходом, чтобы узнать, как будет «звучать» начало этой моей последней книги.

Я дал ему перевести только что написанные страницы и продолжал писать.

Мы оба работали, пока другие пили кофе и разговаривали.

В одиннадцать часов, чтобы немного отдохнуть, я попросил переводчика прочесть вслух то, что он уже перевел.

Когда он дошел в переводе до выражения, употребленного мной, «намеренное страдание», я прервал его чтение, потому что он перевел слово «намеренное» как «добровольное».

Когда я попытался объяснить огромную разницу между добровольным и намеренным страданием человека, возникла, как обычно в таких случаях, общая филологическая дискуссия.

В разгар спора одного из нас позвали к телефону. Он быстро вернулся и взволнованно объявил, что кто-то хочет поговорить со мной лично.

Из телефонного разговора я узнал, что только что пришла телеграмма из Лондона о том, что мистер Оридж умер в это самое утро.

Эта новость была такой неожиданной, что я сначала даже не понял, в чем дело.

Когда же я осознал ее, она сильно меня поразила.

Она особенно поразила меня потому, что в тот самый момент я вспомнил некоторые события, связанные с этим днем и этим человеком.

Сразу же в моем сознании стали возникать различные выводы, которые я сделал в моей прошлой жизни, но которые не были еще сформированы в убеждение, относительно факта «заметных совпадений», имеющих место в наших жизнях.

В данном случае странность этого совпадения заметно проявилась в том, что в эту самую ночь, ровно семь лет назад, когда во мне оформилась первая из тех идей, на которых будет основано содержание начатой сегодня книги, я продиктовал письмо именно этому человеку и упомянул в нем многие из этих мыслей.

Я продиктовал ответ на частное письмо этого человека о возможности излечить его хроническую болезнь, от которой, как кажется, он и умер.

Это была полночь 6 ноября 1927 года. Я лежал без сна в водовороте гнетущих мыслей и, стараясь подумать о чем-нибудь, чтобы отвлечь себя немного от моих тягостных мыслей, я вспомнил по ассоциации, среди других вещей, об этом письме, полученном несколько дней назад.

Думая о его письме и считая его отношение доброжелательным, недавно доказанным мне, я, совершенно без жалости, разбудил моего секретаря, который спал в той же квартире, и продиктовал ответ.

В то время мистер Оридж считался, и на самом деле был, наиболее важным лидером в распространении моих идей во всей северной части Северной Америки.

Так как в те дни я был переполнен мыслями о моей собственной болезни и почти совершенно убежден в возможности поправления моего здоровья с помощью намеренного страдания, я, конечно, посоветовал ему делать то же самое – но в форме, соответствующей его индивидуальности и условиям его обычной жизни.

Я не буду рассказывать здесь о его последующих письмах и наших личных беседах в связи с его болезнью и о моем совете; я только замечу, что сущность причины неудачи моего совета может быть объяснена любому читателю словами, появляющимися в одной из глав этой третьей серии и исходящими из его собственных уст.

Среди многих невыгодных последствий этого события, а именно смерти мистера Ориджа, невыгодных для меня и для моих писаний, было то, что с того дня, 6 ноября, в течение двух месяцев, несмотря на мое постоянное желание и постоянные усилия, я не был способен прибавить ни одного слова к тому, что я написал до половины двенадцатого в то утро.

И я не мог этого сделать вследствие пробуждения одного из тех факторов, который возникает непременно в психике современных людей, особенно американцев, совокупность которого является причиной того, что в них даже зарождение различных импульсов становится механическим.

В противоположность установившемуся обычаю моих прежних визитов в это мое пребывание я избегал всех встреч с моими тамошними знакомыми, кроме нескольких человек, необходимых для выполнения моей цели.

Но теперь каждый из огромного числа людей, знавших меня там, и кто узнал из газет или из телефонных разговоров – обычная привычка здесь – о смерти моего близкого друга, мистера Ориджа, вследствие упомянутого действия этого автоматически возникающего фактора, считали своим долгом разыскать меня, чтобы выразить свое так называемое «соболезнование».

И приходили, и звонили по телефону не только люди, которые были членами той группы, которую вел мистер Оридж, но также люди, о чьем существовании я не имел ни малейшего представления.

Среди этих последних было много знакомых, кого, как выяснилось, я встречал только однажды и только случайно в свой первый визит сюда, одиннадцать лет назад.

Даже по утрам, когда я приходил в кафе работать, какой-нибудь мистер, или миссис, или еще кто-нибудь уже сидели там и ждали меня.

И уходили Он или Она не раньше, чем другой или другая подходили к моему столу, и непременно с очевидно фальшивым, печальным лицом.

Каждый из этих визитеров сразу «разражался» своим «How do you do, Mr. Gurdjieff?» и продолжал одной и той же неизбежной стереотипной фразой:

«Ах, я очень сожалею о смерти мистера Ориджа!»

Что я мог ответить на это? Вопрос смерти – это тот вопрос, который отменяет все установленные и субъективные условия нашей жизни.

В данном случае я не мог использовать свое обычное средство держания на расстоянии этих визитеров, не дававших мне работать.

Это означало бы немедленное и бессмысленное порождение новых и усердных распространителей сплетен, подрывающих доверие ко мне.

Еще перед приездом в Америку у меня было намерение, как только я начну писать эту мою последнюю книгу, вместе с этим совершать поездки, как можно чаще, в те штаты Северной Америки, в которых были организованы группы последователей моих идей.

Так, я рассчитал, что одновременно с выполнением в назначенный срок всех задач, которые я себе поставил, я бы окончил эту последнюю книгу, а также организацию всего необходимого для распространения первой серии моих писаний.

И поэтому, чтобы изменить возникшие обстоятельства, которые мешали моей работе, я как можно быстрее отправился в поездку сначала в Вашингтон, затем в Бостон, а оттуда в Чикаго.

Но ничего не помогало – та же самая вещь повторялась везде!

Вероятно, это в какой-то степени объяснимо, что люди, знавшие меня в этих городах, считали необходимым выразить мне свое соболезнование, так как почти все они лично знали мистера Ориджа и имели отношения со мной.

Но то, что американские знакомые из некоторых далеких южных штатов Северной Америки также начали делать это – было уже настоящей «чушью».

Среди людей в Южных штатах, выражавших мне свое на весь мир знаменитое «соболезнование», были такие, кто не только никогда не видел мистера Ориджа, но никогда даже не слышал о его существовании.

Они просто узнали несколько дней назад о том, что он умер и что он был одним из моих главных помощников.

И таким образом, среди множества неожиданно возникших обстоятельств, препятствовавших мне в этот период в выполнении «Бытие-задачи», которую я сам себе поставил, вдруг неожиданно возникла и надолго установилась эта порочная слабость, получившая гражданство в общей психике современного человека, – «выражать соболезнование».

Мне только что пришло в голову, что те мысли, которые я высказал на одной встрече с маленькой группой в пригороде в связи со смертью мистера Ориджа, могли бы помочь лучшему объяснению смысла и значения всего содержания этой главы, и я поэтому решил заново припомнить эти мысли и привести их здесь.

На этой встрече, за чашкой кофе, мы говорили о различных привычках, которые овладевают нами еще в детстве и которые порабощают нас в зрелом возрасте.

В этот момент пришел один из их товарищей, с веселым, жизнерадостным лицом. Опаздывая, он, вероятно, шел быстрее, чем обычно, и не ожидал наткнуться здесь на меня. Но как только он меня увидел, выражение его лица изменилось, и подойдя ко мне, он сразу же «разразился» своим великолепным изречением, выученным наизусть из какого-нибудь списка «соболезнований».

В этот момент я уже не мог больше сдерживать себя и, повернувшись ко всем, сказал:

«Вы слышали эту особую интонацию, совершенно не свойственную ему, с которой ваш товарищ, только что пришедший, произнес свою напыщенную речь?

Вы слышали?.. Хорошо. В таком случае, теперь попросите его, то есть умолите его, пожалуйста, однажды в своей жизни сделать исключение и сказать честно, имеет ли его «внутреннее», то есть реальное, существо, хоть какую-то связь со словами, которые он произносит.

Конечно, никакой, и как может быть иначе, если, прежде всего, умерший не был его «братом по крови», и во-вторых, он никак не может ни знать, ни чувствовать отношения к этому событию человека, которому он адресует свою цветистую речь.

Его слова были сказаны совершенно механично, без малейшего участия его сущности, и он сказал их только потому, что в его детстве его няня научила его в таких случаях «поднимать правую ногу, а не левую».

Но почему нужно быть неискренним даже в тех случаях, когда нет абсолютно никакой пользы в этом для вашей сущности, даже для удовлетворения вашего эгоизма?

Разве не достаточно того, что наша ежедневная жизнь и так переполнена неискренностью вследствие установившихся ненормальных привычек наших взаимоотношений?

Непременно выражать соболезнование при смерти любого и каждого – это одна из таких порочных привычек, воспитываемых в детстве, и из-за всей совокупности которых наши наполовину намеренные действия оканчиваются полностью автоматически.

Выражать свое соболезнование кому-нибудь в случае смерти близкого человека считалось в древние времена аморальным, даже преступным действием.

Вероятно, это считалось таковым потому, что легко может оказаться, что в сущности того человека, к которому обращаются таким образом, мучительное чувство потери близкого человека еще не улеглось, и этими пустыми словами соболезнования ему вновь напоминают об этом, и страдание его возобновляется.

От такой привычки, общепринятой в наше время в случае смерти любого человека, никто не получает никакой пользы, а человек, к кому таким образом обращаются, только великий вред.

Такие привычки, установившиеся в современной жизни, особенно оскорбляют меня, вероятно, потому, что я имел возможность познакомиться с обычаями, принятыми в таких случаях в жизни людей, живших много веков до нас.

Много тысяч лет назад, когда человек умирал, в первые три дня никого не должно было быть на месте этого печального события, кроме священников и их помощников.

Только на второй день собирались все родственники и родственники по мужу или жене, а также соседи, знакомые и даже незнакомые, которые хотели прийти.