Текст книги "Остров Немо"

– Папа! Знакомься, это мой муж, Орландо.

– Да знаю, знаю!

– Какие же мы идиоты, что не дождались тебя. Но я слишком люблю его, чтобы ждать.

– Плевать! Все хорошо!

– Папа, он научил меня кататься на серфинге! И тебя научит!

– Пойдем, пойдем! – закричал Альваро, схватил обоих за руки и потащил за собой, в свой бесконечный бег. Но обернувшись, не увидел их. В этот момент небо потемнело, сгустилось, солнце пропало совсем и горизонт начал осыпаться, как старая штукатурка, а за ней показалась текстура контейнера.

Альваро открыл глаза. Паскаль тревожно щупал его пульс.

– Долго?

– Четыре часа.

– Ого. А как реакция?

– Последние полчаса был отклик на боль – и сейчас ты проснулся, когда я ткнул иглой.

– Очень хороший результат. Думаю, можно полную дозу, как я рассчитывал. Я двигался?

– Лежал плашмя, свалился кулем на пол и лежал.

– Отлично. Вообще без двигательной активности?

– Вообще.

– Значит, все верно сделали.

– Что теперь?

– Дай-ка посмотреть график пульса.

Паскаль протянул листок. Альваро внимательно просмотрел все отметки.

– Больше 85 не поднимался? Да это сказка какая-то. Попробуем использовать в медицинских целях. Пойдешь со мной к врачам?

– Они все у нас отберут. Отберут лабораторию, заломят сумасшедшую цену и тебя же заставят платить! Это – крупнейшее открытие в истории острова, и его нельзя отдавать НИКОМУ, – возразил Паскаль.

– Пойдем к Судье?

– Я же сказал – никому.

– Так что же нам остается?

– Будем продавать сами и хранить все в секрете, сколько возможно.

– Я – не наркоторговец.

– А кто ты?

– Хирург!

– И что? Помогли тебе в клане? Дали тебе работу? Дали тебе помогать людям? И не дадут! Потому что им плевать, им нужна их жалкая власть и ничтожные подачки, которые они распределяют между собой.

Альваро отрезвлялся с каждой фразой Паскаля и готовился к нужному, хоть, как ему казалось прежде, аморальному выбору.

– Но кому же мы будем продавать? Всем? Как яблоки на базаре?

– А ты можешь себе представить, чтоб мы могли иначе?

Паскаль убедил Альваро не привлекать клан врачей и самостоятельно подготовить «препарат» (называть его наркотиком Альваро отказывался) к рынку. Для этого предстояло провести дополнительные тесты. Хирург настоял, что испытания вещества на одном человеке – на нем самом – это еще не показатель отсутствия побочных эффектов у других пациентов. Проверить препарат было решено на бродягах. На этот раз Альваро не стал протестовать, ведь безопасная дозировка уже рассчитана, токсин может вызвать индивидуальную реакцию, но точно не является ядом. И вновь – нужно было сделать все под наблюдением – с фиксацией пульса и реакции на боль каждого испытуемого.

Конечно, бедолаги доверяли доктору – все-таки некоторых из них он спас от верной смерти. Но потреблять неизвестную жижу никто не горел желанием. Паскалю пришлось раскошелиться и заплатить по паре чипсов каждому добровольцу. Всего им требовался десяток таких «помощников», и в течение двух часов удалось сангажировать это количество.

* * *

Кабинет Мариэллы был выкрашен глянцевой белой краской. Колоссальная разница – между синим металлическим, уже местами покрытым ржавчиной контейнером снаружи и светлым интерьером, точно модная гостиная в только отстроенном жилом комплексе где-нибудь на средиземноморском берегу. В передней на стенах висели картины, и Эмме показалось, что они даже подобраны одна к другой по стилю: вот минималистичный пейзаж светлого южного города – по ровной сетке кварталов да по торчащим шпилям собора Саграда Фамилия угадывается Барселона. Вот – портрет в полный рост: девушка в ярко-красном купальнике читает книжку, лежа на шезлонге. Рядом – натюрморт: корзина с фруктами и парой бутылок вина, и еще один пейзаж – вертикальный, водопад в роще каких-то широколиственных деревьев с кронами, сквозь которые не пробивается солнце, и под плотными сводами не растет и травинки. Эмму никто не встретил, и, осмотревшись, она прошла в следующую комнату, где стояли два дивана друг против друга и между ними журнальный столик с заброшенными гадальными картами; Эмме пришлось углубиться дальше, и она оказалась в подобии столовой – широкий стол занимал почти все пространство; его окружали разномастные, но тоже, будто выдержанные в одном духе, выкрашенные в приятный желтый цвет стулья. Эмма прошла еще дальше – и это уже был следующий контейнер, который представлял собой одно неделимое пространство вроде гостиной – вдоль стен стояли буфеты, книжный шкаф, стеллажи с какими-то побрякушками: статуэтками, камнями, рамочками и небольшими картинами, а сама комната была заполнена креслами, всего около десятка. Пять из них были заняты женщинами, а на большом белом развалилась, вытянув ноги на подставку, сама Мариэлла. Ей красила ногти молодая девица; прочие гостьи Мариэллы, в том числе чернокожая красавица, на которую обратила внимание Эмма, отмачивали ногти рук и ног в тазиках.

– Привет, солнце! Девочки, это Эмма, но вы все, конечно, ее запомнили.

«Девочки» от 30 до 50 с лишним лет дружно закивали и прощебетали, что да, Эмму не только запомнили, но даже как-то успели зачислить в список своих подруг. Все поочередно представились, но Эмма не сумела удержать в памяти ни одного имени. Новенькую тут же усадили в одно из свободных кресел, и Мариэлла потребовала сделать ей маникюр и педикюр.

– Шеллака осталось меньше, чем на раз, – отметила мастерица.

– Девочки, подайте телефон, – отреагировала темнокожая, и, пока Мариэлла тянулась за трубкой, спросила, – как он называется.

– Чайна Глэйз, белый.

– Милый! Пришли кого-нибудь на плантацию, пусть принесет шеллак. Запиши, белый Чайна Глэйз… так открой новый контейнер! Нет, именно Чайна Глэйз, другой не подойдет. Спасибо, тигр, – темнокожая повесила трубку и обратилась к товаркам: – Сейчас принесут.

– Еще бы, раз тигр обещал, – уколола темнокожую Мариэлла и разъяснила уже Эмме: – Знаешь, кто муж Таллулы? Страшный генерал Зилу, который сейчас сам пойдет на склад – я уверена, искать шеллак. И найдет Чайна Глэйз. И Крюгера тоже можно приручить, деточка. Не думай, что тебе одной тяжело, мы тут все привыкали и шлифовали этих горе-мужиков, что нам достались. Крюгер твой, конечно, тот еще фрукт, но раз уж человек был священником, то с ним можно иметь дело.

Эмма едва скрыла удивление, и это не осталось незамеченным от Мариэллы.

– Правда… Вам, деточка, придется разрешить непростое противоречие, – сочувственно обратилась она к Эмме, сверля ее глазами.

– Всем на острове непросто… – поторопилась ответить Эмма, словно не хотела слышать продолжение. Но Мариэлла продолжила:

– Да, но вы… потеряли семью в считанные дни, вам бы хоть немного покоя. Но это именно то, чего от Крюгера вы не дождетесь.

– О чем вы?

– Есть мнение, что Крюгер убил вашу предшественницу.

У Эммы перехватило дыхание – будто ей с размаху носком сапога врезали под дых. Вошел Зилу. Он принес шеллак.

* * *

Пуна Купалонга всерьез тревожила реакция соседей на отсутствие Даниты. В обычном мире даже у домохозяйки может найтись множество поводов не сидеть дома сутками. На острове же это казалось подозрительным и грозило катастрофическими последствиями. Пун всей душой желал, чтобы Лон поскорее умер, чтоб он не перенес инфекции и травмы. Отсутствие условий для лечения позволяло полагать, что на 99 % так оно в итоге и выйдет, поэтому Пун не видел причин не приблизить этот процесс. Все упиралось в способ: при сестре этого не сделаешь, к тому же футболиста постоянно опекали дети, так что без свидетелей было никак не обойтись. Но с каждым днем ожидания того, что ситуация разрешится сама собой, риски разоблачения возрастали. С еще большим ужасом Купалонг представлял себе воплощение в жизнь оставшегося процента. Если Лон выздоровеет, его связь с Данитой точно как-то да проявит себя, и тогда пиши пропало: сестру в бордель, Пуна – на плаху, а калека Лон окажется на берегу бродяг. Нормальной работы на острове для него не найдется никогда. Что же делать, если любой из предлагаемых сценариев не сулил ничего хорошего? Пун никогда не был интеллектуалом и не решал сложных многоходовых задач. Он умел подчиняться, и это пригождалось ему всегда: и на улицах, где он рос, и в партизанском подполье, где он играл вторые роли, верного и преданного бойца, готового исполнить приказ без раздумий. Пун не любил ничего усложнять и предпочитал делать ровно то, что говорят, а лавировать в лицемерии и манипуляциях – было попросту не его видом спорта. Пун закономерно опасался, что его упрямая, как осел, сестра и даже ее полуживой возлюбленный вполне могут его переиграть. Или взять вот этих дружелюбных идиотов – Маркуса и Джесси, соседей, которые с таким радушием втюхали ему, то есть им с Данитой, как супругам-новоселам, настоящее шерстяное одеяло? Что это, подарок от чистого сердца или какая-то проверка? А остальные, эти отвратительно-благостные люди, им действительно хочется дружить семьями и жарить тошнотворную имитацию барбекю во дворе, или это просто способ все про всех знать, чтобы строчить доносы?.. Было бы гораздо удобнее, если бы за стенкой жили угрюмые, необщительные, раздражительные сволочи. «Где же Данита? Гуляет по острову? Пун, я бы на твоем месте следила за ней в оба… Да это просто опасно… Грэма убили! Девушек, бывает, насилуют! Тут живет множество страшных людей, их будто с поводка спустили!» – Пун про себя передразнивал эту Джесси, обладательницу лошадиной улыбки, не сходящей с лица, будто кожу натянули на затылке. «Я все объясню тебе, парень. Я вижу, ты славный боец, парень. Ты напоминаешь мне Смиттерса, моего армейского дружка, парень. Это тебе не в пустыне песок в штаны загребать, парень. О, никогда не забуду тот мост под Фалуджей, парень» – Маркус не просто раздражал, он был из тех, кто берет «молодняк» под опеку, которая быстро превращается в назойливое преследование и навязывание своих идиотских правил. Пун видел, как Маркус реагирует на Зилу – вытягивается в струнку, но даже в эти моменты во всей его фигуре как бы читалось: «Да, братишка Зилу, у тебя звезд на погонах больше, но все мы, вояки всего мира, понимаем друг друга, и будь тут бар, мы бы вместе вечерами чесали там яйца и пересказывали тысячу раз уже слышанные анекдоты, мы бы пердели и гоняли шары, а потом каждый бы шел домой, чтобы уложить свою малышку на коленки и как следует отшлепать ее, стянув стринги с ее расползшейся с годами задницы». Пун ненавидел эту пару.

– Ты никуда сегодня не пойдешь, ты будешь изображать счастливую семейную жизнь.

– Я схожу к Лону. Я так решила.

– Что ты решила, ты вообще забыла, кто ты такая? Ты – женщина, я твой брат, и у нас дома тебя бы уже порвали на клочки, – громко твердил Пун.

В дверях показалась Джесси.

– Ну что за язык у вас! Просто музыка! Хотите вместе позавтракать? Думаю, мы вас удивим… потому что у нас – яичница!

Пун и Данита еще не настолько отвыкли от человеческой пищи, чтобы поразиться яичнице, хотя, конечно, на острове яйца были фантастической редкостью – всего два десятка кур на всех жителей. И больше птиц не становится, потому что они частенько дохли почти всем скопом. Как только начинался мор, куриц изолировали друг от друга, но все равно редкие из них выживали. Кроме того, кормить их было практически нечем – они упорно не ели водоросли и производные, поэтому аграрии решили держать ограниченное количество птиц, ровно как и свиней. Последние жрали практически все, но передохли с полгода до прихода «Линкольна» и больше на кораблях не попадались.

Филиппинцы были вынуждены отложить ссору, поскольку Джесси упорно стояла в дверях и ждала, когда соседи отправятся вслед за ней. «Супругов» усадили позавтракать за одним столом с соседями. Данита от души расхваливала еду и толкала локтем Пуна, чтоб он был подружелюбнее. По островным меркам хозяева проявили невероятную щедрость: у них было всего четыре яйца, и они ждали их в специальной очереди целый месяц, но поделились с новичками, чтобы показать, что же такое настоящие добрососедские отношения. После завтрака, выдержав дружеское похлопывание по плечу и с полдюжины дурацких анекдотов, Пун вывел Даниту якобы на рынок, а на деле – для разговора.

– Вот мы сейчас вышли вдвоем, у твоих соседей же не будет вопросов, куда мы делись? – спросила Данита.

Пун весь скривился: схема была, несомненно, простой и действенной, и теперь нужно было поломать голову, чтобы к ней при драться.

– Ладно. Мы можем… выходить вдвоем. Но куда деваться мне? Я же не буду смотреть, как ты нянчишься с этим инвалидом…

– Тогда отведи меня до антенны и займись чем-нибудь. Разве у тебя нет службы?

Служба не просто была, она шла постоянно. Но постоянной должности при базе Пун Купалонг не получил, строевая подготовка занимала не так много времени, а в патрули и часовые его ставили по весьма гибкому графику. Поэтому, преодолев пару узких улочек, которые вывели их к антенне, Пун проследил взглядом, как Данита уходит вверх по лестнице, а сам отправился на берег бродяг – подальше от посторонних глаз. Там он увидел большую, метров в двадцать длиной, сеть, и Альваро, ковыряющегося в ней вместе с бродягами.

– Что вы делаете, доктор? – спросил Пун от нечего делать.

– Ищу рачков, – ответил Альваро и вернулся к работе.

Пун, английский которого не позволял вести сложный разговор о рачках, сетях и прочем, остался на берегу, нашел себе удобное местечко, где можно было прилечь, и издалека наблюдал за Альваро, размышляя о том, зачем доктору эта несъедобная морская мелочь. На острове не употребляли в пищу этих гадов – считалось, что они ядовиты, но это – если не вдаваться в детали. При более пристальном рассмотрении некоторые виды действительно были ядовиты по своей природе, другие же, составлявшие большинство, были почти безвредны, но активно накапливали вредные вещества из мусора, и от постоянного их потребления начинали разрушаться внутренние органы.

Пун наблюдал за убаюкивающими действиями врача и бродяг. Он расслабился, решив на время задачку с соседями, и теперь отдался солдатской лени. Мельтешение фигур, их возня с ведрами усыпляли его, и он достал цигарку из водорослей, припасенную еще из «военного» пайка, и пластиковую линзу для прикуривания. Немного возни, и кислый дымок взвился над сухими потрескавшимися листьями. Запах цигарки полетел в сторону берега, и его учуял один из бродяг, который, как по команде, тут же направился к Пуну. Тот не сразу сообразил, в чем дело, и отчего бородач в пластиковых лохмотьях вдруг устремился к нему, а когда сообразил, уже было поздно.

– Эй, оставь немножко, а! – чуть ли не повелительно обратился нищий.

– Нет.

– Ты не будешь докуривать твердое, вот этот спрессованный кончик, вот его и оставь, – настаивал проситель.

Пун, который уже обслюнявил этот самый кончик, закусив его зубами, пораскинул мозгами и решил, что это точно не покуришь.

– А, ладно, – согласился Пун.

– Нэд, – протянул руку мужик и сел рядом с Пуном, отчего Пун изумленно воззрился на него, но тут же передал даже не окурок, огарок.

Нэд затянулся, нисколько не смущаясь тем, что Пун не представился.

– Ну и дерьмо, – протянул Нэд, не выпуская огарка изо рта, – не то что профессор накашеварил.

– Ты о чем?

– Нам док накапал какой-то дури, это как кокаин и ЛСД, если понимаешь, о чем речь, вместе взятые.

– Не употреблял.

– Ну и зря. Я так тыщу лет не отдыхал. Приблизительно с тех пор, как попал сюда в трюме грязного ублюдочного рыбацкого траулера. Умудрился же я заснуть по пьяни в трюме, а. Даже не помню, как там оказался.

– Погоди. А что там про доктора, скажи поподробнее?

– Да я все рассказал. Док капает тебе в рот какой-то горькой водички, и ты улетаешь часов на семь в сладкие глюки. Ровно как в молодости, чувак. Будто очнулся посреди Невады, и хрен пойми, как дальше жить, и, кстати, хрен знает зачем… но уже к вечеру, опять-таки, черт знает как, добираешься в Вегас и там случайно находишь одну фишку на десять баксов, и все понеслось. Ранним утром ты уже король, а еще через сутки – опять черт знает где, в рваных штанах, с содранной на заднице кожей. Ох, братец, как же я жил… но и тут ниче – если доктор будет подкидывать зелья, все приторчимся.

Пун приподнялся на локте и присмотрелся: Альваро с ведром в здоровой руке шагал в сторону контейнеров. Пун встал и направился к доктору.

– Корешок, ты куда? – пытался остановить его Нэд, только разогревшись для длинного разговора.

Не понимая, зачем ему это надо, но следуя интуиции, Пун незаметно отправился за доктором. Тот привел его к контейнерам Паскаля, куда Пун уже не решился сунуться. Обойдя несколько примыкающих железных коробок, у самой «земли» он заметил проржавевшую щель, опустился на четвереньки и заглянул. То, что он увидел, заинтересовало его – аквариумы, с которыми возились Паскаль и Альваро, какая-то живность, плавающая внутри. Внезапно в филиппинце проснулась тяга к приключениям, глупое мальчишеское любопытство, в котором не было ни капли смысла. Пун решил дождаться, пока они уйдут. Но Альваро и Паскаль никуда уходить не собирались. Они собирали токсин, пугая моллюсков, а затем стали готовить наркотик. Пун скоро устал наблюдать – зрелище было малоинтересным, но ради него приходилось лежать на прессованном пластике, прижиматься лицом к контейнеру, и то было видно лишь вполглаза.

Пун сменил объект наблюдения и в следующий раз заглянул уже под антенну. Данита промакивала компрессом лоб Лона.

– Как он? – поинтересовался Пун.

– Легче… вроде бы… но температура вернулась… он был в сознании, но доктор не приходил, поэтому… не знаю, – со страданием, глядя широко раскрытыми глазами, ответила Данита.

Глава 3
НАРКОДИЛЕРЫ

Ни вторая, ни третья партии не дали сбоя. Бродяги валялись в галлюцинациях по 7–10 часов, а затем чувствовали себя отлично. Альваро не обнаружил, чтобы токсин нарушил работу каких-либо жизненно важных показателей; симптомы отравления отсутствовали, на боли никто не жаловался, не отмечалось даже аллергий. «Да мы создали самый экологически чистый наркотик» – веселился Паскаль, но сам пробовать токсин не решался.

Партнеры – доктор и океанолог, волей случая основавшие одну из самых необычных нарколабораторий мира, заключили, что настал момент поставить дело на коммерческие рельсы. Любой маркетолог оценил бы скорость внедрения: в течение недели продукт был придуман, создан, апробирован и готов к продаже в оригинальной упаковке – запаянных пластиковых кулечках из трубочек для питья, занимающих весомую долю пластикового мусора и в огромных количествах оседающих на берегах острова. Для реализации первой «рыночной» партии Паскаль предложил провести тихую кампанию в кафе ремесленников. Аудитория была подобрана неслучайно: у ремесленников водились деньги, они могли себе позволить пропустить рабочий день в случае недомогания или слишком уж длительного действия наркотика. Паскаль сам отправился в первый «рейд» и раздал по знакомым с десяток доз.

Из десяти счастливчиков, в первые два дня «дурь» попробовали семеро. Трое в течение последующих двух дней вернулись за добавкой. Выражаясь языком бизнеса, – неплохая вышла конверсия. Паскаль предложил установить цену в пятнадцать чипсов – ровно половина от того, сколько стоила проститутка. Мысль его была проста – ремесленник будет выбирать между ночью кайфа и ночью любви. Наркотик должен быть дешевле, чтобы выигрывать у путан. Неизвестно, сработал ли именно этот расчет, но после пяти «пробных» партий у ремесленников образовалось достаточное количество покупателей, чтобы сметать все, что могла создать лаборатория. Кроме того, по настоянию Альваро, ежедневно десять доз бесплатно раздавались бродягам – таким образом врач вел исследование вреда токсина и привыкания к нему. Одновременно, что самое важное для Альваро – копились деньги, и док знал, как использует свою долю. Ему нужно было купить все необходимое для операции, но – сначала не для себя, а для Лона. И это было продиктовано отнюдь не великодушием, а необходимостью испытать лекарственные свойства токсина. Да, Альваро уже – по личному примеру, по многократным опытам на бродягах, был уверен в сильнейшем обезболивающем и галлюциногенном действии яда моллюска. Но как врач он не мог гарантировать, что нет иных последствий – например, снижения свертываемости крови, или, напротив, риска тромбоза. На острове даже не было крыс, чтобы поэкспериментировать на них.

Через неделю под опекой Даниты Лона перестало лихорадить. Он шел на поправку, если не считать искалеченных ног. Альваро обеспечил футболисту хорошее питание, теплую одежду и все возможные медикаменты, которые продавались в местной аптечной лавке (из водорослей, естественно, из чего же еще). Денег у хирурга хватало на всё, и он великодушно поддерживал Даниту. Теперь дело было за кланом врачей. Все, что требовалось для инвазивного вмешательства, находилось в распоряжении только у них. Теоретически Альваро мог резать не скальпелем, а ножом, шить не хирургическими нитками, а еще чем-нибудь – да хоть самодельной леской из пластика. Но так поступил бы мясник, которому эксперимент дороже жизни оперируемого. Альваро был не таков, и, хоть и преследовал свой интерес, рисковать жизнью Лона, больше положенного на любой операции, он не мог.

Альваро решил не делиться с Паскалем своими планами – ни к чему партнеру знать, что он собирается в клан врачей. Паскаль воспринимал в штыки саму идею, что в их предприятие с токсином можно посвятить кого-то третьего. Океанолог везде подозревал злой умысел и соблюдал бессмысленную конспирацию. Альваро же был уверен: на острове всем на всех наплевать, а о наркотиках рано или поздно станет известно каждому. Поэтому, рассовав по карманам своих хрустящих пластмассовых штанов чипсы, док постучал в дверь Холгера.

– Ого! Альваро! – вымолвил тот и замер в дверном проеме.

– Здравствуйте, коллега. У меня к вам дело на тысячу чипсов, – уверенно подаваясь вперед, сам себя приглашая в дом, ответил Альваро.

Холгер попятился и пропустил гостя внутрь. Альваро, даже не присев, начал озвучивать внушительный список медицинских инструментов и препаратов. Холгер округлил глаза:

– Вы никак намерены сделать себе операцию?

– Намерен сделать операцию.

– Но… как? Кто?

– А это не ваше дело, хирург здесь я.

– Альваро, ваш настрой вызывает восхищение. Но боюсь, дальше настроя дело не пойдет…

– Слушайте, я просто прошу вас продать мне перечисленное за полторы тысячи чипсов.

– Ого! Откуда у вас такие средства?

– А это…

– …не мое дело, понял. Ух. Знаете, я готов не только раздобыть все это, но и ассистировать вам. Одного я понять не могу – что вы намерены сделать с болевым шоком? У нас нет наркоза, нет ничего для противошоковой терапии. Вы просто умрете, вне зависимости от того, как пройдет операция. Вы опытный хирург, и отсюда вытекает, что вы либо А) тронулись рассудком, и тогда вам не то что скальпель, вам и обычный нож давать нельзя – это просто опасно; или Б) вы уверены, что сумеете обеспечить мощный наркоз.

– Вы правда согласны помочь? – выслушав без особого интереса, спросил Альваро.

– Вполне. Но получается только в варианте «Б».

– Вы обещаете держать язык за зубами? А-а, впрочем, брать с вас такое обещание даже глупо. Все равно весь остров уже знает или узнает в ближайшее время.

И Альваро рассказал о том, что ему удалось создать сильнейшее наркотическое обезболивающее – конечно, не вдаваясь в детали; о том, что операция будет сделана «пропавшему» Лону. У Холгера глаза лезли на лоб.

– Сейчас я ближе к тому, чтобы все-таки считать вас сумасшедшим. Берег бродяг и здоровых людей ломает, но ваше положение было тем тяжелее, что вы попали туда уже крайне истощенным и с серьезной травмой… – рассуждал Холгер.

– Пойдемте. И у вас не останется сомнений.

Альваро привел Холгера на берег, где бродяги, доведенные до состояния овощей, лежали в разных позах. Альваро достал острую пластиковую спицу, специально заточенную, чтобы проверять реакцию на боль. Он уколол Холгера, и тот отдернул руку с нечленораздельным восклицанием – настолько это было чувствительно. Затем Альваро подошел к одному из бедолаг и что есть мочи вонзил спицу ему в ладонь. Ноль реакции. Уколол другого – ноль реакции. Холгер наклонился к первому, открыл ему веки – зрачок был сужен. Холгер накрыл глаз ладонью – зрачок не реагировал. Он приставил два пальца к яремной вене, затем наклонился и послушал дыхание бродяги, поднеся ухо к его носу.

– Альваро… а какими они выходят из этого состояния?

– Легкое обезвоживание. Но это потому, что они семь-восемь часов в отключке. Ну, может, проголодаются еще. В остальном функциональны – почти что вскочил и побежал. Правда, я неврологические тесты не проводил, да и физические нагрузки не давал. Но в целом все хорошо – речь связная, сознание в норме, дыхание, пульс – все в пределах значений, которые допустимы для людей в такой форме и с таким образом жизни.

– Альваро… это прорыв. Это великолепно. Полагаю, это ваша экспериментальная группа?

– Да.

– И как часто?

– Ежедневно. У этой штуковины есть один неприятный момент – устойчивое привыкание. Сформировано у всех на пятый-шестой раз. Самый стойкий, кажется, начал ощущать типичное наркотическое влечение с девятого раза. Самый слабый – со второго. Кстати, оказался очень неустойчивым и чуть не бросился на меня с какой-то дубинкой.

– Альваро… А про Лона – тоже правда?

Альваро устало взглянул на Холгера, самим взглядом давая понять, что врать ему незачем.

– Альваро…. Альваро… это почти то же самое, что найти лекарство от рака. В наших условиях… да мы сможем очень многое! Альваро, вы – просто Пирогов!

– Это замечательно. Холгер, соберите все, что я прошу, и я зайду к вам попозже. А сейчас мне надо их пронаблюдать и сделать записи, – доктор дал понять, что хочет проделать эту работу без помощников, и Холгер послушно удалился.

Но Альваро не стал брать в руки блокнот. Он принялся вытягивать сеть и собирать рачков. Подходило время обеда моллюсков.

* * *

Уже через час Холгер сосредоточенно просматривал на складе описи медицинских принадлежностей, старательно выбирая из скромных и однообразных запасов лучшее.

Тем временем Альваро фиксировал Лона, создавая кокон-переноску, и пытался сообразить, сколько же мальчишек 14–16 лет нужно, чтобы перенести больного к Холгеру домой, где условия для операции были куда лучше, чем в ржавом заплесневелом контейнере. Одеяло, в котором лежал Лон, было обвязано ремнями, в свою очередь, навешенными на пластмассовые палки. Нести такую конструкцию предполагалось вдесятером.

Транспортировка Лона оказалась куда проще, чем полагал Альваро: мальчишки, руководимые Айви и Энрике, чутко отзывались на каждую команду своих старших, дружно и терпеливо несли колыбель с Лоном, стараясь лишний раз не раскачивать больного. И хотя выдвигаться пришлось уже после захода солнца, им удалось аккуратно, ни разу не уронив, доставить искалеченного футболиста в дом главы клана врачей. Лон, вдоволь настрадавшись во время этого маленького путешествия, получил порцию наркотика и тотчас отправился в новый вояж – на этот раз по несбыточным мечтам. Холгер взял на себя всю заботу о Лоне; было решено, что дети и Данита пока не будут его навещать, чтобы не вызывать подозрений. Конспирация, конечно, была не идеальной: Лона разместили в задней комнате врача, через дверь от той, где он, как правило, принимал пациентов. Это могло подвести их в любую секунду: приди в урочный час какой-нибудь мнительный Зилу или его подручный Фостер, услышь стон Лона, и разбирательства было не избежать. Холгер пытался было предложить заявить о Лоне, так сказать, легализовать его на острове, но Данита и Альваро опасались мести военных, которые не обрадовались бы, открой Лон рот и расскажи, кто же его так изуродовал. Альваро и Холгер сочли, что лучше уж будет сначала поставить Лона на ноги, представить его Судье и попытаться как-то выправить ситуацию таким образом, чтобы и вояки не боялись разоблачения, и Лон лишний раз не рисковал с ними сталкиваться.

Прятать лежачего больного на острове – затея рискованная, но вполне посильная. Гораздо сложнее было сделать аппарат для вытяжения и сращивания костей. Ни единой металлической детали в арсенале Холгера не нашлось, ни одного болтика, винтика, проволочки, грузила – ни-че-го. Альваро, пользуясь только линейкой и циркулем, нарисовал чертеж и снес его ремесленнику Фаруху, специалиста по жестяным работам и постоянному покупателю островного кайфа. Тот поглядел, созвал консилиум из своих коллег и рассудил, что задачка ему по силам. Сговорившись о сроках, Альваро в приподнятом настроении отправился к Паскалю, чтобы продолжить обычную работу: кормить прожорливых моллюсков.

* * *

Через пару дней Паскаль по своему обыкновению пошел сбывать очередную партию «препарата». Изо дня в день лаборатория производила по 30–35 порций – ровно на столько хватало яда моллюсков. Больше никак не выходило, а все попытки поймать еще черных морских монстров не увенчались успехом. Паскаль гадал – отчего они больше не ловятся, и пришел к выводу, что в тот раз им сопутствовала удача: из-за ливня или другого погодного фактора, может быть, охлаждения воды в верхнем слое, им удалось выцепить из пучины нескольких. Теперь же моллюски мигрировали, и их попросту нет. Может быть, это было связано с питанием – потому что рачков тоже стало значительно меньше, с каждым разом Альваро возился все дольше, чтобы наскрести необходимое количество. Размножаться моллюски также упорно не желали. 30–35 доз и точка. И то – почти треть этого количества уходила на бродяг, вот уж кому повезло стать подопытными у доктора.

В кафе ремесленников был аншлаг, и Паскаль впервые столкнулся с тем, что желающих – больше, чем товара. Почти сразу океанолог пожалел, что решил отпустить пару доз «новичкам», то есть тем, кто прежде ни разу не брал и пришел по рекомендации. Ровно через двадцать минут препарат закончился, а постоянные клиенты не дождались своей порции и принялись шумно предъявлять претензии. Паскаль с трудом отбрыкался от них и вышел на улицу. Там его догнал Фарух.

– Эй, Паскаль, дай дозу, у тебя наверняка есть в загашнике! – чересчур громко крикнул он.

Хоть на улице никого не было, Паскаль поежился – он боялся, что кто-то услышит этот разговор, поэтому подлетел к Фаруху и схватил его за руку.

– Что ж ты кричишь, дурак? К вечеру будет, потерпи.

– Не могу, нутро сохнет.

– Слушай, все разобрали, я ничего не могу поделать.

– Почему ты даешь кому попало и забываешь о старых друзьях, а? Или тебе уже не нужен этот конструктор?

– Ты о чем?

– Твой партнер, Альваро, заказал для вас эту странную хреновину, и я ее делаю, днями и ночами, с серьезной скидкой, только потому что вы хорошие ребята. Знал бы ты, чего мне стоило достать спицы из нержавейки. А ты так подводишь, – Фарух настаивал.