Текст книги "Пленники астероида"

Нечаева бывала на Камчатке, и сравнение сразу пришло ей в голову. “Вот уже тень заползла в бухту, словно прилив, черная вода поднимается, – думала она. – Странная форма у этой бухты, на сердце похожа. Сердце заполнила черная кровь. Черной крови не бывает, не кровь – тоска. Сердце, заполненное тоской. А форма не меняется, высокий этот мыс. На нем город я бы поставила”.

И вдруг с болезненной ясностью Нечаева увидела город: треугольные кварталы, площади, улицы радиальные и кольцевые, дороги, серпантинами уходящие в горы.

Минуту смотрела она на это видение, не веря глазам. Потом тень поднялась и закрасила город, Город Черного Сердца так и остался сказочным миражем, заколдованным городом-призраком. Он появлялся на минуту перед закатом и на минуту после восхода, когда низко стоящее солнце рисовало особенно длинные тени. Только минуту! А затем заколдованный город исчезал, становился невидимкой, прятался от любопытных глаз.

Когда люди спустились в кальдеру, им даже не удалось с первого раза найти мыс у сердцеобразного залива. Пришлось одному из них – Робу поручили это – вернуться на гребень и оттуда указывать направление.

Такой же парадокс бывал в земных пустынях, С воздуха отлично видны очертания крепости – валы, кварталы, улицы. А приземлишься – невозможно найти.

Линии улиц исчезли, их маскируют холмы, барханы, заросли саксаула, глина разной расцветки. И за деревьями не видно леса.

С помощью Роба взрослые нашли город, но это тоже ничего не дало…

Пологие повышения, продолговатые понижения, намеки на канавы – вот и все, что удалось обнаружить. Вулканический пепел лежал на кварталах, вулканический пепел – на проезжих дорогах. Никаких развалин, ни намека на подвалы, фундаменты, водостоки. И раскопки не дали результата – пепел и туфы, туфы и пепел, никаких остатков жизни, мусора хотя бы…

– Может быть, город кажущийся? – предположила Надежда Петровна. – Может быть, все эти линии и бугры – игра природы?

А Ренис сказал: “Метеоритное выветривание”. Он сам придумал такой термин. Земные геологи называют выветриванием разрушение пород под влиянием ветра, воды, холода и жары, растений, животных. На астероиде не было ветра, воды и жизни, но его беспрерывно клевали метеориты. На Луне каждый метеорит крошит камни, превращает их в пыль. Облачко медленно оседает на поверхность. Чтобы убежать с Луны в пространство, нужно развить скорость 2,4 километра в секунду. Редкой пылинке удается это. На астероиде же скорость убегания была всего лишь 60 метров в секунду. Здесь редкая пылинка оставалась после удара, большинство улетало. Таким образом, мелкие метеоритики постепенно разъедали поверхность астероида. Они давным-давно съели руины города, всю почву и подпочвенный слои, даже подземные сооружения. Но, так как разрушение шло равномерно, на месте кварталов остались бугры. Метеоры соскоблили дома вместе с подвалами, город исчез, но отпечаток сохранился.

– Не верю я, что это город, – говорила Нечаева. – Может ли быть такое невероятное совпадение: возникла цивилизация, люди построили города в именно в этот момент центробежная сила разорвала планету?

– А может быть, совпадение не случайное, – возражал Ренис, – и жители Фаэтона сами разорвали свою планету, когда сумели это сделать?

Надежда Петровна возмущалась:

– Зачем? Глупость какая! При такой высокой технике люди должны быть умнее. И, уж во всяком случае, если началось такое, они могли переселиться на Марс, на Землю…

Ренис загадочно усмехнулся:

– Дорогая Надя, вы судите о Вселенной с прямолинейностью дикарки. Может быть, они – на Фаэтоне – не считали, что им надо спасаться? Может быть, они уже изведали Вселенную, разгадали все тайны, осуществили все желания и пришли к выводу, что жизнь не имеет смысла, нет ничего, кроме пресыщения и скуки. Не понимаете? Вам никогда не бывает скучно, никогда не хочется заснуть и не проснуться?

Нечаева пожимала плечами. “Позирует!” – думала она про себя. А вслух говорила:

– Таким настроениям не надо поддаваться. Не надо!

Это был лучший период их жизни на астероиде: дружная работа, дружный отдых, дружные споры. А потом пришло то, чего и следовало ожидать.

Однажды, оставшись наедине с Нечаевой, Ренис сказал:

Мне давно хочется поговорить с вами, Надя. Вероятно, вы догадываетесь, о чем…

– Не надо! – воскликнула Надежда Петровна.

– В сущности, дело обстоит очень просто, – продолжал Ренис. – Вы – единственная женщина на острове, я – единственный мужчина. Но я знаю, что женщины не любят простоты. Кроме того, вы мне действительно нравитесь, нравились еще в полете. И жив-то я остался потому, что вы нравились мне. Я предпочел поболтать с вами, а не глазеть на этот проклятый астероид. Конечно, я человек потрепанный, не первой молодости, пылкой юношеской любви не могу подарить вам, зато могу обещать верность до гроба. И если бог приведет нас на Землю, мы, как полагается, пойдем с вами в церковь… или в ратушу, если предпочитаете, освятим наш брак круглой лиловой печатью…

– Не надо! – закричала Надежда Петровна.

“Какая пошлость! – думала она. – Неужели я пала так низко? Неужели польщусь на такой суррогат любви, на жиденькое чувство потрепанного человека, только потому что выбора нет? Приведу его к Вадику – шаткого, беспринципного, скажу: “Люби его, это твой второй отец!”

– Не надо, не хочу! – повторяла она. – Я не люблю вас.

– Да будьте же разумным человеком! – воскликнул Ренис с раздражением. – Вы единственная женщина, я единственный мужчина…

– Роберт, иди скорей! – позвала Нечаева. Ей послышался шум в шлюзе.

– При чем тут Роберт? Речь идет о нас с вами! – возмутился Ренис.

Он расставил руки, хотел обнять “единственную женщину”. Она отскочила в сторону, ударилась о плиту.

У обоих были такие неуклюжие движения в этом мире малой тяжести.

И вдруг Ренис оказался под потолком. Он смешно болтал ногами, тянулся к полу и не мог достать. Это племянник подбросил его: схватил сзади и кинул к потолку.

“Силач какой! Повзрослел за этот год! – подумала Нечаева. – А впрочем, ему пятнадцать лет, не маленький”.

Ругаясь и грозя, Ренис медленно планировал с потолка. Здесь, на астероиде, даже карандаш падал со стола на пол шесть секунд. Ренис успел отвести душу, успел даже понять, насколько он смешон – висит и ругается. А безжалостный племянник снова толкнул его к потолку. Он не раз забавлялся такой игрой на прогулках: бросал вверх камни и не давал упасть, подхватывал на лету.

– Не трогай меня, не смей! – кричал Ренис. – Я уйду. Не нужны вы мне, смотреть на вас не хочу!

– Отойди, – сказала Надежда Петровна Робу.

Оказавшись на полу, Ренис опрометью бросился в шлюз. Из-за двери послышался лязг свинцовых подошв скафандра.

У Нечаевой и Роба лица были покрыты красными пятнами. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга.

– Он обидел вас? – спросил Роб с горящими глазами. – Сделал больно?

– Нет, нет, мальчик, не обидел. Просто он вел себя несдержанно. Это пройдет. Но ты помоги мне, старайся не отходить далеко.

Роб сел на кровать, закрыл лицо руками.

– Я все сделаю для вас, тетя Надя. А вы не передумаете, как тогда – с бойкотом?

Такая боль была в его голосе, такая смешная мальчишеская ревность!

– Обещаю, Роб. Я совсем не люблю твоего дядю.

– Да, сейчас вы думаете так, а потом передумаете, – проговорил Роб мрачно. – Но вы хоть предупредите, когда передумаете.

Все это произошло накануне бомбардировки – метеоритной, конечно.

Она началась ухающим ударом, даже стены задрожали в кабине. Потом послышалась мелкая дробь и опять удары. Раньше не бывало таких.

Кольцо малых планет узкое, и расположено оно примерно в той же плоскости, что и орбита Земли. Астероид Надежда, однако, двигался с большим наклоном к этой плоскости и пересекал ее дважды. Как раз предстояло первое пересечение.

До сих пор он странствовал в пространстве, сравнительно свободном от метеоритов. Но сейчас входил в самую гущу.

Люди прожили на астероиде год с небольшим. За это время случайные метеориты только три раза попадали в полупроводниковые щиты, испортили только одну ванночку с водорослями. А тут за одну ночь четыре ванночки вышли из строя, и когда Надежда Петровна поднялась за батиэллой, пятая ванночка была пробита у нее на глазах. Два часа спустя Ренис вернулся бледный, зажимая дыру на скафандре. Он выглянул из пропасти и увидел, что на равнине там и сям поднимаются пылевые фонтаны. Хорошо, что скафандр был самозарастающий, дыра затянулась быстро.

Метеоритный обстрел загнал людей в подземелье. От дальних походов пришлось отказаться. Все трое покидали помещение только при крайней необходимости, соблюдая предосторожности, которые Ренис назвал статистическими.

Астероид пересекал кольцо малых планет с юга на север, и большинство метеоритов падало на северную половину. Двигалась Надежда медленнее других астероидов, поэтому метеориты чаще догоняли ее, падали с запада. Это означало, что сравнительно опаснее часы заката, так как все планеты движутся вокруг Солнца с запада на восток.

Некогда, во времена ленинградской блокады, на улицах были надписи: “Эта сторона опасна при обстреле”. Так и жители астероида отметили опасные направления. Они выбирались наверх только на восходе, ползли вдоль северо-западной стенки, прикрывались тяжелым щитом – обломком ракеты – с северо-запада. Но все это были “статистические” предосторожности. Шальной метеорит мог прилететь на восходе с юго-востока, ударить под щит снизу. И, провожая дежурного, двое никогда не знали, увидят ли третьего живым.

Выходили по очереди. Ренис, пожалуй, чаще других.

При всех своих недостатках трусом он не был. Правда, вернувшись, он никогда не забывал сказать Нечаевой:

“Вот, мол, жизнью рискую для вас, а вы тянете время, кокетничаете”.

Конечно, объяснение повторялось много раз, все более пылкое. Оговорки исчезли, теперь Ренис говорил о подлинной любви – страстной, нетерпеливой, неудержимой. И Надежда Петровна удивлялась про себя: “Неужели так просто вызвать настоящую любовь? Только проявляй неуступчивость?”

Ренис любил и вместе с тем злился. И на Нечаеву, и еще больше – на племянника. Даже отказался заниматься с ним математикой и физикой. Но не стеснялся вмешиваться, поправлять Надежду Петровну.

– Вы его не пропагандируйте. – твердил он. – Ему в свободном мире жить. С такими воззрениями парень попадет за решетку.

– Ничего себе свободный мир. – посмеивалась Нечаева.

Ренис отворачивался. Но поговорить ему хотелось.

Он начинал рассказывать… чаще о каникулах – о путешествиях в Италию, в Швейцарию, о дорожных знакомствах. Он рассказывал подробно, красочно, не без юмора, но, к сожалению… не в первый раз. Как ни странно, у него не так много накопилось примечательного – десятка два случаев за всю жизнь. Рассказы повторялись, даже шутки были одинаковые. Он успел изложить свои любимые истории еще по дороге к Юпитеру, повторял на обратном пути, повторял и сейчас.

– …Глаза у нее были черные, как ночь, – вспоминал он мечтательно.

– Прошлый раз ты говорил “как агат”, – перебивал племянник.

– И она сказала: “Я не верю в любовь с первого взгляда”, – напоминала Надежда Петровна.

– Не хотите слушать, не слушайте, – обижался Ренис. – Сами-то вы молчите. Прожили жизнь и забыли, словно пустой сон. Только два слова запомнили: “надо” и “не надо”.

Рассказывают, что в средние века некий король-самодур придумал такое наказание непослушной дочери: привязал ее к возлюбленному крепкими веревками, так что двое смотрели друг другу в лицо много дней, с утра до ночи. Даже нежная любовь не выдержала такого испытания, превратилась в лютую ненависть…

Наступил день, когда Ренис объявил Надежде Петровне:

– Вы могли дать мне счастье, но поскупились… потому что у вас пустая душа и вместо сердца принципы. С удовольствием сообщаю вам, дорогая, что я не люблю вас больше… даже презираю… даже ненавижу.

А Нечаева думала с тоской:

“Двадцать два человека погибли в рубке – такие хорошие товарищи. Почему только этот уцелел?”

Пять месяцев продолжалось вынужденное безделье. Потом обстрел переместился в южное полушарие, начал затихать, совсем затих. И снова можно было, надеясь на авось, выходить наружу.

Возобновились астрономические наблюдения, сооружение памятника погибшим, составление карты. Ренис, ворча, тоже присоединился к работе. Надо же было заниматься чем-нибудь и ему.

И вновь после полугодичного перерыва все трое отправились в Город Черного Сердца.

Бывшему вулкану особенно досталось от метеоритов. Склоны его были изъедены воронками, словно после бомбежки. Воронки оказались и в кальдере, на дне бывшего залива, и в центре заколдованного города.

С особенным интересом осматривали люди воронки.

Ведь тут получились разрезы грунта, метеорит как бы произвел раскопки за них.

Но и в глубине виднелся все тот же вулканический пепел. Слои пепла, пепел до самого дна, где чернильной лужей лежала недвижная тень.

– А там дверь! – воскликнул Роберт, присматриваясь к одной из теней.

Тогда и старшие, менее зоркие, тоже заметили, что эта тень имеет слишком правильную форму. Пожалуй, действительно похоже на арку. Неужели на арку? Едва ли! Но, если это арка…

Все трое через мгновение оказались в воронке. Мелкий пепел сползал из-под ног в дыру. Перед ними открывался таинственный коридор, совершенно черный вдали.

Пришлось зажечь фонарики на шлемах. Неяркие желтоватые лучи вырвали из черноты подземную галерею. Искусственную или природную? Не проплавлен ли этот ход? Чем? Лавой? Едва ли лава текла так прямолинейно.

Нет сомнения, нет сомнения – разумные существа поработали здесь.

Сердце у Нечаевой билось неровно. Какая-то важная тайна откроется сейчас. Что они увидят? Комнату жителей Фаэтона? Книгохранилище с учебниками всех наук, даже неведомых на Земле? Может быть, высеченную на мраморных досках летопись, подробную историю катастрофы, каменное письмо или кинописьмо к ним, далеким пришельцам? Может быть, какие-нибудь могучие машины, лучше всего – радиопередатчик, способный послать сигнал на родную Землю?

Гадать пришлось недолго. Коридор закончился лестницей, за лестницей оказался дверной проем. Дверь, сорванная с петель, валялась на дороге. Три луча ворвались в темное помещение, скользнули по низким каменным же полкам, на которых пачками лежали металлические листы…

Что за листы, зачем? Какие-то клеточки выдавлены на них. Металл желтый. Латунь, что ли?

– Да ведь это золото! – вскричал Ренис. – Черт возьми, сколько золота! – Он поворачивал голову во все стороны, луч фонарика скользил по листам, листам, листам… – Черт возьми! Наверно, они хранили тут золотой запас! Теперь мы богачи, миллионеры, миллиардеры, самые богатые люди на свете! Слышите, Надежда Петровна, самые богатейшие!

А у Нечаевой слезы стояли в глазах. Вынув руку из рукава, она шарила во внутренних карманах, искала платочек. Она всхлипывала, кусала губы, но ничего не могла поделать с собой. Слишком велико было разочарование. Никакой надежды на спасение! Огромные бессмысленные деньги – вероятно, на Фаэтоне золото тоже было деньгами, – на которые не купишь ни одного глотка воздуха, даже кусочек хлеба, даже секунду жизни…

– Деньги – всюду деньги, – твердил Ренис в упоении. – Грамм золота – всюду грамм золота. Золото это цифра в чистом виде, овеществленная цифра, мечта, имеющая вес. Чего же стоят все ваши речи, Надя? Вы уверяли, что капитализм обречен на гибель, и вот пожалуйста: что мы видим в космосе? Капитал. Золотой запас. Деньги.

– Пример Фаэтона ничего не доказывает, – возражала Нечаева. – Капитализм – обычная стадия в истории, на многих планетах можно будет встретить эту стадию. И золото ничего не доказывает еще. Золото будет нужно и при коммунизме. Это могли быть листы, приготовленные для лабораторных приборов. А еще вероятнее, здешнее общество было похоже на древнейший Египет или на Перу. Ведь до железного, до бронзового века народы пережили золотой век. И тогда золото было не деньгами, а просто металлом. Я думаю, мы застали золотой век на Фаэтоне.

И даже у Роберта возникла своя теория – самая научно-фантастическая. Роберт думал, что на Фаэтоне побывали путешественники с далеких звезд, устроили тут ремонтную космическую станцию, добывали металлы, а также и золото: нержавеющий, красивый, гигиенический материал для мебели, для посуды, для приборов, для перегородок, для умывальников и канализационных труб.

– Космические путешественники не тесали бы камень, они выжгли или высверлили бы подземелье, – говорил Ренис-дядя.

Роберт смущенно замолкал, но Нечаева подсказывала ответ:

– Они могли использовать старую пещеру.

И сама же возражала себе:

– А город? Город у залива с кварталами? Зачем космическим путешественникам кварталы?

– Египтяне ставили свои города у рек. Это был речной период истории, – напоминал Ренис.

– А жители древнего Крита?

Спорили. Рассматривали золото. Ощупывали плиты, искали инструменты, опять спорили. Сошлись только на одном: поиски надо продолжать. Должны быть другие камеры. Простукали стены, переложили золотые листы, простукали пол. В одном углу отзвук был гулким. Начали долбить там стену. Наконец открылась щель, Роберт первый втиснулся в коридор. Опять тьма, завалы камней, повороты. И тупик. Что там, за глухой стеной?

Ренису виделись новые пачки листов, груда самородков, сундуки с драгоценными камнями – ценности, ценности, деньги, деньги, деньги.

Нечаевой представлялась гробница фаэтонского царя, подобие тайной гробницы Тутанхамона. Короны, браслеты, золотые щиты и латы, груды узорной посуды, тяжеловесный саркофаг и портрет фаэтонца (похожи ли они на людей?). И букетик цветов, положенный молодой женой (полевые цветы положила Тутанхамону его подруга). А главное – рисунки, рисунки, рисунки. Быт фаэтонцев, фаэтонцы пашут, сеют, добывают и плавят золото, отливают шлемы и латы…

А Роберту мнилось самое заманчивое: склад-мастерская космолетчиков. Книги – целая библиотека, склад знаний, неизвестных на Земле, приборы, аппараты, тоже неведомые на Земле. И в самом углу – небольшой трехместный планетолет с необыкновенным двигателем. Они садятся втроем. Роберт нажимает кнопку… и курс на Землю, полный вперед!

Ренис долбил камни с остервенением и, только сбив ладони до крови, согласился уступить лом племяннику. Когда они спали оба, долбила камень Нечаева. Но вот лом начал пробиваться. Ничего не было видно. Темно впереди. Еще удар. Камни шатаются. Толкнули все вместе. Скала отодвинулась медленно, плавно ушла в темное ничто. И стало видно… звездное небо. Малая Медведица выливала тьму из своего ковшика в объемистый ковш Большой Медведицы. Переливала, как тысячи лет назад. Пустоту в пустоту. Из пустого в порожнее.

Когда планета разваливалась, трещина прошла именно здесь – поперек хода. Второе помещение унес другой астероид. Неведомо какой. Любой из двух тысяч. Что именно унес он?

Золотой запас, по мнению Рениса.

Или гробницу фаэтонского фараона, как думала Нечаева.

Или стоянку межзвездных кочевников.

Три жителя астероида предвосхитили три теории, по сей день бытующие в науке. И, если вы возьмете протоколы конференций по Фаэтону, вы найдете там и межзвездную теорию, и теорию золотого века, и теорию денежного капитализма. Читатель может выбрать любую из них по вкусу.

Впрочем, мы забежали вперед. Все это было гораздо позже. Жители астероида вторично испытали разочарование, но не такое уж горькое, потому что в это время забрезжила надежда.

Человек, потерявший руки, может увлекаться математикой или литературой, может даже научиться рисовать ногами. Он забудется… но никогда не забудет о своей беде. И житейские мелочи напомнят ему ежечасно:

“Были руки у тебя, теперь нет. Плохо тебе, хуже, чем другим”.

Запертый в крепость – об этом рассказывал Морозов в своей книге – может придумать себе занятия: примется сочинять стихи или ученые трактаты, лепить шахматы из хлеба, кормить крошками мышей. Иногда он забудется… Но стоит поднять голову – тюрьма напомнит о себе. Никогда узник не перестанет думать о воле, мечтать о воле, надеяться, что тюремщики смягчатся, испугаются, что его освободят товарищи или случай… никогда не устанет изобретать и перебирать самые невероятные способы побега.

Узники астероида могли придумывать себе занятия, углубляться в них, забываться… но о том, что они узники, забыть не могли ни на час. Им часто снилась Земля, даже Роберту, который плохо помнил Землю. Еще чаше снилось избавление: вот они выходят из ущелья, глядь – над горизонтом пламя ракеты. Человек беспомощный склонен к суеверию. После таких снов Нечаева несколько дней ждала избавления, все посматривала на небо, вскакивала при каждом шуме, ждала счастливого возгласа: “Ракета на горизонте!”

О побеге мечтать не приходилось. Пространство держало их крепче, чем каменные стены и стража. Чтобы построить межпланетный корабль, требовались земные заводы. Межпланетные плоты и шлюпки еще никто не изобрел. Как сообщить о себе на Землю? Вот о чем они думали неустанно.

Но радиопередатчики в их шлемах действовали километров на сто в лучшем случае. Усилить звук? На это нужна энергия… а энергии было в обрез – несколько уцелевших солнечных батарей. Добыть еще полупроводники? На это требуется энергия, их надо выплавлять из горных пород, восстанавливать. Соорудить небывалую антенну? Нет проволоки, нет металла, нет энергии, чтобы его выплавить, нет кислорода, нет угля, нет знаний…

Все трудности десятки раз были обсуждены еще в первые недели после катастрофы.

Невероятное открытие Нечаева восприняла как сигнал надежды. Она шла по коридору и мечтала: “Ах, если бы тут был радиопередатчик!” А вместо спасительного радио – груды бесполезного золота. Много можно было купить за это золото на Земле в странах капитала. Но дотянись до них, попробуй! И на Фаэтоне, вероятно, многое можно было купить, но Фаэтон рассыпался в куски.

А Ренис, казалось, совсем забыл, что Земля недоступна. Он с удовольствием измерял листы, считал вслух:

– Два метра в длину, один в ширину, цена каждого листа – тысяч двадцать долларов. Я уверен, что и тут из листов готовились монеты. Недаром на них выдавлены клеточки: так удобнее резать. Каждая клеточка монета, цена получается около доллара. За пол-листа мы с тобой. Роб, купим превосходную машину, за десяток листов – приличный домик, за сотню – яхту, отправимся путешествовать по всему миру. Еще купим виллу на Средиземном море или поместье. Знаешь, сколько тут листов? Двадцать четыре тысячи с лишком. Улыбнитесь, Надежда Петровна! Вы сейчас богатейшая невеста на Земле…

– К чему мне золото? – горько усмехалась Нечаева. – Вернуться оно не поможет.

Ренис пожимал плечами.

– Несчастный человек вы, дама с принципами! Неужели у вас нет воображения? Поглядите на эти листы хорошенечко. Вот шуба из натуральной норки, вот серьги и колье, вот стильная мебель, вот блузка из перламутровой вискозы. Вы же любите приодеться?

– Любила, – вздыхала Нечаева. – Когда мы познакомились с Вадимом, на мне был шарфик из перламутровой вискозы. И венок из одуванчиков. Тогда в моде были живые цветы. Но что растравлять себя! Ракеты не построишь из этого золота.

И все-таки оказалось, что золото может быть полезным. И не Ренис догадался об этом, не Нечаева, а Роб, вчерашний мальчик. Может быть, ему легче было догадаться – ведь он знал меньше, чем взрослые, не так четко представлял себе трудности, больше задавал наивных вопросов.

В тот вечер они читали энциклопедию вслух. Было и такое развлечение на астероиде. Читали подряд: о городе Антверпене, главном порте Бельгии; об Антее, мифическом гиганте, сыне Земли, который был непобедим, пока стоял на Земле; о рыбках-антенариях из отряда ногоперых, а затем об антеннах. Статья об антеннах читалась не в первый раз – она была основным источником сведений по радиотехнике. Ведь тома на букву “Р” не сохранились при катастрофе.

И вот, когда Надежда Петровна читала о том, что антенной может быть всякое тело, проводящее ток, Роберт задал вопрос:

– Тетя Надя, а можно сделать антенну из золота? Ведь золото хороший проводник, верно?

– Сделать можно, но толку не будет, – ответил за Нечаеву Ренис. – Никакая антенна не поможет нам связаться с Землей. Считано-пересчитано.

Но десять минут спустя в той же статье они прочли, что параболические антенны радиотелескопов обладают коэффициентом направленности в десятки тысяч. Такие антенны превращают радиоволны в узкие лучи. Луч получается концентрированнее, мощнее или дальнобойнее, чем волна, в десятки тысяч раз.

– Ты слышишь, дядя, – в десятки тысяч раз! – воскликнул Роб. – Неужели не дойдет до Земли?

– Не дойдет, – сказал Ренис, подсчитав в уме. – В лучшем случае мы услышим какую-нибудь мощную радиостанцию.

– Услышим Землю? – Нечаева даже вскочила. – Услышим Землю? И вы говорите об этом так равнодушно?

Глядя на потолок, Ренис шевелил губами, считал в уме.

– Все равно толку не будет, – повторил он. – Следящий, подвижный радиотелескоп вы не сумеете сделать. Придется сооружать неподвижный, смотрящий в зенит. Вам придется ждать, пока Земля окажется в зените, чтобы слышать какие-то отрывки три-четыре минуты в сутки. Надо принять во внимание еще наклон оси астероида. Из-за наклона Земля не круглый год поднимается в зенит. Год у нас продолжается пять земных лет.

– Эрнест, Эрнест! Как можно быть таким бесчувственным? Неужели вы сами не мечтаете услышать Землю? Пусть по три минуты, пусть один год! Мы сделаем пять телескопов всех наклонов.

– А я не согласен швырять золото на эту глупую затею, – с раздражением оборвал Ренис. – Придет ракета, а у нас оно раскидано, разрезано, придется бросать тут…

– Ах, вот как, вам золота жалко? – В голосе Нечаевой было и удивление и презрение. – Но там есть и моя доля.

– Вашу берите, пожалуйста.

– И мою, – добавил Роб.

– А долю мальчика не трогайте. Он несовершеннолетний. И я его опекун.

– Надеюсь, вы не откажетесь сделать расчет телескопа, – холодно сказала Нечаева. – И составьте таблицы движения Земли. Я заплачу вам… по ставке профессора.

Обычный оптический телескоп служит для того, чтобы собрать на большой площади лучи света и направить их в одну точку – в фокус. В фокусе лучи складываются, свет звезд становится ярче.

Радиотелескоп служит для того, чтобы собрать радиоволны с большой площади и направить их в одну точку – в фокус. В фокусе волны складываются, радиозвук становится громче.

Телескоп собирает свет с помощью параболического зеркала (или литы). Радиотелескоп собирает радиоволны с помощью параболической антенны.

Узникам астероида трудно было построить точную параболу, но им помогла сила тяжести. Обыкновенная веревка, провисая от собственной тяжести, образует цепною линию Если прогиб невелик, цепная линия сходна с параболой.

Для телескопа и радиотелескопа правило единое: отклонения от параболы должны быть не больше одной восьмой длины волны. Оптический телескоп имеет дело со световыми волнами, длина их меньше микрона. Сделать зеркало для телескопа – невообразимый труд, такие зеркала шлифуются годами. Радиотелескоп принимает метровые волны, тут допускаются отклонения свыше десяти сантиметров. Шлифовать ничего не нужно, можно сделать телескоп из проволочной сетки, лишь бы ячейки были не шире десяти сантиметров.

И даже проволоку изготовлять не обязательно. Ренис предложил делать телескоп из золотых лент, натягивая их через каждые десять сантиметров.

Из двух кухонных ножей Роб соорудил громадные ножницы, чтобы резать на ленты золотые листы. Труд утомительный. Золото весило тут меньше, чем на Земле, но было ничуть не мягче. Ленты наращивались достаточно просто – концы загибались и расплющивались с помощью обыкновенного молотка. Затем длиннющая лента складывалась и доставлялась на место. Ее прикрепляли… и шли за следующей.

Радиотелескоп сооружался в шести, километрах от Города Черного Сердца. Там нашлась подходящая круглая воронка, вероятно, один из паразитных кратеров бывшего вулкана. Конечно, закреплять и подгонять ленты можно было только днем. Четыре ленты за короткий день – такая установилась норма. На ночь все трое уходили в подвал древнего “банка”, при свете фонариков резали и наращивали ленты. Но нельзя же было месяцами жить в скафандре. Требовалось помыться, отдохнуть, приготовить пищу, перезарядить батареи… и возвращаться для этого домой – за девяносто километров, – задерживать и без того медлительную работу.

Поэтому решено было предпринять грандиозный труд – переселиться в подвал золотого запаса, перетащить в Город Черного Сердца герметическую кабину, баки с водой, гелиостанцию и оранжерею.

На Земле это было бы немыслимо, на астероиде мыслимо, только очень трудно. Трехтонные баки с водой весили здесь тридцать кило, но масса их оставалась прежней – три тонны. Представьте себе, что вам нужно тащить по воде плот с груженой автомашиной. Космические робинзоны превратились в бурлаков. Они обвязали бак золотыми лентами, надели на шею лямки из золота (“И вы в золотых цепях, Надежда Петровна”, торжествовал Ренис). О прыжках пришлось забыть. Груз укорачивал прыжки, превращал их в обыкновенные шаги. Приходилось идти с нормальной земной скоростью, плавно, мерно, не останавливаясь. Трехтонная инерция не позволяла менять темп. Девяносто километров с баком, девяносто со вторым, девяносто с жилым помещением. Можно представить себе, сколько времени продолжалось переселение. Впрочем, времени жалеть не приходилось. Узники теряют свет, свободу, работу, но времени у них в избытке. Можно затевать самые неторопливые дела. Товарищи Морозова могли сочинять длиннейшие стихи и передавать их перестукиванием, могли расковыривать камни гвоздем и пилить решетку пилочкой для ногтей. А узники астероида могли таскать баки с водой вокруг своей планеты. Времени хватало.

Примерно три месяца (земных) прошло, прежде чем они сплели золотую сеть для ловли радиоволн.

Но вот телескоп готов. Изрезаны на ленты двести пятьдесят золотых листов, сооружена антенна ценою в шесть миллионов долларов, по расчетам Рениса – самая дорогая в истории человечества. И солнце, забираясь в зенит, отражается в лентах. Блестит золотое плетение, вспыхивают слепящие блики…

При земных радиотелескопах строятся специальные башни, чтобы приемник оказался в фокусе. На астероиде обошлись без башни, отчасти потому, что не было уверенности, где окажется фокус. Просто с соседней скалы спустили еще одну золотую ленту, Роберт на руках прошел по ней и повис над телескопом. Легко быть акробатом тому, кто весит четверть кило.

Солнце между тем поднималось в зенит, и вместе с ним уверенно взбирались вверх самые яркие звезды небосвода – белая Венера и голубоватая Земля.